Сохраненные письма

Поезд уже давно набрал скорость, оставив позади железнодо­рожный вокзал, а лейтенант Чохов все стоял в коридоре вагона и с жадностью, одну за другой курил папиросы. Не замечая бело­снежных полей за окном и проходящих по коридору пассажиров, он вспоми­нал свои встречи с Наташей и с тревогой думал о разлуке. Так уж устроена жизнь: в ней хорошо запоминается прошлое, но она не позволяет знать, что ждет нас в будущем. Это прошлое прочно ворвалось в его жизнь и с особой силой сейчас уводило в воспоминания. Он чувствовал боль переживаний Наташи, чувствовал теплоту ее вздра­гивающих плеч и от этого расстраивался еще больше. Успокаивая ее, он много шутил при расставании, но и ему не удавалось скрыть свои чувства.

На вокзал они шли пешком. Вещей у Чохова было мало, пото­му что он был молод, свободен от хозяйственных забот, которые приходят с годами, и сегодня возвращался из отпуска к постоянно­му месту службы в ГДР, в часть, где у него были друзья, подчиненные и работа, которой он посвятил свою жизнь. Дорогой они с Наташей обменивались шутками, обсыпали друг друга снегом с веток деревьев и этими шалостями как бы ограждали себя от горечи расставания. Правда, когда лейтенант замечал идущего навстречу военного, он сразу продевал свою левую руку под ее локоть и четко, немного рисуясь, вскидывал свою правую руку и изящным рывком подносил к шапке ладонь, отводя в бок, парал­лельно плечу локоть. Он видел, что Наташе нравится это, как нравится и его военная форма лейтенанта-танкиста.

К вокзалу они подошли раскрасневшиеся, узнали, где останав­ливается их вагон, и смешались с отъезжающими и провожающими людьми. На перроне было холодно. Налетающие порывы ветра сту­дили лицо, ноги в легких осенних ботинках и руки. Сняв сырые от снега варежки, Наташа хотела подышать на руки, но Валерий взял их в свои, подержал так и прижал к своему сердцу под шинелью.

Вдруг Наташа услышала шум приближающегося поезда и, ис­пугавшись чего-то повернула голову в ту сторону.

– Нет, это не наш, – посмотрев на часы, проговорил Валерий, –
еще семь минут.

Он смотрел на нее, а Наташа боялась поднять глаза, наполненные грустью, боялась своей тревожной нежности к чело­веку, к которому так привыкла за это короткое время. Из назван­ных кем-то трех начал любви – чувство, ум и душа – у Наташи в данный момент сильнее было первое и третье.

Вскоре они услышали объявление, что их поезд прибыва­ет через пять минут. Вот тут и проявилось накопившееся за последние дни. Оцепенев, не стесняясь стоящих рядом незнакомых людей, Наташа прижалась лицом к щеке Валерия. Сдерживаемые весь день чувства вырвались наружу, и она не могла их остановить, да и не хотела.

– Ну чего ты так расстраиваешься? Ведь на следующий год мы
обязательно встретимся, – утешал ее Валерий, – и уже тогда навсегда будем вместе. Так ведь?

Наташа кивнула головой, продолжая с грустью смотреть в глаза.

– Вот и хорошо. Любовь к нам пришла, а надежда и вера от нас самих зависит. Как, возьмем их в нашу компанию? – и, не дожидаясь ответа, продолжал: «Только давай так договоримся: как бы ни были заняты, каждый день письмо обо всем, обо всем. Договорились?»

– Хорошо. Только и ты пиши ежедневно, – ответила Наташа.

Разговаривая, они с жадностью всматривались друг в друга, как бы стремясь надолго сохранить в памяти ставшие такими близ­кими и родными лица.

– Лейтенант, зачем оставляешь её одну? – спросила вдруг ря­дом стоящая женщина, – бери ее с собой и не отпускай никогда, потому что жизнь – очень сложная штука.

Чохов хотел уже резко ответить ей, что это, мол, их дело, а не ее, но грустный и уставший вид женщины почему-то смутил его, и уже спокойно, как бы раздумывая, он проговорил:

– Придет время, и тогда я никогда ее не оставлю.

Вскоре подошел поезд, и Валерий, прижимая к себе Наташу и целуя ее, стал снова повторять, что все будет хорошо, что надо только верить и ждать.

Стоя у окна вагона, он перебирал все это в памяти, особенно последние минуты, проведенные вместе, но никак не мог вспомнить, как отошел от Наташи, и что она говорила ему, передавая небольшой сверток с продуктами. И только ясно запомнилось: когда тронулся поезд, через окно вагона он увидел ее, идущую рядом, с грустным выражением лица, как-то сразу ставшую маленькой, но еще более родной. Такой она ему и запомнилась, вытесняя Наташу веселую, радостную, какой он привык ее видеть до сегодняшнего дня.

– Что вы говорите? — переспросил Валерий у стоящей рядом проводницы.

– Я уже второй раз у вас спрашиваю, постельное белье будете брать или нет? Вроде, трезвый, а ведете себя непонятно.

– Возьмите за белье, – ответил он и, передав деньги, снова уставился в окно.

– Я постелила вам, – услышал он вскоре голос той же про­водницы.

– Спасибо...

– Не за что, отдыхайте, хватит вам курить.

Пройдя в купе, Чохов познакомился с пассажирами, снял бо­тинки и китель, забрался на верхнюю полку. Чохов любил отсы­паться в дороге. Монотонный стук колес на стыках рельсов всегда действовал усыпляюще. Но сегодня он как бы не замечал ни этого стука, ни покачивания из стороны в сторону вагона. Полежав не­много и не заснув, он спустился со своей полки, увидел, что его соседи готовят ужин, и решил тоже перекусить.

– Вагон-ресторан далеко от нас? – спросил он, обращаясь к одному из мужчин.

– А вы садитесь с нами, — ответил тот.

– Да нет, спасибо, хочу чего-нибудь горяченького.

– Тогда по ходу движения четвертый вагон.

В вагоне-ресторане посетителей было мало, и поэтому сразу же, как только Чохов сел за один из свободных столиков и взял меню, к нему подошла миловидная официантка.

– Что будем кушать? – кокетливо улыбаясь, спросила она.

– К антрекоту жареная картошка есть?

– Сейчас узнаю.

Вскоре официантка вернулась и ответила, что если лейтенант немного подождет, то будет и жареный картофель.

– Это хорошо. Тогда антрекот с картошечкой, порцию колбас­ки, две бутылки пива.

Через несколько минут официантка принесла нарезанную тон­кими ломтиками колбасу, хлеб и пиво.

Ожидая горячего, Чохов и не заметил, как выпил пиво и, заку­сив колбасой, снова ушел в свои воспоминания.

– Лейтенант, о чем грустите? – услышал он голос официантки, обернулся и увидел принесенный ею антрекот.

– Да вот, уезжаю очень далеко. Когда снова увижу наши рус­ские просторы? Принесете двести граммов водки.

– А вы не будете у нас буянить?

– Неужели я похож на такого? Просто мне очень грустно.

– Ну, если это вас вылечит, постараюсь тогда помочь, – ответила, смеясь, официантка и вскоре поставила на стол маленький графин.

Выпив и закусив, Чохов не почувствовал ни опьянения, ни об­легчения. Рассчитался с официанткой и ушел в свой вагон. Там он снова стал у окна, через которое в последний раз видел Наташу. За окном уже было темно, и через некоторое время, почувствовав навалившуюся усталость, он ушел в свое купе и заснул крепким сном.

    Через несколько дней Чохов вышел на перрон небольшого не­мецкого городка, в котором находилась его часть, и сразу же полез в карман шинели за перчатками. Холодный ветер обжигал лицо и руки, казалось, проникал даже под шинель. Город был весь в снегу, и на этом белом фоне как-то особенно ярко чернели по-немецки точно спланированные и аккуратно подстриженные кустарники, деревья и розы, которых было много перед каждым домом. В любой чужой стране каждый смотрит на все с интересом. И, конечно, Чохов не был исключением. В детстве он много читал об этой стране, повидавшей и славу, и бесславие, любил слушать ее музыку, с зави­стью смотрел в школе на ребят, которые имели немецкие авторучки или какие-то другие вещицы. Поэтому год тому назад он, молодой выпускник училища, с большим волнением ехал сюда. За прошед­ший год Чохов увидел и узнал много такого, о чем и не писалось. В частности, его особенно поражали в немцах верность своему слову и трудолюбие, аккуратность во всех делах и точность, расчетливость и четкость. В первые дни он не переставал удивляться тому, что во многих магазинах отсутствовали продавцы, и надо было обязательно вызывать их, хотя на прилавках лежали ценные вещи. Удивляло и умение немцев отдыхать. Все вечера они просиживали семьями в небольших кафе или ресторанах, выпивая за вечер одну-две бу­тылки пива, и никогда не напивались так, как у нас. За прошедший год он так и не смог, разобраться: экономия ли удерживала их от этого или же общая культура и умение вести себя в любой обстановке. Во всяком случае, Чохов вскоре после приезда пришел к выводу: у немцев многому можно поучиться, и как-то даже высказался об этом в комнате перед своими друзьями, за что сразу же был причис­лен к вольнодумцам. Многое Чохову нравилось здесь. Правда, перед отпуском к нему почему-то все чаще и чаще приходило грустное настроение, и тогда он вспоминал родные места, близких и просто своих знакомых. Эти воспоминания отодвигали на задний план все то, чем еще недавно он восторгался.

