Продолжение
У избы, где проживал во время своей ссылки Ефим, уже стояла гнедая кобылка, запряженная в сани. Транспорт этот нанял сам каторжанин ещё неделю назад, уговорившись с Васьком, братом хозяйки, который уже месяц как вернулся с отходных работ и перебивался случайными приработками. Мужик он был холостой, невидный, росту плюгавенького и лыс, как колено. Кроме того, не имел пяти передних зубов, которые ещё в юности ему выбили в драке на Прощёное воскресенье.
Васёк был постоянно чем-то недоволен, поэтому поносные слова Ефима в адрес царя и всё его правительство, падали на благодатную почву. Васёк даже реже стал ходить в церковь к обедне, вспоминая, что Ефим ругал попов, называя их кровопийцами, будто они только наживаются и дурят простой народ. И всё же внутри Васька что-то останавливало от того, чтобы уж совсем-то сказать, что Бога нет.
С каждым годом слабее, а всё же и до сих помнил он, как подростком заблудился в лесу. Пошел за груздями, а посерело, дождь пошёл, Васёк солнце потерял и пошёл выходить в другую сторону. Так промёрз за ночь, клацая зубами от холода, молил святого Николу, чтобы помог выбраться. А утром, как рассвело, всё та же серь, никак не понимал куда идти. И тут услышал как будто конь ржёт. Подхватился, грузди все из корзины опрокинул наземь и помчался в ту сторону. Временами исчезал звук, потом снова начинался, словно как убегает от него лошадь эта. Через час такого бега вынесло его на опушку, а внизу и сельцо их лежит. Да вынесло со стороны старого оврага, куда сроду никто не хаживал.
А коня и нет никакого, да тут и не пасли никогда и не ездили, чащоба глухая, никуда в пользу не ведущая. Понял тогда Васёк, что Никола-святой ему помог, вывел, ответил на слёзную молитву. Поэтому хоть умом он и соглашался с Ефимом про богатейство попов, а от Бога отречься было всё же как-то неудобно.
Васёк уж и сена в сани побольше настелил, оглянулся, а мчится Манька к саням, расхристанная вся, платок набок, полушубок на ходу натягивает.
- Знать, со скандалом убежала девка. Задала небось ей Матвеевна трёпку. Да и как не задать. Знамо, позор на семью.
Манька тем временем добежала до саней и остановилась отдышаться. Васёк не торопился поздороваться, в его глазах Манька из-за дочерней дерзости стала уже человеком иного, худшего сорта, не заслуживающим, чтобы первым оказать ей почтение.
- Ишь, - думал про себя Васёк, - даёт дёру из дома, а матери-то кто поможет сирот поднимать. Неблагодарная девка, непуть.
Он ещё больше насупился и упрятал поглубже голову в широкий воротник тулупа, чтобы не встречаться с Манькой глазами.
Да Маньке и было не до него. Она думала, здесь ей обождать своего любимого соколика, или в избу зайти. Но, вспомнив про ледяные глаза хозяйки, решила всё же обождать на улице, не замечая из-за своего разгоряченного состояния ни мороза, ни даже нахохленного Васька.
Да вскоре на крыльце показался и сам Ефим, которого вышла проводить хозяйка постоя, укутавшись в широкий парадный белый пуховой платок.
- Ну, с Богом, - независимо и настойчиво сказала хозяйка, перекрестив недовольного этими действиями Ефима. Тот зыркнул в ответ и процедил:
- Могли бы и обойтись без этих ваших пережитков.
- Ой, парень, глуп ты, как доска, глуп да туп, - отрезала она, явно пожалев, что истратила своё душевное благословение впустую: - Правильно говорят, не мечи бисер перед свиньями. - Она резко развернулась, успев послать ледяные искры ещё и в сторону оробевшей Маньки, и скрылась в сенях, громко хлопнув дверью.
- Ну, готова, что ль? - спросил Ефим у Маньки, отметив отсутствие у неё какой-нибудь поклажи.
- Готова, Ефимушка, голубчик, готова уже совсем. Маманя узелок отобрала. Ругались очень.
- Да ладно с этим узелком, невелики у тебя ценности, - снисходительно проворчал Ефим и жестом пригласил Маньку усаживаться в сани. Затем сам сел и коротко сказал Ваську: - Трогай!
До станции было не так далеко – часа три по зимнику. Доехали они ещё до сумерек, замерзшие, и сразу пошли в станционный буфет отогреться горячим чаем. У Васька были с собой пироги со щукой, заботливо сунутые сестрой за пазуху тулупа. Он выложил их на стол, развернув из рогожки, не пожадничал. Пироги от тепла Васькиного тела были ещё чуть тёплые, духовитые.
После чая Васёк, отвесив поклон и пожелав доброй дороги путникам, отбыл на ночлег к племяннику, что проживал недалеко от станции. Обратно ехать он опасался из-за темноты и волков. Прошлый год вот так Петрович поехал со станции и был застигнут потёмками. Потом, уже утром, при розысках обнаружили зарезанного волками Петровича и обглоданную прямо в оглоблях лошадь. Оставил он четверых пацанов мал мала меньше да вдовицу молодую. На селе с тех пор её стали прозывать Петровной. Хорошо, что у той были родители да братья неженатые, помогали поднимать сирот.
Ефим с Манькой пристроились в зале, вернее, большой комнате ожидания, поближе к тёплой изразцовой печке-голландке. Ефим позаботился раньше купить билеты в сидячий вагон, самый дешевый, они обошлись ему в 6 рублей, по 3 рубля каждый. Деньги эти он заработал, нанимаясь в селе на разные работы. Оставалось у него ещё 5 рублей на первое время, чего вполне должно было хватить, чтобы снять на месяц какую-нибудь комнатёнку и худо-бедно пропитаться.
«А там, - думал Ефим, - и работу какую-нибудь найду. Товарищи по партии помогут. И дуру эту куда-нибудь пристроят, да хоть прачкой в бани».
Он, слегка поморщившись, посмотрел на раскрасневшуюся счастливую Маньку.
Манька пребывала в своеобразной эйфории. Мало того, что с ней был её любимый Ефимушка, так она ещё и ехала жить в сам Санкт-Петербург, столицу! Её воображение рисовало ей картины, одну счастливее другой: вот она едет в барском платье на извозчике, вот они с Ефимом и детишками обедают за большим столом в большой светлой комнате, а на столе яств разных...
Манькины мечтания прервал тягучий гудок паровоза и оживлённое движение пассажиров и провожающих.
(Продолжение следует)