Экстерн

               
   Я приехал домой, отслужив три с половиной года срочной службы в армии, в конце декабря 1955 года. Служил бы дольше (тогда срок службы в авиационных частях был четыре года, да ещё после  этого срока демобилизация, как правило,  задерживалась, в лучшем случае, на полгода). Но неожиданно для всех вышел, инспирированный Н.С.Хрущёвым Указ министра обороны о внеплановом сокращении вооружённых сил.
 
   Я не успел по своей безалаберности сэкономить мало-мальски сносную сумму для предстоящих путевых расходов, хотя служа на Крайнем севере, да ещё на ефрейторской должности я получал почти полуторное  солдатское жалование - 80 рублей в месяц и мог бы скопить деньги.

   Таким образом, все двадцать дней дороги от места службы в одном из гарнизонов Камчатки до Москвы (ожидание погрузки на пароход,  ожидание посадки на пассажирский поезд во Владивостоке, и десять суток на багажной полке плацкартного вагона) я провёл впроголодь.

  Дома ко мне придрался полупьяный отец, работающий дворником: почему я не привёз со службы для него хотя бы пару бутылок водки.  В общем, через день после Нового года я ушёл из семьи и уже работал разнорабочим на одной из строек Москвы. Поселился в рабочем общежитии в Текстильщиках, на окраине тогдашнего города.

  Сначала мне приходилось затрачивать на проезд на работу в другой конец Москвы (электричка, метро, трамвай) и обратно более трёх часов, и это при самой мизерной зарплате.

   Вскоре меня перевели грузчиком в том же самом СМУ (строительно-монтажное управление), куда я поступил работать. Грузчик – это звучит солидно, на самом деле по трудовой книжке я всё равно числился разнорабочим с той же нищенской зарплатой, которой хватало разве что на скромную еду (суп я варил сам на газовой плите в общежитии).

   Никакой сносной перспективы  в  работе и, вообще, в жизни я не видел, кроме той, что мне надо срочно получить какое-то высшее образование. Лев Толстой в своей публицистике утверждал, что получение образования имеет только одну цель: жить за счёт простого народа. Но времена меняются. Во-первых, в наше время многие из высокообразованных людей подвержены эксплуатации даже со стороны государства, не говоря уже со стороны частных предпринимателей. Зачастую неквалифицированные рабочие зарабатывают больше, чем доктора наук и те, которые имеют несколько дипломов о высшем образовании.
 
   Я думаю, к эксплуататорам, пусть временным, можно отнести и сантехника заламывающего цену за свою работу, и торговца на рынке, и рвача-таксиста.
 
   Правда, чтобы стать квалифицированным рабочим, например, станочником, монтажником или там, электромонтёром, скажем, шестого разряда и выше, нужно проработать не меньше времени, чем на учение в любом вузе.

   Уже в серединных годах прошлого столетия снизился оценочный уровень образования.  Появились плакаты: молодой инженер – к станку!

  Но продолжать своё существование рабочим у меня не было желания, из-за наличия ряда особенностей моего характера и поведения – их  теперь почему-то называют «комплексами». Но, главным пороком у меня были лень и излишняя склонность к рефлексии и бесплодному мудрствованию.

   До поступления на работу в шестнадцатилетнем возрасте и до службы в армии я смог окончить семилетку и еще один курс электровакуумного техникума.  Следовательно, первая моя цель после службы в армии - это получить аттестат о среднем образовании, который тогда назывался аттестатом зрелости.

   Подсказали мне люди, ещё в моей юности, что такой аттестат можно получить, если сдать экзамены за курс десятилетки экстерном, то есть необязательно проходить занятия в школе.

   Мои знания, полученные  в  «семилетке»,  были слишком  не полны, если не сказать, бесполезны, чтобы претендовать на сдачу экзаменов одновременно за восьмой, девятый и десятый классы средней школы.

  Меня  должно было выручить то, что на первых двух семестрах занятий в техникуме я прошел, хотя, как говорится, галопом по Европам, несколько усечённый курс школьной программы по математике, физике и химии.  Что касается программ по иностранному языку, истории, литературе, основам дарвинизма, то здесь для меня не было никаких затруднений: я с детства любил и знал эти предметы.

