Анек
тут очень интересно звучат телефоны, когда кто-то бросает трубку: не торопливыми гудками, а шуршащей тишиной с вкраплениями совершенно непонятных звуков. Я спустилась на пол, всё ещё держа у уха копошащуюся суетой трубку. Некуда. Некуда ни звонить, ни спешить. Сжимает внутри и, кажется, невозможно вздохнуть. Я не люблю плакать - это сочитание жалости к себе и бездарного времяпреровождения.
На белом круглом циферблате, на стене, плавно движутся стрелки, - непостижимая суета за неподвижной спёртостью в груди. Я не знаю, как не думать. Я не знаю, куда бежать, что б не было тебя. Я сижу и смотрю в экран, заполненный непонятными кодами, мастерю какие-то нелепости дабы не излучать бестолковую бесполезность каждой клеточкой тела. Маленькие детальки бывшего "мы" отдают колокольным бронзовым басом и разбивают меня -
бом-бом-бом....
занавешенные окна, прохлада и пустота. Я не хочу никуда идти. Я хочу спать... Мне нравится, что в этой эйфорие сна я могу перекрыть свои чувства как дыхательную трубку у тяжелобольного и не думать. Сон создаёт ощущение тёплой воды вокруг тела после 5 часов вдоль знойной пыли скоростного шоссе. Я не хочу просыпаться. Я не могу просыпаться... Будни - шипящий телефон, стрелки, экран и сдавленность - изнемождают, иссушают. Пустота, та самая, бестолковая, монолитно-бронзовая - бьёт меня, заламывая звуки как руки. слабая...
бесконечность времени кажется жалким самовнушением. Обещания того, что "всё ещё будет" - жестоким обманом. Манят лезвие и ванна с теплом...
Мама веско сказала, что она предупреждала. Как веско звучит - пред-у-преж-да-ла... Она о многом "пред-у-преж-да-ла", и о том, что гейство - это психическое недомогание, и что этот мой "запой лесбиянства" ничем хорошим не кончится. Если б папа догадался позвонить за последний год с лишним, он бы, уверена, тоже "пред-у-пре-дил" бы. Мама вчера сказала: "Вот видишь, теперь, получается, у тебя никого нет... Только... (замялась, оборвалась на полуслове). Я хотела сказать "родители", но и родителей у тебя тоже нет. Это был твой выбор..."
а я так защищала нас перед ней - даже дико, почти страшно оглядываться: все эти "она меня любит" и "мы никогда..."
У нас разные религии. Твоя - деньги, моя - ты... Из нас двоих, тебе есть чему приклоняться.
Мои вещи до сих пор лежат у тебя дома. Мне физически не хватает только стола, - коричневого, деревянного, с тёмной полированной поверхностью и тремя ящиками справа. Я помню этот стол с моих 2ух лет, когда мама сидела за ним до ночи, с воспалёнными от бессоности и усталости впавшими глазами. Потом помню себя, выводящей сначала - буквы в прописи, и, впоследствии - рассчитывая интегралы третьей степени. И позже, когда уходила из дома - "и стол свой забирай нафиг!"...
нет, это ложь... стол - это отнюдь не всё. Да и всё, чего мне не хватает, это тоже не всё...
Шуршание в трубке... часы... сон... бом-бом-бом...
ЗОЯ К.
Они все-таки пришли обе. Искушенность и Опытность. "С днем рождения!" - сказала Искушенность. "Хэппи бездей тебе, зоишна..." - сказала Опытность. Они прошли в комнату. Сели за стол. Выпили вина. Опытность цокнула языком. Искушенность поморщилась. "А где же гости?" - спросила Опытность. "Ну их, гостей, - сказала Искушенность - опротивели стада людей. Вот, что я хочу подарить тебе, деточка..." Искушенность вынула из узкой соломенной сумки зеленый шелковый шарф и через стол бросила мне на колени. Во всем жесте просквозила лениво спрятанная интимность. Шарф пах ее духами.
Опытность рассмеялась, схватила зеленый шарф, махом завязала мне глаза. "Мы будем играть в жмурки. Что поймаешь, то - твое. Вот мой тебе подарок". Я вздрогнула, представляя.
Они будто плавали по комнате. Изредка пересмеиваясь. Тихий мельхиоровый голос Искушенности звал меня по имени. Откуда-то ниоткуда. Опытность шептала что-то в самое ухо, я резко оборачивалась, но в пальцах оставался воздушный отпечаток ее подола. Потом, все также вальсируя вокруг меня, они начали разговор.
- У нее так мало книг... - сказала Искушенность.
- Кто знает, что из всего этого получится? - отозвалась Опытность.
- Да-да. Мало книг и много листов. Она воображает себя писателем. Как это тривиально.
