Пивная кружка

I

Допечатав слова: «Согласен. Начальник следственного управ­ления УВД майор Петин», старший следователь Степанов поставил последнюю точку на послед­ней странице обвинительного заключения,  устало откинулся на спинку стула и долго смотрел на невынутые из машинки листки бумаги. За окном завывала метель, и то ли от этой тоскливой погоды, то ли от нахлынувших воспоми­наний на душе у него было как-то особенно нехорошо. Каждый раз, заканчивая расследование уголовного дела, Степанов испытывал противоречивые чувства. С одной стороны, он вроде был удовлет­ворен тем, что распутал довольно-таки сложное дело, а ему, как правило, поручали именно такие дела, а с другой стороны, как любой впечатлительный человек, переживал за исковерканную судь­бу человека, переступившего закон. А тут вообще дело было не из простых, так как обвиняемая оказалась женой знакомого ему по детству Виктора Марушевского.

     В те неповторимые молодые годы Степанов жил в райцентре и, как большинство своих сверстников, летом отдавал всю свою энергию рыбалке, хождению по лесу за грибами и ягодами, а также работе сначала на своем огороде, а затем, уже старшеклассником, в соседнем совхозе. За каждое лето ребята заметно взрослели, и этому особенно способствовало их общение на работе со старшими. Но кончалось лето, и на смену этим «университетам» приходила школа со своими правилами, которые иногда были очень далекими от жизни. В учебе Степанов не вырывался вперед и, хотя считался способным учеником, стабильно был твердым «се­редняком». Рядом с их домом жил и товарищ по классу Витя Марушевский. Сначала они ходили друг к другу домой и сидели за одной партой. Но со временем Петро стал чаще уходить к другим ребятам, а в шестом классе вообще пересел за другую парту. Степанов и сейчас не мог объяснить причин такой резкой перемены, но тогда чувство неприязни к Виктору у него разрасталось все больше и больше. Скорее всего, оно складывалось из мелких, казалось бы, незначительных отклонений Виктора от общепринятых школьных ребячьих норм поведения. Особенно бросалось в глаза его стремле­ние угодить учителям, создать себе авторитет в классе заигрывани­ем в одном случае и пренебрежением к товарищу в другом.

Память всегда занята непрерывной работой, особенно когда к ней обращается разум. Тогда она шаг за шагом восстанавливает весь, казалось, уже давно забытый путь. Так и сейчас: Степанов, отключившись от всего, восстанавливал давно забытое. Особенной болью отозвалось воспоминание о разбо­ре его персонального дела на заседании школьного комитета комсо­мола, когда он учился в десятом классе. Марушевский Виктор тогда уже был секретарем комитета ВЛКСМ школы. Как-то он вызвал Степа­нова в комитет и, отчужденно посмотрев, передал ему письмо пред­седателя сельского Совета.

         – На, почитай и объясни свое поведение, – проговорил он уже тогда прорезавшимся начальственным тоном. В письме председатель сельского Совета сообщал о том, что при выдвижении кандидатов в депутаты, после того, когда назвали его, председателя, кандидатуру, поднялся со своего места ученик Степанов и начал компрометировать его, обвиняя и в пьянстве, и в оскорблении молодежи, и еще во многом другом. Увидев, что Степанов закон­чил чтение письма, Виктор с присущей ему активностью начал задавать вопросы.

– Ты что же это позоришь комсомольскую организацию?

         – А если он действительно приходит пьяный в клуб и матерится на всех, тогда как? – вопросом на вопрос отреагировал Степанов. Но смутить или тем более сбить Марушевского было не так-то просто.

– Ты вообще-то зачем там оказался? Это не твое дело. Без тебя знают, кому положено, избирать его или нет, — еще более раздра­женно и даже враждебно спросил он.

         – Да мы в кино пришли и не знали, что перед началом кинокар­тины там организовали выдвижение кандидатов в депутаты сельсовета.

         – Ну, хорошо, пришел и сиди. Кто тебя за язык тянул? В об­щем, так: или ты напишешь письменное опровержение всему тому, что ты наговорил там, или сдашь комсомольский билет.

Конечно, никакого опровержения Степанов не написал и вскоре предстал перед школьным комитетом ВЛКСМ.

Как и во время беседы, Марушевский напористо сообщил чле­нам комитета суть дела и потребовал за антикомсомольское поведе­ние исключить Степанова из комсомола. Все попытки как-то объяс­ниться, доказать своим товарищам, что он прав и обязан был изби­рателям сообщить о поведении председателя исполкома, наталки­вались на удивление и даже возмущение его вчерашних товарищей. Все сводилось к тому, что Степанов якобы опозорил комсомольс­кую организацию и конкретно каждого члена комитета. На этом заседании он был исключен из комсомола, и его персональное дело передали в райком.

После этого заседания Степанов несколько дней ходил как ненор­мальный. Впервые в его жизнь ворвалась такая крупная неприятность. После окончания школы он мечтал поступить в юридический инсти­тут, но исключение из комсомола, понимал он, ему могло крупно помешать. Иногда закрадывалась мысль, навязанная Марушевским: «А может, не надо было ввязываться? Может быть, действительно было бы лучше, чтобы взрослые разобрались сами?» Но после минут­ной слабости он снова и снова твердил себе, что был прав.

Вскоре о случившемся с ним стало известно и родителям, кото­рые его успокоили как могли и посоветовали обратиться к первому секретарю райкома партии.

Дни, проведенные в ожидании приема посетителей первым сек­ретарем, тянулись для Степанова как никогда долго. Он по-пре­жнему ходил в школу, но теперь уже был в какой-то непонятной для него изоляции. Некоторые смотрели на него с интересом, но большинство как бы заново и с удивлением присматривались к нему и на всякий случай сторонились. Этому способствовала и бурная деятельность Марушевского, который то ли стремился доказать свою правоту в деле Степанова, то ли, чувствуя свою подлость, ускорял «добивание лежачего» различными репликами, статьями в стенной газете, созданием вокруг Степанова своеобразного психологическо­го климата.

Именно тогда впервые он остро почувствовал пришедшую беду и именно тогда возненавидел несправедливость.

На приеме у первого секретаря он тогда долго и путанно объяс­нял свою правоту, не понимая еще, что тот уже давно знал о слу­чившемся в школе и не перебивал Степанова лишь потому, что, слушая его, вспоминал и свою неспокойную молодость.

Тогда ему ничего не пообещали в райкоме партии, просто был высказан совет: подольше сохранить честность и принципиальность в любых делах. А вскоре бюро райкома комсомола отменило поста­новление школьного комитета, и Марушевскому было указано на политическую близорукость.

    Не знал еще тогда Степанов, что в райком партии поступило несколько писем о неправильном поведении того председателя ис­полкома сельского Совета, что при проверке работниками райкома они все подтвердились. Как бы там ни было, справедливость была восстановлена. После случившегося Марушевский пытался как-то сгладить свою вину перед Степановым, но глубокая рана долго не заживала. Потом пришла пора выпускных экзаменов, времени не хватало, и было уже не до обид. Экзамены Степанов сдал хорошо и сразу же стал готовиться в Саратовский юридический институт. Тогда Степанову казалось, что больше они с Марушевским никогда не встретятся. В институт Степанов был принят и по существу на­всегда выехал из своего родного сельского района.

Тогда же, после окончания школы, на семейном совете Марушевских было решено о дальнейшей учебе Виктора в педагогичес­ком институте. Выбор был сделан не случайно, так как мужчины с педагогическим образованием часто устраивались на комсомольс­кой, советской и партийной работе. Немало их шло и в милицию, и на журналистскую работу. В общем, вскоре и Марушевский был зачислен студентом педагогического института.

После окончания педагогического института Марушевский вер­нулся в свой Белозерский район и был назначен инструктором рай­кома комсомола. Прежнего первого секретаря райкома партии уже не было в районе, и через несколько месяцев Марушевского избра­ли первым секретарем райкома комсомола. Все складывалось у него по плану, и его старое школьное желание быть лучше всех и иметь больше власти стало постепенно претворяться. Не обходилось, ко­нечно, и без курьезов, которые осуждались комсомольскими работ­никами. Так при подготовке отчета райкома комсомола на бюро обкома Марушевский усиленно угощал проверяющих, а после их отъезда, познакомившись со справкой по результатам проверки, написал письмо первому секретарю обкома комсомола, в котором подробно сообщал, сколько проверяющие съели за его счет колба­сы, рыбы и других продуктов. Как и предвидел Марушевский, при рассмотрении отчета его письмо увело членов бюро от обсуждения недостатков в работе райкома, и большинство выступающих обсуж­дали только неправильное поведение проверяющих. Позднее об этом стало известно и в районе, но Марушевского это не особенно беспокоило, да и времени на такие беспокойства по существу не хватало. Чем больше он познавал комсомольскую работу, тем большей она требовала от него отдачи. Немало времени уходило и на встречи с будущей его женой, которую после окончания института направили на работу экономистом в управление сельского хозяйства. Еже­дневные встречи и беседы все больше и больше сближали их. Люба полностью разделяла взгляды Виктора на жизнь. Она также счита­ла, что от жизни надо брать для себя все сполна, и более того – в своих мечтах о будущем шла дальше Виктора.

Вскоре они поженились, и, казалось, все шло в их жизни глад­ко, но Виктор стал чувствовать приближение опасности в своей карьере. И началось это понимание опасности с избранием нового секретаря обкома комсомола, который то ли не одобрял позицию Марушевского в той истории с проверяющими, то ли, как и некото­рые другие, стремился подобрать и расставить своих, хорошо зна­комых людей, но так или иначе, а Марушевскому становилось ра­ботать все тяжелее. С прежним первым секретарем ему было легче, но того по возрасту вынуждены были освободить от комсомольской работы. А тут еще жена Люба все чаще и чаще стала уговаривать Виктора о переезде в город, обещая ему более «краси­вую жизнь». После обсуждения всевозможных вариантов на семей­ном совете было принято решение – идти Виктору в милицию, а Любе – в торговлю. В первый же приезд в областной центр Марушевский, выкроив свободное время, пришел на прием к заместите­лю начальника УВД по кадрам и высказал свое давнее желание работать в милиции. Он считал, что его поймут и поддержат, но тогда заместитель по кадрам начал убеждать его в том, что без юридического образования в милиции работать тяжело и что ему лучше поступить заочно в юридический институт, а потом уже ду­мать о милиции. Не добившись положительного решения, Марушевский попросился на прием к заведующему отделом адми­нистративных органов обкома партии и быстро убедил последнего в своей любви к милиции. Вскоре заместителя по кадрам вызвали к заведующему отделом административных органов, и после продол­жительной беседы он вынужден был согласиться в ценности для мили­ции Марушевского. Правда, при рассмотрении вопроса о направле­нии Марушевского в милицию первый секретарь обкома партии здо­рово выдал тогда заму по кадрам, обвиняя его в том, что он перетя­гивает в город из районов специалистов и что работать Марушевский в милиции не будет, так как он белоручка. Видимо, до рассмотрения этого вопроса первый секретарь обкома партии поинтересовался о нем в обкоме комсомола и в райкоме партии и получил подробную информацию. В общем, не с распростертыми объятиями принимали в милицию Марушевского, но тем не менее его вопрос был решен положительно, и вскоре приказом по управлению он был назначен старшим преподавателем межобластной школы милиции. Легче с трудоустройством было у его жены Любы. Она уже несколько раз встречалась со своей подругой детства Галиной Афанасьевой, ко­торая работала начальником областного управления общественного питания и обещала ее хорошо устроить. Когда-то они жили в одном селе, ходили в одну школу, делили девичьи тайны и были очень дружны. В общем, старая система подбора кадров сработала, и вско­ре супруги Марушевские переехали в город.

 

II

 

В первый же день приезда в областной центр Люба позвонила из телефона-автомата на работу Афанасьевой.

         – Здравствуй, Галя, мы приехали.

         – Рада тебя слышать, Любаша. Ты где остановилась?

– Пока у дальней родственницы, – ответила Люба.

         – Ну, а какие у тебя планы?

         – Думаю вечером вместе со своим мужем прийти к тебе домой и подробнее обо всем переговорить.

         – Конечно, буду рада видеть вас дома, а то по телефону всего и не скажешь. Так что часиков в восемь вечера жду.

Вечером, наполнив две сумки сельскими гостинцами, Люба вме­сте с мужем пошла на квартиру к Афанасьевой. Днем была отте­пель, а к вечеру ударил мороз, и дороги покрылись льдом. Идти было тяжело, и Виктор несколько раз высказывал свое недоволь­ство тем, что Люба отказалась от такси. Примерно через час они уже были у дома Афанасьевой, а еще через несколько минут хозяй­ка квартиры с радостью обнимала их.

         – Ты просто не понимаешь, Любаша, как мне не хватает своих людей, — радостно говорила она. — Ну, раздевайтесь. А что это ты с сумками пришла?

         – Да тут кое-чего принесла тебе, грибочки, окорок домашнего копчения, ну и еще кое-что, – проговорила Люба и начала выни­мать из сумок свертки.

– Ну, ладно, положи на кухню, – как-то равнодуш­но проговорила Афанасьева и, немного подумав, добавила:

– А во­обще ты больше мне такого не приноси, но об этом потом, а сейчас прошу вас в зал.

В зале уже был накрыт стол. От разнообразия закусок у Викто­ра зарябило в глазах. «Да, вот это живет», – подумал он. А хозяй­ка, не обращая внимания на замешательство гостей, уверенно уса­дила их за стол и, обращаясь к Виктору, спросила: «Что будешь пить, «Посольскую» или коньяк «Юбилейный»?»

– Да мне как-то все равно, – пробормотал Виктор.

          – Ладно, не скромничай и привыкай к новой жизни, – улыбаясь, проговорила Афанасьева. – Раз все равно, то открывай и то, и другое, а нам с Любой пока открой вот эту бутылку шампанского.

          Когда выпили за встречу, хозяйка, угощая гостей закусками, как бы между прочим спросила у Виктора:

          – Ну, как устроился в милиции?

          – Да ничего, читаю курсантам лекции по марксистско-ленинс­кой подготовке.

          – А возможности в ОБХСС перейти у тебя имеются?

          – Нет, заместитель по кадрам и сюда-то не хотел меня брать, говорит, нет юридического образования. Хорошо еще, старые зна­комые поддержали, – обиженно ответил Виктор.

          – Ну, это ничего, главное – ты в милиции, – продолжала рассуждать Афанасьева, думая о чем-то своем. – А среди работников ОБХСС у тебя нет знакомых?

          – Нет, а в кадрах работает один старый товарищ по комсомолу.

          – Эти меня не интересуют, – недовольно перебила Афанасье­ва, – а когда мы тебя с Любой в форме увидим?

          – Да послали на звание, как присвоят, так придется сразу сшить, потому что начальник школы не разрешает в гражданской одежде приходить, – ответил Виктор.

          – Давай договоримся с тобой, Виктор, как только пошьешь фор­му, так сразу же ко мне с Любашей в форме и придешь. А мы уж тогда обмоем твое звание. Годится? – улыбаясь, спросила она.

– Годится, - тоже улыбаясь, согласился Виктор.

          – Ну, ладно, – поддерживая за столом разговор, продолжала Афанасьева. – Виктор устроился, за его судьбу нам волноваться не надо, а вот о твоей судьбе, Любаша, надо поговорить. Так где ты все-таки хочешь работать?

– Мы же с тобой, Галя, говорили об этом, - смущенно пробор­мотала Люба.

         – Я спрашиваю потому, что, может быть, вы передумали: Виктор-то в милиции и, возможно, не одобрит твои желания.

         – Наоборот, Виктор говорит, что это неплохое родство – работ­ник милиции и работник торговли, – улыбаясь, пояснила Люба.

         – Ну, раз так, то давайте вместе думать, — обрадованно проговорила Галя. – Конечно, связи у меня в управлении торговли есть, и я могу помочь, но мне просто не хочется, Люба, терять тебя. Мне так не хватает преданных старых друзей.

         – А что ты можешь предложить? - перебила Люба.

         – Есть у меня одна должность, – задумчиво проговорила Афанасьева, – должность директора пивного бара. Прямо тебе скажу – золотое место при умной работе. Конечно, на первых порах придется немало потрудиться. Кое-кого надо убрать из коллектива и на их место подобрать преданных людей, особенно главного бухгалтера и материально ответственных лиц. Ну а потом надо создать в коллективе дух взаимопонимания, чтобы несогласных в чем-то с тобой убирали сами работники пивного бара. Вот когда ты такого добь­ешься, тогда будешь жить не хуже меня. Правда, и лучше жить я тебе не разрешу, я ведь ужасно завистливая, но об этом у нас с тобой еще будет разговор. Так как?

         – А что, – сразу же с радостью согласилась Люба, – меня устраивает эта должность. А как ты, Виктор, на это смотришь? – спросила она мужа. И Виктор, уже несколько охмелевший от выпитого и имевший огромное желание как-то отблагодарить этих двух женщин, с готовностью одобрил их договоренность.

         – Ну что же, считаем, что договорились, – подытожила разговор Афанасьева. Завтра после обеда подойдешь, Люба, ко мне в управление и сразу же зайдешь в кабинет моего кадровика Огнева Ивана Тимофеевича. Он будет в курсе твоего дела. В общем, счи­тай, ты назначена. Вот за это давайте и выпьем.

Посидев еще немного за столом, гости почувствовали, что пора уходить, и начали горячо благодарить за угощение хозяйку. Но та, попросив их еще немного задержаться, по телефону вызвала к дому такси и только после этого отпустила Виктора и Любу.

Приехав на квартиру к родственнице, они долго не могли ус­нуть и обласканные Афанасьевой строили планы один грандиоз­нее другого.

         – Видишь, как все удачно складывается, – самодовольно говорила Люба мужу, – а ты еще сомневался. И с квартирой я все устрою быстрее тебя, а то в твоей милиции и за десять лет не получишь.

         – Это верно. Я только заикнулся об этом начальнику школы, так он сразу же ответил, что это очень тяжелый вопрос. Подавайте, мол, заявление и ждите, у нас много очередников, некоторые около десяти лет ждут.

         – Ну и пусть ждут, – успокоила Люба, а мы с тобой ждать не будем.

         – Ладно, давай спать, – предложил Виктор.

На следующий день с утра Виктор ушел на работу, а Люба, оставшись одна, долго сидела, перебирая в памяти вчерашний раз­говор. Она уже понимала, о чем ей намекала ее подруга, и, мыс­ленно соглашаясь с ней, считала, что при умной работе ничего плохо­го не произойдет. Ровно в два часа дня она уже была в управлении и, постучав в дверь кадровика, вошла в кабинет.

         – Вы что, не видите, что я занят? – раздраженно проговорил пожилой болезненного вида хозяин кабинета. – Вый­дите и подождите в коридоре, я приглашу вас, когда освобожусь.

         – Но мне Галина Николаевна сказала, чтобы после обеда я обя­зательно была у вас для оформления на должность директора пив­ного бара, – невозмутимо проговорила она.

И как только она произнесла это, лицо кадровика сразу из над­менного превратилось в льстиво-угодливое. Он сорвался со сво­его стула и, подойдя к Марушевской, стал усаживать ее на пристав­ленный к его столу стул.

         – Как же, как же, конечно, Галина Николаевна говорила мне с утра, Любовь... как вас по отчеству?

– Любовь Павловна, – спокойно ответила она, увидев перевоп­лощение инспектора по кадрам. По своей прошлой работе она уже неоднократно встречалась с такими людьми и знала, что, чем серее личность управленца, тем ярче высвечиваются угодничество и под­халимство перед старшими и неуважительное отношение к млад­шим. Но Марушевскую это не смущало, так как она считала, что каждый должен знать свой шесток и должен уметь использовать его для создания своего благополучия.

– Вот, пожалуйста, возьмите листок по учету кадров, Любовь Павловна, и, если вас не затруднит, сейчас же у меня и заполните его, потом автобиографию и заявление о приеме, – заиски­вая, проговорил Огнев.

