Феденька Луконин учится в восьмом классе. Сверстники с ним не дружат. Он с ними тоже не дружит. Феденька дружит со мной и такими, как я, а я учусь в третьем классе. Он странный мальчик, в народе про таких говорят, что он с придурью. Высокий для своего возраста, худенький и весь какой-то субтильный. Волосы светлые, почти соломенные, нос тонкий, ровный, несколько великоват. Зубки ровные, белые. Феденька очень красиво улыбается. Голос гнусавый, тихий, и когда он что-то рассказывает, речь его монотонная, эмоциями не окрашена. Несмотря на то, что у Феденьки, как говорят, "не все дома", учится он хорошо, гораздо лучше многих тех, у кого дома "все".
Уже и не помню, как мы с ним незаметно сблизились. Скорее всего на почве моего увлечения в то время астрономией. Дело в том, что у Феденьки неистребимая тяга к вещам необычным, которых он не видит в окружающей жизни. Он читает приключенческую литературу, воображает себя то пиратом, то путешественником, то исследователем пещер и белых пятен на земном шаре. Еще у Феденьки золотые руки и удивительное хобби: он где-то непостижимым образом добывает тонкие листовые пластинки металла, который он авторитетно называет цинком, и мастерит из него всевозможные штампы и печати. Оттиски от этих поделок на бумаге выглядели просто удивительно настоящими. К слову сказать, он смастерил штамп, повторяющий печатную часть входного билета в клуб на сеансы кино, и мы с ним запросто проходили на сеанс, предъявляя эти подделки контролеру. Штамповали мы их на последних страничках-корочках учебных тетрадей, потому что они синенького цвета, точь-в-точь, как у настоящих билетов.
У меня есть дома телескоп, который я смастерил сам по чертежам из какой-то научно-популярной книжки по астрономии, и мы частенько сидим с ним ночами либо на крыше церкви, либо на чердаке нашего дома, и ведем наблюдения. Разговариваем в это время на разные темы, чаще всего мечтательно-приключенческого характера.
Тогда я не задумывался, почему Феденька так привязался ко мне, ведь у нас была разница в годах в пять лет, то есть весьма ощутимая для нашего школьного возраста. Не часто ведь в жизни встретишь друзей восьмиклассника и третьеклассника. Сегодня я понимаю, что Феденька скорее всего в дружбе со мной спасался от одиночества, ибо все остальные смеялись над его фантазиями, дразнили его, а я его почему-то жалел и никогда не смеялся и не дразнил его.
Как-то утром он пришел ко мне. Мы собрались в тот день пойти на речку, на песчаные отмели, искать "чертовы пальцы". Честно говоря, уже не помню, зачем они понадобились тогда Феденьке. До отмелей было где-то около километра и по дороге мне Феденька поведал "страшную тайну". Оказывается, он решил стать пиратом и для этого копил деньги, чтобы зарыть их в клад, ибо что это за пират, если у него нет клада? Для этого он сначала копил деньги, а копил он их из тех медяков, что давали ему родители на билет в кино. Поскольку в кино мы благополучно проникали обманным путем, денежки мой друг аккуратно складывал в банку. Как он сказал, у него скопилось "двести трюшек и триста двушек", то есть, двенадцать сталинских рублей. Этих денег, по мнению Феденьки, вполне хватало для настоящего пиратского клада. Вот мне мой друг и поведал под большим секретом, что сегодня утром он вышел за околицу и закопал этот клад в укромном месте, положив в маленький деревянный сундучок, который сам же и смастерил. Таким образом, можно было уже считать, что Феденька - без пяти минут настоящий пират: клад имеется, осталось сделать черную повязку на глаз и найти меч, а там - побег и...дальние страны, моря, штормы и абордажи.
"Чертовых пальцев" мы тогда нашли штук семь, и расстались где-то в обед. Вечером прибегает Феденька, весь бледный и трясущийся. Я его таким никогда не видел. Он рассказал мне, что решил проверить, как лежит его клад. Пошел к тому месту, а там все разрыто и клада нет. Хрустальная мечта стать пиратом вдребезги разбилась - какой же пират без клада? Самое примечательное, что Феденька не жалел денег, его потряс сам факт исчезновения клада. Как мог, я его успокоил, пообещал, что мы сделаем новый клад, я помогу ему скопить деньги, и уж тогда мы зароем его так надежно, что никто не найдет ничего.
Дня через два шел я домой от своего друга Вовки Чиркова и, проходя мимо церкви, увидел, что там собрались пацаны. В центре сидел Ванька Чугурнов и взахлеб, вдохновенно и со смехом рассказывал, как он выследил Феденьку, закапывающего свой клад, как потом его выкопал и купил себе сигарет в сельпо. Этот Ванька Чугурнов был чуток старше меня, в школе учился с двойки на двойку, хулиганил, как мог, учителя склоняли и спрягали его фамилию по всем существующим и не существующим падежам и спряжениям. Рожа у него была, как мне казалось, самая воровская: замызганная кепка, торчащие из-под нее вечно грязные волосы, огромные конопушки на носу и дымящаяся цыбарка, приклеенная к уголкам губ. И вот этот Ванька сейчас издевательски смеялся над Феденькой, называя его полудурком и хвастался тем, что объегорил дурачка. Я вспомнил, как мой незадачливый друг расстроился из-за исчезновения клада и крушения светлой пиратской мечты, и такая меня взяла досада на этого Ваньку, что я заступился за Феденьку, а Ваньку назвал дураком и скотиной. Ванька, конечно, взъерепенился, и мы с ним жестоко подрались. До сих пор вспоминаю с каким-то удивительным самому себе удовольствием, что трепку я ему задал знатную: расквасил не только нос, но и губы до кровянки. Тогда было у нас незыблемое правило: лежачего не бить, и драка до первой крови. У кого кровь потекла, тот и проиграл драку. С тех пор стали мы с Чугурновым заклятыми врагами и он всячески старался мне навредить: врал пацанам, что накостылял мне у церкви. Пришлось вызвать его "на любака", как у нас говорили, прямо на большой перемене в школе. И второй раз я его принародно изрядно отлупил, и опять разбил ему сопатку, но тут мы оба с ним попались учителям; потащили нас в учительскую и стали ругать и выпытывать, что да почему, но ни я, ни Ванька ничего не сказали, и этот факт удивительным образом примирил нас с ним. Когда мы вышли из учительской, он сказал мне, что считал меня ябедой и подлизой, потому что я был отличником, а папка мой был директором школы. Факт, что я не выдал ничего в учительской так возвысил меня в его глазах, что он сменил гнев на милость и больше мы с ним не враждовали.