- Ко всему прочему, писателем. Ты знаешь, кем только она себя не воображает.
- А стоит ли овчинка выделки? Она напускает в ванную белой пены и хочет казаться жемчужиной, но ныряльщики не обращают внимания на фальшивый жемчуг.
- Тогда она представит себе ныряльщиков, а после попадет на шею к выдуманной красотке.
- И что тогда ее жизнь? Греза.
- Но ты куришь гашиш, чтобы грезить. И держишь в перчатке кнут разжигать уставшие чувства.
- Я всегда чувствую сладкий запах марихуаны, и от ударов плетки на теле остаются отметины. Моя жизнь - реальна. А то, чем живет она наворовано из прочитанных в детстве книг о пиратах.
Их голоса звучали усыпляюще-успокаивающе. Я подумала, что хочу непременно поймать обеих. Постаревшую Искушенность в дымчато-сером платье, в шелестящих кольцах. Опытность с шальным взглядом и сильными спортивными ногами.
- Ты превращаешь жизнь в пасьянс, стараешься каждый раз разложить его по-новому. Она же никогда не заставит себя взяться за карты. Даже в поезде, - Опытность задела рукой абажур. Что-то пискнуло, и темнота стали извне.
- Но что тогда тренирует ее ум, кроме собственных фантазий и фимиама, курящегося из губ подруг?
- Ничего. Ровным счетом ничего. По крайней мере, не чужие мысли и слова.
- О! Ты ошибаешься, Опытность, - Искушенность зевнула - Если не чужие мысли, то чужие чувства - точно. Хочешь, поспорим, и я докажу тебе это.
- Давай спорить. А ставкой...
- Хорошо. Он тебе всегда нравился.
Я почувствовала, как Искушенность подошла ко мне со спины и развязала зеленый узел. Ее руки едва коснулись моего затылка. Этого было достаточно. Комната стала расти, на глазах превращаясь в душную, черную с позолотой залу. Вспотевшие воском канделябры поддерживали свечи с упругими животами. Медные курильницы в углах воровали воздух. Рыжеобнаженная Искушенность полулежала на канапе и курила длинную тонкую трубку. Она поманила меня пальцем. Я шагнула к ней. Как в кино.
Клацнул замок. Моя комната и стол с нетронутым тортом смотрели на дверь. На лестничной площадке уже никого не было. Лифт падал вниз. Я высунулась в окно и увидела обеих. Они шли, придерживая друг друга под руку. Опытность помахивала зеленым шарфом. Смешные старушки.
ТАК
Ты не пишешь и не появляешься.А я по тебе тоскую. Но так мало времени..Так много дел и забот.И фреска на стене,что я позавчера начала.Она напоминает о тебе,о моей боли.
И собака выла вчера под окном мы все прекрасно знаем,что случается потом
а она закончит дело под чужое окно развенчивая сказку со счастливым концом.
Сотни эпитетов вертятся на губах ,это все ты:
Шелк волос твоих...
Пушок губ твоих...
Бесстыдство рук твоих...
Карандашность пальцев твоих...
Стебелек шеи твоей...
Морские раковинки ушей твоих...
Задорность цыганочность серьги твоей...
Легкость шагов твоих...
Вера глаз твоих...
Нежность грудей твоих...О,груди твои...Я видела их раз...Ты спросила не смущаешь ли ты меня...Ты сводила меня с ума,но не смущала,нет! Твои движения были нарочито медленны,чтобы я видела все...Я старалась не смотреть и всеже видела ВСЕ.Я сжимала губы,чтобы они не тянулись к нежности плодов твоих.Я видела каждую мелочь.И голубизну нежного хвостика хлопка ласкающего тебя там,где должна была быть я. И по-детски надеваемые колготки.И шорты задорного забияки. И мои рисунки на окне.Переверни сиреневый,он должен лежать.Так же как ты лежишь в мечтах моих.Как ласкают волосы мои плечи,как касаются губы моих,как вырываются несказанные слова.О,как я была глупа и почему не сказала всего того,что необходимо было тебе сказать.О том,как я шла на встречу,о том,как люди торопились по своим делам,обтекая меня,словно море,о том,как засохли цветы - дурное предзнаменование.Мы не верим в предзнаменования?Правда? Только в добрые знаки! Мы верим,потому что не может быть плохо.Плохо уже было .
Любовь моя. Твоя Т.А.К.
МИУ-МИУ
пушистые словечки щекотали ушко, радовали и побуждали к глупым улыбкам и непонятниым смешкам целый день.
В жизни же шел дождь, я еле-еле высовывала нос из-под вороха бумаг, а когда высовывала, раздавался звук клаксона, так я и жила в запутанной схеме такси-звонок-час разговора и записей - Вы чай или кофе-такси-звонок-отчет по сети – до сих пор не пришли деньги-где медиа план, мать вашу!!!!!!!