Заполнив все необходимые бумаги, Марушевская передала их инспектору по кадрам и, пока тот читал, внимательно изучала его. Она понимала, что от инспектора по кадрам немало зависит ее бу­дущее. Тот же разбор жалоб, которым нередко занимаются кадро­вики, можно повернуть в любую сторону, не говоря уж о подборе толковых работников в ее подчинение.

         – Ну что же, все правильно заполнено. Вы посидите у меня в кабинете, а я схожу к Галине Николаевне, – довольно заявил Ог­нев и вышел с ее документами.

Через несколько минут он вернулся с подписанным приказом о приеме на должность директора пивного бара и, поздравив Марушевскую с назначением на эту должность, огорченно проговорил:

         – Вы понимаете, Любовь Павловна, наша начальница минуты свободной не имеет. Вот и сейчас приказ по существу на ходу под­писала, на совещание в облисполком уезжает. Так что она просила извиниться за то, что не может сейчас поговорить с вами о работе, она через несколько дней обязательно приедет к вам сама. А пока я – ваш покорный слуга. На сегодня вам хватит работать, а завтра с утра приедете ко мне, и я повезу вас представлять коллективу. В общем, все у вас складывается хорошо, только вы, пожалуйста, и нас грешных не забывайте.

         – Ну, что вы, Иван Тимофеевич, говорите, я уверена, что мы будем хорошими друзьями, – успокоила его Марушевская и, по­прощавшись, вышла из кабинета.

На следующий день ровно в девять часов она постучав в дверь кабинета Огнева, уверенно вошла, поздоровалась и села без при­глашения.

         – Как отдыхали, дорогая Любовь Павловна? – улыбаясь, спросил ее Огнев и продолжал:

         – А я вчера дал указание, чтобы к десяти часам утра собрали всех работников пивного бара. Так что, сейчас шофер Галины Николаевны вернется из облисполкома, и мы с вами поедем в пивной бар для знакомства с коллективом.

         – Я готова, – задумчиво, но уверенно проговорила Марушевская.

Пока они ехали, Огнев рассказывал Марушевской, что пивной бар – это гордость областного центра, но что коллектив там подобрался своеобразный и виной этому была прежняя директор, которая всех видела нечестными и по каждой мелочи раздувала скандалы. Вскоре они подъехали к пивному бару. Как только остановилась их машина, стоявшая на улице женщина сразу же вошла в помещение, и улыбающийся Огнев проговорил:

– Ну, пошли. Нас ждут.

Действительно, в центральном зале бара за столами сидели ра­ботники и с интересом наблюдали за проходившими в президиум. Подойдя к отдельно стоявшему столу, Огнев усадил Марушевскую и, поглядев в зал, укоризненно проговорил:

         – А где же наш профсоюзный вождь? Нехорошо! Проходите тоже сюда, – и только после этого обратился к сидящим:

         – Ну что, девчата, заждались нового директора? Вот я вам и привез товарищ Марушевскую Любовь Павловну. Должен сказать, что нам, областному управлению общественного питания нелегко было решить этот вопрос. Любовь Павловна очень опытный специ­алист, и нам пришлось много воевать за нее. Хорошо еще, Галина
Николаевна, которая когда-то вместе училась в школе с вашим ди­ректором, уговорила кое-кого в облисполкоме и, как всегда, ее под­держали там. А так бы нам не видеть такого директора. В общем, считайте, что вам повезло.

– А вопрос можно? – раздался чей-то голос из зала.

– Конечно, – поддержал спрашивающего Огнев.

         – Как новый директор – тоже будет приглашать из народного контроля проверяющих или сама начнет порядок наводить? – и не успела Марушевская что-либо ответить, как Огнев и в шутку, и всерьез произнес то, чего сидящие никак не ожидали:

         – А зачем ей какие-то там контролеры? У нее муж в областной милиции работает. Так что, если потребуется, разберется и сама, а и областное управление ее всегда поддержит.

         – Ну ладно, милиция милицией, а что сама-то Любовь Павлов­на думает? – снова спросил кто-то из зала.

И тогда Марушевская, поднявшись, окинула приветливым взглядом сидящих и спокойно, как о чем-то давно решенном, проговорила:

– А зачем нам сор из избы выносить? Если кто-то видит непорядок, то он должен сообщить мне, и мы сами должны ра­зобраться. Кому приятно, когда кто-то посторонний приходит в коллектив и начинает нервы трепать. У нас же у всех, кроме работы, семьи имеются. Так что давайте работать дружно и без дерганий.

Большинству сидящих ее слова понравились, и вскоре, после еще нескольких высказанных предложений о работе, они, ожив­ленно разговаривая, разошлись по своим рабочим местам.

 

III

 

Новая работа требовала очень много времени и сил. Часто Марушевской приходилось задерживаться допоздна, разбираясь в слож­ных хозяйственных вопросах этого, казалось бы, небольшого заве­дения, и в таких случаях за ней приходил Виктор, и они вместе шли домой. В один из таких напряженных для нее дней в кабинет без предупреждения вошла Афанасьева и, улыбаясь, спросила:

         – Ну что, директор, разобралась?

И тогда Марушевская начала высказывать ей свои планы на будущее, свои проблемы, особенно по ремонту помещений пивного бара, свои впечатления о коллективе. Выслушав ее, Афанасьева тоже начала жаловаться подруге на трудности.

         – Ты думаешь, Люба, мне легко? Пока не дашь подарка, ничего не решишь. А где я деньги возьму? Вот я и приехала к тебе поэтому вопросу. Ведь надо иметь нужных людей, а нужным людям надо платить, так что ты давай, помогай мне, это для дела нужно, а не лично для меня.

         – Ну, а что от меня требуется? — настороженно спросила Марушевская.

          – Деньги, дорогая моя, от тебя требуются деньги. И совсем немного, рублей триста в месяц для начала, - невозмутимо ответила Афанасьева.

        – Может быть, ты и подскажешь мне, как делать эти триста рублей? Я пока не вижу их, – хитрила Марушевская.

          – Конечно, могу и подсказать. Твои материально ответственные лица ежедневно на недоливе пива имеют по 40-50 рублей наживы. Так что, разве они не в состоянии часть этих денег передавать тебе? Ты им скажи, что закроешь на это глаза, а они часть денег должны передавать тебе для общего дела, для их, в конечном итоге, спокойной жизни.

          – Буду думать, – как бы неопределенно ответила Марушевская. – Но у меня к тебе тоже просьба: пусть Огнев подберет хорошего главного бухгалтера и не тянет с увольнением старого. На днях пришла ко мне главный бухгалтер и молча положила заявление об увольнении по собственному желанию. Я тогда спросила ее, почему она уходит, а она говорит: «Слишком много здесь пороховых бочек», – и добавила: не пивных, а пороховых, и что она не хочет взорваться вместе с ними. Я попыталась располо­жить ее к откровенности, она ушла от разговора и настоятельно просила быстрее ее уволить. Заявление у Огнева. Но он говорит, что, пока не подберет нового главбуха, ее увольнять не будет.

           – Это чудит мой дед, скорее всего, тебя приручает. Ну, ладно, считай, что решили. Но ты создавай хороший коллектив, я думаю, не на один год устраиваешься работать.

Проводив начальника областного управления общественного питания до машины, Марушевская вернулась в свой кабинет и долго сидела одна, обдумывая услышанное предложение. Иногда к ней подкрадывалось какое-то беспокойство, но она видела, что многие из ее знакомых как-то и что-то добавляют к своей зарпла­те. Конечно, все понемногу и берут, и несут, и этим «немногим» неплохо пополняют свой семейный бюджет. Ну а то, что предло­жила Афанасьева, так это вообще «для пользы дела», рассуждала она. Нужны и хорошие продукты, и ремонт помещений, и обору­дование, да и много другого. И тут, конечно, без нужных людей не обойтись. Но нужен и свой хороший коллектив, и на первых порах надо чем-то помочь своим работникам. Вскоре такая воз­можность представилась. Приближался Новый год, и председа­тель профкома от имени коллектива пришла к Марушевской с просьбами.

           – Любовь Павловна, наши работники просят вас помочь им к празднику с продуктами со склада, – усаживаясь, проговорила она.

           – А что конкретно им надо? – заинтересованно спросила Марушевская.

           – Ну, конкретно можно отпустить со склада мясо, колбасу, немного икры, хотя бы по баночке, копченую рыбу и конфеты. Конечно, все это за оплату.

Вызвав к себе заведующую продовольственным складом, Мару­шевская сразу же дала указание организовать продажу продуктов питания всем работникам пивного бара непосредственно со склада. Впоследствии такая продажа производилась со склада ежемесячно по заниженным ценам и не только своим работникам. Сначала по­купать дефицитные продукты по договоренности с Марушевской начали работники областного управления общественного питания, а потом и другие «нужные» люди. То, что эти продукты не поступа­ли в залы бара, Марушевскую не смущало, так как посетителей всегда было много, и они рады были и одному пиву.

Вскоре после разговора с Афанасьевой директору пивного бара позвонил инспектор по кадрам и сообщил, что старый бухгалтер уволен, и что он присылает к ней на беседу хорошего человека.

Действительно, будущая главный бухгалтер произвела хорошее впечатление на Марушевскую. В беседе она сообщила, что живет с дочерью, с мужем разведена, потому что он мало зарабатывал, а ей нужно хорошо одеваться самой, да и дочь уже на выданье. Опыт работы в ресторанах главным бухгалтером она имела и была гото­ва, как заявила, поработать в пивном баре.

После беседы на следующий день приказ по управлению был подписан, и Нина Борисовна Петрухина была назначена глав­ным бухгалтером. Так начался тщательный отбор будущих со­участников. Марушевская понимала и разделяла предложение Афанасьевой, но в то же время чувствовала, что если в деле по получению денег будет занято много людей, то это увеличит опас­ность. Она твердо была убеждена, что дело необходимо иметь с одним человеком и без свидетелей. Тогда легче и отказаться, да и вообще можно чувствовать себя спокойнее. С заведующей скла­дом она уже установила нужные ей отношения и неоднократно брала для себя коньяк и продукты бесплатно. Сначала она пре­дупреждала заведующего складом, чтобы та отписывала их на буфеты, а потом и предупреждать перестала. Просто брала как свое, в порядке вещей. Правда, когда у некоторых буфетчиц в связи с этим образовалась недостача и некоторые из них начали возмущаться, Марушевская вынуждена была лично с каждой повстречаться и убеждать их, что берет продукты питания и ко­ньяк не для себя, а для «нужных» людей. Более того, одной из таких буфетчиц она прямо заявила, что та может все перекрыть недоливом, что сидишь, мол, на золотом дне, а еще плачешься и что, если не хочешь работать, можешь увольняться. Конечно, эти разговоры разошлись по коллективу и на какое-то время все притихли. Так постепенно начала складываться система хище­ний. Если Марушевская говорила «отписать», то это следовало понимать, как выдачу без оплаты, а если «обслужить», то все понимали, что клиент должен расплатиться.

Но пока это были не деньги, а скорее всего подход к ним, и, когда улеглись страсти по хищению продуктов, Марушевская вы­звала к себе в кабинет главного бухгалтера Петрухину и предложи­ла ей свой план.

– Нина Борисовна, приближается день Советской Армии, и нам бы неплохо было поздравить с этим праздником мужчин областно­го управления общественного питания, да и еще кое-кого из «нуж­ных» нам людей, – мило улыбаясь, проговорила она.

         – Да, это надо бы сделать, – согласилась Петрухина.

         – Так вот я и предлагаю купить приличные подарки. Не книгу же дарить, а деньги собрать с материально ответственных лиц, рублей по пятьдесят с каждого. Ну, а с официантов по двадцати хва­тит, как ты думаешь? – как бы советуясь, спросила Марушевская.

         – Дело-то нужное, но как бы скандала не было, – озабоченно и с сомнением ответила Петрухина.

         – Да я не думаю, мы же им уже сделали поблажку с продажей дефицитных продуктов, – успокоила ту Ма­рушевская. – Более того, за последние дни я у некоторых из них сама установила недолив пива, и они ждут моей реакции. А мы сделаем вид, что ничего не произошло, конечно, при условии выплаты этих сумм. Так что давай, Нина Борисовна, лично сама или через кого-нибудь из надежных лю­дей приступай к сбору денег.

Когда начался сбор денег, некоторые с удивлением и возмуще­нием приходили к Марушевской, но она без тени смущения под­твердила правильность действий главного бухгалтера и добавляла каждому, что их место стоит значительно дороже и что, если кого-то это не устраивает и кто не сдаст деньги, может увольняться.

Вскоре после этого две буфетчицы подали заявления на уволь­нение. В областном управлении общественного питания они под­робно рассказали об этом вымогательстве инспектору по кадрам Огневу, но тот как мог успокоил их, пообещав разобраться, и в тот же день выдал им трудовые книжки.

Как и предвидела главный бухгалтер, без скандала сбор денег не обошелся. Несколько материально ответственных лиц отказа­лись давать деньги, и тогда в ход пошли проверки, угрозы, кото­рые окончательно сломили сопротивление.

Вскоре об этом стало известно и начальнику районного отделе­ния БХСС капитану Заварзину. В один из вечеров Заварзин решил сам посетить пивной бар и присмотреться лично.

Перед входом в бар стояла группа полупьяных мужчин, ожи­давших, когда их пропустят. В этой группе Заварзин увидел одно­го из своих знакомых, и тот, шепнув что-то рядом стоящим, пропу­стил Заварзина впереди себя. Вскоре он уже сидел за одним из столиков и сделал заказ официантке на две кружки пива. В зале было грязно и неуютно, но за столиками сидели довольные посети­тели, шумно спорили о самых различных проблемах и пили пиво, к которому некоторые из них приносили с собой вяленую рыбку.

Не успел Заварзин выпить и первую кружку пива, как увидел, что к его столику быстрыми шагами подошла молодая, со вкусом оде­тая женщина и, улыбаясь, проговорила:

– Что же это вы, Григорий Сергеевич, ставите меня как директора в неловкое положение. Разве такой большой гость должен сидеть в общем зале? Оставьте, пожалуйста, свое пиво и идемте в отдельную комнату, у меня несколько бутылок чешского есть и креветки.

         – Ну, зачем вы это предлагаете? У меня и времени нет, пора уже уходить, – смущенно пробормотал Заварзин.

         – Маша, Лиза, – громко, на весь зал позвала Марушевская официанток, – вы смотрите, какой к нам гость пожаловал, сам начальник районной БХСС, а я его никак не уговорю пройти в от­дельную комнату, так что помогите мне, девчата.

Видя всю эту комедию и чувствуя, что все это неспроста, За­варзин повернулся к соседнему столику и увидел, что за ним с интересом наблюдает старый знакомый, пропустивший его впе­ред, и его компания. Тогда в целях самозащиты он шутливым голосом произнес:

       – Ты слышал, Гоша, что мне предлагают? Как ты думаешь, может быть, пойдем, вместе посидим?

         – А чего, я не возражаю, - довольно улыбаясь, проговорил тот.

         – Нет, Гоша, ты ведь знаешь, нам нельзя от народа отрываться, мы должны на виду быть. Так что никуда не пойдем, да и времени нет, – произнес Заварзин уже твердым голосом и, положив за пиво деньги, вышел из бара.

На следующий день Заварзнн вызвал к себе Марушевскую и начал выяснять, сколько и кто передал ей денег, и Марушевская, не зная еще, что у него имеется письмо работниц бара, начала горя­чо возмущаться.

         – Это что же такое получается, Григорий Сергеевич? Сам коллектив решил поздравить наших уважаемых мужчин с праздником, сами собрали на подарки деньги, а теперь директора обвиняют в каком-то вымогательстве?

Но Заварзин внутренним чутьем опытного оперативного работ­ника понимал, что перед ним находится хитрый, нечестный человек.

         – Хорошо, тогда почему к нам обратились две ваши работницы, которые не согласны с тем, что с них взяли по двадцать рублей? Значит, сбор денег проходил не добровольно? – задавал он вопросы.

И тогда Марушевская невозмутимо произнесла:

         – Вы же знаете, Григорий Сергеевич, женщин: они сегодня согласятся, а завтра откажутся. Сегодня меня обвинят, а завтра вас будут обвинять. Так что не следует из письма строить какие-то пред­положения. Не согласны? Я сейчас же приду и скажу, чтобы им вернули деньги. Устраивает это вас?

Вскоре они уже беседовали как старые хорошие знакомые, и Марушевская, уходя от Заварзина, настойчиво приглашала его по­сетить пивной бар. С этого дня Заварзин начал организовывать работу по пивному бару. Он уже имел кое-какие материалы, а встречи с Марушевской убедили в необходимости будущей работы. И если Заварзин был почти уверен в нечестности директора пивного бара, то Марушевская, наоборот, после последней встречи успокоилась, посчитав Заварзина простачком, который тоже имеет человеческие слабости и тоже хочет хорошо жить.

Вернув заявительницам деньги и принародно обвинив их в вы­носе сора из избы, она стала учинять им ежедневные придирки, в результате которых последние вынуждены были уволиться. Пока у Марушевской все шло по плану: убирались недовольные, на их место подбирались более «надежные», но денег не хватало. Со­бранные к празднику деньги были израсходованы на подарки. Осо­бенно пришлось потратиться на подарок инспектору по кадрам, начальнику ревизионного отдела и начальнику госторгинспекции. В общем, все деньги разошлись, и для Афанасьевой не осталось ни рубля. В один из вечеров, думая о том, где еще найти возмож­ность получения денег, Марушевская пригласила в кабинет по­ужинать Петрухину и стала ей жаловаться на свои финансовые затруднения.

          – Есть, Любовь Павловна, возможность получения денег, – утешила ее главный бухгалтер и продолжила:

          – Нам отпущены из об­ластного управления деньги для поощрения передовиков — около тысячи рублей. Вот и давайте проверенным нашим людям скажем, чтобы они расписывались, а премию не получали.

На следующий день Пегрухина принесла в кабинет Мару­шевской около пятисот рублей и, довольно улыбаясь, прогово­рила:

           – Вот так будет вернее. Все, кто расписался и не получил деньги, люди надежные, а на следующие премии мы будем закупать подарки на меньшую сумму, а за все деньги отчитываться копией чеков.

         – Это хорошо, – удовлетворенно поддержала ее Марушевская. – Но старое сложившееся не нарушать. По-прежнему продукты будут нужны, и их надо отписывать со склада буфетчицам, а те пусть перекрывают, и по-прежнему ежемесячно продолжайте взимать с материально ответственных лиц установленные суммы. Когда найдем более солидный способ, тогда взимание денег оставим. Но ты, Нина Борисовна, следи, чтобы «праведники» не объявлялись в коллективе.

– Это я смотрю, с тех пор, как последние уволились, – спокойно проговорила та.

Рассуждая так, эти, казалось бы, грамотные люди, не понимали того, что выявлению хищений чаще всего способствовали и способствуют честные люди, которых значительно больше и которые не могут смириться с мо­ралью жулика. Так и в данном случае Марушевская и Петрухина не подозревали, что в их коллективе найдутся люди, которые под­робно расскажут обо всем начальнику районного отделения ОБХСС. В тот день, когда Петрухина передала пятьсот рублей, похищенные из премиальной суммы, Заварзин был в областном управлении БХСС и подробно информировал его начальника по имеющимся материалам.

         – А знаете, товарищ подполковник, мне кажется, что пивной бар связан с областным управлением общественного питания, – сказал он в заключение.

         – Возможно, возможно, - улыбаясь, проговорил начальник управления. – Во всяком случае, пока активных мер не предпринимайте, потому что надо все хорошо обдумать. У нас тоже есть кое-какие материалы, особенно по областному управлению. Видимо, создадим одну оперативно-следственную группу.

         – Да, это было бы лучше, потому что у Марушевской уже есть защитники в райисполкоме, и мне звонили, когда я ее вызывал, спрашивали, что за срочность такая. Я, правда, успокоил, сказал, что ничего серьезного. Так что я готов в вашей группе принять самое активное участие, только одного меня на этих зуб­ров не бросайте.

         – Подумаем, подумаем, а вы через пару деньков зайдите снова, но главное, Григорий Сергеевич, запомните, что нам надо жить и поступать так, чтобы и сволочи иногда вспоминали нас. Конечно, я имею в виду честное, но бескомпромиссное пресечение преступных махинаций. И еще одно имейте в виду: время меняется сейчас, и это время заставляет нас с вами быть более активными.