– Остановившись и поставив рядом свой небольшой чемодан, Чохов стал тереть замерзшие уши и в это время услышал знакомый голос:

– С возвращением, товарищ Чохов!

Обернувшись, он увидел идущего к нему замполита их роты старшего лейтенанта Румянцева и обрадованно воскликнул:

– Здравия желаю, Михаил Васильевич! Вы всегда появляетесь в трудную минуту. Только начал ругать эти неожиданные для нас немецкие морозы, а вы тут как тут.

– Такая уж должность у меня.

– Ну, не только должность, – возразил Чохов. – А наверное, и хорошие человеческие качества.

– Товарищ лейтенант, не подхалимничайте, раньше за вами это­го не наблюдалось. Или в отпуске научились? – полушутя или полусерьезно спросил Румянцев.

– Да нет, в отпуске я только хорошему научился. А что нового у нас в части, в роте?

После этого вопроса замполит, понимавший состояние молодого командира взвода, начал подробно рассказывать обо всем хорошем и плохом, о важном и, казалось бы, незначительном, по себе зная, что все это небезразлично лейтенанту. Наступали уже вечерние су­мерки, и на улицах было совсем мало людей. Вскоре они подошли к расположению части, а Румянцев все рассказывал и рассказывал о подчиненных Чохова.

Старший лейтенант Румянцев был любимцем и солдат, и офи­церов разведывательной роты, в которой командовал первым взво­дом Чохов. Начало войны Румянцев встретил пулеметчиком. Осе­нью сорок первого года, когда немцы рвались к Москве, он всту­пил в партию и этим всегда гордился, подчеркивая, что связал свою судьбу с партией не тогда, когда была очевидной наша побе­да, а в самые трудные дня. За свои нелегкие и геройские дела он имел немало правительственных наград и войну закончил стар­шим сержантом. После войны Румянцев учился в политическом училище, а недавно его вновь направили для прохождения служ­бы в места, которые он раньше проходил с боями.

Когда они пришли в расположение части, Румянцев, подавая руку, спросил:

– А ты почему не поправился, Валерий?

– Да я расскажу вам потом. А вообще, все в порядке.

– Ну, тогда ладно. Сегодня не ходи в роту. Приведи себя в порядок, отдохни, отчитайся перед своими друзьями, а завтра с утра – на службу. Договорились?

– А я хотел сейчас сразу во взвод.

– Не надо, успеешь.

В комнате их офицерского общежития никого не было. Сняв шинель, Чохов подошел к стоявшему у окна столу и увидел лист бумаги, на котором было написано, чтобы он не спал, а ждал своих друзей, которые вернутся с ночных занятий часам к один­надцати вечера.

Посидев еще немного, Чохов вспомнил о своем обещании сразу же по приезде написать Наташе. Он достав из чемодана привезенные фотографии и стал внимательно их рассматривать. Каждая из них была связана с какими-то близкими событиями их жизни.

Отодвинув фотографии, Чохов начал писать свое первое письмо:

«Здравствуй, Наташа!

Вот и начинается наш письменный разговор, хотя это намного тяжелее обычного. Но ничего не поделаешь, пока придется доволь­ствоваться только этим да воспоминаниями о самых счастливых наших днях. Ну, ладно, они еще придут к нам, а сейчас я напишу тебе все но порядку.

Когда тронулся поезд, я долго стоял у окна вагона и смотрел сначала на тебя, а потом на удаляющийся город, в котором ты оста­лась. Не знаю, почему, но ты и сейчас стоишь перед моими глазами плачущей и какой-то даже не похожей на себя. Это, видимо, пото­му, что до этого ты всегда была радостной. Наверное, не надо было тебе так расстраиваться. Ты помнишь, я говорил тебе, что в вагоне буду отсыпаться, а оказалось совсем не так. Постоянные думы о тебе не отпускали меня, возвращая и возвращая ко всему, что стало самым дорогим. Вот и сейчас пишу тебе письмо и не могу поверить в то, что мы не вместе. Хочется, не хуже тебя, расплакаться, но ты не думай, что это слабость или притворство. Нет, это совсем дру­гое. Просто я сейчас не такой, каким был до отпуска, сейчас я не принадлежу уже только себе. И знаешь, я больше всего жалею о том, что мы не поженились. Конечно, ты можешь сказать, что ду­ховно мы стали самыми родными и близкими. Все это правильно, но мне почему-то кажется, что если бы мы стали мужем и женой, то легче перенесли бы предстоящую разлуку. Я помню, как за не­сколько дней до моего отъезда ты говорила, что в разлуке наша дружба и любовь станут еще крепче. Все это так, и все же надо было это сделать. Прочитав эти строки, ты, наверное, подумаешь: неужели он не верит в силу нашей любви? Конечно же, верю, моя дорогая Наташа, и все же чего-то боюсь. Извини меня, если мо­жешь, но я очень боюсь потерять тебя. Я не могу наполовину лю­бить и считаю, что в этом святом чувстве должно быть или все, или ничего. За короткое время, мне кажется, ты изучила меня и зна­ешь, что если я верен тебе (а это так), то вправе требовать этого и от тебя. Все эти дни я постоянно вспоминал наши вечера, когда мы, замерзшие, приходили в теплую твою комнату, садились к батарее, брали друг друга за руки и говорили, говорили обо всем на свете. Оказывается, самое дорогое – это любить и быть любимым, пони­мать во всем близкого тебе человека и знать, что этот человек также понимает тебя. Помнишь, когда мы сидели вдвоем у нашей бата­реи, ты смущалась, если я долго смотрел на тебя? А я ведь хотел запомнить тебя надолго-надолго. И, кажется, этого добился. Прав­да, сейчас я еще больше смотрел бы на тебя, слушал бы твой голос и радовался бы вместе с тобой твоим успехам в институте. Как мы еще не умеем ценить величайшее счастье – любовь! Я вот вспоми­наю сейчас, как однажды, поспорив с тобой, я раньше обычного ушел домой, и думаю: зачем я украл у себя несколько счастливых часов? Ведь поспорили-то мы из-за пустяка и на следующий день уже забыли об этом, а несколько так необходимых часов потеряли. Это я вспомнил потому, что представил, какое перед нами стоит серьезное испытание. Испытание верности, понимания и, если хо­чешь, письменной поддержки друг друга. Да, за это короткое вре­мя мы привыкли друг к другу и поняли, что жизнь друг без друга сейчас просто невозможна. А раз так, то мы должны беречь это огромное счастье во имя нашей будущей жизни.

Милая моя Наташа, прошло всего несколько дней, а я уже очень по тебе соскучился. Сейчас мне кажется, что я знаю тебя давно-давно. Видимо, это оттого, что я привык к тебе и многое увидел в тебе своего. Ведь не случайно чаще всего сближаются люди, имею­щие общие взгляды на жизнь. И я рад, что мне, армейскому офице­ру, повезло встретить девушку моей мечты.

Этот год до нашей встречи будет для меня нелегким, но я верю и знаю, что любовь, твои письма мне здорово помогут. Только об одном прошу тебя: не расстраивайся. Время пролетит, и мы будем вместе. Я буду всегда помнить слова той женщины на вокзале и никогда, никогда не оставлю тебя одну.

Скорее бы получить от тебя письмо. Я бы его так расцеловал, ведь оно будет написано твоей рукой, в нем будут твои мысли, твои слова, слова самого дорогого для меня человека.

Наверное, сегодня буду заканчивать свой разговор с тобой, по­тому что скоро придут мои друзья и, конечно же, не дадут возмож­ности побыть нам наедине.

Завтра напишу снова. А пока положи свои теплые руки мне на плечи, прижмись ко мне, и давай я тебя поцелую.

Передавай твоим и моим привет.

До встречи, мой самый дорогой человек!

Валерий. 28 декабря 1952 года.

Перечитав письмо, Валерий начал писать па конверте адрес и в это время услышал, как открылась дверь, и в комнату вошли его друзья, командиры взводов Виктор и Саша. Не раздеваясь, они, раскрасневшиеся с мороза, начали обнимать Валерия, потом повали­ли его на койку и, прижав, спросили, привез ли он русский сувенир.

– Привез, привез, только отпустите меня.

– Ну, тогда давай, – смеясь, проговорил Виктор, подошел к двери и закрыл ее на внутренний замок.

