Морхэрти бежал настолько быстро, насколько ему позволяла крутизна подъёма. Я увидел в его руке уже знакомую плеть. Увидев нас с Уотсоном, он, словно с размаху на столб наткнулся - резко остановился, замер, и уже куда медленнее стал подходить, а выражение его лица при этом казалось рябью на воде - так быстро и неуловимо оно менялось.
- Слава богу, вы живы, - наконец, проговорил он. - Я боялся не успеть.
- Но брат ваш непоправимо мёртв, - сказал я, указывая на распростёртое на камнях тело. - Мой друг застрелил его, когда он меня убивал, чтобы не дать завершить начатое. Вам придётся простить нас.
Боюсь, мой голос звучал при этом совсем не ласково. Морхэрти лихорадочно попытался собраться с мыслями, прикидывая, что мне уже известно, а о чём ему удастся и умолчать.
- Я услышал ваш выстрел, - сказал он, наконец, Уотсону. - Мой брат - несчастная жертва неудачного лечения, он потерял разум, но это - моя кровь, а мы - итальянцы - очень серьёзно относимся к голосу крови…
- Боюсь, что к голосу спермы вы относитесь ещё серьёзнее, - перебил я, и он сморщился, не понимая.
- Не думаю, что ваш брат остро нуждался бы в таком калечащем лечении, не знай он кое-что, о чём не следовало проговориться, - пояснил я. - Во всяком случае, убегая из тюрьмы в начале лета, он выглядел здоровым.
Морхэрти плотно сжал губы - так, что они превратились в бесцветную нитку:
- Собственно, в чём вы хотите меня обвинить? - скучным и, пожалуй, даже усталым голосом спросил он, отводя за спину руку с плетью.
- О, вас, разве, только в том, что вы калечите людей, превращая их в свирепых животных, лишённых разума, зато послушных вашей воле. Вас - только в этом. Во всём остальном я готов обвинить вашу жену.
- Мою жену? - ненатурально удивился он. - Поверьте, мистер Холмс, Джейнис ещё меньше моего…
- Не Джейнис, - перебил я. - Я говорю о жене, а не о свояченице. О Вьоджин.
Глаза Морхэрти опасно сверкнули:
- Многия знания - многия печали, мистер Холмс.
- Никто не мог бы рассказать вам об этом больше, чем миссис Мэри Уотсон, которую вы по наущению вашей жены отравили.
Уотсон, которого я видел только краем глаза, при этих словах побледнел, как снятое молоко, но не издал ни звука.
- А вам не кажется, - тихо и угрожающе спросил Морхэрти, - что вы позволяете себе лишнее?
- А вам не кажется, - тоже понизив голос, проговорил я, - что вы уже позволили себе много лишнего, и что этот путь - путь, который вы избрали, я имею в виду - никуда не ведёт, кроме как к вашей и вашей жены гибели?
- Вы никому ничего не докажете, - тем же тоном раздельно проговорил он.
- И пытаться не буду. Хватит пары статей в паре изданий, чтобы закончить вашу карьеру врача. А потом Вьоджин ради своей безопасности вас и убьёт, скорее всего, потому что вы знаете её в лицо. Или найдёт другого легковерного дурака с медицинским образованием или без оного - да хоть мясника с бойни - чтобы он и вам сделал операцию, после которой вы потеряете человеческий облик. Вы многовато знаете, другим - и меньшего хватало.
Возможно, я говорил слишком пренебрежительно и взбесил его, но он потерял самообладание и вдруг, взмахнув своей плетью, бросился на меня. Увы, я был не в том состоянии, чтобы успешно обороняться - удар пришёлся по лицу и сбил меня с ног. Но другого не последовало - я только услышал, как Морхэрти с каким-то странным давящимся хлюпаньем втянул воздух, а потом ровный ледяной голос Уотсона:
- Клянусь богом, я уже почти спустил курок и дожму в одно мгновение.
Отплёвываясь от пыли и крови, я повернулся и увидел, что Морхэрти стоит на коленях прямо на камнях, а Уотсон приставил дуло к его затылку.
- Я не хочу участвовать в ваших полицейских играх, Холмс, - проговорил мой друг резко, как выплюнул, - но я готов не позволять этому человеку причинить вам вред до тех пор, хотя бы, пока вы с ним не закончите говорить.
И по тому, что он употребил словосочетание «полицейские игры» по отношению ко мне, я понял, что упоминание о том, что Мэри могла быть отравлена, не смягчило, а ещё больше ожесточило его против меня. Без сомнения, во мне и только во мне он уже видел причину всех своих несчастий. Но в помощи его я нуждался сейчас, как никогда, поэтому сказал:
- Держите его на мушке, Уотсон, держите на мушке - у нас ещё очень много неразрешённых вопросов.