 

IV

 

Как и в прошлый раз, Афанасьева встретила супругов Марушевских с шумной искренней радостью и, несколько раз обходя вокруг Виктора, приговаривала:

         – Нет, ты только посмотри, Люба, как ему идет форма! Он стал совсем другим мужчиной. Я сначала даже на какой-то миг растеря­лась, когда увидела его в милицейской форме. Ну, идемте к столу.

В зале уже был накрыт стол, но не так, как в их первое посещение. Все было попроще. Водка, колбаса и свежие помидоры. Разлив по рюмкам водку, Афанасьева торжественно поднялась и проговорила:

         – Вот, Виктор, ты и дождался наконец от своих милицейских отцов звания. Ты теперь аж старший лейтенант, и я ужасно рада за тебя. Вот за это и давайте выпьем.

Закусив, она снова наполнила рюмки водкой и уже менее торже­ственно, скорее по-дружески, предложила выслушать ее второй тост.

         – Конечно, за это время я тоже кое-какую заботу проявляла, как ваша мать-начальница. Ну, во-первых, я договорилась с райисполкомом о том, что вам выделят квартиру, и в этом немалую роль сыграло то, что Виктор служит в милиции. Я им говорю: вы что же это нашей милиции даже не хотите помочь? Таких два специалиста: жена – директор бара, муж – работник милиции... В общем, уговорила. Правда, не в новом доме, а из освобождающихся квартир подберут, но главное -'зацепка, а там будет видно. Есть и вторая, прият­ная для Любы новость: я договорилась о ремонте пивного бара. На следующей неделе приступят. Обещали картинку из бара сделать, и все по государственным расценкам. Так как, будете за это пить?

Если бы кто-то посмотрел со стороны на эту веселую компанию таких близких друзей, так искренне проявляющих свои добрые чувства, он никогда бы не подумал, что за столом решалось что-то совсем другое. Разговаривая о делах, Афанасьева не забывала на­полнять рюмку Виктора. Вскоре он уже был заметно пьян, и хозяй­ка квартиры предложила ему послушать магнитофонные записи в другой комнате. Когда женщины остались вдвоем, Люба вынула из сумки конверт с деньгами и молча подала Афанасьевой.

         – Сколько? – спросила та.

– Как говорили, триста, – кратко ответила Марушевская.

– Ну что ж, пока спасибо и на этом, – с хладнокровным рав­нодушием проговорила Афанасьева. – А во­обще-то это мелочь, понадобится значительно больше.

И тогда Марушевская то ли от выпитого, то ли от переживаний последних дней с болью стала жаловаться на трудности.

       – Ты знаешь, Галя, меня уже начальник районного ОБХСС вызывал к себе, из-за двух наших дур. Деньги им, видишь ли, было жалко отдавать мне, вот и пожаловались ему.

         – А о чем он спрашивал?

         – Да все о том сборе денег: добровольно ли отдавали на подар­ки к празднику или я заставляла их. Правда, он еще поинтересовался, когда последний раз ревизия из управления была.

         – Ладно, это мы подправим, - перебила Афанасьева. – На следующей неделе наши проведут у тебя ревизию финансово-хозяйственной деятельности. Один экземпляр ты получишь и на случай каких-нибудь проверок сможешь им прикрываться. Ну, а как тебе показался этот начальник ОБХСС?

          – Да вроде человек простой, вопросы такие задавал, которые говорят о его слабой подготовленности в экономических и хозяйс­твенных вопросах.

          – Ну, а к себе ты его приглашала? – снова спросила Афанасьева. – А он без приглашения приходил в пивной бар. Посидел, выпил две кружки пива и ушел.

          – Так это хорошо, – обрадовалась Афанасьева. – Если начнет копаться, то можно будет и ответные меры предпринимать. Например, анонимку послать. У них, Любаша, тоже перемены большие сейчас. Прежний их.министр все хвалил милицию да защищал сво­их сотрудников, а новый начал здорово их чистить. По каждой анонимке на сотрудника расследование проводят тщательнее, чем по убийству, и, как правило, с последующим увольнением. У меня есть кое-кто из старых знакомых в милиции, так они говорят, что сейчас не до борьбы с преступностью. Так что ты имей это в виду. В случае чего и помешаем, пусть даже будет и клевета. Но она тоже как уголь - не обожжет, так испачкает.

          – Это правильно, я тоже обратила внимание, как они со своими сотрудниками разговаривают. При мне по телефону Заварзин так отчитывал своего подчиненного, что мне даже жалко того стало. Да и Виктор рассказывает, как грубо относятся их старшие начальни­ки к своим подчиненным. Он твердо убежден, что грубость и хамство к сотрудникам обязательно вызывает у последних грубость к гражданам.

          – Вот видишь, и ты правильно понимаешь обстановку, так что не надо волноваться, все будет хорошо. Только больше не расширять круг доверенных лиц, а то среди них может найтись кто-то недовольный и начнет передавать им, вот тогда будет сложнее. Ты, Люба, старайся дело иметь больше с бумагами, они надежнее. Кстати, деньги на премирование коллектива получила?

       – Да, – ответила с удивлением Марушевская, – из них я и выделила эту сумму.

       – Ну, вот видишь, как это просто, – успокоила ее Афанасьева, – я и впредь тебя буду постоянно передовиком делать – это старый, проверенный метод. Можешь премии уменьшать, можешь и вообще не давать, и все будет тихо.

         – Да мы с главным бухгалтером уже поняли это.

         – А как Виктор? Знает об этом? - настороженно спросила Афанасьева.

         – Нет, о тебе он ничего не знает. Но часто заходит в склад за бутылкой коньяка и закуской. Так что, конечно, понимает, но дела­ет вид, что ничего особенного в этом нет.

         – Вообще-то он у тебя толковый мужик, - проговорила Афанасьева. – Вот если бы ему в ОБХСС перейти, цены бы не было.

         – Что ты, Галя, - возразила Марушевская, – я вообще думаю, чтобы он ушел из милиции. Зарплата маленькая, а работа с утра до позднего вечера и никаких свободных суббот и воскресений. То у них дежурства какие-то, то учения, то соревнования, и так без кон­ца. У нас ведь сын, а времени на него не хватает. Да и вижу, что не доволен он своей работой.

         – Это ты решай сама, если он так быстро разочаровался в милиции, может, и не надо его насильно там удерживать — соглашаясь, проговорила Афанасьева, встала из-за стола и вышла в комнату, где был Виктор. Тот сидел у магнитофона и слушал песни Высоцкого. Он так увлекся, что не заметил, когда вошла Афанасьева, и от неожидан­ности даже вздрогнул.

         – Нравится? - кивнув на магнитофон, спросила она.

         – Конечно, – ответил он и быстро добавил:

         – Я должен тебя, Галчонок, отблагодарить и за квартиру, и вообще за все...

         – Отблагодаришь когда-нибудь, – проговорила, улыбаясь она.

         – Нет, я должен это сделать сейчас, — категорично сказал Вик­тор и неожиданно, обняв Галю, впился своими губами в ее влажные губы. С непривычной нежностью Галя прижалась к нему, глаза ее как-то сразу затуманились, она часто задышала и всем своим телом как бы соединилась с ним. Постояв так, она оторвалась от него и тихо прошептала:

       – Не надо сейчас, там ведь Люба, - и добавила: «Пойдем в зал, хватит тебе одному скучать».

         – Любаша, привела к тебе муженька, а то сидит и скучает, позабытый-позаброшенный, – шутливо произнесла она. – Давайте продолжим? Правда, сначала, Люба, пойдем на кухню, кое-чего добавим.

Вскоре на столе уже были свежие закуски и начался шутливый разговор довольных жизнью молодых друзей. Виктор веселил жен­щин анекдотами, Афанасьева тоже немало их знала да и умела рас­сказать. Одна Люба не разделяла общего веселья, на душе у нее почему-то было тревожно.

         – Ты что такая хмурая? – спросила Афанасьева.

         – Да знаешь, я вот вспоминаю прежние годы и прихожу к выво­ду, что работать становится все труднее. Ты даже не представля­ешь, Галя, как мне тяжело.

         – А кому сейчас легко? – ответила Афанасьева. – Я недавно была в санатории, и там в комнате днем умер один отдыхающий. Конечно, для санатория это крупная неприятность, их начальство засуетилось, начали выяснять, кто что видел или слышал. Ну, и установили, что одному отдыхающему, проживавшему в комнате рядом, вроде что-то известно об этом происшествии. Врачи сразу к нему — рассказывай, что тебе известно! А он так это спокойно им рассказывает, что шел по коридору и услышал, как из этой комна­ты раздавались стоны и кто-то говорил: «Ох, тяжело, ох, тяжело». «Ну, а ты чего?» – сразу же перебило его санаторное начальство. А он им и говорит: «Да я постоял, постоял и думаю: а кому сейчас легко? И пошел дальше». Вот так-то, Любаша, не усложняй жизнь.

       – Да я не усложняю, – устало проговорила Марушевская. – Просто иногда такая тоска, что ничему не рада.

          – А это уже забота Виктора. Он у тебя орел что надо, вот пусть эту тоску и прогоняет, – смеялась Афанасьева. – Ну, а когда со­всем невмоготу будет, ты моему Огневу поплачься. Он имеет ог­ромные связи в милицейских кругах и обязательно поможет. Ты, что думаешь, я его только как кадровика держу? Нет, милая, это клад, а не человек. У него и с одним работником областного суда очень хорошие отношения. Так что выше голову!

Было уже поздно, пора было возвращаться домой. Несколько раз Марушевская поглядывала на часы, но Виктор делал вид, что не понимает этого, и продолжал веселиться. Не выдержав, Люба встала, взяла под руку мужа и повела его в коридор.

         – Пошли, пошли, дай хозяйке отдыхать, – говорила она.

На улице было тихо, почти не встречались прохожие, и в боль­шинстве квартир не светились окна. Люди засыпали, чтобы с утра снова заняться своими делами и заботами. Днем уже здорово под­таивало, и во многих местах проглядывал асфальт, но с приходом темноты возвращались зимние заморозки, и то, что сделало за день солнце, эти заморозки сковывали в лед и вымораживали. Зима еще пыталась сохранить свое, но с каждым удлиняющимся днем все сильнее и сильнее ее вытесняла весна, которую уставшие от зимних метелей и морозов люди ждали с нетерпением.

То ли от вьшитого, то ли от хорошо проведенного вечера Викто­ру хотелось петь и веселиться. Прижав к себе Любу, он с восторгом проговорил:

         – А славная у тебя подруга!

         – Ладно, не распускай хвост, ты ее еще плохо знаешь, – недовольно ответила она и, переводя разговор на другое, спросила:

         – Сам-то как думаешь поступать со своей работой?

         – Ты понимаешь, кажется, я влип, - ответил Виктор задумчиво и уже серьезно. – Я не думал, что у них такая тяжелая работа. Вот хотя бы мою преподавательскую работу взять. Казалось бы, прочитал лекции – и делу конец. Так нет, и воспитательной работой я должен заниматься, и досуг курсантов организовывать, и отстающих подтягивать, и все должен, должен... А обо мне никто и не думает, как я живу, какие у меня заботы. Как-то на собрании я заикнулся о внимательном и чутком отношении к командно-преподавательскому составу, так начальник школы в своем выступлении прямо заявил: кому, мол, не нравится и тяжело работать, тот может подать рапорт, держать таких он не будет. Знаешь, Люба, что больше всего просматривается на сегодняшний день в милиции? Несо­ответствие взглядов на происходящие перемены между старыми милицейскими кадрами и вновь поступающими на службу. Моло­дые сейчас приходят и образованные, и воспитанные, это и есте­ственно: в обществе вон какие преобразования идут, а кадры старой закалки не меняются. Тот же командный стиль, тот же админи­стративный окрик, но самое главное – неуважение к личности под­чиненного.

         – Ты слишком наивный, Витя, – перебила его Люба. – Ну кому сейчас нужны заботы другого человека? Каждый прежде всего думает о своем благополучии, и каждый строит свое счастье, не думая об окружающих. Ты думаешь, курсанты перед тобой не заискива­ют, чтобы только оценку хорошую получить?

         – Нет, ты не права. Наоборот, они порой в такой спор вступают со мной, что мне тяжело бывает, и иногда я остаюсь один со своим мнением. Вот недавно, во время лекции о роли КПСС в государственном строительстве меня перебил вопросом курсант: «А какова роль партии в уничтожении лучших людей страны?» Я, конечно, ответил, что этот вопрос не относится к теме. А он снова говорит: «Вы ответьте все-таки – почему партия большевиков уничтожила столетиями складывающиеся сословия духовенства, офицерства, дворянства, купечества, казачества? Все они имели свои традиции, обычаи, культуру, а коммунисты взяли и все это уничтожили, заме­нив шариковыми. Я попытался возразить, заявив, что это не партия большевиков, а ЧК и КГБ уничтожали людей. Но тут другой под­нялся и говорит: «А кто рукой этих людей водил? Разве не сыграла в этом роль ошибочная установка партии о том, что по мере постро­ения социализма будет обострение классовой борьбы? А сейчас пытаетесь свалить все на органы. Нет, – говорит, - нам не надо головы этой чумой морочить». Меня аж затрясло от этих слов, но перерыв спас. А ты говоришь, что никого сейчас ничего, кроме своего благополучия, не интересует.

         – Не знаю, не знаю, у меня все проще. Я даю возможность жить своим работникам, и никаких проблем не возникает. Пока бытие определяет сознание, и от этого вся дальнейшая активность. Моя предшественница все честность пыталась установить, проверяла, докладные писала о наказаниях, ну и чего добилась? Работники настояли на ее увольнении, и сейчас все тихо и спокойно.

         – Ну, это ты напрасно, Люба, всех под одну гребенку подводишь. И у тебя, по-моему, немало людей, которые не довольны тобой. Я недавно брал у тебя на складе продукты, а там буфетчица одна была, она так на меня посмотрела, что и слов никаких не надо.

         – А когда думаешь уходить из милиции? - перебила его Люба.

         – Да надо с квартирой сначала решить, а потом уже и вопрос этот ставить, – ответил Виктор.

       – Это правильно, – согласилась Люба, – но уходить обязательно надо, а то проку от твоей милиции никакого нет, только мне забот больше прибавляется. Подберем с тобой такую работу, чтобы было больше свободного времени у тебя, тогда подумаем и о втором ребенке.

         – Давно пора, - поддакнул Виктор. А ты думаешь, я не пони­маю, что пора? Но пока мы не устроены, как следует, об этом и говорить не надо. Кто сейчас сыном нашим занимается? Так и ста­раемся бабушкам в район сплавить.

Вскоре они подошли к своему дому и, попив чаю, сразу же уснули.

 

V

 

Марушевская любила вкусно поесть и хорошо одеться, любила свою семью и стремилась все сделать для ее благополучия. Она люби­ла красиво жить, и в этом ей здорово помогала Афанасьева. Несмотря на сходство в их морали и нравственности, они были разными людьми. Первая выдавала себя за круп­ного организатора областного масштаба, которой все помогают и кото­рую всегда и во всем поддерживают. Она успела подобрать в област­ное управление «своих» людей и пользовалась огромной властью. Вторая же только познавала вкус власти, но с приходом ее в пивной бар началось бурное разложение коллектива, многие из которого, уви­дев истинное лицо Марушевской, стали и сами активнее обирать кли­ентов и государство. Развитию коррупции способствует не только под­держка «верхними эшелонами» власти отдельных, «неприкасаемых», «ценных» руководителей и увод их от ответственности, но и в не мень­шей степени - окружение угодными, разделяющими их взгляды под­чиненными. На это и делали основную ставку Афанасьева и Мару­шевская. Ежедневные совместные ужины директора и главного бух­галтера вошли в правило, и чаще всего во время этих ужинов нетороп­ливо велись разговоры о новых способах присвоения денег, которых постоянно не хватало. В один из таких вечеров Петрухина предложи­ла новую и, как ей казалось, совсем безопасную операцию.

         – Любовь Павловна, а что, если ремонт подвала, который сделало ремонтное управление, оформить трудовым соглашением? Мы все как-то по мелочам собираем, собираем, а тут сразу можно приличную сумму получить.

          – А как практически это будет выглядеть? – невозмутимо спро­сила Марушевская.

          – Все очень просто: я составлю трудовое соглашение на выпол­нение некоторых работ, вы утвердите это соглашение, а затем составлю кассовые ордера, и мы по ним получим из кассы пивного бара деньги. А чтобы на нас не упала и тень подозрения, мы дей­ствительно в трудовое соглашение запишем одного забулдыгу бри­гадиром, который несколько дней будет работать в подвале. Кста­ти, там надо полки дополнительные сделать. Вот он и распишется после хорошего угощения за получение денег, которых ему и так покажется много, например, 97 рублей.

         – А почему именно 97 рублей? — заинтересованно спросила Марушевская.

         – А мы потом подставим цифру тридцать и прописью общую сумму напишем – три тысячи девяносто семь рублей, – уверенно разъяснила Петрухина.

– А областное управление пропустит такую сумму? – усомни­лась Марушевская.

         – Конечно. Я сегодня была у главного бухгалтера управления и спрашивала об этом. Она сказала: только чтобы соглашение было оформлено правильно и номер паспорта, и прописка того, с кем его будем заключать.

         – Да, пожалуй, это будет лучше, чем те крохи, которые мы собираем, – согласилась Марушевская и добавила:

         – Только делать это будем, когда ревизия закончится. Кстати, как они ведут себя?

         – Нормально. Днем работают, листают наши документы, а вечером хорошо поужинают, возьмут со склада кому что надо, конеч­но, за плату, и расходятся по домам.

         – Ну, и хорошо. А бригадира-то для трудового соглашения по­добрала? – возвратилась к ранее начатому разго­вору Марушевская.

         – Конечно, – рассмеялась Петрухина. – Тут один разнесчастный каждый день приходит, и все у него денег почему-то не оказывается. Ну, и я ему в долг уже два раза по трешке давала. Думаю, что...

         Неожиданно шум и громкие крики прервали эту деловую беседу. Женщины выбежали в зал и увидели, как одного из парней, в руках которого был нож, били мужчины. Перепуганные официантки жались у буфета, а рядом за соседним столиком сидел, зажав раненое плечо, какой-то мужчина.

         – Только этого нам не хватало, - раздраженно проговорила Марушевская. - Ничего не поделаешь, придется вызывать милицию.

Но вскоре и без ее вызова подъехала машина, и из нее вышли сотрудники. Двое из них скрутили того парня и, выбив из его рук нож, повели к машине, а третий, приказав по рации вызвать ско­рую помощь, остался составлять протокол.

По объяснению свидетелей, драка началась из-за недолива пива. Этому парню официантка принесла несколько кружек пива, но он не стал его пить, а дождавшись, когда осядет пена, слил его в кружки до черты, а затем потребовал долить ему пиво в освободившиеся кружки. Конечно, официантка стала говорить, что он выпил, а те­перь требует какого-то долива. В этом споре ее поддержали сидя­щие рядом за столиком посетители, с которыми впоследствии и возникла драка.

Закончив сбор объяснений очевидцев, сотрудник милиции вско­ре ушел, а Марушевская сразу же вызвала к себе в кабинет офици­антку, из-за которой возникла драка.

         – Ты что, не могла спокойно заглушить конфликт? – строго спросила она.

         – Да больно уж наглый клиент оказался. Начал меня сразу обви­нять в воровстве, вот я и не выдержала, – виновато оправдывалась та.

Но Марушевская, встревоженная приходом милиции, продол­жала еще долго выговаривать провинившейся официантке и даже пообещала строго наказать ее. Настроение было испорчено, и через некоторое время Марушевская ушла домой. Дома ее ждал улыбаю­щийся Виктор и сразу сообщил о том, что им выделяют квартиру рядом с пивным баром и что он уже составил план покупки мебели и ее расстановки по комнатам.

         – А ты квартиру-то смотрел? — спросила Марушевская.

         – Нет, но мне в райисполкоме инспектор нарисовал ее подроб­ный план.