Переодеться-накраситься-сверкающая улыбка-очень рада опять с вами встретиться-это лучшее мероприятие – очень люблю вашу передачу-не задавайте артистам запутанных вопросов – это уже вторая бутылка вискаря и двадцатый косяк - …..
Большой концерт – это когда для всех отлаженно, вычищенно и натерто до блеска, а для тебя – пыльные задники декораций, невменяемые артисты, их наглые директора, все теряющие рабочие сцены. Ты не создаешь, а борешься с теми, кто должен тебе помогать.
Следующая станция – другой город – все тоже, но не свое, постоянная усталость, страх перед самолетами – но нет времени на поезда
А вокруг - беспрестанное вранье всех и всем-держи ухо востро и рот на замке - не покажи, что видишь обман, а обмани сама. В награду- тяжелый свинцовый сон, со снами или без, писать - не могу, потому что забыла как это - чувствовать, только хорошо помню, вызубрила, как это- быть на чеку всегда, выглядеть расслабленно, - а в голове - огромная ЭВМ с зачатками психологии.
ты- в другом, в другой мне, но сейчас другая я , любимая - в летаргическом сне, все видит и слышит, а говорить - нельзя, кругом трубки и капельницы, искусственное питание чтобы не остановилось сердце и не умер мозг - твои слова
НОСТАЛЬГИЯ
Раз, два, три, четыре, пять, я иду тебя искать…(до)
Пять, четыре, три, два, один, ты себе есть господин…(после)
Как там говорилось в книге «Бороться и искать, найти и не сдаваться»? Хороший девиз из детства. Девизом зарядили пламенные пионерские сердца, и хотя пионерии давным-давно нет, слова продолжают стучать в поисках счастья, гипертрофируясь из детской бескорыстности во взрослый цинизм.
Раз, два, три, четыре, пять…В кармане до зарплаты гуляет ветер, вечером в кабаке гуляют друзья, а я гуляю дома у плиты и отвечаю на вопрос «как из ничего сделать все?». Однажды по радио слышала программу, в которой ведущий интересовался, как на 20 рублей в день остаться сытым и довольным. Много советов и все мимо. Что если эти 20 рублей вообще на все про все? Если так подсчитать, то десятка только на метро вылетит: «дом – работа - дом». Вот и остается пятачок на хлеб и ровно столько же на полчашки молока. Выход один – искать левый заработок.
Пять, четыре, три, два, один, ты себе есть господин…На работе молодой мальчик сетовал на жизнь:
- Когда был маленький, все время думал «Вот вырасту и стану сам себе хозяин. После работы иду куда хочу, делаю что хочу, спать могу ложиться хоть утром и вообще, красота. Вырос. Что получилось? На работе кручусь. После работы думаю о недоделанном в течении дня. Три раза в неделю институт по вечерам, два раза английский. «Хочешь быть кем-то, надо учиться», - до этой мысли доходишь сам, и, осознав ее, еще больше вертишься в колесе. Домой приходишь после одиннадцати и о «взрослом фильме», о котором мечтал еще несколько лет назад или бессонной ночи не может быть и речи. Одно желание – спать. И зачем я вырос?»
Раз, два, три, четыре, пять…Циники сами не подозревают, что циники. Еще два года тому назад было очень даже престижно в компании друзей сказать на реплику «ну ты и циник!» свое гордое «да!». При чем все «циники» того периода могли бескорыстно приехать в любое время суток и вытащить тебя из депрессии, оставить на столе последнюю десятку рублей или сотню баксов, все зависело от состояния «циника», и не спрашивать «а когда ты мне вернешь?». Тогдашние «циники» могли каждую субботу и воскресение собираться под легкое красное и не очень легкую белую, петь на гитаре, и решать, как помочь человечеству, а если не всему ему, то, как минимум, одному индивиду из. «Циники» моего прошлого мечтали о романтике и слагали стихи не думая, кому бы их продать подороже. Я ищу тогдашних «циников».
Пять, четыре, три, два, один, ты себе есть господин…Мои любимые друзья все дальше и дальше, собрать всех вместе надо найти очень веский повод. Каждый из моих друзей гений. Когда-то давно, когда «циники» были желторотыми и мечтали перевернуть мир, они еще не знали что гении и не гнулись под тяжестью сознания себя. Это было когда-то.
- Алло, привет.
- Привет, давно не слышались.
- Я тут давеча такую классную штуку сделал, зайди на сайт, глянь ка.
……
- Ну как тебе?