- С чего вы взяли, что у меня найдутся ответы? - буркнул Морхэрти - не очень-то он боялся дула - скорее, держал себя в рамках благоразумия, чем боялся.
- Лучше всего, конечно, было бы просто выслушать ваш свободный рассказ, - сказал я. - Но вообще то, мне достаточно будет ваших «да» и «нет». Это - как вариант. Другой вариант: мы вас сдаём полицейским, и вы изображаете там из себя всё, что хотите. Я знаю другого человека, который полнее и охотнее ответит мне на все мои вопросы. Вот только не уверен, что целью этого человека будет обелить вас.
- Кого вы имеете в виду? - насторожился он.
- Того, кто уже неоднократно пытался привлечь моё внимание некими знаками, а я, кретин, не реагировал, не дал себе труд задуматься. Меня извиняет разве что… Да нет, вам это неважно. Итак, начнём: ваша жена - Вьоджин… кстати, давно ли вы женаты? Не то, чтобы это имело решающее значение - скорее, простое любопытство.
- Три года, - угрюмо буркнул Морхэрти. Не то, чтобы он согласился на оживлённый диалог, но дуло револьвера Уотсона всё ещё прижималось к его затылку, а я заметил, что даже матёрых преступников это делает сговорчивее.
- Ага, понятно. Итак, план нажиться на бордельном бизнесе Стара возник у вашей жены, когда вы рассказали ей о нём. Вы не слишком щепетильно относитесь к врачебной тайне, верно? Впрочем, можно было догадаться, что состояние Стара сколочено не на продаже пуговиц и пряжек. К тому же, эта его знакомая русская, от которой за версту несёт дешёвым домом терпимости. Я сталкивался со снобизмом русских - ни одна настоящая аристократка не станет водить знакомства и, тем более, терпеть ухаживания торговца. Для русских, при всём их уважении к капиталам, купечество - подлое сословье, дворяне их не жалуют. Итак, насколько я понял, и насколько, конечно, сразу поняла ваша супруга, Тиверий Стар на организации высококачественных борделей собаку съел, но тут, ввиду постоянного присутствия смерти и пренебрежения условностями, ввиду ограниченности планов на будущее и свободы тратить всё до копейки, он просто ощутил золотое дно. Тем более, когда появилась возможность брать деньги с обеих участников, так сказать, процесса. Аль-Кабано нужен был ему, как своего рода продюсер, организатор найма. Врождённые способности и ложная значимость этого фигляра были компаньонам как нельзя более на руку. Вот только делиться с кем бы то ни было своими доходами при имеющихся условиях они даже и не думали. А ваша супруга уже почувствовала запах денег и авантюры, - боюсь, к такому коктейлю её нос особенно чувствителен. И, не смотря на свои континентальные проблемы - на них я остановлюсь позже - она решила и тут взять дело в свои руки. Вы молчите, доктор Морхэрти? Я где-то погрешил против истины?
- Вы несёте несусветную чушь, - буркнул Морхэрти. - Но я, так и быть, готов выслушать ваши бредни - как врач.
- Хорошо, я продолжу нести чушь. Так и не убедив Стара поделиться доходами, миссис Морхэрти - вы позволите мне её так называть - начала, что называется «окучивать» Аль-Кабано. Я и мой друг Уотсон неоднократно были свидетелями их тет-а-тета, только я не сразу понял, что за этим стоит. А стояло, по всей видимости, вот что: Аль-Кабано передавал Вьоджин информацию о клиентах, и она, не будучи в доле, принялась за самостоятельный - и привычный - бизнес: шантаж. Я не знаю имён фигурантов - я здесь слишком недавно - но подозреваю, что из них могли быть полковник Фрейзер или его дочь Марта.
Уотсон на миг отвлёкся от созерцания собственного револьвера и вскинул на меня изумлённые глаза.
- Странное поведение, - сказал я ему. - Это, конечно, однозначно не указывает на объект шантажа, поэтому я и сказал «подозреваю», а не «уверен», но удивлюсь, если ошибался.
Уотсон ничего не сказал, только поджал губы и опять вернулся взглядом к револьверу.
