Фонари

Данила Вереск
Город полон огней. Без них он не Город. И каждый из этих светляков вносит свой посильный вклад в его становление, в его звериную красоту.

Тут есть оранжевые, самые обычные, их большинство и вы встретите их везде, увидите из своего окна сквозь ветви раскидистого тополя, кивнете, приветствуя, возвращаясь с вечерней прогулки. Можно сравнить их с апельсинами, или необычной разновидностью жемчуга, нанизанного на нитку или разбросанного хаотично между скверами и проспектами, на худой конец - с елочными шарами, парящими на невидимой нитке. Их много и они правят бал, вспыхивая синхронно, от нажатой кнопки, чужой воли одного из нас, борца с мороком мрака.

Зеленые - это комплимент светофора и дары надежды любой аптеки, и если первые переменчивые и делят свое время с соседями, более яркими и оттого нежеланными, то вторые - вечные, как мир. Уж так повелось, что человек ассоциирует свою жизнь с зеленым, а эти фармакологические лавки способны ее продлевать, или должны способствовать, по крайней мере. В любом случае, зеленый - умиротворяет и несет благодатную миссию спасителя, способного избавить от острой боли или ожидания.

Красные - кончики радиовышек, мои самые любимые, ничего так не навевает благородного сплина, как горящие в высоте, в слоях прохладного, влажного воздуха рубиновые капли, отчаянно соревнующиеся со звездами в своей красоте, безусловно искусственной, но обособленной и не простой, с практически волшебной прямотой возвышающейся над разморенным Городом. Есть еще крикливые, кумачевые вывески, нелепые и бездушные, освещающие названия всяческих клубов низкого пошиба, откуда из глубокой ночи отъезжают с шумом машины, визгом бранящиеся с меланхоличными и рассеянными попытками светофора, не успевшего загореться нужным светом и оттого потерявшего всякий смысл.

Есть огни статичные и движущиеся, как фары автомобиля. Есть неизменные, как стражи магистралей и шоссе, что ласкают лоснящиеся покрытие серебром в циничном изумлении, не переставая баюкать водителя своим постоянством и, в общем-то, равнодушием, а есть переменчивые огоньки жилых квартир, полностью зависящие от своих хозяев, от их прихотей в выборе интерьера и цвета штор.

Огни в Городе видят много интересного и, наверное, переговариваются друг с другом, на непонятном языке, этими тайнами, перед самым рассветом, когда все спят, когда первая изморозь упрямо карабкается по травинке, желая ее покорить, вот тогда покачивая проводами и с грустью вперившись перед собой, они рассказывают друг другу истории, и с истомой ощущают, как где-то там, в тысяче километров над землей летят, прикрепившись к обшивке небесного судна, их братья. Те, которые не хотели, но видели сотни других огней, десятки их оттенков, приветствовали Города, где их не понимают, и всегда, всегда, ободряющие родные и близкие, крича издалека, сквозь ветер и дождь: "мы вернемся, мы все расскажем!".

И вот, ты стоишь под одним из этих безмолвных свидетелей, в радиусе света, окруженный потемками, и рядом с поникшей, усталой их головой носятся бабочки, серые и простые, бьются лбами о стекло и падают вниз. Но одна, самая смышленая, присядет у ржавой шеи, наслаждаясь брызгами просачивающегося тепла. Посидит, послушает, пошевелит мохнатыми усиками и улетит на другой конец этого раскинувшегося моря из впившихся в податливое небо высоток, из шороха и гула невидимых механизмов, людского шепота, телефонного молчания, взрывов смеха, криков о помощи, все это пролетит она, не взглянув даже на щедрую россыпь звезд, на особо красивый светильник полной луны, прилетит на самый край огромного Чудовища из металла, слов, идей, целей, пожеланий, обещаний, асфальта и мрамора, подлости и благородства, на самый край, где начинаются пустыри и поля, где тишина играет в салки с уходящей ночью и сядет на осунувшийся, деревянный столб, с убогим фонариком, едва видневшимся сквозь густой туман, сядет, трепеща нежными, бархатистыми крылышками и расскажет все секреты Города, что подслушала и не поленилась принести. Выслушав ее, этот последний огонек, на границе абсолютной тьмы, нет-нет, да и загорит ярче, взволнованный радостный, что не забыт собратьями.