- Знаешь, я ведь профан, но не слишком ли мрачно? Техника не твоя, хотя идея хороша. Экспериментируешь?
- Угу. Делаю нечто гениальное. Правда, не все понимают…(обиделся)
- Да я профан, ты же знаешь. У меня все на уровне нравится, не нравится. Ты то вообще как? Может, соберемся на выходных?
- Не, не могу. У меня тут проекты горят. Надо двигаться, надо успеть, надо…
- А ты видел (называю фамилию)?
- Да нет. У него там что-то в делах. Все стихи побоку, слоганы пишет.
- А как там…?
- Да она совсем изменилась. Взлетела в элиту и теперь до нас разве что по телефон снисходит.
- А…..?
- …….
«Циники» стали циниками: встречи по поводу, помощь по взаимности, горе свое на плечи свои и никому не слова, горе чужого переведем на себя и вместо поддержки, пусть даже и словом, анализ, разборки и выволочка, типа, дурак, ты батенька, дурак!
Раз, два, три, четыре, пять…Мне всучили книжку по психоанализу. Все мы психи, все мы человеки. Мои бзики столь явно наблюдаемые отражаются в окружающих. Каждый хочет быть услышан, каждый хочет быть оценен, каждый хочет быть. Нас все больше и больше кидает друг от друга. Нас все чаще и чаще можно застать мимо проходящими. Я ищу нас прошедших. Это наверно адаптация к изменениям. Это, наверное, прощание с молодостью. Это, наверное, «Да здравствую я, зрелая, деловая, карьерная! И если кто-то считает, что у меня что-то не так, прокушу, раскушу, скушаю, а все равно заставлю поверить, что все ок!» Дурацкий стереотип американского счастья на русском квасе. …Я иду искать вас, мое прошлое, настоящее и будущее. Я буду доставать вас из вашего гениального «я». Я буду окунать вас в юность и приносить пиво в дом, что бы пить до утра и спорить, кто более истории ценен. Мне бы заработать миллион баксов, что бы снять половину проблем и дать вам быть самими собой, а потом, когда «циники» станут «циниками» устроить выставку. Пусть заходят все. Пусть видят, как мы ошибались, как мы искали, как мы любили. Пусть знают, что кроме пост тридцатилетнего желания покоя, мира и тишины, можно еще испытывать и желания протертых джинс, кричащих песен и ломанных стихов. Нет, мы не вернемся в прошлое и не станем, похожи на себя прошлых. Мы просто сохраним его где-то в глубине своего сердца и будем как прежде, все вместе, бороться и искать, находить и не сдаваться.
DOLOREZ GAZE
теперь мы с тобой смеемся когда вспоминаем это
тогда, в тот почти уже зимний ноябрьский день было так холодно, что пальцы немели и мы шли не держась за руки, а прятали ладони в рукавах и молчали. Ты выглядела слегка растеряной и смущенной, а я старалась не копать и не расспрашивала ни о чем.
Кофетун на Пушкинской, зайдем? да, это было как спасение от этого хрустально-ледяного воздуха и колючих снежинок, кусающихся и злых..
Я смотрю как ты медленно маленькими глотками пьешь черный кофе, щеки твом розовеют от тепла, во взгляде что-то тает и наконец ты со мной заговвариваешь
- Оствайся у меня сегодня, куда нибудь сходим, может в кино?
- Не могу я не сказала родителям
-ясно, я могла бы и не спрашивать
-зачем ты так
-извини я просто замерзла, - ты улыбаешься не глядя на меня и вдруг прямо в глаза испунанно и немного грубо-Скажи ты ведь никогда меня не оставишь, даже если у тебя будет муж и все что должно быть, мы же будем будем друзьями как всегда, как с самого детства?? - ты говоршь это с таким неподдельным отчаянием, что мне становится тревожно и я тихо говорю
я же люблю тебя
и вдруг ты взрываешься и почти кричишь
нет нет не говори, ты не знаешь что поисходит, ты не знаешь что я...таккая, что я люблю тебя не так..я не могу быть с тобой как чужая..я люблю тебя, понимаешь понимаешь?? ты понимаешь кто я?
Взгляды соседей устремляются на нас. Ты больше не смеешь посмотреть на меня, сосредоточенно глядя на кофейную гущу, будто стараясь узнать свое будущее...наше будущее.
Я чувствую, как долго в тебе жили эти слова, как они рвались наружу, мучая тебя, как сладостная боль родов, и вот наконец они разрушили стены недоскказанности наших отношений.
- ты шутишь? - я чувствую что слова звучат глупо -то есть ты лесбиянка? - я понимаю что говорю неправильно и уже лечу под гору как снежный ком
Ты больше не отвечаешь, смотришь в окно и я вижу твои слезы
Я беру твою холодную ладонь и машинально глажу, не находя слов. Вдруг взгляд твой снова становится чужим, ты берешь еще кофе и улыбаешься зло и беспомощно:
-что, теперь боишься меня?