- Смерть Стара оказалась Вьоджин очень не на руку, - продолжал я. - Я было ошибался, подозревая, что это - убийство. Нет, конечно. Смерть была естественной, как естественной была и чахотка Стара. Но Вьоджин было бы куда полезнее, заподозри клиенты Стара самоубийство. Это делало скандал осязаемым. А значит, их можно было продолжать шантажировать какое-то время, и даже с большим успехом, да и Ева Стар становилась готовой жертвой - ведь разглашение правды об истинной деятельности отца не только позорило её, но и лишало надежды хоть что-то унаследовать, как и его жену. Поэтому вы с Вьоджин потихоньку обустроили сцену, завязали петлю на верёвке, создали, в общем, весь этот антураж. И настолько успешно, что даже полиция готова была в это поверить. Мой-то глаз различил инсценировку, но не только мой. Но неизвестный доброжелатель - назовём его пока что так - заподозрил убийство, а не естественную смерть - вполне ожидаемо, разумеется, он - в отличие от меня - хорошо знал подоплёку истории. И, действуя из лучших побуждений, стремясь натолкнуть меня на правильный курс, он нечаянно сбил меня с правильного курса.
- Подброшенный шприц? - спросил Уотсон.
- Да. Не знаю, что в нём было, но я почти потерял сознание, уколовшись стеклом. Позже я задумался и понял, что такого просто не могло быть - не существует лекарств такой странной избирательности действия: потеря сознания от укола и сохранение оного при введении нескольких кубиков, а ведь это и имело место в случае Стара. Я подумал тогда, что яд - вернее, лекарство, ведь нельзя назвать ядом то, что не имело целью отравить - попал ко мне иначе. Во время перевязки, например. Но зачем? Мой доброжелатель не мог предвидеть, что я уколюсь. Значит, он хотел просто посеять сомнения, подозрительность. Или указать косвенным путём на себя. Мне уже тогда, в принципе, доступно было обо всём догадаться, но я… Ладно, довольно оправдываться - сейчас это, действительно, больше не имеет значения. Не достигнув своего, доброжелатель этот перешёл к более решительным действиям - он выстрелил якобы в меня и подбросил мне улику, прямо указывающую на человека, являющегося слабым звеном той паутины, которая плелась в Тышланде всё это время.
- Аль-Кабано? - снова подал голос Уотсон.
- Да. И он почти сознался. Не хватило самой малости. Или, может быть, мне не хватило твёрдости и сообразительности. Аль-Кабано был у меня на подозрении, но я не связал его с обоими преступниками, а ведь это был гвоздик креста. И снова меня отвлекла смерть Евы. Шантажисты ведь не убивают кур, несущих золотые яйца. Вот наоборот - другое дело. Смерть Евы не укладывалась в логику моих построений, и я опять свернул не туда.
- Зачем вы мне всё это говорите? - с ещё большей неприязнью спросил Морхэрти. - Хотите, чтобы я вас похвалил за аналитический ум?
- Хвалить меня совершенно не за что. Дело я провалил. Но миссию свою должен выполнить, чтобы уж окончательно не потерять к себе уважение. Другая смерть - смерть Марты Фрейзер - вернула меня на истинный путь. Это страшно звучит, конечно, но только благодаря ей я понял, в чём ошибаюсь. А вот дальнейшее напрямую вас касается. Даже если бы я мог допустить, что вы ничего не знали о комбинациях Вьоджин и Аль-Кабано, об истинной причине смерти Евы и Марты вы прекрасно осведомлены.
- Уж не хотите ли вы сказать, будто это я их убил? - хмыкнул Морхэрти.
- Конечно, нет. Но виноваты в их смерти вы.
- Каким образом?
- И тут мы снова возвращаемся к голосу крови и спермы, доктор Морхэрти - к вашему брату. Полагаю, это он познакомил вас с Вьоджин. Потому что их-то знакомство уходит корнями в далёкое прошлое, ещё в те времена, когда имя Вьоджин Мур никак не могло заинтересовать полицию двух континентов.
Морхэрти на это заявление сделал натужную попытку саркастически засмеяться, но у него не вышло.
- Так развернуться в такие юные годы - это талант, - продолжал я, немного философствуя. - Конечно, неординарная, броская внешность сыграла на руку - никто ведь и заподозрить не мог в этом невинном рыжеволосом ангеле безжалостного убийцу и комбинатора - того, кого сейчас называют новым словом «мафиози». Свой организаторский талант она удачно дополнила женским талантом, и там, где другие достигают власти запугиванием и шантажом, она использовала более безотказный инструмент - любовь. Что, кроме любви, могло заставить разумного, рискового, расчетливого, но, увы, по-южному темпераментного человека - такого, как ваш брат - в какой-то момент безоговорочно доверить свою жизнь неверным рукам. Кстати, подозреваю, что Вьоджин выглядит моложе своих лет - сколько ей на самом деле?
- Тридцать один, - сквозь зубы проговорил Морхэрти.
Я невольно присвистнул:
- Вот почему я всегда боюсь иметь дело с женщинами, Уотсон, они никогда не то, чем кажутся.
- Замолчите! - резко перебил Уотсон, не глядя на меня. - Оставьте ваши ораторские приёмы для более благодарной аудитории. Говорите по существу.