   У людей, увлекавшихся гуманитарными предметами, всегда есть относительно слабые знания в области  «точных» дисциплин.  Поэтому я всё своё свободное время, начиная с первых дней работы на производстве, а  потом и в армии стал штудировать учебники по алгебре, геометрии,  физике и химии, делая упор на доказательства теорем и решение задач по этим предметам.

   Автобаза, где наше СМУ  заказывало машины для перевозки стройматериалов, располагалась в самих Текстильщиках у одноимённой железнодорожной платформы.  Она была в  пятнадцати минутах ходьбы от моего общежития. Но уходило около часа времени, пока наш бригадир смог получить машины для поездок в различные районы Москвы, а иногда и Московской области.

  Укутанные в сильные морозы в казённые овечьи тулупы мы (два-три грузчика)  залезали в кузов и в течение езды, которая могла длиться час и больше, с любопытством рассматривали московские улицы.

   Погрузка стройматериалов: оконные блоки, доски, катушки кабеля и прочее занимала не так много времени и сил.  Больше времени не у нас, а у нашего материально ответственного бригадира шло на оформление накладных и прочих бумаг, необходимых для получения товара.

   Иногда нужных материалов не оказывалось на складах, и мы возвращались на автобазу порожними.  Впрочем, на водителях автобазы это никак не отражалось – всё равно им в путевом листе отмечали  ездку, а чаще две: бригадиру нашему и нам было не жалко государственных затрат. Не знаю, как в наше время, а тогда приписки были обязательной частью работы.

   Словом, я не уставал с поездками, длились  они не более полудня, и это сохраняло мои силы для корпения над школьными учебниками.

   Стоял март месяц – надо было искать школу, в которой мне предстояло держать экзамены.

   Молодая женщина  из городского отдела народного образования, окинув любопытным взглядом моё солдатское облачение: выцветшую от стирки гимнастёрку и кирзовые сапоги - форма, в которой я ездил на работу и ходил по общежитию, с готовностью передала мне список московских школ, которым было разрешено принимать экзамены по экстернату.  Просмотрев этот список, я решил подать заявление о допущения меня к экзаменам в единственной в списке школе – школы рабочей молодёжи номер семь в бывшем Коминтерновском районе Москвы.

   Я полагал, что уровень требований к знаниям учеников средних школ рабочей молодёжи, учитывая к тому же относительно зрелый возраст учащихся и их занятость на производстве был намного ниже, чем в обычных школах, что было мне на руку и что впоследствии подтвердилось.
 
   Я уже был научен горьким опытом, когда подал подобное заявление на экстернат ещё перед службой в армии в обычную среднюю школу, расположенную тогда недалеко от станции Лось Ярославского направления железной дороги. Подготовился я тогда к экзаменам плохо – на первом же экзамене – сочинении по литературе я получил двойку. Сочинение, по моему мнению, было написано неплохо – двойку я получил за несколько орфографических ошибок.  Так, слово интеллигенция я написал как «интилегенция».

   Что ни говори, а работа на заводе и годы службы в армии заставили меня по-иному относиться к перипетиям жизни, в частности, к подготовке к экзаменам.  Я не расставался с учебниками ни на работе, ни в поездках на работу, ни в рабочем общежитии.  Правда, в комнате общежития, рассчитанной на 6-8 человек, заниматься было почти невозможно: входили беспрестанно и выходили люди, иногда пили водку.  Кроме того, две койки занимала семья одного монтажника на стройке: он сам, его жена и маленькая их дочь, плакавшая по ночам.

   Однажды, когда я сидел за столом, решая задачи по химии, в комнате кроме меня была жена монтажника, «затурканная» безответная женщина, жившая в Москве с мужем по лимиту, или как их называли  «лимита» с ударением на последнем слоге.  Она занималась стиркой. Корыто с мыльной водой стояло на табуретке около моего стола. Рядом вертелась полуторагодовалая девочка. Женщина заторопилась за каким-то делом на кухню.

   Я был до того взвинчен окружающей обстановкой, что со злорадством стал наблюдать, как ребёнок потянул на себя край корыта, опрокинула его,  и жидкость залила пол в комнате.  Женщина вернулась.  По своей молчаливости и забитости женщина не решилась сделать мне вполне справедливое замечание и начала безо всякой досады на лице водить тряпкой по полу и выжимать её в корыто.

  До сих пор чувство стыда заставляет краснеть мои уши, когда вспоминаю этот эпизод.  Я чувствовал в движениях женщины невысказанный упрёк.