-нет не боюсь
-аа
молчим.
Я провожу тебя до дома, хорошо? Может после этих слов ты не захочешь больше меня видеть, так что позволь мне хотя бы не расставаться так быстро сейчас
Я киваю и мы идем по зимней улице вместе, я грую ладнонь в кармане твоей куртки и ощущаю как ты дрожишь не от холода
У подъезда я боялась что ты меня поцелуешь, я старалась стоять как можно дальше от твоего родного лица, но ты просто сказала пока и измученно улыбнулась, и я знала что с тобой будет когда ты вернешься домой. Мы расстались.Была пятница.
Я приехала в понедельник в 8 утра. Ты открыла мне дверь в пижаме, лохматая, с мятыми щеками и полуоткрытыми сонными глазами. Улыбнулась. Взяла мое пальто. Обняла как всегда.
-прости, я еще сплю
-хорошо
-хочешь чай?
-угу - я поежилась
ты выпустила меня из сомкнутых рук и отправилась на кухню.
я прошла в знакомую, темную комнату, подошла к шкафу, нашла ее байковую рубашку, скинула с себя свитер и заледеневшие джинсы, ощутила плечами теплое бархотное прикосновение ее одежды и шмыгнула под одеяло. Постель была согрета ее сном и мурашки побежали по спине от нахлынувшего чувства дома и уюта.
Она принесла горячий чай и ничуть не удивилась тому, что я лежу в ее постели
-замерзла? - усмехнулась она и потрепала мои волосы
Сделала горячий глоток
-Обожжешься - она взяла у меня чашку -пусть остынет
Ты залезла под одеяло и обняла меня, уткнулась в шею и прошептала
- боже, какие же у тебя холодные ноги
*************************************
Прошло два с половиной года. Я люблю тебя. И спасибо что ты озвучила то, что так долго витало между нами. Я не смогу быть так счастлива ни с кем кроме тебя.
Пусть называют это детством, сентиментальностью.
Но мы с тобой знаем, что это.
Что не имеет своего названия.
Будь со мной, неожиданное мое счастье
Нико
Желтые паруса кленовых листьев тают в ночном тумане. Садовое трепещет цветными огнями, неоновыми стайками фонарей, витринами магазинов, уютом квартир.
Дождь. Мелкий, секущий лицо до боли, до крови, до спазмов в замерзших пальцах. Лицо вверх и вот стёкла очков покрыты тонкой водяной пылью, проезжающие машины окатывают потоками грязной воды, редкие прохожие кутаются в плащи и, подняв над головами зонты, стремятся быстрее попасть домой.
Бегу, спотыкаюсь, падаю в ворох мокрых листьев, путаюсь в полах осеннего пальто, плачу…слёзы смешиваются на лице с дождем, становятся пресными и текут тонкими струями вниз…мокрый шелковый шарфик противно холодит шею, перчатка только одна – вторую где-то выронила…мысль: «Жалко перчатки, семьдесят долларов все-таки…», да черт с ней, с перчаткой!…сигареты в сумочке, дрожащей рукой открываю её, зажигалка норовит выпасть, ключи тяжело звенят глубоко на дне, сумка срывается с плеча и падает в лужу…
Тихие переулки близ Арбата…. Обычно многолюдный, он сейчас почти пуст, дождь выжил всех: разогнал бардов, уличных торговцев, праздношатающихся иностранцев, неформалов с нечесаными волосами, бабушек с пуховыми платками…в переулке темно, каблуки тревожно ухают по мостовой, эхо летит от стены к стене, отражается многократно и возвращается болью в барабанных перепонках… Ступеньки вниз, одна, другая, третья…ух, чуть не поскользнулась!…вот сейчас только шею сломать не хватало…
Милый, до боли родной кабачок, знакомый пожилой официант, тихий блюз из колонок, крахмальные скатерти на дубовых столах…
Чашка горячего кофе, натурального, хорошо сваренного, ложечка сахара и две коньяка. Глоток – живой огонь струится внутри, растворяет обиду, согревает обледеневшее сердце…
А помнишь, вот здесь мы, бывало, сиживали допоздна с чашкой горячего глинтвейна – я, и ты, с пузатой коньячной рюмкой. Играл мой любимый саундтрек из «От заката до рассвета», твоя любимая Лиза Стенсфилд, всё тот же вымуштрованный официант неслышно появлялся за спиной и незаметно менял пепельницы. «Кинг Эдвардс» дымился, и смешливая барменша хвалила приятный сигарный запах.