          – Вообще-то они все однотипные, – довольная, проговорила Марушевская.

Жизнь на квартире у дальней родственницы уже тяготила их, и хотя та ни разу ни в чем не упрекнула своих дорогих родственни­ков, от которых постоянно получала продукты питания, все-таки желание иметь свою квартиру было огромное.

           – Надо Галчонка просить насчет мебели, – напомнил Виктор. – Теперь уже пора обзаводиться хорошими вещами, а без ее помощи импортной мебели не достанем. А как на работе-то дела идут? – спросил Виктор.

          – Да ничего. Думаю сделать лучшим заведением свой пивной бар, – ответила ему жена. Правда, нелегко это, но надо: когда бу­дет прочнее авторитет, тогда и жизнь лучше будет.

– Это верно, – поддержал ее Виктор. – Я тут с инспектором в райисполкоме говорил насчет гаража, он обещал включить в списки вновь создаваемого кооператива. Так что скоро будем строить.

– Видишь, как складывается у нас все удачно, – довольная, проговорила Люба. – А ты сомневался. Все будет хорошо. Гараж построим и купим машину. Да и-погреб в гараже можно сделать. Только ты не лезь в вопросы строительства и приобретения мебели, я сама все решу. Договорились?

– Баба с возу, кобыле легче – недовольно пробормотал Виктор. Но Люба его перебила:

– Ну, чего ты, глупенький, обижаешься? Я же хочу, как лучше.
У тебя и без этого забот своих хватает. – Говоря все это, Люба не раскрывала главного. Она дала себе твердое слово не втягивать ни во что Виктора, чтобы на него никогда не пала и капля неприятности. Марушевская уже понимала, на какой путь она встала. Денег не хватало постоянно и Афанасьевой, и ей. Приходилось много
времени уделять продумыванию различных махинаций, хорошо еще, что ей «квалифицированную» помощь оказывала главный бухгалтер Петрухина.

Утром, успокоившись от вечерних переживаний, Марушевская знакомилась с актом ревизии. Проверяющие на нескольких страницах расписали, сколько за последний квартал поступило продуктов и как они правильно используются при посещении посетителями пивного бара. Отмечался в акте и наведенный в баре при помощи Марушевской порядок. Вместе с тем, в конце акта приводились два отрицательных примера: в одном случае недолив ста сорока граммов пива в проверенных пивных кружках, а в другом - недостача продуктов питания, и все это у одной буфетчицы.

– А что говорит буфетчица? – прочитав акт, спросила Марушевская.

– Мы у нее взяли письменное объяснение, в котором она ссылается на большую загруженность в работе в тот вечер и высказывает предположение, что недостача могла образоваться в результате ошибки при передаче закусок официанткам, – ответил ревизор из областного управления.

– Может быть уберем это из акта, а я сама ее накажу? – попросила Марушевская.

– Любовь Павловна, не гневите всевышнего, – улыбаясь, воскликнул ревизор. – У вас акт такой, что и придратьсяне к чему. Вам же, по-моему, не нужны перепроверки. А этот безобидный эпизод с буфетчицей придает акту больше убедительности. Конечно, по нему вы обязаны среагировать и как-то наказать буфетчицу, но это мелочи жизни, как мне кажется.

– Ну что же, вы опытнее меня, так что мне надо только соглашаться с вами, – смирясь, проговорила она и подписала все экземпляры акта.

Вскоре по результатам ревизии финансово-хозяйственной деятельности в коллективе пивного бара было проведено общее собрание, на котором выступающие подвергали острой критике имеющиеся недостатки и вносили предложения-по поднятию авторитета их заведения. Никто и намека не сделал о разрастающихся хищениях, и со стороны могло создаться впечатление о хорошем положении дел. На следующий день после собрания Петрухина, дождавшись, когда рабочий, сделавший в подвале полки, «дойдет» после обильного обеда до «нужной кондиции», привела его в свой кабинет и, улыбаясь, проговорила:

– Ну что, давай рассчитываться. Распишись в расходном ордере за 97 рублей заработанных.

– Вот спасибочко тебе, Нина Борисовна, – бормотал пьяный рабочий. – Век не забуду.

– Ты деньги-то пересчитай, а то вдруг недодала.

– Я верю тебе. Так что все в порядке, – ответил тот, засунул
пачку троек и рублей в карман и, шатаясь, вышел из кабинета.

Вскоре были похищены три тысячи рублей, из которых одну тысячу Марушевская сразу же передала Афанасьевой, но где-то через неделю та по телефону стала выговаривать ей за слишком большие денежные суммы по трудовым соглашениям.

– Ты понимаешь, в какое положение ставишь меня? – спрашивала возмущенным голосом она. – Вот у меня мой главный бухгалтер стоит и категорически возражает против таких сумм. Я его уговорила, чтобы пропустил это трудовое соглашение, но это последний раз. Если в будущем потребуется заключить на большие суммы, то наши специалисты пусть «осметят» и дают добро. А так больше не делай. Конечно, до тысячи рублей составляй сама, но тоже потом актом на выполненные работы отчитывайся.

Марушевская молча слушала нравоучения Афанасьевой и не перебивала ее. В эти минуты она почему-то подумала, что все ее дела могут когда-то плохо кончиться и что та же Афанасьева, так искусно скрывающая получение денег, откажется от этого, оставив ее одну. Прерывающимся от злобы голосом она пообещала исправиться и положила трубку.

Вечером ее вызвала к себе Афанасьева и, как бы извиняясь, проговорила:

          – Ты чего, никак обиделась, Любаша? Не обращай внимания, иногда и поиграть надо. Мой ведь главный бухгалтер хитрющий очень, он делает вид, что ничего не замечает, когда его не касается. А вот когда через него документы идут, тут он особую бдительность проявляет. Кое-как его уговорила.

          – Я понимаю, – устало проговорила Марушевская. – А вот за квартиру спасибо.

          – Ну а как же! – обрадовалась Афанасьева. – Формула «мы вам – вы нам» пока срабатывает безотказно. Только ты поосторожнее со своими делами. Да и мужу своему обо мне не говори. В общем, я у вас не играю, и никто, запомни – никто! обо мне не должен знать.

          – Я так и делаю, – успокоила ее Марушевская.

После этого разговора, из которого она передала Петрухиной только то, что ее в областном управлении отругали за слишком большую выплаченную сумму по трудовому соглашению, они в каж­дом месяце начали составлять по два-три соглашения на суммы от трехсот рублей до одной тысячи. Работы указывались самые разно­образные: то ремонт крыши, то разгрузочно-погрузочные работы, то покраска стен и ремонт залов, - недостатка в фантазии у Петру­хиной не было. Она же зачастую подделывала подписи и в трудо­вых соглашениях, и в актах о приемке выполненных работ и рас­ходных ордерах. Правда, иногда некоторые работы действительно производились и тогда расходные ордера выписывались взамен части сдаваемой выручки, и производилась выплата наличных подотчет­ных денег и выдача их лицам без получения от них расписок. Од­ним словом, конвейер хищений был отлажен и четко, каждый ме­сяц давал немалые суммы.

 

VI

 

С утра в приемной у заместителя начальника управления внутрен­них дел по кадрам сидел старший лейтенант Марушевский и в ожида­нии вызова продумывал ответы на различные вопросы, которые ему могут задать. Он знал, что его вызвали по вопросу рапорта об уволь­нении, который он несколько дней назад передал начальнику школы. Перед подачей рапорта он около месяца пролежал в санчасти УВД с жалобами на сердце и в беседе с начальником школы, подавая рапорт, главной причиной указал свое болезненное состояние. Сейчас Мару­шевский понимал, что разговор будет не из легких, так как зам по кадрам, конечно, помнит то заседание бюро обкома партии, когда ре­шался вопрос о его направлении в милицию. И он был прав. Сергеев, действительно, помнил то заседание бюро. В эти мину­ты, закончив рассмотрение документов, он подошел к окну. Сергеев проделал несколько физических упражнений и, глубоко вдохнув свежий воздух, наполнивший кабинет через открытую форточку, стал- рассматривать проплывавшие по голубому небу белые с рва­ными краями облака. Как правило, и в такие минуты его мозг про­должал работать, возвращая память к наиболее важным и запом­нившимся эпизодам его беспокойной жизни. Он снова вспомнил то заседание бюро обкома партии, на котором рассматривался вопрос о направлении Марушевского в органы внутренних дел и зачете в милицейский стаж его предыдущей комсомольской работы. Когда готовили этот вопрос, ни у кого возражений не было. Более того, первый секретарь райкома партии настоятельно просил принять Ма­рушевского в милицию, имея, видимо, на это свои причины. Тогда партийные органы нередко сплавляли под видом укрепления мили­ции своих слабых номенклатурных работников. Но в данном слу­чае, вроде бы, все было нормально, и потому Сергеев уверенно шел на это заседание. Однако после доклада он вдруг почувствовал в затянувшемся молчании что-то неладное, что-то до конца не согла­сованное. И это вскоре подтвердилось сначала в язвительной реп­лике первого секретаря обкома партии, что Сергеев переманивает из районов в город кадры, а там их и так не хватает. И как обычно, наблюдавшие за реакцией первого члены бюро дружно наброси­лись с вопросами и на Сергеева, и на Марушевского, подчеркивая этим и свою преданность, и свою кажущуюся компетентность. Та­кое часто бывало на заседаниях. Большинство членов бюро ориен­тировалось не на здравый смысл, а на первого. Стоило тому под­держать какое-либо предложение, и все они дружно, как гуси в стае, поддерживали, кивали головами, стараясь изо всех сил пока­зать, как они согласны. Но стоило первому хотя бы мало-мальски выразить свое неудовлетворение, как они тут же меняли свое выра­жение лица, стаей, как волки, набрасывались на жертву. Сидя тог­да на заседании бюро обкома и выслушивая все это, Сергеев стал рассматривать стены просторного зала заседаний и не сразу сообра­зил, что к нему с вопросом обращается первый секретарь. А вопрос был о том, сколько будет получать Марушевский на работе в милиции. Ответив и на этот вопрос, Сергеев вскоре с облегчением вздох­нул, потому что первый уже согласился с направлением Марушевского в милицию и воспитательную работу с теми, кто не согласо­вал с ним данный вопрос, провел.

Идя после этого заседания в управление внутренних дел, Сер­геев в душе соглашался с первым, потому что многие бывшие ком­сомольские работники в последние годы получали хорошую школу застойного периода, школу двойной морали. И не случайно о них стали говорить, что работают комсомольцы, как пионеры, а водку пьют, как взрослые. Видимо, ошибки при приеме на работу в комитеты комсомола, бесконтрольность и, самое глав­ное, вседозволенность с каждым годом понижали планку их авто­ритета. Все чаще допускались многими из них различные проступ­ки. Но это считалось мелкими шалостями, и они по-прежнему были под надежной опекой и защитой партии. По-прежнему в своем боль­шинстве они пополняли ряды партийных и советских номенклатур­ных работников или выдвигались на другие руководящие должнос­ти, окружая себя подобными по духу сотрудниками.

Через несколько минут, прервав эти размышления и подгото­вившись к приему, Сергеев вызвал Марушевского.

         – Садитесь, товарищ старший лейтенант, – предложил ему полковник Сергеев и, подождав пока тот сядет, неожиданно спросил:

         – Что, умнее всех хотите быть?

         – Почему умнее? – наивно возразил Марушевский.

         – А потому, что получили квартиру, как мне известно, устрои­ли все свои дела, а теперь легкую жизнь ищете. Вы мне честно скажите, почему решили увольняться?

– Ну, в рапорте же указано – со здоровьем стало хуже, а самое главное, товарищ полковник, я понял, что психологически не под­хожу для службы в милиции.

         – И давно вы это поняли? — перебил его Сергеев.

         – Да я сразу, как начал работать в школе, почувствовал это, но было как-то неудобно говорить об увольнении, – хитрил Мару­шевский.

         – Нет, старший лейтенант, легко мы с вами не расстанемся. Пойдете на обследование в военно-врачебную комиссию, которая, я уверен, правильно определит ваше состояние. А будете после этого плохо относиться к службе, мы вас уволим за дискредитацию орга­нов внутренних дел с обязательным привлечением к партийной от­ветственности. Можете идти.

Оставшись вдвоем с начальником отделения, Сергеев долго воз­мущался поведением Марушевского.

– Это лишний раз подтверждает, что когда кто-то за кого-то просит, нам, кадровикам, надо быть в десять раз бдительнее, - го­ворил он скорее сам себе, чем начальнику отделения. – Ведь хороший, честный человек не будет ходить, искать поддержку, он сам всего добьется, а вот такие и устраиваются в жизни по звонкам.

         – Не будет, по-моему, из него толку, – проговорил начальник отделения.

         – Да я и сам вижу, что не будет, – взорвался снова Сергеев. – А что делать с такими нахалами? У нас же не проходной двор. Обманул, как мальчика. Нет, я из него за этот обман тоже веревки повью. Будет долго помнить органы.

Но как ни кипел Сергеев, через некоторое время Марушевский из милиции был уволен и сразу же устроился заместителем дирек­тора снабженческой базы. В то время никто еще не знал подробностей о разрастающихся хищениях, и хотя в районном от­делении ОБХСС уже имелось немало материалов, к их реализации еще не приступали.

Вот и сегодня начальник отделения Заварзин, в который раз перечитывая все жалобы и заявления, касающиеся пивного бара, мысленно продумывал свои дальнейшие действия.

– Можно войти? - раздался неожиданно голос недавно приня­того инспектора.

         – Входи, Анатолий, – разрешил Заварзин, закрывая папку с материалами по бару.

         – Я вот уже несколько дней, товарищ капитан, вижу эту папку у вас и не пойму, чего вы тянете с этим жульем? – спросил он.

          – Молодец, хвалю за наблюдательность, – довольно проговорил капитан. – Но ты, Анатолий, запомни: мы не должны работать по принципу «хватай и не пущай». У нас публика грамотная. Сна­чала все подготовь капитально.

– А чего готовить? – горячился Анатолий. - Этих жуликов надо арестовывать сразу и шить дело.

          – Постой, постой, – перебил его Заварзин. – Ты о чем это говоришь? Знаешь, отчего у некоторых сотрудников происходит нравственная и профессиональная деформация?

          – Нет, – растерянно ответил Анатолий.

– Ну, так послушай. Ежедневно наши сотрудники общаются при расследовании и проверках с лицами, у которых, так сказать, свое представление о морали и нравственности. И вот, общаясь, наши сотрудники нередко приобретают сначала жаргон, затем привычки, а потом иногда и вырабатывается характер, который приводит на скамью подсудимых. Запомни это, Анатолий, на всю жизнь. Дур­ное быстро прилипает, а очищаемся мы от этого дурного пока еще неумело. Так что, ты парень грамотный, много читал, вот и пользуйся своим богатым литературным багажом. Договорились?

          – Да я понимаю, – виновато пробормотал Анатолий. – Просто мне вас жалко: сидите с этой папкой и все о чем-то думаете.

         – Ничего, скоро и тебя заставлю думать, – успокоил его Заварзин. Говоря об этом, Заварзин не раскрывал методику дальнейшей работы. С утра его вызывали в областное управление БХСС и там договорились, что в один из очередных районных рейдов по со­хранности социалистической собственности сотрудники с помощью дружинников произведут задержание работников пивного бара с продуктами, которые те понесут домой. Это было нужно для неза­метного начала работы, а самое главное - для усыпления бдитель­ности директора бара. Обычный рейд, о котором будет известно на следующий день, поможет отвлечь ее внимание от главного.

Вскоре наступил день рейда, и после обеда Заварзин подробно проинструктировал участвующих в рейде: кому, что и где прове­рять. К проверке намечались предприятия пищевой промышленно­сти, торговли и общественного питания. Днем до обеда уже прове­ли проверку в столовых школ и результат был плохой. Отдельные нечестные люди пытались недовложением продуктов обворовывать даже детей. После инструктажа к Заварзину подошел Анатолий и обиженно спросил:

         – А я еще не готов для рейда, по-вашему?

          – Нет, почему же, ты будешь выполнять особое поручение, о котором я тебе скажу позже, – ответил Заварзин.

          – Вечером, за час до закрытия бара капитан Заварзин вызвал к себе лейтенанта Кольцова и начал его инструктировать.

        – Сейчас, Анатолий, ты возьмешь двух дружинников, они сидят в дежурной части. Это уже опытные, а главное, очень по­рядочные люди. Пойдешь с ними к пивному бару. Как только увидишь выходящих из бара работниц с сумками, так сразу же задержишь и предложишь им для оформления протокола пройти в комнату отделения милиции. Ну, а там все подробно осмот­ришь в сумках и составишь протокол, с обязательным указани­ем, где они эти продукты взяли, и пригласишь их на следующий день прийти к тебе в райотдел. Только не кипятись и не прояв­ляй больше никакой самодеятельности. Понял?

         – Понял. Одного только не пойму, чего это вы от меня скрыва­ете? - недовольно проговорил Анатолий.

         – Придет время, сам все узнаешь, а пока привыкай не задавать лишних вопросов и быть более хитрым. Пошли.

         В дежурной части он подозвал двух хорошо знакомых ему дру­жинников и рассказал им о том, что они должны сегодня сделать. По пути к бару один из дружинников, рассмеявшись, сказал, что он часто на улице у бара покупает пиво в бутылках. Правда, его продают с наценкой, в два раза дороже, но зато всегда можно ку­пить. Понимая, что это тоже нарушение правил торговли, но, по­мня свои частые разговоры с капитаном, Кольцов сделал вид, что это его не интересует. Вскоре они подошли к пивному бару, из которого уже группами выходили посетители. Через некоторое вре­мя погас свет в одном из залов, и из бара начали выходить женщи­ны. Выбрав из них двух с самыми большими сумками, Кольцов прошел за ними немного и только потом представился им, предло­жив пройти в отделение милиции. Там сообщил, что они задержаны в связи с проводившимся рейдом по сохранности социалистической собственности и попросил выложить все из сумок.

Как и предвидел Заварзин, в сумках была копченая колбаса, несколько банок кофе и мясо. Взвесив все и подробно переписав, Кольцов неторопливо начал вести беседу.

         – Ну, и откуда у вас такие продукты? — спросил он.

         – Как откуда? Купили, – сразу же ответила одна.

         – Так не пойдет, – перебил ее Кольцов. – Давайте познакомимся. Я ведь вам представился, вот и вы скажите все о себе, о своей работе. А потом уже назовете магазин, в котором продают кофе, а то мне тоже надо.

Вскоре они назвали свои фамилии, должности и все остальное, что необходимо для составления протокола, но продолжали твер­дить, что эти продукты они купили в магазине.

         – В каком? – настаивал Кольцов. – Имейте в виду: нарушение правил торговли - это одно, а хищение продуктов – это другое. Гак что называйте магазин, а мы проверим.

И тогда одна из задержанных, которая была помоложе, сказала то, чего незаметно добивался он.

         – Конечно, купили, даром никто не дает, и купили у себя на складе пивного бара.

Записав подробно, как они покупали, сколько и кому заплати­ли, кто еще покупал в этот день там продукты или видел это и может подтвердить, Кольцов попросил каждую расписаться и пос­ле этого предложил забрать свои продукты, но на следующий день прийти к нему в райотдел милиции.

         – А во сколько прийти? – спросила та, что была помоложе.

         – А со скольких вы завтра работаете?

         – С двенадцати дня, – ответила та, что постарше, которая работала буфетчицей и была явно не довольна случившимся.

    – Ну вот, к девяти часам утра ко мне и подойдете, только разговоров пока ни с кем никаких не ведите. Договорились? – доброжелательно улыбаясь, проговорил он. – Не в ваших интересах рассказывать это.

Дождавшись, когда буфетчица и официантка отойдут от поме­щения отделения милиции, Кольцов поблагодарил за помощь дру­жинников, отпустил их домой и помчался в райотдел. Не раздева­ясь, он зашел в кабинет капитана Заварзина и с гордостью, ни слова не говоря, положил на стол два протокола.

         – Молодец, Анатолий, – прочитав, проговорил Заварзин. – Ну, а завтра я сам с ними побеседую. Пошли по домам. Ты даже не представляешь, какую ты сделал нужную зацепку.