   Бывшая школа рабочей молодёжи № 7 располагалась недалеко от станции метро Новослободская на Каляевской улице. Директором  школы была Миронова, средних лет женщина со спокойно-деловитым выражением лица.  Я подал ей заявление с  просьбой сдать экзамены экстерном за курс средней школы.  Написал в заявлении буквально: прошу допустить меня до сдачи экзаменов за курс средней школы в качестве экстерна. Такое выражение я почерпнул, когда в Центральном музее Ленина увидел под стеклом прошение Ленина о допущении его к экзаменам за полный курс юридического факультета Петербургского университета в качестве экстерна.

   Правда, за допуск к экзаменам мне пришлось оторвать от своего бюджета крайне нужные для меня двести рублей.

   Герой романа Джека Лондона «Мартин Иден» пытался писать рассказы, работая одновременно в прачечной.  Работа так его выматывала, что никаких сил и желаний для писания не оставалась, и он решил голодать, но не изнурять себя больше физической работой.

  Примерно в таком же положении оказался я.  К тому времени нашу группу грузчиков расформировали и отправили на другие работы в СМУ. Меня оформили разнорабочим на строительстве школы в Филях.

   Был уже конец апреля.  До экзаменов  в школе оставалось меньше месяца. Работать и одновременно учиться я не мог чисто физически.  Пришлось взять двухмесячный отпуск за свой счёт. Жил на три рубля в день по курсу до 1960 года.  Закупил для супа вермишель и горох, а также бутылку подсолнечного масла. Хлеб, чёрный и  белый покупал через  день.  Из белковой пищи довольствовался иногда покупкой самых дешёвых полусухих и крайне солёных килек. Каждый день варил себе суп в маленькой кастрюле на газовой плите в общей этажной кухне.

   Я считал, что живу в смысле питания прекрасно, если сопоставить моё питание с питанием  в блокадном Ленинграде.  Хлеба – хоть чёрного, хоть белого - вдоволь, супа, пусть вегетарианского  из крупы и картошки с  «копейками»  растительного масла на поверхности – также вдоволь.

   Мои соседи по комнате общежития, на мой взгляд, питались несравненно хуже, а главное, нерегулярно. Они были достаточно квалифицированными рабочими, например, один из них работал экскаваторщиком, другой – водителем самосвала, третий монтажником на строительстве и т. п. Но они в  смысле питания были бестолковы.  Напивались в дни получки, да и в другие дни по вечерам, водились с женщинами.  За неделю до зарплаты они, по известному выражению, «клали зубы на полку». И мне приходилось их выручать хотя бы ломтями подсоленного хлеба с чаем.

   Несмотря на мой скудный, без разнообразия вегетарианский стол при почти полном отсутствии витаминного корма и незаменимых аминокислот голова моя всегда была свежа и с готовностью вбирала в себя всю умственную поклажу.

   Кстати о хлебе. О чёрном.  Не помню в отношении белого хлеба, но чёрный хлеб в столовых тогда входил в стоимость любого блюда, и он свободно лежал на столах.

  Можно было ради приличия «выбить» в кассе стакан чая и есть хлеб, сколько сможешь.

   Однажды я решил сэкономить на  «дармовом» хлебе. Пододвинул к себе тарелку, когда за столом не было никого из обедающих, и стал торопливо запихивать в рот куски тонко нарезанного мягкого хлеба, изредка для разнообразия посыпая их крупной солью их солонки.  Не знаю, сколько я съел хлеба со стаканом чая, но приехав домой почувствовал острую резь в желудке.  После этого два дня не смог смотреть на хлеб в моей тумбочке.

  Раньше, работая на строительстве в Москве, я слышал рассказ об одной женщине-такелажнице, которая в один присест «уминала» с кипятком буханку хлеба.  Тогда буханка чёрного хлеба весила два килограмма.

   Расскажу о могильщиках на одном из подмосковных кладбищ.  Как правило, им за работу родственники умерших выставляли пару и даже больше бутылок водки.  Выпив всё это залпом, мужички принимались рьяно копать могилу.  Докопав яму до уровня пояса, они садились на бруствер выкопанной земли и стонали:

  - Нет сил работать, моторам не хватило горючего!

  Приходилось родственникам - хочешь-не хочешь ещё раз, а то и два раза раскошеливаться.