Помнишь, твоя рука на моих тонких пальцах, мои ногти цвета мокко, ты разглядывала дизайн и удивлялась тонкой работе маникюрши, нежно - тыльной стороной ладони по гладкой моей щеке, трепетно -губами в уголок моих губ, взъерошенные волосы и возбужденно блестящие глаза…. Отражение свечи, которую нам зажигали в старом бронзовом подсвечнике на столе, лезущий пух теплого шарфа, мои серебряные кольца, твоя «Зиппо» с вечно кончающимся бензином…. Ровно в двенадцать мы платили по счету и выходили в безветрие ночи, держась за руки, как школьники. Еще два часа бесцельного шатания по Арбату, с непременными остановками возле уличных музыкантов, купленные бисерные фенечки – на память, вот и пригодились, вспоминаю….
- Дайте, пожалуйста, телефон, - громко официанту.
Сто семьдесят-двадцать-тридцать шесть, как молитву богу звенящих проводов, и голос твоей нынешней:
- Алло!
- Катю будьте любезны, - деловито-нахально.
- Минуточку, - вежливо мне. – Катюша, к телефону! – громко в другую комнату.
- Внимательно, - привычное слово твоё.
- Можешь приехать? У меня проблемы, большие. Помощь нужна, - вру беззастенчиво.
- Что случилось? Что-то серьёзное? – встревоженное.
- Угум, - мычу неопределенно.
- По телефону можешь сказать? Ты где сейчас? Одна? – бесконечный поток вопросов.
- Я в кафе на Арбате, помнишь? – с ехидцей. – Приедешь?
- Через час.
- А раньше?
- Хорошо, полчаса. Жди.
Гудки отбоя.
Сорок две минуты и ты, мокрая, с налипшим желтым листом на ботинке, влетаешь в подвальчик. Бросаешь куртку на стул, тяжело плюхаешься рядом.
- Что случилось, заяц? – ты всё ещё зовешь меня так.
- Мне просто надо было тебя увидеть, вот и все. Мне плохо без тебя, плохо, понимаешь? Я не могу без тебя, без твоих дурацких привычек, без запаха твоего парфюма, без твоих тапочек в коридоре. Возвращайся, а? Возвращайся, пожалуйста, - безумная скороговорка переходит в сдавленные всхлипы, невесть откуда взявшиеся слезы застилают пылающие глаза, губы предательски дрожат.
- У тебя температура, - влажная прохладная рука у меня на лбу, - ты простыла? Ну не плачь, не надо. Ты же знаешь, что я не люблю сырости, - попытка развеселить.
Хватаю твою руку, прижимаю к щеке, слёзы уже не остановить, не удержать комом в горле. Утыкаюсь губами в запястье – тонкий запах «XS».
- Ты её любишь? Ты любишь её? Она лучше? Она готовит завтраки тебе по утрам, гладит твои бесконечные рубашки, хорошо трахается? Ну что она тебе? Она лучше, да? Отвечай, отвечай же! – невнятно, сбивчиво. Сердце рвется на тысячу маленьких клочков, жалкое бумажное изделие…
Молчишь, опускаешь глаза. Ты в растерянности, ты не ожидала от меня истерики. При тебе я всегда была сильной. Тактичный официант не подходит менять пепельницу. Мы единственные посетители, барменша вышла в подсобку, никто не наблюдает за нами.
Шепчу, бормочу, тыкаюсь носом в тебя, словно трёхдневный щенок в теплое брюхо матери…. Похоже, у меня действительно жар. Знобит. А может быть это от слёз? Ты начинаешь раздражаться. Пытаешься меня успокоить, но безуспешно. Вдруг:
- Да, я люблю её, люблю! Понимаешь? Всё кончено, давно кончено! Ну, как ты не можешь понять? Я не вернусь, никогда, слышишь? Я не хочу видеть твоих истерик! Не хо-чу! Не звони мне! Воспользовалась моим к себе хорошим отношением? А я-то думала, у тебя действительно что-то случилось! Какого чёрта я сюда приехала? Дура! Я не люблю тебя, не люблю, не люб-лю! Запомни! НЕ-ЛЮБ-ЛЮ!
Хватаешь куртку, выскакиваешь в промозглость осени. Я дрожащими руками вытаскиваю деньги, бросаю на стол, бегу следом.
- Катя! Катюшонок! – голос мечется в арках и подъездах. – Катерина! Кать, ты где?
Тебя нигде нет, ты растаяла в мелкой осенней мороси темного переулка…в ушах звоном, колоколом, набатом твоё НЕ-ЛЮБ-ЛЮ…рушит сознание, давит тисками грудь…мне не хватает воздуха, рву пуговицы, швыряю шарфик под ноги…
И в голове тяжелое: «Конец, конец, конец, конец…».