Дорогой Кольцов рассказал и о продаже пива от бара. На сле­дующий день утром Кольцов доложил Заварзину о том, что вче­рашние работницы бара пришли, и молча ожидал от него вопросов или указаний.

         – Ты мне скажи, Анатолий, какая из них несговорчивее?

         – Мне кажется, официантка. Она вчера первая и сказала, где покупали продукты. Правда, она недавно у них работает. А вторая хитрее.

         – Ну что ж, давай тогда ко мне официантку, а сам пока посиди, еще раз побеседуй с буфетчицей. Только ни одного вопроса, кроме вчерашнего, не задавай, в том числе и по продаже пива в бутылках на улице.

Вскоре официантка была уже в кабинете Заварзина и с улыб­кой рассказывала о вчерашнем, а он, тоже улыбаясь и отпуская шутки, все больше и больше располагал ее к себе.

Капитану Заварзину было тридцать пять лет. Невысокого рос­та, с красивым лицом, он всегда производил на окружающих при­ятное впечатление. Правда, иногда его голубые глаза смотрели так проницательно, что собеседнику становилось не по себе. Но обычно Заварзин старался держаться так, словно он совсем не заинтересо­ван в разговоре. Конечно, наблюдательный человек, по вопросам, к которым он возвращался, мог определить, чем интересуется Завар­зин, но и это нелегко было сделать, так как его шуткам, казалось, не было конца.

Примерно через час они беседовали, как старые хорошие знако­мые, и официантка со всеми подробностями рассказывала ему, ког­да и какие она покупала продукты со склада, назвала еще несколь­ко фамилий работниц бара, которые в тот день тоже брали на скла­де продукты для себя. Оформив это объяснением, Заварзин отпус­тил ее домой, а сам позвонил Кольцову и попросил прийти к нему с буфетчицей.

Молча и настороженно вошла та в кабинет и, сухо поздоровав­шись, села на предложенный стул.

– Расскажите подробнее, как покупали со склада для себя про­дукты, – попросил Заварзин.

         – Так я же вчера вашему сотруднику все подробно рассказала, – недовольно проговорила она.

         – Ну, вчера ему, а сегодня – мне, – спокойно ответил Заварзин. Постепенно, с помощью напоминаний Заварзин разговорил и вторую работницу бара. Документально он уже закрепил много эпизодов с продажей продуктов со склада не только работникам пивного бара, но и другим, не работающим в баре, поэтому решил задать другой вопрос.

         – Скажите, а вы не знаете причин увольнения двух ваших ра­ботниц, которые были не согласны с передачей денег на подарки ко дню Советской Армии? – спросил он и сразу же почувствовал, как внутренне сжалась сидящая перед ним женщина.

         – Нет, нет, – испуганно пробормотала буфетчица.

       – Ну что ж, раз не знаете, значит, не знаете, – успокоил ее Заварзин. - Можете идти. Сразу же, как только за ней закрылась дверь, Заварзин позвонил директору пивного бара.

– Здравствуйте, Любовь Павловна. Начальник отделения БХСС говорит с вами. Вчера проводили рейд в районе по сохран­ности социалистической собственности. Что, что? Говорите, слы­шали уже? Ну, так вот, задержали и ваших некоторых работниц с дефицитными продуктами, а они инспектору заявили, что купили их на складе у вас. Так вот, чтобы окончательно разобраться, прав­ду они говорят или нет, мне надо побеседовать с заведующей скла­дом Титковой. Подошлите ее сейчас ко мне, в райотдел.

         – Но у нас же работа, постоянный отпуск продуктов. Мне что же, пивной бар закрыть на это время? – недовольно возразила директор.

– А это ваша забота, как обеспечить работу вашего заведения, но чтобы через час Титкова была у меня, – твердым голосом отве­тил ей Заварзин и положил трубку.

 

VII

 

Телефон начальника управления БХСС, по которому звонил Заварзин, долго не отвечал, и он уже хотел положить трубку, как вдруг услышал голос заместителя начальника управления.

   – Подождите немного, у нас сейчас небольшое совещание.

         – Нет, пожалуйста, передайте Лопатину, что Заварзину срочно нужен ваш работник.

        – Что там у тебя, Заварзин, за пожар? – услышал он голос Лопатина.

        – Да все идет по плану, через час выходим на заведующую складом, и было бы неплохо, если бы ее послушал и Аверкин, – ответил Заварзин.

          – Понял тебя, Григорий Сергеевич, сейчас майор Аверкин к тебе подъедет. Через несколько минут в кабинет к Заварзину уже заходил улыбающийся Аверкин.

         – Ну, рассказывай, что у тебя тут интересного? – спросил он.

         – Все, Александр Иванович, идет пока нормально. Вчера задержали двух работниц с продуктами, ну и те подробно рассказали о продаже налево и направо дефицитных продуктов со склада. Вот почитайте объяснения.

         Увидев, что майор Аверкин закончил чтение, он продолжил:

         – Недавно я позвонил Марушевской и попро­сил подослать ко мне по этому поводу заведующую складом и, конечно, сразу же почувствовал недовольство с ее стороны.

         – Ничего, переживем, – хладнокровно произнес Аверкин. – Давай так договоримся: ты начинай с ней сам, меня, конечно, представишь. Ну, а по ходу разговора, когда потребуется, я включусь. Кстати, работники райотдела знают об этом деле?

         – Нет, как договорились, я даже начальнику райотдела ничего еще не доложил по пивному бару.

         – Это правильно, его тоже надо беречь, а то начнут выяснять у него все, а так лучше. Но я сейчас зайду к нему и объясню ситуацию. Скажу, что мы занимаемся этим баром. А ты, когда придет Титкова, позвони.

Оставшись один, Заварзин достал листок с планом предстояще­го разговора и вновь углубился в подготовку поединка. Он пони­мал, что от разговора с заведующей складом, которая должна знать немало, зависит развитие будущего расследования. Дополнив план еще некоторыми, казалось бы, второстепенными вопросами, он рас­крыл областную газету и начал читать опубликованный в ней фель­етон, но через несколько минут робкий стук в дверь прервал чте­ние. Не откладывая газеты, Заварзин громким голосом произнес:

          – Входите, кто там?

Открылась дверь, и в кабинет, робко поздоровавшись, вошла полная, около пятидесяти лет женщина. Лицо ее выражало испуг и какое-то неуловимое угодничество.

        – Садитесь, Вера Петровна, вот сюда, а я пока позвоню кое-кому, – проговорил приветливо он и начал звонить по различным вопросам, не относящимся, казалось, к делу, но в то же время неза­метно и внимательно наблюдал за Титковой. Когда в кабинет вошел майор Аверкин, Заварзин быстро закончил телефонный разговор и произнес:

          – Будем начинать, Вера Петровна. Я начальник районного от­деления ОБХСС Заварзин Григорий Сергеевич, а это майор Аверкин Александр Иванович, который будет заниматься вашим делом, Вера Петровна.

– Каким делом? – скорее прошептала, чем спросила Титкова.

– Как каким делом? – напористо, как бы не обращая внимания на ее состояние, продолжал Заварзин. – Вы что, уже забыли, пока шли сюда, как разбазаривали со склада дефицитные продукты? Как без оплаты некоторые у вас кое-что брали?

В этот момент он увидел укоризненный взгляд Аверкина, но, понимая уже, что перед ним сидит безвольный и трусливый чело­век, продолжал:

          – Имейте в виду, что правдивые, чистосердечные признания вам только помогут в будущем.

Несколько минут Титкова молчала. И тогда Аверкин, как бы помогая ей в создавшейся обстановке, попросил:

          – Расскажите сначала, Вера Петровна, о себе, где работали, какая у вас семья?

          И Титкова, обрадованная тем, что майор уводит ее от разговора, которого она ждала давно и очень боялась, стала рассказывать о себе. Особенно подробно она рассказывала о дочери и внуке, которые живут с ней, о своем муже и старенькой боль­ной матери. Чувствовалось, что она очень любит свою семью и очень боится скомпрометировать себя перед родственниками.

         – Ладно, успокойтесь, Вера Петровна, и расскажите нам все, что вам известно о продаже со склада продуктов, – снова напомнил ей Заварзин.

         – Около года назад мне приказала Марушевская продавать продукты своим работникам к праздникам, потом сказала, что я должна это делать ежемесячно, а потом это вошло в систему, и не только для своих, но и для других, не наших. Каждый раз Марушевская сама приходила с таким человеком на склад и при мне предлагала различные продукты. Конечно, деньги я брала с них, но перед май­скими праздниками она сама набрала самых дорогих продуктов: коньяка три бутылки, икры пять баночек, колбасы, кофе – и сказа­ла, что при отпуске продуктов буфетчицам отпишешь им в подотчет. Я так и сделала. А потом она стала постоянно брать без оплаты различные продукты, даже муж ее приходил несколько раз, и каждый раз я отписывала это по бестоварным накладным на буфетчиц.

         – Ну, а буфетчицы как реагировали на это? – как бы безразлич­ным тоном спросил Заварзин.

         – Да они сначала возмущались, но при мне Марушевская сказа­ла: «перекроете» пивом, на золотом дне сидите, а крохоборничаете. Ну, те уже при ней не говорили об этом.  Правда, мне бросали упреки, что я на них отписываю. А что мне было делать? Я ведь старалась, чтобы по складу недостачи не было.

        – Конечно, правильно, – поддержал ее Аверкин, – себя тоже надо иногда подстраховывать, а то ревизия обнаружила бы у вас недостачу и тогда отвечай. Кстати, из областного управления общественного питания проверяли вас?

          – Да, летом были ревизоры. Правда, я так думаю, что они могут выявить, когда сами каждый день у меня на складе продукты брали? – ответила она.

          – Ну, а деньги-то они платили?

          – За продукты платили, а вот когда в кабинет директора я приносила коньяк с закуской, то это отписали на буфетчиц.

          – Вера Петровна, а что вам известно о продаже пива через лот­ки? – спросил Заварзин.

          – И это вы знаете? – вздохнула Титкова и, помолчав немного, рассказала, как буфетчицы, получавшие в подотчет пиво по под­ложным накладным, отписывали его для продажи на лоток, где пиво должно было продаваться по 44 копейки за литр, а бутылоч­ное по 45 копеек за бутылку, но все это пиво продавали почти в два раза дороже, как по цене через зал. Получалась солидная разница от стоимости между реализацией пива в зале и реализацией пива на лотке, и эту разницу буфетчицы передавали Марушевской.

         – А какие отношения у Марушевской с вашим главным бухгал­тером? – спросил снова Заварзин.

         – О, они очень хорошие друзья, постоянно вместе ужинают, и Марушевская во всем поддерживает Нину Борисовну. С этими бестоварными накладными занимается чаще всего она, а не так давно Нина Борисовна заставила меня подписать акт на выполненные работы по ремонту подвала на три тысячи девяносто семь рублей. Я говорю ей, что ремонт-то делало ремонтное управление, и все документы тогда были подписаны бывшим главным бухгалтером бара. Но Петрухина оборвала меня и сказала: «Твое дело подписать и меньше рассуждать». Подписать-то я подписала, но чувствую что-то неладное.

– Хорошо. Давайте теперь все подробнее запишем, Вера Пет­ровна, – предложил Аверкин и, заметив ее беспокойство, стал успокаивать:

– Да вы не бойтесь, рано или поздно все это при­шлось бы рассказывать. И имейте в виду, пока мы не собираемся знакомить Марушевскую с тем, что вы рассказали.

Через некото­рое время со всеми подробностями было записано все, что рассказа­ла заведующая складом. Кое-какие бестоварные накладные она помнила и назвала даже их номера и даты. Сделав запись, Аверкин попросил Титкову расписаться и предупредил, чтобы та ничего не говорила Марушевской.

         – А что мне сказать ей тогда? – спросила Титкова. – Ведь Ма­рушевская, когда меня посылала к вам, предупредила, чтобы я была внимательна и все ей потом рассказала.

         – Скажите, что капитан Заварзин спрашивал, какие продукты вы отпускали буфетчице и официантке, сколько за это получили с них денег и что он долго воспитывал вас за нарушение правил тор­говли, – посоветовал ей майор Аверкин и добавил:

         – Больше ни о чем и никому, даже дома не говорите.

– Хорошо, – вздохнула та и, попрощавшись, вышла из кабинета.

       – Ну и как? – довольный спросил Заварзин.

         – Подожди, еще рано радоваться. Работа-то только начинается, – охладил его Аверкин.

– Я понимаю, но то, что рассказала Титкова, нам поможет здорово, – не сдавался Заварзин.

       – А если это ложное все? У меня было в практике такое же стремление у одного спекулянта – быстрее во всем признавать­ся, и я так же со следователем радовался, а он взял да и от всего на суде и отказался. Сказал: мы заставили его признаться. Да и мало ли других причин самооговора: заблуждение о степени своей вины, и попытка подвести к наказанию людей, которым имеется возможность отомстить, и бесполезность своей защиты пе­ред тяжестью улик. Ты ведь вон как давил на нее, а она так и старалась угодить.

         – Ну, это ты брось, – возразил капитан. – Человека сразу вид­но, кто он. Титкова не преступник, а вполне порядочный человек, и я лично верю ей.

       – А я тебе разве говорил, что не верю Титковой? – спросил Аверкин. – Я тоже верю, но все это надо перепроверить и закрепить. Надо срочно изымать все бухгалтерские документы и в баре, и в управлении общественного питания. В этом я твердо убежден, и этому убеждению помогла Титкова своим рассказом о дружбе Марушевской с главным бухгалтером. За годы своей работы я не­однократно убеждался, что если у руководителя нет близкой друж­бы с главным бухгалтером и, более того, они иногда спорят по производственным делам, то меньше вероятности в совместных хищениях, наоборот, там, где слишком дружат, может быть сговор. Так что будем проверять эту дружбу. Ты вот что: пойди сам завтра в пивной бар и побеседуй с главным бухгалтером, как бы профилактически, ну и пожури ее за беспорядок на складе. Договорились?

         – Куда же от вас денешься, – улыбаясь, ответил Заварзин. – А дальше какие будут указания?

– После обеда приходи к нам в областное управление – там окончательно и обговорим наши действия. 

На следующий день с утра Заварзин пришел в пивной бар и сразу направился в кабинет к Марушевской.

         – Здравствуйте, Любовь Павловна. А где ваш главный бухгалтер? – спросил он.

         – Скоро должна подойти, она отпрашивалась у меня по личным вопросам куда-то сходить. А вы что, решили по-серьезному нами заняться?

         – Пока оснований нет, но повоспитывать ее надо: главный бух­галтер, а не замечает грубых нарушений, – успокаивающе прогово­рил Заварзин.

         – А чего это вы, Григорий Сергеевич, стоите? Садитесь, пожалуйста. Если хотите, я вам покажу наше заведение, – предложила Марушевская.

         – Вот это, пожалуй, я сделаю с удовольствием. А то многие гово­рят, как у вас хорошо, а я и не посмотрел, как следует.

       Идя по коридору, Заварзин рассматривал стенды о жизни и трудовых достижениях этого небольшого коллектива. В недавно выпущенной стен­ной газете расписывался опыт лучших работников. Здесь же была статья, в которой критиковались две официантки за грубое и невни­мательное обслуживание посетителей. Рядом были фотографии пе­редовиков социалистического соревнования с подробными итогами работы за прошедший месяц. На какое-то мгновение его охватила злоба на Марушевскую, которая так искусно развращала коллектив и так умело прикрывала свою вторую и главную мораль – тащить все, что можно. «Ничего, – подумал он, – раскроем твое настоящее лицо». Погасив внезапную вспышку, он, улыбаясь, проговорил:

– Как красиво сделаны стенды.

          – Стараемся, Григорий Сергеевич, все для людей приходится делать, правда, и они хорошей работой отплачивают. Подряд уже три квартала переходящее Красное Знамя областного управления у нас, – не без гордости ответила Марушевская.

Действительно, в баре больше стало уюта. На стенах были раз­вешаны красивые картины, окна закрывались со вкусом подобран­ными тюлем и портьерами, у буфетов блестели полировкой высо­кие столики.

        – Ну, вот и наше государево око идет, – проговорила Марушевская. 

        – Нина Борисовна, по вашу душу начальник ОБХСС пришел, так что принимайте его, а я с вашего разрешения зай­мусь делами.

          – Конечно, конечно, – согласился Заварзин.

Кабинет главного бухгалтера был очень маленьким, и в нем с трудом умещался стол, несколько стульев, вешалка и сейф. На по­доконнике стояла пустая пивная бутылка. Заметив остановившийся взгляд Заварзина на бутылке, Петрухина поспешно объяснила, что она из нее поливает цветы.

           – Цветы – это хорошо, а вот почему вы, Нина Борисовна, за порядком на складе плохо смотрите? – спросил строгим голосом Заварзин.

– Да мне уже попало от Любови Павловны за это, но кто мог подумать, что кладовщица этой самодеятельностью будет заниматься, – невинно проговорила та. – Я, знаете, так переживаю, что под­вела нашего директора, ведь как ей тяжело работать.

И она начала хвалить директора пивного бара, рассказывала о том, что их прове­ряло областное управление общественного питания и никаких серь­езных недостатков не обнаружено, что скоро будут обобщать и рас­пространять их опыт работы.

         – Тем более, тогда надо вам как главному бухгалтеру не допускать таких грубых нарушений, – перебил ее Заварзин.

         – Я учту, я обязательно учту ваши советы и замечания и обе­щаю, что никогда подобного у нас не будет, – заискивающе заверяла она и, чем больше усердствовала в этом, тем сильнее у Заварзина крепла уверенность, что перед ним находятся нечестные люди.

Закончив знакомство с Петрухиной, Заварзин распрощался и пошел в райотдел. Проходя мимо кабинета своего заместителя, он услышал там громкий взрыв смеха и открыл дверь. Увидев его, сотрудники отделения встали, но лица у всех были улыбающиеся.

– Что тут у вас происходит? - спросил Заварзин у заместителя.

         – Да, понимаете, Григорий Сергеевич, шутку тут неудачную наш самый опытный старшак сыграл над Анатолием. На фотографии одной девицы, находящейся в розыске, написал: «Моему любимому Анато­лию от вечно любящей Ани» и незаметно положил ее Анатолию в карман пиджака. А дома жена стала чистить пиджак, ну и фотогра­фия выпала. Скандал, слезы, конечно, Анатолий успокаивает ее, а она не верит. Вот уже несколько дней все разбираются. Сегодня Анатолий пришел ко мне и все рассказал, а эти хохочут.

– Времени много, наверное, появилось свободного. Сегодня же идите вечером и успокойте жену. Нашли шуточки, – проворчал Заварзин и пошел в свой кабинет.

 

VIII

 

После ухода Заварзина из пивного бара главный бухгалтер Петрухина сразу же пошла в кабинет к Марушевской.

         – Не нравится все это мне, – с ходу проговорила она.

         – А конкретнее можно? – стараясь быть спокойной, спросила Марушевская.

         – Чует мое сердце, подбираются они к нам. Я знакома с такими их подходами. Улыбаются мило, отвлекают внимание по мелочам, а сами что-то готовят серьезное.

         – Но пока кроме продажи со склада продуктов и тех злополуч­ных сборов денег на подарки у них, по-моему, ничего нет. Или тебе известно что-нибудь другое? – спросила она Петрухину.

– Конкретно нет, но вот приход Заварзина к нам зачем? Чтоб меня повоспитывать? Так для этого он мог бы вызвать и в райот­дел, – продолжала настаивать на своем главный бухгалтер.

       – Надо пока ничего не делать, немного переждать, я должна посоветоваться с Афанасьевой, а она, как назло, уже вторую неделю в командировке. Правда, я спрашивала у Огнева, когда приедет, и он сказал, что через три дня. Так что потерпи, никакой инициативы не предпринимай, дождемся ее, посоветуемся, а она уж обязательно что-то предпримет.