   Удивительно то, что могильщики  никогда не пьянели и с работой справлялись споро.  Этому есть физиологическое объяснение.  Они тратили за работой ровно столько калорий, сколько заключалось в выпитых бутылках водки.

   И та женщина со съеденной  двухкилограммовой буханкой стоит в этом ряду: все углеводы хлеба, сгорая, уходили на поддержание физических трат для работы.

  Ничего лишнего для возможного ожирения не откладывалось.

   Но, занимаясь чисто умственной работой готовясь к экзаменам, я не смог затратить адекватное количество энергии, находящегося  в той массе чёрного хлеба, и поэтому пострадал желудком от бесплатного «обжорства».

   Сидя над очередным учебником,  я пришёл к выводу, что не усвоение, а просто запоминание материала  (не путать с «зубрёжкой»)  происходит лучше всего, когда сидишь на лавке электрички по дороге от Текстильщиков до Курского вокзала и обратно.
 
  В промежутках между поездками я шёл по улице Обуха (сейчас - Воронцово поле) до начала Покровского бульвара и усаживался  с книжкой на свободную скамейку.

  Помогало мне то, что на улице, через дорогу с трамвайными путями, напротив моей скамейки стоял трёхэтажный дом, в котором я жил в довоенном детстве и который сейчас числится в памятниках архитектуры. Воспоминания о жизни в этом доме, пусть на половине комнаты коммунальной квартире, радовали меня и придавали дополнительный стимул к занятиям.

  Отсидев часа два на скамейке, я в ближайшей булочной, на углу улицы Обуха покупал французскую булку  с характерным загнутым гребнем на верхушке за семьдесят тогдашних  копеек и тут же съедал её, отламывая по кусочку. Эту булку потом некоторое время стали называть «русской», а в сегодняшние времена она почему-то исчезла из продажи в московских булочных, да, пожалуй, и во  всей России.

    Помимо подготовки к экзаменам на скамейках Покровского бульвара я любил с учебником валяться на траве на берегу Люблинского пруда (это рядом с Текстильщиками), чередуя лежание с повторением материала ходьбой вдоль берега.

  Двадцатое мая – традиционный день начала школьных экзаменов. Я оставил порядком надоевшее мне солдатское одеяние, надел поношенные вельветовую куртку и полушерстяные брюки и подошел к знакомому зданию школы на улице Каляева.
 
   Первый экзамен – сочинение. Тема: Разоблачение капиталистического мира по пьесе Максима Горького «На дне».
 
  Но никогда со мной  не было такого конфуза!  Хорошо знал содержание пьесы и литературу о ней, но сформулировать связно мысли почему-то не мог. С трудом раскрыл тему сочинения, но всего на трёх  страницах! Больше всего думал, как бы ни допустить грамматических ошибок.

   Сдал сочинение учителю и пошёл домой, понурив голову
 
   Первая неудача.  В том, что мне поставят двойку, я не сомневался.  Конечно, меня допустят до сдачи следующих экзаменов.  Но по сочинению у меня будет переэкзаменовка на осень.  Значит, не поступлю я в Вуз в этом году, опять придётся на стройках быть в помощниках плотника или штукатура или на разных работах. Делать то, что скажут…

   Расстроенный неудачей я валялся на койке в общежитии и разве что не мычал вслух от досады.

   Ребята в общежитии в грубоватой манере утешали меня, вот мы, мол обходимся без десятилетки и живём, не тужим...

  -  Мы и раньше знали, что тебе не сдать экзамены, мол, кишка тонка у тебя для этого!
   
   - Вкалывать надо, как мы, и нечего прохлаждаться по электричкам и бульварам с книжкой подмышкой – тоже мне профессор!, - сыпал соль на мою рану монтажник панельных конструкций и при этом выразительно крутил пальцем у своего виска.

   Я побоялся узнавать об оценке за сочинение на протяжении нескольких недель, пока продолжал сдавать остальные экзамены.

   Следующий устный экзамен по литературе я сдал на пятёрку.  Причём, всё время думал о неудаче своего экзамена по сочинению.  Но деваться было некогда, надо бороться, чтобы хотя бы сдать остальные экзамены.

   А их было более двадцати.  За восьмой, девятый и десятый классы. Шли экзамены на протяжении более полутора месяце через два дня на третий.