Тебя у меня больше нет…
Z
Это совсем новое лето. Новое и необычное для меня. Я переехала на новую квартиру. Жизнь моя, наконец, начала утрясаться. И… я осталась совсем одна. Немногочисленные друзья как-то потихоньку отдалились, а новых знакомств заводить не хотелось. Родители остались на другом конце города. Раньше я очень боялась остаться вот так, в одиночестве. После окончательного разрыва с Ней, моей самой-самой, я решила заниматься исключительно собой. И сейчас для меня это самое лучшее.
* * *
Надеюсь, Ей не было так же больно, как и мне. Но это должно было случиться рано или поздно. Мы слишком разные. Дело даже не в возрасте и материальном статусе, а во взглядах на жизнь. Я всегда знала: ее карьера превыше всего, и когда ей предложили должность директора в испанском филиале нашей фирмы, я даже и не думала просить остаться. Я гордилась, хоть и знала, что это начало конца. Ее слова, что “такая возможность дается раз в жизни”, “обещаю приезжать часто-часто” уже не могли остановить процесс прощания навсегда. И два месяца ее обитания между Россией и Испанией были мучением для нас обеих. Я ушла из дома и эти месяцы жила у нее, помогала собирать необходимые вещи, распродать все остальное. Своего замечательного рыжего кота она оставляла мне – “пусть он будет живым напоминанием обо мне”.
Моя жизнь разваливалась. Наше любовное гнездышко было в процессе продажи (я ночевала там, пока искала новое жилье), фотоальбомы, подарки, любимые побрякушки уложены в коробки и отправлены в Мадрид. В офисе появилась новая начальница. Дни шли, как в тумане. В душе мне было до слез обидно, что она предпочла карьеру личной жизни и мне. Она ведь была счастлива со мной, по крайней мере, говорила, что это так. Сейчас все уже неважно. Чемоданы собраны, водитель ждет у подъезда. Не удержать слез. И моя Любимая девочка уезжает от меня навсегда. Сердце остановилось - ему не для кого больше биться.
Да, она звонила очень часто, каждый день. Я плакала, прикрывая трубку, говорила, что все в порядке. Она рассказывала, как учит испанский, как там интересно, говорила, как любит и скучает. Ее и-мейлы я перечитывала снова и снова, она посылала новые фотографии. Бог мой, какая она красивая! Загар так идет ей. До боли в пальцах хочется прикоснуться к ее коже, обнять и не отпускать. Она стала наваждением. Ночами я ворочалась в постели, закрывала глаза и видела ее лицо, глаза, губы, вспоминала ее запах, ее вкус. Дрожь охватывала тело, я мяла простыни и стонала. Бессонница стала моей ночной подругой. Ей я рассказывала о боли и печали, поселившихся в моей груди и истощавших душу, обо всех бредовых идеях, рождавшихся в больном уставшем мозгу, типа: бросить все и уехать к моей самой-самой.
Приехала она только один раз… на двое суток. Все дни провела в офисе, вечером ездила на деловые встречи. А я лезла на стенку от желания быть с ней. Она возвращалась домой далеко за полночь, но ее усталость не могла меня остановить. Она принадлежала мне снова и снова. Я выплеснула на нее всю нежность, все желание, которые накопились за нашу разлуку, за бессонные ночи. Но что-то было уже не так. Я чувствовала это. Она уже не здесь, не со мной. Снова слезы… прощальный поцелуй…аэропорт… удаляющаяся фигура… я умерла еще раз.
Звонки стали реже. Нам уже не о чем было говорить. Я просто слушала ее дыхание и молчала, пытаясь слиться с ним. Иногда она забывалась и начинала говорить по-испански. Тема о моем приезде к ней не поднималась ни разу, а я так ждала ее приглашения. Снова ко мне она, похоже, тоже не собиралась. А однажды, позвонив ей домой (хотела рассказать про новую квартирку), я услышала незнакомую речь испанской девушки, но меня поняли и передали трубку. Она нетрезвым голосом объяснила, что это ее секретарь помогает составлять очередной отчет. Девочка моя, какие к черту отчеты в два часа ночи?! Я прекрасно знаю, сколько времени в Мадриде – я живу по твоему времени... Я люблю тебя. Я прощаю тебя. Я ненавижу тебя. Я смогу быть без тебя…
Больше я не звонила ей. Мой новый телефон она так и не узнала. И это к лучшему.
* * *
На душе пусто, как в старом египетском сосуде. Хотелось бы наполнить его приятным содержимым. Сижу на подоконнике, окно открыто, дует легкий ветерок. У меня новый дом. Только мой, без прошлого и воспоминаний. Кругом валяются еще не разобранные вещи. Мой-Ее любимый кот получил алиментного котенка, которого нужно пристроить исключительно в хорошие руки. Маленький палевый комочек шевелится у меня на ладонях и смешно фырчит. Работа не напрягает. Погода радует солнышком и теплом. И я, наконец, научусь готовить!