- Хорошо. Я много думал над личностью моего злого гения, пока не пришёл к выводам, что только один человек мог быть и здесь, и в Лондоне, и на вокзале в Марселе, и в поезде, незаметно для меня, невидимо, потому что тридцатилетняя женщина может превращаться не только в девятнадцатилетнюю девушку, но и в пятнадцатилетнего юношу - в носильщика, с служку, в беспризорника, даже в помощника тюремного капеллана. Только один человек мог передвигаться с порядочной скоростью и проворством по пересечённой местности, да ещё и с замаскированным под мешок трупом. Только один человек мог ещё как-то управлять Морганом - от обманом заманить его на калечащую операцию до натравливать на нужных людей после оной.
- Вы сами себе противоречите, - проворчал Морхэрти, - говоря то о невыгодности смерти Евы, то о натравливании на неё Себастиано.
- Нет-нет, - возразил я. - Сейчас я говорил не о Еве. Ева, полагаю, жертва несчастного случая - он или просто сбросил её вниз, или, что ещё более вероятно, она сама упала, попытавшись убежать от него. Поправьте меня, если я ошибаюсь, Уотсон, но, как мне кажется, люди, лишённые разума, порой обретают нездоровую сексуальность, что может сопровождаться некоторыми извращениями, вроде каннибализма.
- Случается, - коротко подтвердил Уотсон.
- Возможно, участь Марты была сходной - мы не узнаем ничего определённого, пока полковник Фрейзер не оправится от душевного недуга, но вот о смерти Аль-Кабано этого уже не скажешь. Видя, что схватка затягивается, Вьоджин застрелила его, избавившись и от свидетеля, и от подельника, с которым нужно делиться. Тут мне всё совершенно понятно. История с ребёнком остаётся не до конца прояснённой, но тут вы нам вряд ли поможете - лучше расспросить саму Вьоджин. А вот история с отравлением вашей жены, Уотсон, прозрачна, как стекло. Тиверий Стар в какой-то момент подпал под её обаяние, да под него нельзя было не подпасть, и - поделился или обмолвился - но, будучи женщиной неглупой, Мэри сложила два и два. Увы, как человек кристальной честности, она попыталась поделиться с вами, Морхэрти.
- Что? - осипшим голосом переспросил Уотсон. - Что вы…
- Ну, это же совершенно естественно, дорогой доктор, - морщась от сочувствия, перебил я. - Вы же сами врач - ну, не настолько же вы дурной психолог! Если собственный муж исходит желчью от ревности, если в душе не до конца остыло подозрение его самого в измене, если единственный близкий - территориально, я имею в виду, никак иначе - друг опасен, как змей искуситель в эдемском саду, а другие друзья далеко, кому открыть душу на пороге смерти, как не лечащему врачу? Это закономерно, это единственно возможно, Уотсон, это даже не обсуждается.
- Боже… - выдохнул он так, словно это если не последний, то, по крайней мере, предпоследний выдох в его жизни.
- Она что-то рассказала - пусть не всё - но этот тип, который сейчас, как бабочка на булавке, на кончике ствола вашего револьвера, всё до капли передал жене. И вашу Мэри отравили, Уотсон, подмешав ей сильное средство для разжижения крови. Лёгочное кровотечение убило её в два дня, вернее пули. Полагаю, полиция найдёт этому доказательства, обшарив хорошенько мусорную свалку. Швейцарцы не так продвинулись в дактилоскопии, как французы, но, я думаю, сумею убедить их. А если и нет, у нас найдётся свидетель.
- Кто? Кто этот свидетель? - Уотсон задыхался, словно сам подхватил чахотку.
- А мой доброжелатель? Вы забыли о нём? Он будет свидетельствовать против этих людей, едва мы сможем гарантировать ему безопасность. Полагаю, при помощи полиции мы её гарантируем.
- Кто именно подмешивал Мэри яд? - спросил Уотсон ужасающе спокойным голосом. - Вы? Или ваша жена?
- Возможно, сестра Мур, - сказал я. - Она слишком запугана, чтобы противостоять давлению, и, боюсь, стала послушным орудием в руках своей сестры ещё тогда, когда наш доктор прооперировал своего брата, лишив его возможности опознать негодяя, лишившего покоя и Сюртэ, и Скотланд-Ярд, и агентство Пинкертона, и превратив в то, что мы наблюдали здесь в течение последних недель. Кстати, насколько я понимаю, новая редакция старой легенды о братьях - тоже ваших рук дело, доктор.
- Не моих, - коротко всхохотнул Морхэрти. - Аль-Кабано. Без задних мыслей - этот пройдоха, как оказалось на поверку, романтик. Ему понравилсь возможность нагнетать таинственность.