   Письменный экзамен по математике я с трудом написал на тройку.  В решении чудовищно длинного примера с обилием фигурных, квадратных и обычных скобок я, без сомнения (как я догадывался) допустил немало ошибок. Временами, как и при написании сочинения на меня находил ступор; минут пять я сидел, чувствуя что совсем тупею, а в голове слышались пульсирующие толчки крови. Одновременно я чувствовал со страхом очередной провал экзамена. Потом мысленная активность спустя несколько минут всё же возвращалась к норме.

   Впоследствии я случайно в учительской комнате подсмотрел ведомости по оценкам за сочинение и за экзамен по математике.  Вспыхнула не ожидаемая радость – никогда я не осознавал себя таким счастливым.  За сочинение и затем по письменному экзамену по математике мне поставили удовлетворительную оценку - тройку.

   В том, что я сдам остальные экзамены, я  уже не сомневался.  И в самом деле, по всем им, включая экзамен по английскому языку, я получал только пятёрки.

   Известна радость удачи.  Едва сдав очередной экзамен, я не теряя ни часу времени, брался за повторение материала к следующему экзамену.  Именно в этот день я с наибольшей продуктивностью покорял страницы учебника.

  На  усвоение материала с содержанием которого я был знаком только понаслышке, например, истории средних веков или экономической географии за девятый класс, у меня уходило только двое с половиной суток.

  Сдав экзамен, я переписывал  беглым, понятным только для себя, почти стенографическим почерком билеты с вопросами, которые нам выдавали учителя для следующего экзамена по очередному предмету.

   Беру первый вопрос первого билета и открываю страницу учебника. Прочитываю её и закрыв книгу, зажав страницы между пальцами, стараюсь мысленно повторить прочитанное. Как правило, запоминалось очень мало, и если я буду тянуть время с повторным чтением, то совсем немного из прочитанного остаётся в голове как бы растаяв.  Снова прочитываю страницу, запоминаю расположение абзацев, фиксируя зрительной памятью отдельные слова и их расположение на строчках.  Снова мысленно повторяю страницу и замечаю, что запомнил   уже почти половину прочитанного.
 
  Перехожу на следующую страницу и в том же порядке мысленно повторяю её содержание. Затем снова перехожу к первой странице и замечаю, что добрая половина запомненного раньше, опять исчезла из памяти.  Снова перечитываю страницу, снова повторяю её содержимое и с радостью замечаю, что почти всё мною усвоено.  Но нет места спокойствию - знаю, что к следующему дню многое будет опять забыто. Причина такого «сизифова» труда заключалась в том, что материал билетного вопроса не доходил до души.  Ведь в своё время я запоминал множество стихов Пушкина и Маяковского и произносил их наизусть, исподволь, не затрачивая на вспоминание их никаких усилий.

   Следует сказать, что после перечитывания материала по очередному вопросу, я торопливо поднимался с лавочки и проходил по бульвару вдоль скамеек метров пятьдесят – сто и шёл обратно к скамейке. Прохожие иногда обращали внимание на мои странности, но я приучил себя не реагировать на это. Таким образом, за день я проходил по моим подсчётам не менее десяти километров.

   - Какой вы непоседа, однако! - сказала мне однажды соседка по скамейке, маленькая старушка, одетая, несмотря на жаркий день во всё чёрное, включая такого же цвета давно вышедшую из моды шляпку с гусиным пером.

   - Одно из двух - или у вас книжка до чрезвычайности интересная, или, наоборот, вам не  нравиться чтение, и вы его прерываете…

   Я промолчал, опасаясь дальнейшего резонёрства старухи, и вскоре благоразумно пересел на другую скамейку.

   Не знаю, как у других, а у меня не хватало терпения последовательно по порядку проходить материал согласно вопросам первого, второго и последующих билетов.

  Освоив пусть начерно материал по вопросам первого билета, я обращался к последнему билету.  И так я постепенно приближался к середине билетного вопросника. Никаких  конспектов,  а тем более, шпаргалок я не писал.

  Рано утром в день экзамена я быстро пробегал глазами сверху-вниз страницу с вопросами билетов и ехал в Москву на электричке с удовлетворённым спокойствием, что экзамен выдержу.

   Известно каждому экзаменующему, что есть билеты лёгкие и есть трудные, хотя на освоение последних тратится времени больше.
 