Вскоре на столе уже стояли привезенная Валерием бутылка «Столичной» и кое-какая закуска.

– Ну, рассказывай, как там у нас – предложил нетерпеливый Саша Савченко.

– На родине всегда хорошо, – ответил Валерий.

– Ты что-то стал неразговорчивым, – недовольно произнес Вик­тор. – Уж не влюбился ли случайно?

– Было, ребята, – улыбнулся Валерий и молча положил на стол фотографии Наташи.

– Ну ты даешь! – прочитав на них Наташины надписи, восклик­нул Саша. – Шустрый парень, сразу видно – времени зря не терял.

– Так его просто не хватило нам. Вот если бы и твой отпуск к моему прибавить, тогда бы можно было развернуться.

– Я сам уж не дождусь, когда поеду, – возразил Саша.

– Кто она такая? – продолжая рассматривать фотографии, спро­сил Виктор.

– Ты чего, не видишь, что ли? Девушка.

– Кончай травить, рассказывай подробно, – перебил Виктор.

– Въедливый ты мужик, все-то тебе надо знать с подробностями.

– А как же? Мы должны знать, кто нашему другу заморочил голову, – невозмутимо проговорил тот.

Понимая, что они не успокоятся, пока не услышат от него все, интересующее их, Валерий рассказал, как познакомился с Наташей и как провел с ней свой отпуск.

– Она работает или учится? – продолжал выпытывать Виктор.

– Учится в железнодорожном институте на четвертом курсе.

– В общем, Виктор, его надо исключать из нашей компашки холостяков, – смеясь, проговорил Саша.

– Поживем, увидим, – задумчиво ответил Виктор, поднялся из-за стола и предложил ложиться спать.

Год назад эти молодые офицеры, выпускники различных военных училищ, приехали сюда после распределения и жили вместе в неболь­шой комнате. За прошедшее время они подружились и знали почти все друг о друге. Вот почему Виктор выпы­тывал у Валерия все подробности.

Утром они умылись, навели порядок в комнате и, погляды­вая на часы, быстро пошли в столовую, и по дороге все рассказы­вали Валерию последние новости.

Осенью произошла замена старослужащих солдат, и сейчас в роте были недавно призванные молодые парни, которых надо было учить и учить солдатскому ремеслу. До их прибытия в разведроте было много фронтовиков, которым после войны пришлось еще не­сколько лет находиться на службе. Подготовлены они были отлич­но, но с дисциплиной, мягко говоря, не ладили и ждали, как бы быстрее вернуться к своим семьям.

Привыкшему за время учебы в училище к четкому армейскому порядку лейтенанту Чохову не нравилось их поведение. В первые дни они просто посмеивались над его требованиями. На занятиях, когда выходили в поле, замкомвзвода просил у лейтенанта его пи­столет «ТТ», доставал из карманов патроны, давал поочередно стре­лять по тетрадному листку бумаги, прикрепленному к палке, или по чьим-нибудь часам-штамповкам. Чохов сначала пытался посту­пать так, как его учили, но солдаты, старше его по возрасту и пови­давшие значительно больше в своей нелегкой жизни, успокаивали его: мол, лейтенанта на инспекторской проверке они ни за что не подведут. Правда, когда они возвращались с занятий, то так маршировали, что можно было засмотреться, особенно, когда проходили мимо штаба. В общем, с внешней стороны вроде бы было все хорошо, но лейтенант Чохов понимал, как им все это надоело, да и сам с нетерпением ждал их демобилизации, надеясь полностью показать свои знания молодым солдатам. На инспектор­ской проверке его взвод получил по всем предметам отличные оцен­ки, и вскоре все «старички» были демобилизованы. С вновь прибывшими Чохов не успел по-настоящему поработать, так как после их прибытия уехал в отпуск, и вот сейчас с волнением думал о предстоящей с ними встрече.

Доложив командиру роты, который всегда приходил рано, о сво­ем прибытии из отпуска и выслушав несколько его советов, Чохов торопливо пошел во взвод. До утреннего развода на занятия еще было несколько минут, и солдаты, узнавшие о приезде лейтенанта, тоже с волнением ждали его. Как только Чохов вошел в комнату, сержант Петров громко подал команду и доложил о готов­ности взвода к утреннему разводу. Окинув взглядом подтянутых молодых солдат и аккуратно заправленные койки, Чохов поздоро­вался с ними, подал команду «вольно» и пожал сержанту руку.

– К занятиям готовы, товарищ сержант? – спросил он.

– Так точно, товарищ лейтенант, – ответил четко тот.

– Ну и хорошо. Сегодня вы проведите занятия, а я поприсут­ствую у вас, а на завтра – все по расписанию. Вечером поговорим подробнее.

Вскоре раздалась команда дневального выходить строиться нa развод, и Чохов повел свой взвод к общему месту построения.

 

II

 

Вернувшись с вокзала домой, Наташа сняла пальто и прошла к батарее, возле которой они замерзшие часто сидели вместе с Вале­рием. С трудом подавляя волнение, она пыталась осмыс­лить все события последних дней, но из этого ничего не получи­лось. Мысли были бессвязными и вертелись вокруг одного и того же вопроса: «Что будет дальше?» Проводив Валерия, она поняла, что полюбила его первой, настоящей и большой любовью и что ничего подобного в ее жизни раньше не было.

Как и когда это началось, она не смогла вспомнить. После зна­комства и первой встречи Наташа еще ничего не чувствовала. Вале­рий тогда много говорил с легкостью уверенного в себе человека, много острил, вызывая смех ее подруг, но, провожая ее до дома, как-то незаметно предложил ей встретиться на следующий день, и она машинально кивнула ему. На следующий день он пришел точ­но в назначенное время в сверкающей парадной форме и, сразу же взяв инициативу, предложил пойти в кино. И в этот раз Наташа не успела даже подумать и снова кивнула ему головой. Вот тогда-то, по дороге в кино, она почувствовала, что ей нравятся и его взгляд, и его улыбка. Эти взгляды и улыбки как бы открывали его душу и требовали такого же ответного раскрытия. Любое сказанное им слово от улыбки и взгляда обретало какое-то новое значение и по-новому воспринималось Наташей. В последующие дни Наташа уже сама искала у Валерия эти взгляды и улыбки. Даже тогда, когда они спорили, отстаивая каждый свое мнение, стоило им встретиться глазами и улыбнуться, спор сразу же уходил куда-то далеко-дале­ко, уступая место незнакомому чувству. Никогда еще ее жизнь не была волнующей и такой прекрасной. Казалось, нич­то не сможет омрачить ее счастье и любовь. Иногда Наташа удивлялась тому, что раньше не знала этого чувства, но это удивление быстро сменялось желанием быть всегда вместе, слу­шать Валерия, ловить его взгляд и такую неповторимую улыбку.

Наташа была скрытной девушкой, и вновь вспыхнувшим чувством ни с кем не делилась. Ей казалось, что любовь ее не обычная, не похожая на любовь других людей, и поэтому никто не сможет понять глубину ее чувств. Подруги, у которых не было любимого человека, казались теперь ей странными, обделенными этим силь­ным, тревожным и одновременно радостным чувством.

Жизнь у Наташи складывалась не радостной. Она рано лишилась родительской ласки. Сначала ушел из их семьи отец, который куда-то уехал, чтобы не выплачивать на содержание дочери алименты. Потом, когда Наташе было семь лет, умерла неожиданно мать, и осталась Наташа одна. Правда, у ее матери была сестра, тетя Катя, но она как-то виновато в те тревожные дни прятала глаза, и вскоре Наташа ока­залась в детском доме. Сначала она сильно скучала по матери, по дому, но, постепенно привыкнув к новому месту, полюбила своих подруг, учителей, которые также с теплотой относились и к ней. В детском доме она закончила десять классов и по совету учителей поступила в железнодорожный институт на экономический факуль­тет. Когда она сдавала вступительные экзамены, тетя Катя пустила ее к себе на квартиру, а затем уговорила остаться на время обучения. Наташа и сейчас не могла объяснить причину такого доброго к ней отношения – то ли появившийся достаток, то ли что-то другое заста­вило тетю Катю так поступить. Но как бы там ни было, Наташа была почти равноправным членом этой семьи, о ней заботились, помогали и даже, как ей казалось, любили. Но сейчас Наташа почувствовала иное к себе отношение, более того: почувствовала начало новой счастливой жизни. Она связывала это с появле­нием Валерия. С каждым днем жизнерадостный и уверенный в себе Валерий увлекал ее все сильнее и сильнее. В его поступках, словах и улыбке она видела обещание чего-то самого прекрасного на свете и своими голубыми глазами отвечала тем же. Счастье всегда проходит незаметно, так же незаметно уходил день за днем, и только на вокзале Наташа по-настоящему поняла, что Валерий уезжает далеко-далеко и что она долго его не увидит. На вокзале она смотрела ему в глаза, пыталась улыбаться, пыталась показать, что она не боится предстоящей разлуки, но эти попытки только вызвали слезы. Проводив поезд, Наташа долго была словно обессилевшая и только когда почувствовала холод, пошла домой.