       Рассуждая так, Марушевская не знала, что сотрудниками областного БХСС готовился новый и неожиданный для нее удар. До приезда Афанасьевой с утра в кабинет Марушевской вошел мужчина и, поздоровавшись, показал ей удостоверение на имя старшего инспекто­ра ОБХСС областного управления майора Аверкина Александра Ивановича. Вместе с ним вошли еще двое мужчин. С трудом скрывая волнение, Марушевская предложила вошедшим садить­ся и спросила:

– Чем обязана вашему приходу?

          – Помощь ваша, Любовь Павловна, требуется, – как можно приветливее проговорил Аверкин. – Вы, наверное, слышали, что проводится расследование по хищениям в ресторане «Северный». Так вот, по их бухгалтерским документам, часть продуктов отпускалась вам. Вы помните такие случаи?

Растерявшись, Марушевская ответила:

– Нет, я что-то не припоминаю, чтобы мы у них брали продукты.

          – Мы так и предвидели, – как бы обрадовавшись, воскликнул Аверкин. – Вот поэтому нам нужны за последние два года все бухгалтерские и финансовые документы. У вас что-нибудь из документов в сейфе есть?

         – Нет, все у главного бухгалтера, у меня только амбарная книга.

         – Ну, что же, пригласите, пожалуйста, главного бухгалтера и дайте распоряжения ей.

         По телефону Марушевская вызвала к себе Петрухину и, когда та вошла, проговорила:

– Вот, Нина Борисовна, товарищи из областного управления БХСС в связи с хищениями в ресторане «Северный» хотят позна­комиться с нашими финансовыми документами.

– Пожалуйста, – ответила она и, повернувшись, пошла к выходу.

         – Виктор Иванович, идите с ней, – предложил Аверкин одному из сотрудников. – Заодно, Любовь Павловна, и заведующую скла­дом вызовите, мы и у нее посмотрим.

         Вскоре второй сотрудник был отправлен на склад. Когда нужные папки с документами были отобраны, Аверкин в присутствии главного бухгалтера, заведующей складом и Марущевской подробно переписал их с указанием количества страниц в каждой папке и, улыбаясь, подал расписку о том, что он забирает их в областное управление на несколько дней.

         – Может, здесь лучше поработать? – спросила Марушевская. – Наши люди давали бы необходимые разъяснения.

         – Да нет, Любовь Павловна, – возразил уже твердым голосом Аверкин. – Объяснения будут давать другие, а вы спокойно работайте.

После отъезда сотрудников с бухгалтерскими документами не­сколько минут в кабинете Марушевской стояла тишина. Первой не выдержала молчания главный бухгалтер.

         – Я же говорила, что неспроста они около нас ходят.

         – Ладно, помолчи пока, – оборвала ее Марушевская и, обратившись к Титковой, добавила:

         – Нам всем сейчас надо меньше говорить, идите пока к себе, Вера Петровна.

Как только вышла заведующая складом, Марушевская раздра­женным голосом проговорила:

– Чего ты при ней паникуешь.

         – А как же не паниковать, я же не успела многие документы уничтожить, все ждала, когда вы с Афанасьевой переговорите.

         – Ничего страшного, – успокоила ее Марушевская. – Нам надо быть спокойнее.

         Марушевская успокаивала прежде всего себя. Она знала, что рано или поздно, но возмездие придет, хотя, будучи неглупой женщиной, она прежде всего надеялась на связи Афанасьевой с нужными людьми. В ее памяти всплы­вало немало примеров недалекого прошлого, когда ловко прекра­щались уголовные дела, и даже попадало тем, кто их пытался рас­кручивать. Правда, она знала, что сейчас все чаще и чаще стали наступать на таких людей, которые раньше были неприкасаемыми. Вот это и беспокоило ее больше всего. Впервые страх пришел к ней после задержания с продуктами двух ее работниц и особенно после вызова в ОБХСС заведующей складом. Титкова тогда показалась ей какой-то подавленной и чего-то недоговаривающей. В тот вечер Марушевская ушла домой пораньше, сославшись на головную боль, и дома долго думала, что могла сказать им Титкова. Правда, она пыталась все это связать с обычным районным рейдом, но худшие предположения всякий раз одерживали верх. Вот с того дня и появилось непрекращающееся беспокойство. Позже оно подкрепля­лось, казалось, безобидными и незначительными мелочами. Она вдруг вспомнила, что несколько дней назад в квартиру к ней при­ходили мастера по отоплению и в каждой комнате слишком долго осматривали батареи и трубы. Тогда она не придала этому значе­ния, а вот сейчас все больше и больше ей казался подозрительным их приход. Более того, вчера утром Марушевской показалось, что за ней ведется слежка. Молодого человека, который шел на некото­ром отдалении, она уже видела несколько раз раньше, и этого было достаточно, чтобы ее возбужденное воображение помогло сделать этот вывод. В этот день она наблюдала из окна за улицей, несколь­ко раз выходила то в соседний магазин, то в областное управление общественного питания, проверяя, идет ли кто за ней. Но все было спокойно, ничего подозрительного она не почувствовала. Успоко­ившись, Марушевская впервые тогда за последние несколько ночей заснула крепким сном. Но приход сегодня сотрудников БХСС и по существу изъятие всех бухгалтерских документов с новой силой вызвали ее тревогу. Оставшись после ухода главного бухгалтера одна, Марушевская сжала голову руками и настойчиво думала, ког­да и в чем она сделала ошибку. Ей всегда казалось, что она все делает правильно, однако слабым местом считала подключение к хищениям большого количества людей. Конечно, теперь бы она имела дело с одним главным бухгалтером, и в случае чего всегда бы оспорила ее показания, а сейчас тяжелее. Кто-то чего-то скажет – и пошло-поехало. Одна тревожнее другой приходили мысли и пред­положения. Нормально в этот день она работать уже не могла и, отдав необходимые распоряжения, пошла домой. Как загнанный зверь, она укрылась в спальне и не сразу сообразила, что ее о чем-то спрашивает вошедший Виктор.

– Ты чего, не поняла, о чем я тебя спрашиваю? – сказал он. – Я спрашиваю, что случилось у тебя?

– Ничего, – коротко ответила она.

         – Тогда почему так рано пришла? Или заболела?

         – Все у меня нормально и оставь меня в покое, – не выдержав, со злостью почти выкрикнула она.

– Ну, как знаешь, – с обидой проговорил Виктор.

Дома Марушевская покоя тоже не нашла и, проведя почти бес­сонную ночь, утром пошла к Афанасьевой.

– Ты чего так рано, что-нибудь случилось? – спросила та свою подругу.

И тогда Марушевская долго и подробно, со своими предположени­ями стала рассказывать Афанасьевой о событиях последних дней. Выслушав ее не перебивая, та попросила больше не звонить ей по телефону и вообще стараться меньше с ней встречаться, и пообещала, что она постарается все узнать сама. Придя в пивной бар, Марушевская не почувствовала каких-либо изменений в работе коллектива. По-пре­жнему каждый был занят своим делом, готовясь к приему посетите­лей. И эта уверенная, слаженная их работа как-то успокаивающе по­влияла на Марушевскукс, которая снова почувствовала себя полнов­ластной хозяйкой. Привычным категоричным голосом она отдавала распоряжения, по телефону в разговоре с заместителем председателя райисполкома пожаловалась на начальника районного отделения ОБХСС, который срывает ей план, в общем, вела себя так, как будто и не она провела в волнении бессонную ночь. Стали уже забываться тревоги, но вечером, проходя через зал, Марушевская неожиданно за одним из столиков увидела сидящего молодого человека, который, как ей казалось, недавно следил за ней, и тогда она, подозвав к себе официантку, которая обслуживала тот стол, приказала срочно увести его в отдельную комнату и как можно сильнее напоить.

– А зачем это? – удивилась официантка.

         – Так надо, имей в виду, что это очень важный человек, – пояснила Марушевская.

         – Да какой он важный, – рассмеялась официантка. – Это изве­стный хулиган с нашей улицы, он недавно из колонии вышел.

– А ты не ошибаешься?

         – Да что вы, он рядом с моим домом живет.

– Ну, ладно, видимо, я спутала с одним человеком, – и рассме­ялась: «Старею, наверное».

Волнение и предчувствие Марушевской не были лишены ос­нований. В эти дни допоздна засиживались сотрудники УБХСС, работавшие по пивному бару. Вот и сегодня в кабинете начальника управления БХСС подполковника Лопатина сотрудники оператив­ной группы докладывали о проделанной за день работе.

         – Как и следовало ожидать, бухгалтерские документы дали уже очень много, – спокойным и уверенным голосом говорил Аверкин. – В ведомостях на выдачу премий многие подписи поддельные и резко отличаются от подписей тех же лиц на получение зарплаты. Некото­рые копии чеков, по которым отчитывались за деньги, получаемые на приобретение подарков, фиктивные, и, более того, мы установили одну из заведующих секций магазина, которая призналась, что по просьбе Петрухиной выдавала той копии чистых бланков со штампом «оплаче­но». Но самое главное на сегодня – это хищения денежных средств от реализации пива на лотках. По предварительным данным только от этих операций сумма хищений составляет около шести тысяч рублей.

         – А как это установлено? — перебил подполковник Лопатин.

         – Их главный бухгалтер очень опытная или кто-то научил ее. Чтобы скрыть эти хищения, она суммы, похищенные из выручки, списывала в уменьшение прибыли пивного бара на счет. Переброска пива на лоток подтверждается в накладных. Но мне кажет­ся, что часть выручки за пиво, которое с наценкой продавалось через буфет и торговый зал, оприходовалась как выручка с лотка, а излишки денег присваивались.

– А чем это предположение подтверждается? – заинтересован­но спросил Лопатин.

         – Да я взял один месяц и посмотрел, сколько продано в зале пива и сколько через лоток. Оказалось, что почти все пиво продавалось не через буфет бара, а через лоток. Во всяком случае, так оприходована выручка, а фактически в баре пива идет больше.

         – Значит, фиктивная переброска пива? – снова спросил Лопатин.

         – Выходит так, но для окончательного вывода нужна экспертиза и бухгалтерская, и почерковедческая. Да и разнообразные след­ственные действия.

         – Так что, время возбуждать уголовное дело?

         – Конечно, – подтвердил Аверкин. – И как можно быстрее пе­редавать следователю.

         – Пожалуй, ты прав, только при одном условии: работа опера­тивной группы не должна прекращаться. А то ведь как иногда бы­вает, передали следователю материал и успокоились, пусть, мол, теперь следствие занимается.

         – Да нет, Василий Анатольевич, я, наоборот, думаю, что придется просить вас об усилении нашей группы, так как все это пока еще мелочи, как мне кажется, да и люди за Марушевской должны быть покрупнее, – ответил Аверкин.

– Ну, а как настроение у остальных? – спросил, улыбаясь, Лопатин.

~ Отличное, – ответил за всех капитан Заварзин, который был тоже включен в оперативную группу, – сейчас и работать хочется, время-то другое. Недавно меня с начальником райотдела вызывают в райисполком к заму председателя и тот после общих разговоров о состоянии с сохранностью социалистической собственности так это вежливо спрашивает, что там у вас по пивному бару? Ну, на­чальник райотдела говорит: «Ничего не знаю, все вроде в поряд­ке» – и сразу ко мне отфутболивает, вот, мол, Заварзин, может быть, что-то знает. Ну, а я тоже спокойно говорю, что нет ничего, мол, не знаю. А он сразу: как это не знаешь, а документы все изъя­ли. Так это не мы, говорю, а областные, и они нам не докладывают, чем занимаются. Чувствую, что не понравился этот ответ ему, а он стерпел и, более того, просит меня, чтобы мы повнимательнее рабо­тали. Вышел я от него и сразу вспомнил, как буквально два года назад он требовал снять меня с должности за то, что я одного на­чальника цеха вором назвал, хотя по нашим материалам суд осудил того за хищения.

– Ну, вот видишь, как время меняется, а ты тогда увольняться хотел, - укоризненно, думая о чем-то, проговорил Лопатин. Он тоже помнил, как дорого приходилось расплачиваться за малейшие ошиб­ки сотрудникам БХСС, если те пытались трогать «деловых» людей. Много тогда потеряли опытных, профессиональных сотрудников, а самое главное – воспитали у молодых людей боязнь бороться с круп­ными расхитителями социалистической собственности.

         – В общем, нам надо правильно использовать обстановку, – продолжал он, – конечно, в пределах строгого соблюдения законности. Перестройка – это духовное освобождение и от диктата, и от стереотипности, и самое главное – от ограниченности в мышлении. Поэтому давайте сейчас работать более умно и более красиво. По бухгалтерским документам закончили?

– Нет, – ответил Аверкин, – еще дня два.

           – Хорошо, но завтра мне, Александр Иванович, дайте справку по фактам хищений для согласования со следственным управлением вопроса о возбуждении уголовного дела.

Изучение материалов БХСС по пивному бару вызвало у стар­шего следователя Степанова твердое убеждение в том, что дело будет нелегким. Последние годы он занимался расследованием хо­зяйственных и должностных преступлений и успел познакомиться с этой публикой, а также изучил их разнообразные способы и мето­ды хищений. Приняв окончательное решение, он вошел в кабинет начальника следственного управления я кратко произнес:

– Надо возбуждать уголовное дело и начинать быстро с участи­ем БХСС работу.

Начальник следственного управления знал особенности капита­на Степанова. Тот не любил много говорить, более того, когда высказывался так категорично, значит, был твердо уверен в своей правоте, поэтому так же коротко ответил:

         – Раз надо, значит возбуждай. Только подробный совместный план следственно-оперативных действий составьте и покажите мне.

В этот же день уже поздно вечером Степанов закончил состав­ление плана, а утром, отдав его начальнику следственного управле­ния, пошел к майору Аверкину.

         – Ну, и подкинул ты мне материал, – проговорил он после взаимных приветствий.

         – А чего, материал железный, – заверил майор.

         – Да я не сомневаюсь, только чувствую, что вы это сверху взяли, а в глубину придется мне лезть, – проворчал Степанов.

       – Правильно,  Петя, чувствуешь, – засмеялся Аверкин. – Но мы тебя не бросим, нас уже и Лопатин предупреждал, так что все твои указания будут выполняться с высоким качеством и в срок.

         – Слава Богу, что у вас хоть Лопатин молодец.

         – А ты как думал, если бы не молодец, подполковника не при­своили бы.

– Вот это я и пришел узнать. А то, думаю, вдруг сотрудники УБХСС заскромничают мне помогать. Ну, раз так, то давай, Саша, на два часа дня ко мне всю твою группу. Я познакомлю с поста­новлением о создании следственной группы, и мы посидим, по­мозгуем вместе, да и начнем. Я думаю, и ты понимаешь, что мед­лить нельзя.

         – Договорились, – улыбнулся Аверкин.

Раньше они уже работали вместе по таким же запутанным де­лам и успели понравиться друг другу, и, хотя друзьями пока не стали, взаимное уважение у них уже было. В два часа дня в ма­леньком кабинете Степанова собрались все участники группы, которой предстояло расследовать уголовное дело по хищениям в пивном баре. Степанов не спеша знакомил присутствующих со следственно-оперативным планом, уточняя сроки выполнения тех или иных действий, намечал совместно с Аверкиным, кого первым вызывать для допроса. Одним словом, шла подготовка к большой и сложной работе.

К концу дня после споров, с многочисленными дополнениями-изменениями план был окончательно согласован. Если борьбу с преступностью работников уголовного розыска часто называют невидимым фронтом, то работу следователей можно называть атакой на отдельных участках, и успех этой атаки решают хорошо продуманный план и воля к победе. Степанов понимал, насколько пока слабы доказательства, вот почему он с такой тщательностью готовился к предстоящей схватке.

На следующий день к десяти часам утра была первой вызвана к капитану Степанову директор пивного бара Марушевская, а через полчаса главный бухгалтер Петрухина – к майору Аверкину. Как только вызванные пришли, капитан Заварзин, которому в управле­нии выделили кабинет, вызвал заведующую складом Титкову. Рас­чет был простой- вызывать по одной, чтобы не было возможности сговориться, и допрашивать отдельно, но одновременно. Как правило, в таких случаях в показаниях допускались противоречия, которые и использовались впоследствии.

Ровно в десять утра в кабинет Степанова вошла молодая, со вкусом одетая женщина и, представившись, вопросительно посмот­рела на него.

       – Что ж, давайте знакомиться, – ответил Степанов. – Я стар­ший следователь следственного управления капитан Степанов Петр Игнатьевич, веду уголовное дело по фактам хищений в пивном баре.

       – Какое уголовное дело? – растерянно переспросила Мару­шевская.

         – По фактам хищений, – невозмутимо проговорил Степанов и, подав ей постановление, добавил: «Вот познакомьтесь с постановлением о возбуждении уголовного дела».

По мере чтения Марушевская почему-то вспомнила своего глав­ного бухгалтера, которая со злостью говорила, что не зря они ходят вокруг пивного бара. Значит, начали копать. Ну что ж, это их дело, а ее дело – все отрицать, решила она.

         – Так что от меня требуется? – успокоившись, спросила она.

       – Ну, для начала давайте подробнее познакомимся с вами, – проговорил он, доставая бланки протокола допроса. – Итак, фамилия, имя, отчество, – неторопливо спрашивал он и записывал ее ответы. – Расскажите подробнее, где учились, где работали до пивного бара? – услышав название района, в котором когда-то жил, сразу же насторожившись, спросил о семейном по­ложении. Когда он знакомился с материалами ОБХСС, фамилия Марушевской ему ни о чем не говорила, мало ли бывает однофа­мильцев, и только сейчас, услышав, кто ее муж, он понял, что судьба свела их снова. Не подавая вида, Степанов, отложив руч­ку, предложил ей рассказать все, что она знает о продаже пива с лотков и присвоении денег.

         – Вы уверены, что не ошибаетесь? – спросила она.

         – Вопросы сейчас задаю я, Любовь Павловна.

         – Даже так!

         – Только так. А вы можете задать тогда, когда я вам разрешу. Итак, что вам известно о продаже пива с лотков и присвоении разницы?

         – Вы что же это меня официально спрашиваете?

         – Конечно, – и, включив магнитофон, снова повторил свой вопрос.

Как он и предвидел, Марушевская на этот и все остальные воп­росы отвечала коротким: «Не знаю, не помню, мне надо подумать». Правда, в конце она пообещала помочь следствию разобраться с переброской пива. Но скорее это была ее какая-то хитрая уловка. Отпустив Марушевскую, Степанов несколько минут обдумывал создавшееся положение и, достав чистый лист бумаги, написал ра­порт на имя начальника следственного управления об отстранении его от ведения дела, так как он хорошо знает по совместной учебе в школе мужа директора пивного бара. Вскоре с этим рапортом он уже был у начальника следственного управления.

         – Ну, и что из того, что когда-то вместе учился с ее мужем? – прочитав рапорт, проговорил Петин.

         – Да, понимаете, товарищ майор, у них может сложиться не­правильное мнение, и в удобный момент она заявит об этом, – не сдавался Степанов.

         – Ты когда ее вызываешь снова?

         – Завтра договорились встретиться.

         – Вот и хорошо, как придет, оба ко мне в кабинет зайдете.

         На следующий день Степанов, дождавшись прихода Марущевской, сразу же пошел с ней в кабинет Петина.

         – Любовь Павловна, – поздоровавшись, обратился майор Пе­тин к ней, – вот Петр Игнатьевич написал рапорт об отстранении его от расследования в связи с тем, что он учился когда-то с вашим мужем в школе. Конечно, я и сам могу решить вопрос, но хотелось бы узнать ваше мнение, как вы считаете, передать другому следователю или пусть ведет капитан Степанов?

– Я уже убедилась в порядочности Петра Игнатьевича и прошу, чтобы дело вел он, – ответила та. 

Вечером Марушевская расска­зала своему мужу, что ее вызывали к следователю, который познако­мил ее с постановлением о возбуждении уголовного дела, и что рас­следование ведет капитан Степанов Петр Игнатьевич. Услышав это, Виктор сразу же обрадованно проговорил, что он его давно знает как порядочного и очень честного человека. Говоря так, Виктор не знал о размерах хищений, а Марушевская, надеясь, что на него может как-то повлиять ее муж, тоже обрадовалась этому. Вот почему она сразу так категорично ответила майору Петину.