   Уже на ходу, взяв со стола экзаменатора белую продолговатую бумажку,  я мельком просматривал вопросы билета. Убедившись, что ответы на них я знаю, я переводил дыхание и кратко набрасывал на листочке основные слова для сдачи экзамена.  Сейчас в научной литературе эти  слова именуются «ключевыми».

   Я мало запомнил сотоварищей, сдающих экзамены вместе со мной.  Это были преимущественно парни, в основном, моложе меня.  По-видимому, был старше меня один из экзаменующихся - Цезарь Голодный, носящий известную фамилию одного из пролетарских поэтов Михаила Голодного, автора стихов на песни «Партизан Железняк» и «Песни о Щорсе». Я тогда только догадывался, что Цезарь был его сын. Много лет спустя я прочитал одну из его повестей  о пионерах. А тогда в роли экстерна Цезарь блестяще,  как подкованный оратор, выступал на экзаменах по литературе и истории.  Он испытывал ко мне видимую симпатию, особенно после экзаменов по этим предметам, вероятно потому, что я тоже на отлично сдавал литературу и историю.

   Просмотрев недавно статью в Википедии о Михаиле Голодном я с сожалением узнал, что его сын, журналист и составитель ряда книг Цезарь Голодный умер в возрасте сорока четырёх лет.

   Кстати, вспомнив Цезаря Голодного, я подумал, с досадой,  как это псевдоним родителя становится паспортной фамилией его детей и последующих потомков!  Приведу несколько примеров.  Вот Аркадий Петрович Голиков, известный по своему  псевдониму Гайдар. Сын его Тимур стал уже по фамилии Гайдар.

  «…нас с Тимуром двое, оба мы Гайдары, оба мы герои!» – распевал песенку жизнерадостный детский писатель.  Внук писателя – Егор, а его правнучка - Мария Гайдар – небезызвестные персонажи в политике. Что они за политики – вопрос другой. Коснёмся  «отца народов».  Сын его Василий Иосифович Сталин – двух звёздный генерал, унаследовавший партийный псевдоним отца в качестве фамилии. Справедливости ради следует сказать, что на памятнике Василию Сталину на Арском кладбище в Казани выгравировано то, что должно быть: Василий Иосифович Джугашвили.

   В противоположность Голодному, Гайдару и Сталину пролетарский писатель Максим Горький не передал свой псевдоним в виде фамилии своему сыну и внучкам.  Они остались Пешковы. Ах, как бы звучало: Марфа Горькая!

   Спустя полтора месяца экзаменационного марафона директор школы Миронова вручила всем экстернам, выдержавшим экзамены аттестаты зрелости.

   Мне не пришлось быть на выпускном вечере экстернов в школе рабочей молодёжи номер 7 Коминтерновского района Москвы по причине отсутствия денег на взнос.
 
   Мои товарищи по комнате в общежитии и вообще всего этажа отказывались варить, что мне удалось получить аттестат зрелости и немного завидовали мне.  При смене рабочего общежития  на студенческое я оставил ребятам кипу школьных учебников с хрестоматиями – пусть кому захочется, повторят мой путь.  В своё время я также оставил подобную литературу  в армейской казарме, не везти же их в чемодане в Москву, хотя достать их в условиях срочной службы, да ещё на Крайнем севере было: ой как непросто!
 
   Ещё до получения аттестата зрелости перед последним экзаменом по английскому языку (об успешной его сдачи я не сомневался), окрылённый успехом в преодолении первой ступени образования я посетил приёмные комиссии желательных для меня московских ВУЗов: медицинского,  университета, геологоразведочного.
 
  Везде, принятым туда студентам, по крайней мере, учившихся на первых двух курсах отказывали в общежитии, а ездить в Москву, проживая у родителей во Фрязино, тратя на дорогу в один конец около  трёх часов на электричках с пересадкой (прямого  сообщения из Фрязино в Москву тогда не было) мне не хотелось.

   Но однажды проходя по улице Покровского бульвара, я остановился у  большого щита с броскими буквами объявления:

   «Московская ветеринарная академия объявляет приём студентов на первый курс ветеринарного и зоотехнических факультетов.  Все выдержавшие приёмные экзамены абитуриенты обеспечиваются стипендией и общежитием при академии…»

   Я, городской житель, с детства, имеющий понятие о ветеринарных врачах на уровне доктора Айболита Корнея Чуковского после нескольких дней раздумья клюнул на это  объявление.  Сыграло роль магическое слово «академия», как будто была аналогия с военными академиями.  Впрочем, это и была раньше Военная ветеринарная академия, организованная с непосредственным участием главного конника Советского Союза Семёна Будённого.
 