А жизнь-то налаживается!
ПЕРЕВЕРТЫШ
- Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Чеховская.Я устала. Это должно звучать по прискорбнее, чем в знаменитой сказке про Алису. Она то устала от лени, а я от отсутствия таковой. Пусть теперь кто-то попробует согнать меня от успешно завоеванного места в вагоне метро. Так приятно сесть с пониманием того, что целых двадцать пять минут можно отвоевать у прошедшего дня состояния покоя: от станции к станции провожая блуждающую вереницу мыслей не думать о "хлебе
насущем"; видеть сны наяву и рассыпавшись в пространстве внутреннего времени принадлежать лишь самой себе.
- Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Менделеевская.
Менделеевская. Ская. Мендель. Шмендель. Мендельсон. Сон. Долгий сон. Вот кто-то сел рядом. Хорошо, что можно не открывать глаза. А на улице мороз. Попутчица,
судя по шубе и легкому дыханию, пахнет московским морозом. Знаете, есть такая разновидность в моей классификации данного явления природы. Эдакая смесь
запахов холодного воздуха, фасадов промерзших домов и усталости проспектов.
Как там было в сказке "Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?" Моей попутчице уже точно тепло. Она сняла с себя шапку и расстегнула ворот. Интересно, какой фасон ее шубы? Богатые на своих машинах катаются, а она вот в метро. Наверно что-то среднее,но со вкусом. А как от нее пахнет летом! Удивительное дело парфюм - пара капель и попадаешь в другой мир. "Моя девушка" из лета, Дживанши, знойного юга Франции и капель спелого, только что выжатого винограда. Как там было у Алисы в стране Чудес: "Какое странное место. Ну, очень, странное место!"
- Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Дмитровская.
Я когда-то жила на этой станции. Пять минут и в метро. Дивное было время. А девушка еще рядом. Интересно, как долго можно ехать вот так, не раскрывая глаз, и представлять себе ее?
Ах, девушка, у Вас наверно длинные волосы и аристократичный овал милого лица, тонкие руки и голубая венка, бьющаяся в такт несущимся вагонам, на тонком запястье. Вот ведь Судьба у нас с Вами - ехать рядом, молчать, делать вид (это про меня), что спим или читаем книгу (это про Вас, судя по шуршанию листов). А Вы эстетка, как я "послушу". Это такое слово от послушать. Просто Бумага книги у Вас настолько тонка и дорога, что даже мой слух уловил это. Ни газета, ни просто детектив так не будет шелестеть. Интересно, что Вы читаете? Наверно историю
Древнего мира (*вот в голову взбрело!), или томик Цветаевой, какое нибудь редкое издание. А может по английски чем балуетесь? И где же мой "ду ю спик инглиш"? Где-то на задворках детства или в кулуарах юности. До зрелости не удалось донести не расплескав. Только "ду ю ду" и осталось. Впрочем, мне уже все
равно, лишь бы не разорвать иллюзию единения с Вами. У Вас наверно светлые волосы. Опыт…Ах, мой опыт подсказывает, что только девушки со светлыми волосами
предпочитают "парфюм лета".
- Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Владыкино.
Вот и моя станция следующая. И все же нам по пути или мне опять не повезло? Хотя нет , разрушить все одним только взглядом..Бррр, самое простое. Вот так вот
взять, открыть глаза, увидеть тетку лет сорока с обрюзгшей мордой и попасть в реали. Нет, не хочу. Сейчас как капризный ребенок буду орать "Хочу лета и
Вас с ароматом молодого вина на губах". Пусть все оглядываются, думают, что из Кащенко. Я просто хочу, чтобы Вы были Вы. До станции еще минута, а Вы встаете.
Значит нам и дальше по пути. Сейчас выйдем, посмотрим друг на друга безразлично и мимолетно, чтобы потом разойтись на всегда. На всегда. Дом. Ужин. Душ. Сон.
Навсегда.
- Владыкино. Осторожно, двери закрываются. Следующая станция ...
Я, пожалуй, проеду еще одну остановку. Когда я вернусь, то Вы будите далеко и сказачно желанны. Я искусаю себе локти в кровь. Назову себя идиоткой. Прокричу в наступающую ночь, что счастье есть…оно не может не есть. И перепугав бродячих собак, вдохну аромат московских морозов, поглотивший Вас до меня. Я улыбнусь. Сказка то продолжается, и, может, однажды:
- Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Чеховская.
© 1999-2000 г.г.