– И чего ты, Наташенька, так расстраиваешься? – услышала она голос своей тети. – Уехал, и хорошо, тебе же легче будет, а то, наверное, и учебу в институте запустила.

– Да нет, тетя, не запустила, – возразила Наташа. – Он, наобо­рот, заставлял меня лучше готовиться к сессии, а за курсовую по философии, которую он помогал мне писать, я даже «отлично» получила.

– Так что, он у тебя философ, что ли? – удивленно и с какой-то иронией спросила тетя.

– Нет, он офицер, командир взвода, – ответила Наташа. – А кроме этого еще очень хороший человек.

– Ну-ну, смотри сама, ты уже не маленькая.

– А почему, тетя, вы так говорите?

– Да потому, что все у него с шуточкой да с улыбочкой. Я его так и не поняла, но вижу, что серьезного в нем очень мало.

– Нет, тетя, вы не правы. Просто вы его не знаете, поэтому и говорите так.

– Дай бог, чтобы ты его узнала до конца, а мне и ни к чему его узнавать.

После ужина Наташа села за подготов­ку к семинару в институте, но слова тети не давали ей сосредото­читься. «Неужели он такой, как говорит тетя?» — спрашивала она себя, и тут же воспоминания рисовали его как человека че­стного, прямого. Да, он, действительно, много шутил, но она заме­тила, что за этими шутками прячется его гордый, принципиальный и требовательный к себе характер, его доброта и честность. Правда, и подруги по институту говорили ей, что он похож на какого-то франта, а одна прямо выразилась, что Вале­рий, видимо, хлюст порядочный. Но Наташа не соглашалась и с ними, потому что считала, что они говорили это от обиды на Вале­рия, который через несколько вечеров перестал встречаться с их общей компанией подруг и, кроме Наташи, никого не хотел видеть.

Воспоминания о Валерии не давали Наташе возможности сосре­доточиться над конспектом, и она, чтобы рассеяться, включила приемник, но вместе с музыкой услышала из другой комнаты голос тети Кати:

– Ложись, Наташенька, спать, поздно уже!

– Хорошо, тетя, – ответила Наташа и убавила звук приемни­ка. Эстрадные песни убаюкивали и уносили ее в мечты. Лежа в постели, она думала о том, как будет писать письма, поддерживая Валерия в его нелегкой ар­мейской жизни, как завтра пойдет к его матери, и вскоре неза­метно уснула.

Утром она, подойдя к календа­рю, зачеркнула первый день. Начинался отсчет дням разлуки, хотя прошла всего лишь одна ночь.

После занятий Наташа, перекусив в студенческом буфете и не заходя домой, пошла к Валериной матери. Она уже была несколь­ко раз с Валерием была у него дома и успела сблизиться с его мамой, которая, как казалось, хорошо относилась к ней.

Увидев Наташу, мать Валерия обрадовалась, помогла Наташе раздеться, затем обняла ее за плечи и повела в ком­нату, где стоял большой старинный диван. Своим материнским сер­дцем она уже чувствовала, что связывает ее сына с ней, и хотя внутренне и, скорее всего, неосознанно сопротивлялась этому, по­тому что очень любила Валерия и не хотела, чтобы он принадлежал другой женщине, твердо знала, что если Валерий полюбил, то это уж навсегда. Такой же однолюб и упрямец был его отец, а Валерий унаследовал от него многие качества.

– Ну, садись, доченька, и рассказывай, как проводила Валерия.

– Тяжело, Надежда Степановна. Расплакалась на вокзале, как девчонка, и чувствую, что этим Валерия расстроила.

– Это ничего, наши бабьи слезы быстро приходят и быстро вы­сыхают. В вагоне-то он хорошо устроился? – спросила она.

– Ну, а почему он плохо должен устроиться? – несколько оби­женно ответила Наташа. – Вагон купейный, место определено.

– Ты не обижайся; доченька, у него ведь жизнь не из легких была. Отец погиб уже после войны, пенсия у меня маленькая, а три парня ведь осталось. Надо было и прокормить, и одеть, и в люди вывести. Вот он как старший и пошел с четырнадцати лет в учени­ки слесаря. Днем работал, а вечером учился в школе.

– Надежда Степановна, расскажите еще что-нибудь о нем, – попросила Наташа.

– Ты посиди немного, я сейчас соберу чаек, вот тогда и поговорим.

Вскоре на столе появился чайник, домашнее варенье и печенье.

Оглядев стол, Надежда Степановна вышла снова из комнаты и при­несла на тарелке колбасу с хлебом. Разливая по чашкам чай, она улыбнулась и спросила: «О чем же тебе рассказать?»

– Ну, о его характере, например, об интересных случаях.

– Гордый он, Наташенька, очень! Как-то перед войной отец побил его за какую-то провинность, а Валерий, ему тогда и девяти лет не было, взял да и сбежал из дому. Трое суток мы его искали, чуть с ума не сошли, а он в это время в сарае у соседей отсиживал­ся. Когда привела его домой и начала ругать за это, он посмотрел как-то по-взрослому на отца и сказал, что если еще раз кто-нибудь его тронет, то он вообще навсегда уйдет из дому. С тех пор я только и смотрела за тем, чтобы его отец не сорвался.

Во время своего рассказа Надежда Степановна видела, с каким интересом слушала ее Наташа, как менялось выражение ее лица, и это желание больше знать о Валерии подталкивало мать к воспоми­наниям.

– Да, вот еще помню интересный случай, – проговори­ла она, подливая Наташе чай. – Упрямый он был ужасно, особен­но, если это касалось справедливости. В первые годы войны трудно было очень и с питанием, и с топкой. Ни дров, ни угля не продава­ли. А он все лето ходил в лес, собирал валявшиеся там сухие ветки и приносил каждым день по вязанке. Но однажды вечером пришел без веток и злой. Я спрашиваю, что случилось, а он молчит. Но когда стемнело, смотрю: оделся и вышел из дому, а часа через два принес какой-то столб. Ночью я не рассмотрела, а утром гляжу: батюшки мои, на столбе-то фанерка прибита, и там написано: «Со­бирать в лесу дрова и жечь костры запрещено. Штраф 500 руб­лей. Кое-как оторвала эту фанерку – и в дом, к Валерию, спраши­ваю: «Ты что это наделал?» А он смеется. Потом уже узнала, что около этого столба два лесника отобрали у таких же пацанов все, что они несли из леса, а потом отвезли в город и сгрузили во дворе женщины, которая торговала самогоном. Вот Валерий и решил им отомстить, ночью вытащил этот столб и принес, а днем со стороны наблюдал, как те лесники ругались и устанавливали новый.

– Это на него похоже, – рассмеялась Наташа.

– Ну, а как у тебя дела? На кого учишься-то? – спросила На­дежда Степановна, меняя тему разговора.

– Когда закончу институт, буду экономистом.

– А это ценная специальность или так себе?

            – Мне нравится, я думаю, что со временем это будет самая ценная профессия.

– А платить будут много тебе за твою работу?

– Да разве, Надежда Степановна, только деньгами все меряет­ся? – ответила Наташа. – Вот мне кажется: предложи сейчас Вале­рию другую, гражданскую, работу, если даже за нее будут платить в несколько раз больше, все равно ни за что не уйдет он из армии.

– Ну, Валерий-то неплохо и в армии получает. Да и жизнь, видно, за границей другая: вон ведь как он одел своих братьев, попробуй, купи здесь все это, – не сдавалась та.

– Проживем, Надежда Степановна, я ведь не собираюсь сидеть дома, тоже буду работать. 

– Проживете, конечно, но у него еще и младшие братья есть.

– Мы говорили с Валерием об этом, помогать обязательно бу­дем. — И чувствуя, что этот разговор ей неприятен, Наташа попро­сила еще что-нибудь рассказать о Валерии.

– Время еще будет поговорить, а то расскажу все, ты и ходить перестанешь.

– Да что вы, Надежда Степановна, как это я не буду ходить, – запротестовала Наташа, – меня и Валерий об этом просил, да и самой мне приятно с вами разговаривать о нем. Ведь вы его мать, а у меня давно нет никого.

– Ну, ладно, ладно, – увидев повлажневшие глаза Наташи, проговорила Надежда Степановна. – Смеркается уже. Ты останешься ночевать?

– Нет, я тетю не предупредила, будет волноваться.

– Ну, тогда собирайся и беги домой, а то озорников много.