   Я тогда наивно предполагал, что одновременно с учёбой по ветеринарной специальности буду осваивать хотя бы самостоятельно и медицинскую науку, и вообще, биологию.  Тщеславие моё шло дальше: может быть, стану вровень с физиологом, академиком И.П.Павловым, или со знаменитым основателем науки гельминтология академиком К.И. Скрябиным, преподавшим тогда уже в преклонном возрасте на кафедре"паразитология"в Московской ветеринарной академии.
 
   Немалым поводом для поступления в ветеринарную академию сыграло то, что она была поблизости от московских Текстильщиков.  Из окна  комнаты в общежитии, за колхозным полем и краем густого леса виднелось четырёхэтажное  белое здание с массивными колоннами над парадным входом.  Тогда академия помещалась в Ухтомском районе Московской области, а точнее, в Кузьминках, то  есть, это было впритык к границам тогдашней Москвы. Теперь местность за Текстильщиками и дальше застроена многоэтажными домами: проведено метро и ничего не напоминает, что когда-то здесь расстилались засеянные поля, а в лесу находили множество грибов.

   Но продолжу воспоминания о том, как сдавал приёмные экзамены в ветеринарную академию. Получив опыт сдачи экзаменов за курс средней школы в качестве экстерна, я учёл все мои просчёты.  Поступать  в ВУЗ надо было наверняка и именно в этом году, году получения долгожданного  аттестата зрелости. Моя ахиллесова пята - это вероятность  допущения хотя бы нескольких  грамматических ошибок на первом приёмном экзамене – сочинении.
 
   Я был уверен, что темами сочинений обязательно будут темы по Максиму Горькому  или по Владимиру  Маяковскому. Названия тем могут варьировать, но суть сочинений будет схожей.

  Тогда я, взяв учебник литературы для десятого класса и ещё несколько книг по этим писателям в библиотеке в Текстильщиках, там же заранее, не стеснённый временем, написал соответствующие сочинения стандартного объёма с приведением нужного количества цитат из этих классиков.  Такие два сочинения я выучил наизусть, включая все знаки препинания. Использовал в точности лесенку слов в выдержках из стихотворений Маяковского и все запятые в этой лесенке.

   Удача!  На экзамене по русскому языку и литературе за моё сочинение в экзаменационном листе с моей фотографией стояло короткое «хор».

   Правда, я испытал минуту тревоги, когда в конкурсном списке зачисленных в академию не нашел своей фамилии, несмотря на то, что на приёмных экзаменах  из пятнадцати возможных балов я получил четырнадцать. Всё разъяснилось: в другом списке принятых в ветеринарную академию - я числился принятым как имевший стаж работы не менее двух лет, включая службу в Вооружённых силах.

   После сдачи экзаменов экстерном за курс средней школы мною овладела привычка не сидеть за столом с книгой в комнате общежития или в читальном зале, а читать где-нибудь на природе, прихватив с собой рыболовный стульчик. Почитаю немного и принимаюсь за пятиминутную ходьбу «вокруг, да около».  Таким «макаром» я готовился   в своё время к многочисленным семестровым, а потом к государственным экзаменам в ветеринарной академии и к сдаче  конкурсных экзаменов для поступления в аспирантуру.  Впоследствии я таким же способом сдавал экзамены по кандидатскому минимуму.

  А зачем в наше время читать книги, затруднять зрение думал я?  Есть компьютерные программы типа «балаболка» или «говорилка».  Не надо сидеть за компьютером, надо просто перевести текст на звуковое чтение и слушать текст лёжа на диване, а ещё лучше на прогулке в лесу, взяв с собой записи текстов на миниатюрном плеере.

   Но вскоре я убедился, что усваивать прослушанные на компьютере тексты и читать серьезную литературу, пусть учебник - это не одно и тоже.  Пропадает зрительное восприятие  отдельных страниц и абзацев текста, размер и порядок их расположения, что помогает воспроизвести их в голове при необходимости. Возможно, это свойство моей памяти: не запоминать слова лектора, а воспринимать только печатный текст.