Вернувшись к себе в кабинет, Степанов ознакомился с объясне­ниями заведующей складом и главного бухгалтера и решил допро­сить Марушевскую по эпизодам, которые те признавали.

         – Любовь Павловна, расскажите, когда и что вы брали из продуктов питания со склада без оплаты?

         – Я такого никогда не допускала, – категорично возразила она. – Если я что-то и брала, то всегда отдавала деньги Титковой.

         – Конкретнее, когда и что вы брали и сколько Титковой платили?

         И Марушевская назвала несколько эпизодов, которые подробно записал Степанов.

         – Ну, а по переброске пива что вам известно?

         – Мне надо познакомиться с бухгалтерскими документами, я так не помню, но если буфетчицы занимались присвоением денег, то я им, конечно, не прощу этого и готова следствию оказать помощь.

         – Хорошо, тогда я напомню вам, Любовь Павловна, – спокойно проговорил Степанов. – Скажите, на какие деньги вы купили радиоаппаратуру? Услышав это, Марушевская на какое-то мгновение растерялась. Но решив, что Степанов ее выручает этим и что, при­знавшись, можно сразу объяснить ту переброску производственной необходимостью, она опустила голову и тихо проговорила:

          – Было это. 

        И рассказала, как они с главным бухгалтером потратили те деньги на покупку магнитофона, который установили в зале. Записав все это подробно, Степанов снова вернулся к воп­росу о взятии без оплаты со склада продуктов питания и познакомил ее с объяснением Титковой.

– Еще раз говорю вам, что это клевета, – зло отрезала Мару­шевская и отвернулась. Долго смотрел на нее Степанов, а затем поднял телефонную трубку и, набрав номер, сказал кому-то, чтобы в его кабинет привели заведующую складом Титкову.

Очную ставку Степанов решил провести сразу. Когда вошла Титкова, она молча посмотрела на Марушевскую и, поздоровав­шись со следователем, выжидающе уставилась на него. Еще недав­но она понимала Марущевскую с полуслова, но проведенная за последние дни работа уже наложила на нее свой отпечаток. Титко­ва только в эти дни поняла, куда ее могли завести Марушевская и главный бухгалтер, поэтому, не скрывая ничего, подробно рас­сказывала Заварзину все, что ей было известно.

Оформив вступительную часть: фамилия, имя, отчество, где кто работает, знают ли друг друга, Степанов сразу же задал вопрос Титковой:

         – Скажите, Вера Петровна, когда и какие продукты брала Ма­рушевская у вас на складе без оплаты?

Долго и подробно рассказывала Титкова обо всех эпизодах, назы­вала фамилии буфетчиц, на которых эти продукты она отписывала. Не выдержав, Марушевская с обидой воскликнула:

         – И как вам только не стыдно наговаривать на меня?

         – Подождите, Любовь Павловна, не перебивайте, я предостав­лю вам возможность сказать. Закончив записывать то, что говорила Титкова, он обратился к Марушевской:

         – Так что вы хотели сказать?

         – Заведующая складом клевещет на меня за то, что я ее часто ругала за плохую работу. Я официально заявляю, что никогда без оплаты продукты не брала.

         – Может быть, скажете, и ваш муж не брал? Его ведь многие у меня на складе видели.

         – А это еще надо мне разобраться, что мой муж у вас делал?

         – Вот и спросите, как он брал коньяк и продукты, – со злостью ответила на эту реплику Титкова.

Посмотрев пристально на Титкову и как бы открывая для себя ее заново, Марушевская с усмешкой проговорила:

         – Вот ведь до чего, фантазируя, можно дойти.

Вскоре Степанов их отпустил и стал вспоминать все подробно­сти очной ставки. Теперь ему уже окончательно было понятно решение Марушевской отказываться от всего. Он понимал ее, мно­гие на ее месте поступают так: даже и тогда, когда все, казалось, доказано, они продолжали отказываться.

Вечером, как обычно, в кабинете Степанова собралась вся след­ственно-оперативная группа для подведения итогов дня и коорди­нации дальнейшей работы.

          – У нас новое кое-что появилось, – доложил Аверкин. – По трудовым соглашениям всплывают большие суммы хищений. Мы уже разыскали несколько человек, записанных в трудовые соглашения, и они отказались и от якобы проделанной ими работы, и от получения денег – заявили, что подписи не их.

– Даже так? – проговорил Степанов.

         – Но хуже, что Марушевская начинает мешать следствию, – продолжал Аверкин. – Она сегодня дала бой у себя в баре Титковой, вызывала всех буфетчиц, на которых как на свидетелей та ссылалась.

         – Понятно, будем думать, как ее остудить, – проговорил Степа­нов, он тоже почувствовал ее стремление помешать следствию.

         – Конечно, она будет все делать, чтобы запугать и уговорить свидетелей в свою пользу.

         – А чего с ней возиться, – внес предложение Заварзин. – Надо арестовать быстрее, тогда и свидетели лучше разговорятся.

         – Смотри-ка, и правда, а мы ломаем голову, какие меры пред­принять, – с удивлением произнес майор Аверкин, и все сидящие рассмеялись.

– А как главный бухгалтер ведет себя? – спросил Степанов.

         – Думаю, что разговорится, документы-то все у нас.

На следующий день Степанов, подготовив все необходимое, поехал в городскую прокуратуру за санкцией на обыск и на арест Марушевской. Прокурор города знал Степанова и, прочитав представленные материалы, сухо спросил:

         – А почему не берете санкцию у районного прокурора?

         – В целях спокойной работы ваших кадров, – ответил Степанов и, увидев удивленный взгляд прокурора, добавил:

         – Много у нее в районе сочувствующих, которые замучают звонками районного про­курора.

         – Понятно, – коротко буркнул прокурор города и с какой-то злостью поставил на постановлени­ях печати.

Выйдя из кабинета, Степанов встретил знакомого следователя прокуратуры и тот со смехом рассказал ему, что у жены прокурора на днях неизвестные сняли с головы норковую шапку, и что их прокурор, когда приходят за санкцией, сразу же шлепает печать.

          – Ясно, – улыбнулся Степанов. – Он и меня тоже ни о чем не спрашивал, а в прошлый раз часа два мариновал и так и не согласился.

Посмеявшись еще немного, они распрощались, и Степанов на­правился в управление внутренних дел.

Арестовали Марушевскую утром до ухода на работу. Когда в квартире раздался звонок, открывать дверь вышел Виктор и, уви­дев незнакомых мужчин, растерянно спросил:

          – Вы к кому?

         – К вам, Виктор Савельевич, – официальным тоном ответил Степанов и, не ожидая приглашения, вошел первым.

Посмотрев на него и узнав, пока еще ничего не понимавший Виктор радостно воскликнул:

– Люба, ты посмотри, кто к нам пришел!

Но Марушевская уже стояла в дверях зала и машинально твердила:

         – Да-да, конечно, проходите.

Она долго и внимательно читала постановление об аресте и обыс­ке, затем, устало вздохнув, спросила:

– Что я должна делать?

         – Пока распишитесь вот тут, а потом я скажу, что вам делать.

         – Петр, объясни, что все это значит, – взволнованно перебил Виктор.

         – Вы сядьте вот здесь и не мешайте проводить обыск, – сухо ответил Степанов.

В квартиру уже вошли майор Аверкин, эксперт, участковый и двое понятых.

         – Скажите, Маруагевская, где у вас хранятся деньги и ценности?

         – Нет у меня ничего.

       – Ну что ж, приступайте, – дал указание Аверкин молодому мужчине, который уже вынимал из своего чемоданчика поисковый инструмент.

Начали осмотр с зала. Все сидящие молчали, было слышно, как попискивает поисковая аппаратура. Иногда тихо перешептывались стоящие у двери понятые. Не выдержав этой давящей тишины, Марушевская громко разрыдалась, и ее муж, встав со стула, хотел уже направиться на кухню. Но Аверкин его остановил и, выйдя сам, налил в стакан воды.

         – А может быть ей плохо и нужен врач, – со злостью прогово­рил Виктор.

         – Будет нужен, вызовем, – коротко успокоил его Степанов. Около четырех часов продолжался обыск. Никаких тайников в квартире не было, но в спальне под матрасом обнаружили семь тысяч рублей, а также недавно купленные дорогие бриллиантовые серьги. Кроме этого, в квартире находились и вещи, о которых говорила заведующая складом. Закончив составление описи иму­щества, Степанов достал бланк протокола допроса и задал первый за время обыска вопрос:

– Когда и где приобретали вот эти стулья?

         – Мне подарили их мои работники на новоселье.

         – А вас не смутило, что они из последней партии полученных для бара стульев?

         – Я не присматривалась.

         – Хорошо, так и запишем, – невозмутимо проговорил Степанов.

         – А вот эти четыре отреза ткани по три метра каждый откуда?

         – Это трикотин для пошива платьев официанткам и буфетчи­цам бара.

         – А почему они у вас?

         – Меня попросила одна буфетчица-взять пока домой и договориться с каким-нибудь ателье, чтобы там сразу пошили все платья.

         – А кто конкретно из буфетчиц попросил?

         – Не помню.

         – Деньги откуда? – продолжал допрос Степанов.

         – Как откуда? Накопили с мужем. Мы ведь не один год вместе живем.

         – Скажите, где машина хранится?

         – В гараже, – ответила Марушевская.

Через некоторое время был произведен обыск в гараже и в ка­бинете Марушевской. Дополнительного он ничего не дал – за ис­ключением изъятия из сейфа личного блокнота, в котором рукой Марушевской были сделаны многочисленные пометки с фамилия­ми и суммами. Но над этими записями еще нужно было работать и работать. Когда предложили Марушевской одеваться, Виктор, уже поняв, что дело намного серьезнее, чем казалось раньше, с возмущением спросил:

         – А куда я ребенка дену без матери?

И тогда стоявший рядом Аверкин со злостью проговорил:

         – Придумаете что-нибудь, вы же сообразительные.

         – Я жаловаться буду.

         – Это ваше право, – ответил ему Степанов и вышел с Марушев­ской из квартиры.

В машине Марушевская сидела уставшая и какая-то безразлич­ная. Видимо, обыск и допрос при муже были для нее самым тяжелым испытанием за все совместно прожитые годы. Вспоминая эту неприят­ную процедуру, она и не заметила, как машина остановилась у какого-то здания. Вскоре за ней со скрипом закрылась дверь, и Марушевская оказалась в камере. Она долго стояла у порога, пока глаза привыкли к полусумраку после яркого солнца на улице. Постепенно она разгля­дела несколько нар, а в углу у двери парашу. С того момента, когда она прочитала постановление об аресте, ее мозг как бы оцепенел, и все, что она говорила следователю, было лишь жалким и бессильным сопротивлением. Она не помнила, сколько минут простояла в таком состоянии, из которого ее вывел чей-то насмешливый голос:

         – Привет, красавица! Чего стоишь-то, проходи, занимай свое место, вот твои нары.

Марушевская, не отвечая, подошла и потрогала руками грубое далеко не первой свежести одеяло и снова, как там, в квартире, ее обдало жаром.

         – Ты чего молчишь-то? Или брезгуешь компанией? – снова раздался насмешливый голос.

Повернув голову, Марушевская рассмотрела молодую женщи­ну, рядом с которой сидели еще три неопрятно одетые, которые также с интересом наблюдали за ней.

         – А чего я должна говорить? – устало ответила она.

         – Ну, хотя бы расскажи, кто ты такая, за что привели сюда, нам ведь вместе быть.

И тогда Марушевская почему-то вдруг остро почувствовала желание высказаться о несправедливом к ней отношении, о том, как много она работала директором пивного бара и вот за наруше­ние финансовой дисциплины поплатилась.

– Чего ты нам сказки рассказываешь?! – перебила ее грубым голосом другая.

         – Это следователю пудри мозги, а нам коротко скажи: пчелка?

          – Какая пчелка? – спросила Марушевская.

          – А такая, которая с таких, как мы, взятки собирает и чистенькой хочет остаться, – со злостью пояснила та и добавила: «А то рассказываешь нам о своих чуть ли не министерских делах, благодетельница».

Так началось ее знакомство с новой жизнью. Вечером в камеру принесли ужин, но Марушевская, еще непривычная к обстановке и к устоявшемуся запаху, брезгливо отказалась.

          – Это ты напрасно, – проговорила та, которая назвала ее пчелкой. После, когда в камере стихли разговоры, Марушевская долго не могла уснуть. Она готовила ответы на предполагаемые вопросы. Она понимала, что теперь ей будет тяжелее защищаться, так как она не сможет уговорить свидетелей, и те могут ей здорово навредить. Иногда к ней подкрадывался вопрос: «А зачем ты это делала? Не­ужели нельзя было прожить на свою и Виктора зарплаты?» Но тут же оправдывала себя тем, что многое уходило для пользы дела. Попробуй, сделай такой бар, не нарушая все эти инструкции, ус­тановленные нормы и т. д. А нужные люди, без которых ничего не решить, их становилось все больше и больше, и каждого надо от­благодарить. Правда, сразу же приходил на смену этого оправда­ния другой вопрос, что основная-то часть из похищенного присваи­валась, и присваивалось все, что можно было присвоить.

До утра Марушевская так и не уснула. Иногда ее мысли пере­бивались всхлипыванием во сне одной из сокамерниц, и тогда остро чувствовался голод, и она ругала себя за то, что отказалась от ужи­на. «Надо слушаться этих сидящих и имеющих опыт жен­щин», – подумала она и решила в будущем попытаться как-то сбли­зиться с ними.

На следующий день Афанасьева, напуганная арестом своей под­руги, сидела с инспектором по кадрам Огневым. Разговор шел о том, как помочь Марушевской, как помешать следствию и, самое главное, что предпринять, чтобы на работников областного управ­ления не упало и тени подозрения.

         – Надо контакт с ней установить, тогда мы будем знать, чем интересуется следователь, – проговорил Огнев.

– А как? – спросила Афанасьева.

         – Да есть у меня один старый знакомый, дежурным в след­ственном изоляторе работает, попробую через него установить связь.

В тот же день вечером Огнев, уложив в дипломат две бутылки коньяка и немного закуски, пошел на квартиру к знакомому капи­тану. Днем он уже договорился с ним о встрече, и вскоре старые знакомые вспоминали былое, не забывая запивать эти воспомина­ния. В удобный момент Огнев рассказал о своей просьбе, и тот пообещал ему помочь.

         – Сам-то я по камерам не хожу, но у меня есть знакомая контролер, думаю, что уговорю ее. Давай так, приходи завтра вечером, посидим снова, ну и приноси с собой, что надо передать. Друзей забывать нельзя, – сочувствующе улыбнулся тот.

На следующий день капитан Севостьянов, встретив как бы слу­чайно контролера Веру, начал уговаривать ее оказать ему неболь­шую помощь.

         – А что надо от меня? – смеясь, спросила Вера.

–Да племянницу мою арестовали, Марушевскую, какое-то кош­марное недоразумение. Ну, а мне как родственнику сама понима­ешь, нельзя соваться с этим. А надо бы записку ей передать и как-то успокоить.

         – Но вы же знаете, что за это бывает? – настороженно, не соглашаясь и не возражая, ответила Вера.

Но через несколько минут, успокоенная капитаном Севостъяновым все же согласилась выполнить его просьбу. Вечером к Севостьянову снова пришел Огнев и, когда они изрядно выпили, передал ему записку следующего содержания:

«Люба, не падай духом, мы обязательно поможем, только по­мни о нашем уговоре. Все, о чем спрашивает следователь по наше­му управлению и о наших отношениях передавай запиской. А.Г.Н.».

Довольные друг другом, уже поздно вечером они расстались, и Огнев, придя домой, сразу же сообщил по телефону Афанасьевой о том, что все сделано по высшему классу.

Вскоре эта записка оказалась у Веры. После разговора с капи­таном Севостьяновым Вера вспомнила недавнюю беседу начальни­ка оперативной части с ними, с контролерами. В беседе он подроб­но рассказывал о недопустимости передачи в камеры каких-либо предметов и записок. Называя эти действия предательством, он просил контролеров во всех случаях, когда к ним обращаются с подобными просьбами, сообщать ему. Вера работала недавно, вспом­нив этот разговор и испугавшись, она решила рассказать о просьбе капитана Севостьянова начальнику оперативной части. Выслушав, тот попросил Веру все записки сначала показывать ему, считая, что это обязательно поможет следствию.

Через несколько дней Марушевскую привели в комнату, где сидел с объемистой уже папкой следователь Степанов. Спросив о самочувствии и состоянии здоровья, он сразу же обрушил на нее почти весь груз имеющихся улик, собранных за последние дни. Вопросы следовали один за другим, и казалось, что следователя не интересуют ее однозначные отрицательные ответы. Предложив ей еще раз хорошо обдумать свое поведение, он приказал увести ее в камеру. Но когда Марушевская шла по коридору, она вдруг услы­шала голос контролера:

– Остановитесь, Любовь Павловна, а потом нагнитесь, поправ­ляя чулок, и подберите с пола бумажку. В камере прочитаете, но так, чтобы никто не увидел, и сразу уничтожьте. Ответы я буду брать у вас в коридоре тоже.

И когда Марушевская обернулась, то увидела, как та доброжелательно ей улыбалась.

В камере она, ответив на вопросы любопытных, сразу же ото­шла к углу и незаметно развернула подобранную бумажку. Узнав знакомый почерк и прочитав несколько раз записку, Марушевская впервые за эти дни с теплотой подумала об Афанасьевой. На смену тревожному состоянию, появившемуся после допроса у следователя, пришло чувство надежды на всесилие ее подруги, которая даже в камеру смогла передать записку. Успокоившись, она уже начала строить планы своей защиты.

А в это время капитан Степанов показывал у себя в кабинете фотокопию записки майору Аверкину.

         – Ну, и сильна Афанасьева, ничего не скажешь, – приговаривал чему-то радуясь тот. – А как записка попала к нам?

         – Контролер передала начальнику оперативной части, а тот мне доложил, ну и решили пока не прерывать эту связь, а держать под контролем, – ответил Степанов.

         – Так это очень хорошо, Петя. Мы же этими записками можем облегчить расследование, – довольно воскликнул Аверкин и про­должал развивать свою мысль:

         – Ну, например, напишем почерком Афанасьевой, что надо говорить тебе и передадим Марушевской.

         – Это, Сашенька, называется нарушением законности, – возразил Степанов.

         – Ну, какое это нарушение?

         – Самое настоящее, это провокация чистейшая, все и так идет нормально, ты знаешь о том, что экспертиза бухгалтерская уже на пятьдесят примерно тысяч установила хищений по документам?

         – Да ну? Так что, в особо крупных размерах пойдет? Вот тебе и пивная кружка, – удивился Аверкин.

          – Видимо, так, я уже поставил перед своим начальством вопрос об усилении нашей группы. Дело разворачивается большое, и выходы на областное управление обозначились. Правда, одно­временно и связи некоторых наших начинают проявляться. Ви­дишь, как смогли на следственный изолятор выйти, нашли там ведь дежурного, ты смотри, чтобы до рассмотрения дела в суде его никто не трогал. А недавно ко мне тоже один наш подошел и спрашивает, как дело идет. Я, правда, ему посоветовал обратиться к заместителю начальника управления по оперативной работе. Ну, его как ветром сдуло. А заму по кадрам на Заварзина уже анонимку прислали, что, мол, тот в пивном баре часто угощался бесплатно.

          – А кадровики что предприняли? - с тревогой спросил Аверкин.

          – Пока ничего, меня, правда, вызывал зам по кадрам и спраши­вал о деле. А когда я ему кратко рассказал, то он сразу понял, что те пытаются как-то смазать дело, так и заявил мне, что ничего у них не выйдет. В общем, усиливаем темпы. Саша, только без фокусов, а то эта публика все использует против нас.

 

IX

 

С каждым днем уголовное дело разрасталось все больше и боль­ше. В следствии наступил самый напряженный период. Всю имею­щуюся информацию, поступающую от бухгалтерской и почерковедческой экспертиз, необходимо было подтвердить допросами сви­детелей, проведением очных ставок, следственных экспериментов и многим другим. Каждый день с утра и до вечера одновременно в нескольких кабинетах велись допросы, которыми руководил Сте­панов. Он лично допрашивал и главного бухгалтера Петрухину, и та, понимая, что все ее ухищрения с бухгалтерскими документами всплыли, давала более или менее правдивые показания.