По дороге Наташа перебирала в памяти разговор с матерью Валерия и только сейчас поняла, какие они все-таки разные. Если Наташа, да и Валерий не задумываются о своем личном материаль­ном положении, то для матери Валерия это немаловажный вопрос. Правда, и условия жизни подталкивали к этому второму, хоро­шо понимала Наташа. И все-таки она была твердо убеждена, что самое дорогое в жизни – это чистые, хорошие отношения с люби­мым человеком. «Настоящая, чистая любовь, такая, как у нас с Валерием, не сравнится ни с каким богатством», – думала она. Потом она вспомнила о случае Валерия с лесниками и громко рассмея­лась: «Да, это, действительно, на него похоже, и правильно он сделал, нашли на ком отыгрываться».

Дома Наташа, отказавшись от ужина, села пи­сать первое в ее жизни письмо:

«Здравствуй, Валерий!

Вот и пришло то, о чем мы говорили в последние дни твоего отпуска. Я не знаю, чем ты сейчас занимаешься в вагоне: читаешь ли или с кем разговариваешь, а я вот села тебе писать, потому что, когда ты приедешь, к тебе быстрее попадет мое письмо. Как и дого­ворились, я буду писать ежедневно, независимо от того, получу ли от тебя письмо или нет, а ты тоже пиши каждый день. Хорошо?

Сегодня после института ходила к твоей маме, и мы долго раз­говаривали о тебе. Она тебя очень любит и говорит о тебе только с гордостью, но, кажется, и немного ревнует ко мне. Правда, это все естественно, и я не обижаюсь на это. По дороге домой я вспоминала ее рассказ о тебе и как будто снова была вместе с тобой. Я вспомни­ла, как ты встречал меня возле института, и мы вместе шли ко мне домой, а на нас смотрели и улыбались проходившие мимо незнако­мые люди. Потом мы уходили в кино или на набережную. Если бы ты знал, как мне хочется, чтобы все это повторилось! Я просто не могу смириться с тем, что тебя нет рядом. Ни время, ни разум не смогут вывести меня из этого ужасного состояния, в котором я ока­залась, проводив тебя. Постоянно мне чего-то не хватает, и я чув­ствую, что это состояние будет продолжаться до нашей встречи. Внешне вроде бы у меня ничего и не изменилось, а вот внутренне – я уже половина тебя. Даже в разговорах с другими людьми, с под­ругами я начинаю думать твоими мыслями и спрашивать себя: «А как бы сказал Валерий?» или «Как бы он поступил?» Когда я шла домой, мне почему-то даже показалось, что вот приду, а ты у нас сидишь. Какое счастье, что мы нашли друг друга, узнали и полю­били. Сейчас я уже не представляю свою жизнь без тебя и думаю, что мы будем самыми счастливыми на свете; Конечно, мы и сейчас счастливы, но только сейчас нам немного тяжеловато, но я верю тебе и буду с нетерпением ждать встречи с тобой. Вот тогда мы с гордостью оглянемся на пережитое нами и скажем, что мы – силь­нее разлуки. Да и может ли быть иначе? Конечно, нет, потому что для меня нет дороже моего Валерия. Потому что у меня самый верный и самый настоящий друг, который меня любит и понимает. Потому что сила нашей любви преодолеет все трудности и будет всегда и во всем нам помогать.

Пишу тебе письмо, а мысли перебивают одна другую, и так хочется их изложить на бумаге. Хочется сказать тебе как можно больше хорошего, чтобы тебе было легче там, вдали от меня. По себе чувствую, как тебе нелегко сейчас!

Дома и в институте все в порядке. Зима уже пришла по-настоя­щему, сегодня с утра целый день падал снег. Поздравляю тебя, мой самый дорогой человек, с Новым годом. Что он нам принесет? Но ты знай, что бы с тобой ни случилось, я всегда и всю жизнь буду рядом.

До встречи, Валерий. Я уже исправляюсь: смотрю на твою фо­тографию и представляю, как я тебя целую, а не только ты.

До завтра.

Любящая тебя Наташа.

25 декабря 1952 года».

Закончив писать письмо, Наташа долго смотрела в темное окно, на котором мороз нарисовал свои узоры, и мысли о Валерии с но­вой силой увели ее в воспоминания.

Когда Валерий пришел к ее дому на следующий день после их знакомства, она вышла к нему, не предполагая, к чему это приве­дет. Просто ей было и любопытно, и интересно поговорить с ним, с молодым офицером, приехавшим из-за границы. Тогда он предложил ей пойти в кино, показал уже купленные два билета, и она сразу же согласилась. По дороге Валерий взял ее под руку и, рассказывая о себе, крепко прижимал ее локоть. С душевной теплотой он не только рассказывал о себе, но и расспра­шивал Наташу, и она, замкнутая по натуре, постепенно перерождалась под его влиянием, она подробно отвечала ему, как на исповеди.

В кинозал они вошли за несколько минут до начала, и Наташа, видя, что на них многие обращают внимание, почувствовала себя неловко, но и тут Валерий, как бы поняв ее состояние, начал рас­сказывать какую-то смешную историю. Уже тогда Наташу порази­ло, с какой непринужденностью он владел разговором, и она поня­ла, что его жизненный опыт значительно богаче.

Когда погас в зале свет, Валерий придвинулся чуть ближе и, слегка понижая голос, говорил и говорил. Сейчас Наташа уже и не помнила, о чем был фильм, потому что все ее внимание было направлено на другое. Она почувствовала силу обаяния Валерия и хотела его слушать и слушать. Порой Валерий, как бы для убеди­тельности, касался ее руки, а к концу сеанса соединил свои пальцы с ее и так и не отпускал их. Зараженная его живос­тью и остроумием, Наташа в тот вечер поняла, что и сама становит­ся интереснее в его присутствии.

Потом они долго стояли около её дома, и Наташа с радостным волнением вдруг почувствовала, как много у Валерия затаенного к ней чувства, хотя он еще и ничего конкретного ей об этом не сказал. Его взгляды, его прикосновения говорили больше слов, они как бы передавали его глубокое чувство. А Наташа, не знавшая прежде силу этих взглядов, встре­чала их с желанием и вслушивалась не в его слова, а в то, что было скрыто за ними.

Когда они прощались, договорившись о встрече на следующий день, Валерий взял ее руки в свои и долго не отпускал, отогревая их. В тот вечер вместе с теплом через их руки, как по замкнутой цепи, стали переходить от одного к другому новые и незнакомые им ранее чувства.

После этого вечера Валерий ежедневно приходил к Наташе домой, и с каждым днем они все сильнее и сильнее хотели видеть друг друга.

Высокий, крупного телосложения, Валерий был красив своеоб­разной мужской красотой. Густые черные волосы и серые глаза, прикрываемые длинными ресницами казались Наташе какими-то удивительными. По поводу его глаз Наташа впоследствии часто шутила, когда хотела услышать более искренний ответ. По его глазам она как бы читала его мысли, потому что они не умели притворяться и всегда показывали истинное состо­яние печали или радости, притворства или правоты. Правда, эти добрые глаза приобретали стальной блеск, когда дело касалось нечест­ности и несправедливости, и тогда выражение его лица становилось жестким и суровым. Но чаще всего Валерий улыбался, радуясь жиз­ни, и тогда лицо его излучало доброту и приветливость.

 

III

 

Прошло несколько дней после приезда Чохова в свое подразде­ление. Жизнь его уже вошла в отлаженный армейский ритм. Как и хотел он, прибыли молодые солдаты, но они требовали очень мно­гого. Для хорошей их подготовки не хватало даже времени, отве­денного на учебу расписанием занятий, каждый день Чохов исполь­зовал для этого еще и часы самоподготовки. Надо было как можно быстрее научить молодых солдат владеть оружием, научить пользо­ваться топографической картой и техникой, имевшейся в роте, при­емам боевого самбо и многому другому. Но самыми тяжелыми ока­зались практические занятия по захвату «языка». На ящике с пес­ком всем все было понятно и ясно. Но когда Чохов вывел свой взвод в поле и объявил, что языком будет он сам, вот тут-то и началось. Группы разграждения и прикрытия действовали четко, но группа захвата никак не могла подползти к Чохову незамечен­ной. А по условиям занятий было оговорено, если Чохов заметит группу и скажет, где она находится, то дальнейшие занятия в эту ночь прекращаются. Несколько ночей оказались для группы захва­та неудачными, но потом тренировка свое взяла, и молодые солда­ты успели подползти незамеченными к окопу, в котором находился Чохов. В молниеносном броске они как бы свалились на голову своего лейтенанта и, забив кляп, понесли на исходную позицию, с которой начались занятия. Чохов даже не успел вскрикнуть, и хотя от кляпа заболели челюсти, он был доволен действиями своих под­чиненных. Так день за днем проходила, как он выражался, обкатка молодых солдат, вo время которой между молодым офицером и его подчиненными складывались новые отношения. Отношения, в ре­зультате которых он все больше испытывал потребность вложить в каждого свои умения и знания, а подчиненные, понимая эту заботу, отвечали ему готовностью идти за лейтенантом в огонь и воду.

