Глубокой ночью, отложив книгу Мураками, Ольга подошла к окну. Вдруг нестерпимо захотелось убедиться в том, что фантазии знаменитого японца не изменили мир и в небе по-прежнему плавает одна луна. Одна, как обычно, в полном и вечном одиночестве. Равнодушная к земным страданиям и радостям, погружённая в свою тайну, недоступную человеку, вообразившему себя венцом природы.
Луны в тёмных бездонных провалах неба Ольга не обнаружила. Ночная странница пряталась за плотной стеной туч. Но мир был однолунный – это Ольга понимала, даже не видя луны. По-прежнему тускло мерцал фонарь, выхватывая из темноты жёлтые листья берёзы. По-прежнему у берёзы лежали бродячие собаки, в своей бездомности облюбовав себе место на краешке человеческого сострадания. Привычными были очертания соседних домов. Привычными были силуэты заночевавших у подъезда автомобилей.
Ольга вдруг поймала себя на мысли, что, оказывается, испытала какое-то смутное разочарование. Видимо, ей в глубине души на самом деле хотелось увидеть, что одинокая луна обрела себе подругу. Остро ощущая одиночество старого уличного фонаря под окном, Ольга, любившая играть словами, тихонько, на разные лады, словно пробуя звуки на вкус, повторила: «Одиночество, одиночество, одиночество». Воображение выбросило перед глазами чистый листок бумаги, на котором стали одна за другой появляться буквы: «о-д-и-н-о-ч-е-с-т-в-о». Буквы О, похожие на три полные луны, стали расти на глазах, заслоняя другие буквы, отбрасывая на них округлые тени в струящемся на бумагу лунном свете: «ОдинОчествО». Ольга стряхнула с себя глупую фантазию. Улыбнулась от мысли, что мудрый Мураками пожалел для романа третью луну, которая непременно должна была присутствовать, если бы он писал книгу на русском языке и знал слово «одиночество». Ей всегда казалось, что некий код одиночества несёт само её имя. Совпадающее первой буквой со словом «ОдинОчествО», начинающееся безжалостно кем-то вычерченным замкнутым кругом, оно как будто обрекало её на эту таинственную связь с образом луны, на эти бесконечные ночные бдения, «ночества», «иночества», «одиночества».
Нет, в привычном понимании вещей она не была в жизни одна. Обычная женщина, с более-менее благополучной биографией, с семьёй, любящим мужем, с замечательными детьми, с работой, которая не предполагала никакого одиночества. Но по ночам неизвестно откуда приходила бессонница, отрезала Ольгу от привычного ей мира и как будто начинала ворошить в душе рукописи ненаписанных книг – страница за страницей… В привычном кругу общения Ольге не с кем было поделиться этой странностью, и от этого ей казалось, что мир двоится, а её затягивает, как в воронку, в одиночество выдуманного мира.
Утром Ольга снова подошла к окну. Солнце сияло во всю ивановскую, слепило глаза. Последние дни стремительно уходящего северного лета оно старалось наполнить собой до отказа. Было не жарко, не душно, но свет изливался столь мощно, что невольно вспоминалась фантазия Мураками с двумя лунами. «Может, не две луны, так хотя бы два солнца?» – сыронизировала над своими ночными наблюдениями Ольга, щурясь от ослепительных солнечных лучей и вглядываясь в небо, на котором глаза не могли зацепиться ни за одно даже малюсенькое облачко.
Мир был прежний: с одной луной ночью, с одним солнцем днём. Реальность оставалась победителем в борьбе с фантастическими вымыслами. Но явственно ощущала Ольга: нет, где-то в пейзаже за окном, в интерьере квартиры, в привычных действиях сквозит нечто необычное. Это нечто пока не поддаётся слову, но мучит, беспокоит, гложет изнутри, выплёскивается в реальный мир странными фантазиями. Она ощущала себя ИНОЙ. Она была другая. Словно прежняя Ольга ушла куда-то, выйдя из тела, как змея выползает из старой шкуры. И эту старую шкуру поручила какой-то незнакомой женщине. И теперь наблюдает за незнакомкой с интересом и невольной тревогой: не натворит ли чего недозволенного новая хозяйка со старой оболочкой, не сожжёт ли старое изношенное платье, не выбросит ли растоптанные, но уютные тапочки… Не придётся ли пожалеть, что в прежнем, не изменившемся ни на йоту мире оказалась в роли выброшенной в бурное море новая ипостась души, иная суть, другое качество… Было подчас страшно видеть, как душа раздваивается на две половинки, трещина между которыми разрастается до размеров пропасти, непреодолимой бездны… Реальностью становился мир, выстроенный неизвестным архитектором из её мыслей и чувств, спрятанных от окружающих её людей в сюжеты ненаписанных книг.
«Две луны, два солнца, – размышляла Ольга, всматриваясь в длинный ряд гаражей с блестящими на солнце крышами, – это было бы мировой катастрофой, земной шарик уже и так с трудом выдерживает глобальное потепление, скрипит из последних сил. Но два мира в одном сознании – это тоже катастрофа. Пускай не мирового масштаба, пускай не грозит войнами и катаклизмами планете, но… но… но…» Мысль споткнулась, запуталась. Повторив трижды предупредительное «но», Ольга опять наткнулась на слог из слова, застрявшего в мыслях ещё с вечера: «одиНОчество».
Она ещё раз, собрав морщинки у глаз, взглянула в сторону солнца. Одно. В той части неба, которая была доступна глазам, конечно же, сияло только одно солнце. Но был ещё один мир, который был ведом только новой Ольге. И там тоже сияло солнце. А значит, всё-таки их было два. И то, скрытое в тайниках души, казалось ярче и реальнее небесного светила. Заповедная зона души, освещаемая этим, вторым солнцем, жила по своим законам и правилам, подчас совершенно отличным от тех, которым Ольга следовала в привычной жизни.
Это второе солнце и было причиной того, что в привычной внешней оболочке появилась новая суть. Иная Ольга. Та, которая по ночам листала страницы ненаписанных книг и мучилась от забравшейся в душу нестерпимой жажды сказать кому-нибудь: «Ты всё понимаешь…»