Но самым крепким орешком оказалась Марушевская. Она по-прежнему стремилась все отрицать, на очных ставках исте­рично обвиняла в оговоре ее свидетелями и, только когда ей Сте­панов предъявлял несколько доказательств по тому или иному эпизоду, с оговорками признавалась. Особенно, как показалось Степанову, тяжелый удар по ее упрямству был нанесен призна­ниями главного бухгалтера, которая на очной ставке долго напо­минала Марушевской об их совместных хищениях денежных средств по фиктивным трудовым соглашениям. Она назвала фа­милии подрядчиков, на которые были составлены подложные соглашения, утвержденные Марушевской, указала подложные расходные кассовые ордера, подписанные тоже ею. Когда же Марушевская стала отрицать, Степанов достал подлинники всех этих документов и, ознакомив ее с ними, начал зачитывать объяс­нения уже опрошенных подрядчиков.

То же самое после ответа Петрухиной он проделал и по пере­броске на лоток пива. В конце проведения очной ставки Марушев­ская не выдержала и расплакалась, обвиняя Петрухину в непоря­дочности. Закончив проведение очной ставки и отпустив главного бухгалтера, Степанов уже не для протокола спросил:

– Ну и как, Любовь Павловна, будем дальше вести себя?

– Недаром старые люди говорят, что лучше с умным потерять, чем с дураком найти, – ответила та и отвернулась к окну.

– Давайте теперь перейдем к другому вопросу. Вот ведомости на выдачу премии, и подписи в них подделаны. У нас есть показания всех работников ваших, кто, когда и сколько получал, и оказывается, что здесь присваивались тоже большие суммы. Так вот интересует, с кем вы делились присвоенными деньгами?

         – Никому я ничего не давала.

         – Да? Но вы каждый раз, беря у Петрухиной деньги, говорили, что это для нужных людей и называли их фамилии. Так что, выхо­дит, вы обманывали и Петрухину, присваивая себе эти суммы, и готовы их потом возмещать?

       – Я устала, – проговорила Марушевская. – Давайте отложим разговор до завтра.

         – Ну что ж, давайте, – согласился Степанов. Он понимал, что Марушевская хитрит и просит передышку для обдумывания свалившихся на нее улик. Но Степанов был специалистом высокой квали­фикации, и дело, которое он вел, с каждым днем приобретало четкость. Давая этот отдых Марушевской, он преследовал главную цель – записку Афанасьевой. Теперь у него уже не возникало сомне­ний, что главным организатором преступной группы была Афанасьева, что она получала от Марушевской деньги и что, если он не докажет этого, то в преступной цепи не будет основного звена.

Несколько дней Степанов не вызывал на допросы Марушевскую, не было несколько дней в изоляторе и контролера Веры, кото­рой она подготовила для передачи записку, и это бездействие осо­бенно тяготило ее.

В камере к Марушевской относились с презрением. Двое из си­дящих женщин уже имели по нескольку судимостей и с ненавистью смотрели на нее. Часто вечерами они прямо говорили ей, что из-за таких, как она, и страдают люди, что такие, как Марушевская, оби­рают главным образом государство и не отвечают перед законом, потому что их всегда спасают. Однажды, когда Марушевская стала что-то записывать на бумаге, они дождались, когда та спрячет ее, быстро вытащили записку из-под постели. Прочитав ее, одна из жен­щин постучала в дверь и попросила контролера пригласить к ним в камеру начальника для важного заявления. Никакие просьбы и уго­воры Марушевской на них не подействовали, и вскоре записка была в руках начальника оперативной части. Пробежав ее глазами, тот сказал, что завтра разберется, и вышел из камеры. На следующий день Марушевскую вызвали к следователю.

         – Что у вас произошло вчера в камере? – спросил он.

         – Ничего.

         – А эта записка ваша? – и он положил перед ней фотокопию знакомой записки, которую вчера забрали у нее из камеры. Отказываться было глупо, так как почерк был ее, да и содержание гово­рило о принадлежности записки.

         – Вот вы пишете, – продолжал Степанов. – «Дорогая Г.Н., мне очень тяжело, следователь собрал уже много против нас. Особенно он интересуется тобой и спрашивает, когда и сколько я дала денег, имея в виду тебя. Помогай и скажи, что мне делать. Наш уговор я помню. Люба». Скажите, кто такая Г.Н., и о чем вы тут пишете?

– А где подлинник записки? – спросила она.

         – Там, где надо ему быть, – сухо ответил Степанов.

В тот же день Марушевская призналась, что записку она писа­ла Афанасьевой в надежде с кем-нибудь ее передать и назвала несколько эпизодов передачи денег. Записав подробности каждой передачи, Степанов еще долго беседовал с ней. Видимо, волнения, оскорбления и усталость последних дней сделали свое. Марушевс­кая с каким-то безразличием называла все новые и новые суммы денег и обстоятельства, при которых она их передавала.

Закончив допрос, Степанов вернулся в управление внутрен­них дел.

         – Ну вот, товарищ майор, и Афанасьева поплыла, – проговорил он, подавая протокол допроса начальнику следственного управления.

         – Насколько я понимаю, теперь дело за мной и за начальником управления внутренних дел? – спросил тот, прочитав показания Марушевской.

         – Да, она же начальник областного управления общественного питания и надо обязательно проинформировать председателя облисполкома.

         – Хорошо, подготовь мне короткую справку и приложи этот протокол допроса, – согласился майор Петин.

Когда Степанов вышел из кабинета начальника следственного управления, то увидел, что в коридоре его дожидался Аверкин.

          – Ты ко мне? – спросил он.

          – Да, Петя, надо посоветоваться.

          В кабинете он долго рассказывал о новых эпизодах хищений, искренне радовался тому, что работники пивного бара наконец-то разговорились по-настоящему.

           – А это потому, что они поверили в нас, – перебил Степанов. – Раньше-то они видели, как мы иногда стыдливо глаза опускали, вот и не помогали нам.  Сколько еще надо нам работать, чтобы люди не боялись нас, а уважали. Я вот думаю, что самая большая сложность в перестройке – это психологическая перестройка людей. Намного легче построить новые заводы и даже города, а вот изменить отношение людей к своим гражданским обязаннос­тям куда сложнее. И вся беда, мне кажется, в том, что мы слиш­ком долго пели «наш паровоз, вперед лети, в коммуне останов­ка...» и не заметили, как этот паровоз сошел с рельсов и надолго остановился.

         – Это верно, пели мы много, а еще больше красиво говорили, только делали не всегда то, что говорили.

         – Вот и хорошо, что ты правильно понимаешь, Саша, – улыб­нулся Степанов. – Теперь давай меньше говорить, а больше делать. Могу тебя обрадовать: Марушевская дала показания по Афанасье­вой. И помогла ей в этом ее записка. Так что ты уж постарайся, чтобы письменный ответ Афанасьевой был у меня.

         – Это не вопрос, Петя, - самоуверенно проговорил Аверкин.

         – А как ребята работают? Пока не жалуются на то, что задер­живаем их допоздна?

         – Нет, они никогда не пожалуются, когда надо, сутками готовы работать. А здесь видят, что надо. Особенно лейтенант Кольцов старается.

         – Это тот, про которого ты рассказывал, как подшутили над ним с фотографией?

       – Да, но он тоже в долгу не остался и через несколько дней отомстил тому старшаку. Анатолий в его портфель положил обглоданные собаками с питомника кости, а продукты, которые тот купил, вынул оттуда. Ну, старшак, ни о чем не подозревая, пришел домой, подал жене свой портфель и говорит: «Все твои заказы вы­полнил». А та, как развернула покупки, так сразу к мужу: ты чего, говорит, издеваешься надо мной? Старший инспектор, конечно, догадался и рассказал жене, что это ему в отместку сделали. Ну, а утром Анатолию руку подал и говорит: «Молодец, рассчитался». Посмеялись тогда тоже от души.

         – Молодец, Анатолий! – рассмеялся Степанов и, немного поду­мав, добавил:

         – А знаешь, это хорошо, что у нас чувство юмора появилось, не все же время быть человеку замкнутым в себе и ждать каких-то неприятностей.

         – Меняется время, меняются потихоньку и люди. Но дело-то как разрастается, придется, видимо, тебе на продление сроков пойти.

         – Да, буду просить, но сделать это дело надо так, чтобы наши люди почувствовали перемены и посмелее стали.

Поговорив еще немного на отвлеченные темы, они перешли к конкретным эпизодам преступной деятельности Марушевской, расписывая в плане, кто и что должен еще сделать в ближайшие дни. Время для Степанова при расследовании этого дела пролетело незаметно. Сегодня утром, выходя на работу, он даже от неожиданности остановился. Вокруг все было покрыто снегом, и, только глядя на него, он понял, что пришла зима. Иногда на Степанова накатывала какая-то волна безразличия, видимо, ежедневная борьба с глазу на глаз с самым разнообраз­ным жульем, которого, как он считал, не убавлялось, вызывала такое состояние. Но проходили дни, в работе забывалась эта временная слабость, и тогда Степанов работал с особым вооду­шевлением, как бы очищая свою совесть от недавнего ненужно­го, как он считал, состояния. Каждому человеку присущи какие-то слабости, были они, конечно, и у Степанова. Если первую товарищи по работе не замечали, то над второй его слабостью часто подшучивали. Заключалась эта вторая скорее особенность, нежели слабость, в его желании пофилософствовать или, проще, порассуждать на самые различные темы. Особенно часто рас­суждал Степанов о причинах преступлений, мотивах, побужде­ниях, которые делают человека преступником. Он научился по­нимать настоящего преступника и отличать его от человека, по­павшего в сети преступников. К этим двум категориям он и отно­сился по-разному. Если первые у него вызывали неприязнь и возмущение, то ко вторым у него скорее была жалость. Он хоро­шо понимал, что второго чаще всего делают первые, особенно в колониях, когда они находятся вместе. Существующая система уравнения и усреднения людей срабатывала и в судебной прак­тике. Вот почему Степанов с особым вниманием относился к оцен­ке собранных доказательств и с особым вниманием писал по за­конченному делу обвинительное заключение. В этом заключении он с суровой неотвратимостью доказывал преднамеренность и опасность совершенного умышленного преступления. Но особо его волновал вопрос, откуда берутся такие, как Марушевская и Петрухина? Ведь вместе с другими они ходили в детский сад, потом были прилежными школьницами и комсомолками, а Марушевская лучше всех училась и в институте, да и по работе она характеризовалась положительно. Тогда откуда и когда возник­ла эта двойная мораль и нравственность? Или оттого, что одна мораль была для семьи и дома, а вторая — для школы, комсомо­ла, службы, или оттого, что в окружающем их мире они много видели безнравственного? Но почему же именно одни становятся на путь преступлении, а другие, которых, кстати, значительно больше, дорожат своей честью и порядочностью?

Когда Степанов задавался этими вопросами, чаще всего он на­ходил ответ в эгоистичности и жадности этих людей. Так и Марушевская, зная, что такое хорошо и что такое плохо, сознательно пошла на преступление. Эгоистичная и расчетливая, она нашла лазейку и в использовании дефицита, и в угощениях нужных для нее людей, использовала все для своего обогащения, так как была уверена, что ее никто ни в чем не заподозрит, что каждый, прежде всего, думает о своем благополучии. Но, как и всякий эгоист, Марушевская переоценила себя. Нет такого преступления, которое бы не оставило следов или произошло без свидетелей, надо только все это найти.

И Степанов, не жалея сил и времени, искал этих людей, искал скорее не для изобличения Марушевской, а для спасения тех, кото­рых она так искусно развращала своими незаконными подачками и поблажками, своей ежедневной ложью, наконец, показом своего отношения ко всему новому.

Немало передумал за последние дни и Виктор Марушевский. Он пытался встретиться в неофициальной обстановке со Степано­вым, но тот категорически отказался и предупредил, что сам его вызовет. После этого разговора Марушевский пришел в отдел кад­ров управления внутренних дел к одному из своих старых знако­мых по комсомолу и стал ему жаловаться на работников милиции, а потом задал вопрос, ради которого и пришел.

         – Ты не знаешь, кто проверяет письмо о злоупотреблениях на­чальника отделения ОБХСС Заварзина?

         – Не знаю, – ответил тот и спросил: «А зачем тебе?»

         – Да я бы рассказал, как он в пивном баре вечерами просиживал и бесплатно угощался.

И тогда инспектор отдела кадров, который знал о судьбе его жены, со злостью проговорил:

         – Иди отсюда, праведник, и побыстрее. А то, не дай Бог, уви­дит тебя зам по кадрам и нам попадет, и тебе. Он и сейчас вспоми­нает на совещаниях, как ты обманул его. Так что иди и выпутывай­ся сам, а нас не втягивай.

В десять утра в кабинет Степанова вошли майор Аверкин и капитан Заварзин. Поздоровавшись, они уселись на стулья и, улы­баясь, смотрели на Степанова.

         – Ну как в воскресенье отдохнули? – спросил Степанов.

         – Ты, Петя, не темни, – проговорил Аверкин, – а сразу выкладывай, что у тебя новое возникло.

         – Особого ничего не возникло, а вот через полчаса у Афанасье­вой мы с вами сделаем обыск. Постановление я уже в прокуратуре оформил, так что дело техники. Вы посидите со мной пока, а когда я предъявлю ей постановление, то ты, Саша, проведешь обыск у нее в кабинете, а мы с Заварзиным повезем ее для обыска на квартиру.

         – Ну и силен, не хуже нас шифруешься, – засмеялся Аверкин.

         – А как же. С кем поведешься, того и наберешься, – тоже шуткой ответил ему Степанов.

Поговорив еще немного о технологии обыска и на что необходи­мо обратить внимание, они услышали стук в дверь, после которого в кабинет уверенно и деловито вошла Афанасьева.

         – Здравствуйте, я к следователю Степанову.

         – Садитесь вот сюда, – сухо предложил Степанов и, не отвечая на приветствие, представился:

         – Степанов Петр Игнатьевич, веду дело по хищениям в пивном баре.

Опустившись на стул, Афанасьева поставила рядом портфель и, тяжело вздохнув, проговорила:

         – В облплан иду с документами, дел невпроворот, так что прошу побыстрее меня отпустить. Вам, видимо, нужна какая-то помощь от меня, говорите сразу, чем могу, тем помогу.

Слушая это, Степанов последними усилиями сдерживал нако­пившуюся к ней злость. Он помнил, как несколько лет назад вот так же вела она себя с другим следователем, и как тогда ловко было прекращено уголовное дело. «Ничего, – подумал он, – на этот раз я собью твой гонор». И, видимо, от этой неожиданно пришедшей уверенности он успокоился, неторопливо раскрыл свою папку и протянул Афанасьевой два листа бумаги.

         – Это что? – спросила она.

         – Это постановление на производство обыска у вас.

         – Вы что, шутите со мной?

         – Распишитесь, – настойчиво предложил Степанов.

         – А на основании чего вы сфабриковали ваше постановление? – со злостью в голосе спросила она.

         – Основания указаны в постановлении, которое, кстати, санкционировано прокурором, – невозмутимо ответил Степанов.

         – Я могу позвонить председателю облисполкома?

        – Он знает об этом, – проговорил Степанов, – и надеется на ваше правильное поведение во время следствия.

          – А в чем оно должно выражаться?

         – В чистосердечном признании.

       – Вам больше нечего мне сказать, даже и то, в чем вы меня обвиняете?

         – Об этом сказано в постановлении, но если вам желательно от меня услышать, то, пожалуйста, в злоупотреблении служебным положением.

         – И что, так вот сразу обыск надо делать?

– Идемте, Галина Николаевна, нас ждет машина.

         – Куда? Уже в тюрьму? – с иронией спросила она.

         – Нет, к вам на квартиру, будем производить обыск.

В машине Афанасьева, потрясенная этой неожиданностью, ду­мала о том, что известно следователю. Она получила последнюю записку Марущевской, которая уверяла ее, что поступает так, как договорились, а следовательно, ничего им о ней не говорит. Тогда что же у них имеется еще? По другим ресторанам и столовым, вроде бы, все пока тихо. Так и не придя ни к чему, она вскоре со Степано­вым и участниками обыска входила в свою квартиру. Обыск, про­водимый с особой тщательностью, дал только две сберегательные книжки на крупные суммы с вкладами последних двух лет, но са­мое главное, в квартире были вещи, которые дарила Марушевская и некоторые другие ее подчиненные. А это уже было важно для дальнейшей работы.

В субботу вся группа работала, уточняя отдельные эпизоды. В основном, следствие по Марушевской и другим из пивного бара за­канчивалось, а по Афанасьевой в связи с многочисленностью имею­щихся фактов было принято решение выделить в самостоятельное производство.

После обеда Степанов собрал у себя в кабинете сотрудников, занимающихся с ним расследованием, и, дождавшись, когда они сели, проговорил:

         – Ну, что, дорогие товарищи, вот и к концу по пивному бару подошли. Поработали вы много и, как видите, не на корзину. Конечно, еще надо и в коллективе пивного бара выступить о причинах и условиях. Но это уж легче делать будет по готовому материалу, сложнее, не зная дела, агитировать. А теперь давайте по­размышляем немного. Почему мы оказались сильнее? Ну, во-первых, видимо, потому, что верили в принципы неотвратимости наказания, а преступники считали, что они всех перехитрят. Далее, как мне кажется, они не заметили происходящих перемен и считали, что «нужные люди» их спасут, а таких людей становится все меньше, да и тот, кто еще остался на своих должностях, тоже в открытую не идет. Ну, и самое важное – это то, что участники этого дела главную ставку делали на нравственное несовершен­ство отдельных людей. Они думали, что купили их, и те в знак благо­дарности за некоторые подачки, будут молчать. Майор Аверкин помнит, как обливала грязью Марушевская заведующую складом и буфетчиц, которые давали правдивые показания. Можно было подумать, что не она их, а они втянули ее в преступления. Все отношения свои с ними строила на дефиците отдельных продук­тов, считая себя благодетельницей, а сама тащила все, что можно. Вот оно ярко выраженное социальное безразличие к государству, у которого тащит, и вот оно социальное безразличие к подчинен­ным, которых духовно развращает, зато далеко не безразличное отношение к своему личному благополучию.

Ну, ладно, это я, так сказать, о накипевшем у меня решил пого­ворить, а самое главное, я собрал вас, чтобы на следующей неделе каждый продумал свои предложения по поводу Афанасьевой. Эта посиль­нее Марушевской, а нам надо быть сильнее ее. Как, Анатолий, думаешь?

          – Думаю, что победим и Афанасьеву. Только вот, Петр Игнатьевич, не пойму я, не слишком ли мы возимся с такими, их надо к расстрелу приговаривать, они же людей портят.

          – Это, Анатолий, не наши вопросы, нам с тобой надо провести на высоком уровне расследование, а меру наказания опреде­лит суд. Возмездие будет обязательно, но определит его суд и только суд.

Отпустив всех, Степанов еще долго сидел в своем кабинете. Конечно, суд определит меру наказания, думал он. Но как сделать так, чтобы не менее строгим был суд над их поступками их вчераш­ними сослуживцами, наконец, их собственный суд совести. Что он скажет им?

Несколько дней Степанов печатал обвинительное заключение. Марушевская обвинялась в хищении государственного имущества в особо крупных размерах, в должностном подлоге и злоупотребле­нии служебным положением. По делу проходило и несколько ее бывших подчиненных. И все это требовало четкого аргументиро­ванного изложения, чтобы меньше было неясных вопросов в суде и чтобы более объективным был вынесенный приговор. Наконец, в один из вечеров Степанов закончил печатание обвинительного заключения, но мысли его еще долго не отпускали, и он сидел, про­должая вспоминать, казалось, уже давно забытое. И пусть чита­тель простит Степанову это. Ведь он тоже человек, имеющий, как и многие другие, свои слабости, хотя и человек нелегкой профессии.


Рис. Вл. Каминский. Пена