В один из таких дней Чохова вызвал к себе начальник физичес­кой подготовки дивизии и приказал готовиться к армейским сорев­нованиям по гимнастике.

– Но у меня молодые солдаты, – возразил он.

– А я и не говорил вам, что солдаты будут выступать.

– Да и спортивную форму я уже потерял, – продолжал отказы­ваться Чохов.

– Ничего, – успокоил его тот. – Вы имеете второй разряд, а выступать будете по третьему. Приказ об откомандировании уже направлен, так что не подводите нас и отстаивайте честь дивизии, как это было на прошлых соревнованиях.

Вернувшись в роту, Чохов зашел в канцелярию, чтобы доло­жить об этом капитану Сонину, но тот уже знал о приказе и раздра­женно проговорил:

– Молодых солдат надо быстрее учить, а они со своими сорев­нованиями привязались. Сам напросился?

– Да нет, я, наоборот, отказывался.

– Первые места не занимай, тогда и привлекать к соревновани­ям не будут. Понял?

– Так точно, товарищ капитан!

У командира роты капитана Comma много было хороших ка­честв, но подчиненные считали его порядочным занудой. Он не повышал голоса, не кричал, а пробирал едкой иронией, выматыва­ющей всю душу. Каждое нарушение, даже небольшое, совершен­ное солдатом или сержантом, он подводил под тот или иной пара­граф устава, заставляя провинившегося перечитывать этот пара­граф громким голосом. Конечно, нарушитель краснел, раскаивал­ся, обещал не допускать подобного, а капитан Сонин, уставившись в какую-то точку на стене, монотонно говорил:

– Для кого это написано, я спрашиваю? – и доведя подчинен­ного почти до слез, отпускал его, внимательно следя, как тот повер­нется и отойдет. Если же тот ошибался, то командир роты сейчас же останавливал с упреком: «И этого не можете!» – и начинал сно­ва распекать. Тот, кто хотя бы один раз побывал на «воспитании» у капитана, никогда не забывал этого наставительного разговора.

Но от солдат и сержантов лейтенант Чохов неоднократно слы­шал, что, несмотря на это, командир роты – «мужик мировой», что он и накажет, и покажет, и проймет, и поймет, а уж если пообеща­ет – обязательно выполнит.

На соревнованиях, как и предвидел командир роты, Чохов показал хорошие результаты, особенно в упражнении на перекла­дине, и был включен в сборную команду для тренировок, но по приезде, доложив об этом Сонину, сразу же услышал недоволь­-
ную реплику:   

– Ты вот что, лейтенант, или спортом занимайся, или взводом. Так что выбирай!

Конечно, лейтенант Чохов не мог бросить свой взвод, своих сол­дат, которых уже полюбил, и с большим трудом уговорил начальни­ка физической подготовки исключить его из состава сборной.

Вскоре начались занятия по отработке действий разведывательной роты в составе разведотряда. Занятия проводил сам командир роты и делал это очень умело. От него по-прежнему слышались замечания и упреки, но теперь все это не казалось таким, как в первое время. Когда капитан Сонин волновался и громко говорил, на висках у него выступали синеватые жилки, но он терпеливо повторял непонятное. Часто его можно было видеть и после отбоя, и перед подъемом. Он как бы заново присматривался к своим подчиненным. Особенно много внимания Сонин уделял командирам взводов, которых иногда полу­шутя или полусерьезно называл «неоперившимися птенцами». Сегод­ня Сонин особенно придирчиво спрашивал лейтенанта Чохова о дей­ствиях в той или иной обстановке, а тот, отвечая, сам задавал капита­ну вопросы. Каким-то особым чутьем Сонин из всех командиров взво­дов выделял командира первого взвода – лейтенанта Чохова. Он да­вал ему более серьезные поручения, строже спрашивал с него за непо­рядок во взводе, но и больше, чем других, учил.

Закончив все дела с капитаном Сониным и во взводе, Чохов пошел к себе в общежитие и, когда вошел в комнату, сразу же заметил, что его друзья как-то загадочно улыбаются.

– Что-то, братцы, непонятно, – проговорил он, раздеваясь.

– А мы сегодня от твоей Наташи письмо получили, – рассмеял­ся Саша.

– Где оно? – с нетерпением и тревогой спросил Валерий.

– У нас, у нас. Но мы его еще не прочитали и ответ не написа­ли, – продолжал дурачиться Саша.

– Вы что, ребята, ошалели, что ли? Разве можно этим шутить?

– Да отдай, Сашок, ты ему, а то он уже и на себя не похож, еще немного – и драться кинется, – смеясь, посоветовал Виктор.

– А ты адрес-то ее переписал? – не сдавался Савченко.

– Переписал, конечно.

– Тогда отдаю, – удовлетворенно проговорил Саша и передал Валерию письмо.

За последнее время письма приходили почти ежедневно, а если в какой-то день письма не было, то на следующий день связной рядовой Гаврилов передавал ему сразу два. Сегодня Гаврилова кто-то опередил, и письмо Наташи оказалось у Саши Савченко, кото­рый разыгрывал очередную комедию.

Разорвав с нетерпением конверт, Валерий увидел вместе с пись­мом фотографию Наташи и, забыв обо всем на свете, стал рассмат­ривать дорогое ему лицо.

Удивительно ясные, добрые и такие живые глаза, казалось, смотрели в упор на Валерия. На фотографии она выглядела осо­бенно красивой. Высокий, чистый лоб, мягкие, ровно разделенные пробором завитые волосы, почти детский овал лица и удивительно неповторимый изгиб губ. Чуть повернув голову, Наташа как бы говорила: смотри, какая я. Открытое лицо и чуть-чуть грустные глаза, таившие тень переживаний, понятных только им двоим, еще больше подчеркивали её красоту и природный ум.

– Хватит рассматривать, – услышал он голос Саши.

– А он в отпуске не насмотрелся, – с усмешкой проговорил Виктор и протянул руку за фотографией. – Сапок, а она действи­тельно ничего.

Что ему ответил Саша, Валерий уже не слышал, потому что, передав им фотографию, с жадностью читал Наташино письмо:

«Здравствуй, Валерий!

Ты не можешь представить, какой у меня сегодня радостный день. Я получила сразу два твоих письма, а в одном из них три твоих фото­графий. От радости я готова была прыгать, как девчонка. Все-таки здорово нас поддерживают письма, а то было бы совсем тяжело. По­мнишь, я тебе говорила, что когда хорошо узнаешь человека, то часто как бы читаешь его мысли. Вот и у меня так получается сейчас. Иду из института и думаю: хорошо бы получить от тебя фотографию, а домой пришла – на столе два твоих письма. Или еще вот: стоит мне подумать о чем-нибудь нашем, как через несколько дней я нахожу ответ на это в твоих письмах. А вчера я долго сидела, смотрела твои фотографии и решила попросить тебя выслать фото во весь рост. И вот сегодня, пожалуйста, - получила! А ведь это здорово, если на таком большом расстоянии наши чувства ведут разговор.

Валерий, а почему ты такой сердитый на всех фотографиях? Ну-ка, отвечай. Иногда мне кажется, что ты сильно переживаешь о чем-то, и тогда мне тоже становится очень грустно, и даже как-то по-особенному начинает болеть сердце. Ты, пожалуйста, ни о чем не думай и знай: моя любовь к тебе священна. Когда мы были с тобой вместе, я не говорила тебе этого, потому что вообще не люб­лю много говорить, а об этом – тем более. Но сейчас я не стыжусь повторять и повторять тебе о своих чувствах и верю, что все у нас будет хорошо. Пускай сейчас нам тяжело вдали друг от друга, но и эта тяжесть вносит в нашу жизнь что-то новое, как бы закаляет наши чувства и готовит к совместному будущему.

В этом письме я посылаю тебе свою фотографию. И уже пред­ставляю, как ты рассматриваешь на ней каждую точку, каждый штрих. Не знаю, что испытываешь ты при этом, а мне кажется, когда я смотрю на твою фотографию, что в это время ты держишь мою руку, и мы разговариваем, глядя друг на друга, строим наши планы о том, как я закончу институт, как ты заменишься в Союз, как я приеду к тебе, как будем работать и жить.

Я очень рада, Валерий, твоим успехам с молодыми солдатами и горжусь тобой. Я тоже, когда буду работать, все буду делать на совесть.

Вчера ходила к твоей маме. Думала, она получила письмо, но оказалось, что ей ты вообще пишешь редко. Учти: она обижается. Я, правда, ее успокоила, говорю, наверное, на учение выехал, а она так посмотрела на меня, что мне стало неловко. Так что ты давай почаще нам пиши.

А вообще, Валерий, я и не думала, какое большое счастье дру­жить с тобой, любить и знать, что тебя тоже любят. Сейчас я могу с тобой обо всем поделиться, находя у тебя и поддержку, и сочув­ствие, а это так важно в жизни.

Ну ладно, опять меня заносит, а виной всему твои письма и фотографии. Шла из института уставшая, а теперь и усталость вся прошла, готова говорить и говорить с тобой без остановки. Инте­ресно, у тебя бывает такое состояние?

У нас все без изменений. Зима, морозы и моя грусть. Привет тебе от тети. До завтра.

Обнимаю и целую. Твоя Наташа.

22 января 1953 года.

– Закончил читать? – увидев, как Валерий складывает письмо, спросил Виктор.

– Прочитал, – вздохнув, ответил Валерий.

– Ты расскажи, как познакомился с ней.

– Как все, обыкновенно.

– Расскажи все-таки, мы же должны учиться у более опытного, настаивал Виктор.

– Конечно, – поддерживал Саша, – даже наш ротный говорит, чтобы мы брали пример с тебя, а ты не делишься своим опытом с друзьями. Нехорошо, нехорошо.

– Ну ладно, шутки в сторону, и давай как на духу, – вновь попросил Виктор,

И Валерий, понимая, что они от него не отстанут, скорее всего, под влиянием нахлынувших воспоминаний начал рассказывать о том дне, который подарил ему Наташу...

Приехав в отпуск, он на следующий день пошел к своему школь­ному товарищу, который учился в педагогическом институте, и пред­ложил тому посидеть в ресторане. Конечно, тот сначала отказывал­ся, а потом, когда услышал, что угощать будет Валерий, с радос­тью согласился. Вот там он и рассказал Валерию о знакомой де­вушке Наташе, которая ему очень нравится, но пока не отвечает ему взаимностью, и обещал познакомить с ней. Правда, в последу­ющие дни, видимо, протрезвев, он всячески уклонялся от напоми­наний Валерия. Но однажды они шли вечером с танцев и на цент­ральной площади, случайно встретили Наташу с подругами. Услышав имя Наташи, Валерий без труда догадался, что эта та самая девушка, о которой он недавно слышал, и стал с интересом рас­сматривать ее. Увидев это, подруги начали подшучивать над това­рищем военным, и тогда Валерий, не дожидаясь, когда его познако­мят, взял инициативу, что называется, в свои руки, сам познако- мился и в шутливой форме предложил всей компанией пройти на набережную. По дороге он рассказывал интересные и смешные слу­чаи и, как говорится, был в центре внимания. Когда шли прово­жать девушек домой, Валерий уже не отходил от Наташи, а около ее дома Валерий, воспользовавшись тем, что его товарищ остано­вился прикурить, предложил Наташе назавтра встретиться вдвоем. Несколько секунд Наташа молчала, но, когда подошел их общий знакомый, молча кивнула.

Рассказывая об этом, Валерий видел, с каким вниманием слу­шали его друзья. За окном крупными хлопьями падал снег, а в освещенной настольной лампой комнате то ли от тепла, то ли от воспоминаний было как-то по-особенному уютно.

– В общем, отбил у студента девушку, – задумчиво проговорил Саша.

– Ну, зачем так прямолинейно? Насильно мил не будешь, и если бы она любила того, то Валерий быстро бы получил поворот от ворот, – возразил Виктор.

– Слушай, Валерий, а тот студент пытался что-то предпринять или хотя бы поговорил с тобой? – не унимался Саша.

– А чего он предпримет? Она же ему и повода никакого не давала. Мало ли, кому кто нравится. Вон у тебя, на тумбочке от­крытка с изображением Майи Плисецкой, так что, ты тоже имеешь на нее право? – возразил, рассмеявшись, Валерий.

– А чего, Сашок, давай, напиши ей, – поддержал шутку и Виктор.

– Ей-то я не напишу, а вот для Наташи что-нибудь придумаю, – ответил им Саша.

– Не вздумайте, ребята, отчудить. Вы ведь и не представляете, как это серьезно, – взмолился Валерий.

– Почему не представляем? – спросил невозмутимо Виктор. – Вся серьезность у тебя на лице нарисована. А вообще-то, не бойся, просто мы по-хорошему завидуем тебе.

– Слушай, Валерий, ты бы попросил Наташу прислать фото­графии всех девушек из ее института, — не то серьезно, не то шутя предложил Саша.

– Нет, ребята, по фотографии любовь не получится, ведь кроме внешности, нужно еще много и других качеств: и кругозор, и ха­рактер, – задумчиво ответил Валерий. – А вообще – это идея. Давай в очередной отпуск вместе по­едем. Тогда и познакомим тебя с какой-нибудь хорошей девушкой.

– Нет, в отпуск я к себе поеду, на родину. У нас тоже девчата – будь здоров!

– Вот это правильно, а то расписался в своем бессилии, – думая о чем-то своем, проговорил Виктор.

– Это он-то бессилен, – рассмеялся Валерий. – Он здесь-то многим голову заморочил, а в Союзе тем более.

– Ничего, придет и для него время, и его так же кто-нибудь заморочит, – поддержал Валерия Виктор.

– Ладно, хватит травить, – понимая, что разговор и шутки по­вернулись к нему, проговорил Савченко. – я еще не все конспекты на завтра написал. 

– Это правильно, и я тоже не совсем готов к занятиям, а нары­ваться на Сонина больше не хочу, – согласился Виктор. – Нюх у него такой, что позавидуешь. На той неделе его каждый день ждал, готовился, а он так и не пришел, а позавчера не написал конспекта по огневой, и он сразу тут как тут.

– Повоспитывал? – спросил Валерий.

– Не то слово. Да ладно, в общем-то, он прав, – не желая вспо­минать тот разговор с командиром роты, ответил Виктор.

Командиры взводов нача­ли готовиться к завтрашним занятиям, а Валерий решил написать письмо. Достав бу­магу и конверт, он снова стал рассматривать полученную фотогра­фию, и в это время услышал топот солдатских сапог по коридору.

– К кому это? – оторвавшись от конспекта, спросил Виктор, и вместо ответа почти сразу же раздался стук в дверь их комнаты.

– Войдите, – громко разрешил Валерий, и в ту же секунду он увидел раскрасневшегося от бега своего связного.

– Товарищи лейтенанты, роте объявлена тревога!

– Хорошо. Бегите в парк и готовьте технику к выводу. Сержан­ту Петрову доложите, что мы оповещены. Сейчас прибудем.

Было около двенадцати часов ночи, но это не смущало коман­диров взводов, они уже привыкли к частым подъемам по тревоге в любое время суток и в любую погоду. Их чемоданы со всем необходимым постоянно находились в бронетранспортерах, которые были загружены и комплектом боеприпасов, и неприкос­новенным запасом продовольствия. Личное табельное оружие на­ходилось постоянно у офицеров, и менее чем через минуту они уже бежали в свои боксы парка, застегивая на ходу пуговицы шинелей.

У входа в парк, где находилась боевая техника, стояли коман­дир роты капитан Сонин и начальник разведки дивизии с тремя незнакомыми офицерами.

– Проверьте готовность взводов и доложите, – коротко прика­зал Сонин своим прибывшим командирам.

В парке уже находились поднятые но тревоге солдаты роты, экипировку которых проверяли помощники командиров взводов.

– Товарищ лейтенант, личный состав взвода готов к выполне­нию боевой задачи, – доложил сержант Петров, увидев вошедшего в парк лейтенанта Чохова.

– Хорошо. Все в сборе?

– Так точно!

– Больных нет?

– Все нормально.

– Ладно, бегу докладывать, а вы на всякий случай готовьте все необходимое для снятия машин с консервации.

К командиру роты они подбежали почти одновременно и, доло­жив о готовности, сразу же получили приказ на снятие всей техни­ки с консервации и выход в район сбора по тревоге. Здесь же на­чальник разведки дивизии представил стоящих рядом офицеров как посредников на предстоящих учениях роты и сообщил, что в район сосредоточения выходят также одна танковая рота, противотанко­вая батарея и рота автоматчиков, которые передаются разведыва­тельной роте для дальнейших действий в составе разведотряда. Командиром разведотряда назначался капитан Сонин.

Вернувшись во взвод, лейтенант Чохов увидел, что его уже до­жидаются сержанты, командиры машин и старшие разведчики. Ра­нее он неоднократно отрабатывал по секундомеру с личным соста­вом подъем по тревоге, и каждый солдат и сержант точно знали свои действия, не теряя при этом времени.

– Снимать всю технику с консервации, выход из парка по ранее отработанной схеме, маршрут в район сбора по тревоге номер два. К машинам! – коротко отдал распоряжение лейтенант Чохов и, по­вернувшись к старшему лейтенанту, назначенному посредником в
его взвод, проговорил:

– Извините, товарищ старший лейтенант, я вас представлю в районе сбора, а сейчас каждая секунда дорога.

Вскоре последовали короткие доклады о готовности. Несмотря на мороз, в боксах было тепло, и машины заводились без особого труда. Раньше, до войны, в этих парках размещалась немецкая тан­ковая часть, и здесь все было предусмотрено с присущей немцам пе­дантичностью до мелочей. Боксы отапливались от отдельной кочегар­ки, в которой размещалась и водомаслогрейка. Было и электроосве­щение со светомаскировкой, вентиляция для вытяжки выхлопных га­зов, а ворота каждого бокса открывались с помощью электромоторов.

Приняв последний доклад, лейтенант Чохов обратился к по­среднику:

– Разрешите выводить?

– Действуй, лейтенант, сам. Меня, здесь нет.

– Понятно, – ответил Чохов и подал световой сигнал.

Первым выехал бронетранспортер, в котором всегда находился командир взвода. На ходу отработанным приемом Чохов занял ме­сто в бронетранспортере и, поднявшись, стал наблюдать, как выхо­дит его взвод. Каждый раз он с внутренним возбужденным трепетом наблюдал эту картину. С замаскированными фара­ми, как самолеты, через одинаковые промежутки времени на при­личных скоростях одна за другой машины покидали парк.

Убедившись, что весь его взвод выстроился в колонну и выхо­дит из парка, Чохов занял свое место и начал настраивать радио­станцию на рабочую волну. Через несколько минут он услышал свои позывные и, ответив радисту командира роты, дал команду водителю прибавить скорость.

В район сбора по тревоге взвод лейтенанта Чохова прибыл пер­вым. Рассредоточив бронетранспортеры, командир взвода услышал по радиостанции, что его вызывают к командиру роты.

Прибыв наиболее коротким маршрутом, который он выбрал еще раньше, когда проводил тренировки в дневное время, Чохов достал карту и подготовился к получению боевой задачи. Через несколько минут прибыли и командиры других взводов, а также приданных подразделений, и капитан Сонин начал отдавать приказ. Предстоя­ло действовать в составе разведотряда, обеспечивая наступление танкового соединения. Для отработки учений был выбран бывший артиллерийский испытательный полигон и не очень сложный мар­шрут. Правда, в одном месте отряд должен был пересечь междуна­родную автостраду. Во время отдачи приказа капитан Сонин не­сколько раз повторил место этого переезда и время, предупредив лейтенанта Савченко о выставлении там постов регулирования. Убедившись, что приказ понят, он отпустил всех, оставив для уточ­нения маршрута командира танковой роты, так как перед автостра­дой находился населенный пункт, и танкистам надо было обойти его южнее, но с обязательным выходом к общему месту переезда через автостраду.

Вскоре поступил сигнал, и лейтенант Чохов начал выводить свой взвод на указанный маршрут, получая и отрабатывая по ходу движения различные вводные. Ровно гудели моторы, слаженно дей­ствовали солдаты и сержанты, шла обычная, напряженная работа. Пройдя населенный пункт, Чохов перед автострадой получил ко­манду снизить скорость и пропустить лейтенанта Савченко с регу­лировщиками. По-прежнему падал снег, но уже наступал рассвет, и Чохов увидел, как его сначала догнал и затем ушел вперед лейте­нант Савченко. До переезда оставалось несколько километров. Все шло по плану, как будто занятия проходили в учебном классе.

Посмотрев на часы, Чохов увидел, что осталось пять минут, забеспокоился и дал команду прибавить скорость. Но пригляделся и увидел, что идет параллельно автостраде. Неожиданно поле­вая дорога повернула к переезду. Снизив скорость и поднявшись на сиденье во весь рост, он въехал на полотно автострады, убе­дился в безопасности и стал ее переезжать. За его бронетранспор­тером шла большая колонна других подразделений. Через полчаса автострада уже была далеко позади, и Чохов напряженно думал, какая для него будет новая вводная, как вдруг неожиданно услы­шал по радиостанции голос начальника разведки дивизии, который приказывал всем остановиться и ждать дополнительной команды. Посидев немного, лейтенант Чохов не выдержал и направился вдоль колонны к бронетранспортеру командира роты, но того на месте не оказалось, зато неожиданно около его машины он увидел замполита роты старшего лейтенанта Румянцева.

– Почему стоим? – спросил Чохов.

–  ЧП случилось, Валерий, – ответил тот. – На автостраде танкисты вдребезги разбили западно-немец­кую машину с какой-то правительственной делегацией. Четыре че­ловека погибло.

 

IV

 

Дальнейшие учения начальником разведки были прекращены, и все подразделения возвратились в гарнизон. Весь день офицеры со своими подчиненными ставили технику на консервацию. Молча и сосредоточенно каждый делал свое дело, и не было слышно обыч­ных шуток, потому что все понимали, что чрезвычайное происше­ствие обязательно отразится на чьих-то судьбах.

Вечером в парк прибежал дежурный по роте, разыскал коман­дира второго взвода лейтенанта Старцева и передал ему приказание срочно прибыть в особый отдел дивизии.

– Начинается, – недовольно проворчал Виктор, подошел к Чохову и добавил: «Ужинать меня не ждите, там не любят корот­ких разговоров, так что могу и задержаться. Хлеба из столовой захватите».

Доложив через некоторое время замполиту старшему лейтенанту Румянцеву о постановке всей техники на консервацию, командиры взводов пошли в казарму, чтобы там помыться и сразу же пойти на ужин, потому что офицерская столовая по времени уже должна за­крываться. Действительно, когда они, запыхавшиеся, пошли в столовую, там уже никого не было, только официантки убирали со сто­лов посуду и делали вид, что не замечают вошедших лейтенантов.

– Нет, так не пойдет, – обиженно проговорил Савченко и направился к поварам. О чем он там разговаривал с ними, Валерий не слышал, но вскоре увидел, как Савченко принес две тарелки, наполненные макаронами по-флотски.

– А ты чего расселся, как барин? Иди за вилками и за хлебом, а я чайку принесу. На Виктора хлеба захвати.

Уставшие и расстроенные неудачными учениями они мол­ча поужинали и, завернув в салфетку хлеб, пошли в общежитие.

– Нелегко будет нашему капитану, – огорченно проговорил Савченко, – с утра как вызвали, так и не отпускают.

– Конечно, – поддакнул Чохов, – он же был старшим команди­ром нашего отряда на учениях и должен был все предусмотреть.

– Так он и предусмотрел все, – враждебно перебил Савчен­ко. – А если танкисты не выполнили его приказ, то они и должны отвечать.

– Всем, Саша, достанется, можешь не сомневаться. Еще и тебе нервы потреплют.

– А мне-то за что? Я вовремя и там, где положено, выставил посты регулирования.

Вскоре они подошли к общежитию и сразу же увидели дежур­ного но роте, направляющегося навстречу им.

– Товарищ лейтенант, – обратился он к Чохову. – Вас тоже вызывают в особый отдел.

Подойдя к комнате, они увидели, что она закрыта на замок, и поняли, что Виктор еще не вернулся.

– А я-то думал у Виктора узнать, о чем его там спрашивали, – проговорил Чохов.

– Шуруй быстрее, там и узнаешь, – рассмеялся Савченко.

Несмотря на позднее время, в штабе дивизии многие еще рабо­тали. Чохов бывал здесь не раз и без труда отыскал кабинет особо­го отдела. Постучав и услышав властное «войдите!», он открыл дверь и сразу же увидел сидящего за столом начальника особого отдела, какого-то незнакомого капитана и Виктора Старцева.

– Подпишите, – проговорил капитан, подавая Старцеву испи­санные листы бумаги.

– Я, наверное, прочитать должен, прежде чем подписывать, – возразил Старцев.

– Читай, мы записали то, что ты говорил, – согласился капитан.

Прочитав и подписав каждый лист, лейтенант Старцев вышел из кабинета, и начальник особого отдела разрешил сесть на освобо­дившийся стул Чохову.

Несколько минут в кабинете была тишина, и чем больше она затягивалась, тем тревожнее становилось Чохову. Наконец началь­ник особого отдела поднялся со своего стула и, подойдя к окну, за которым было темно, качал говорить о возможных политических последствиях ночного происшествия, о том, что такие акции слу­чайно не происходят, и что лейтенант Чохов должен им помочь во всем разобраться.

– Я готов, – сразу же согласился Чохов.

– Расскажите подробнее о приказе капитана Сонина об этих учениях, особенно по переезду международной автострады танко­вой ротой.

И тогда Чохов со всеми подробностями рассказал, как отдавал­ся приказ, как командир роты несколько раз повторял место и вре­мя переезда через автостраду.

– Это вам, – перебил капитан, – а командиру танковой роты он давал другой маршрут.

– Да, – подтвердил Чохов и тут же добавил:

– Но отдельный маршрут касался только населенного пункта, который они должны были обойти южнее, но затем обязательно выйти на общий маршрут и автостраду переезжать вместе со всеми. На этот случай лейтенант Савченко со своим взводом перекрывал движение на автостраде.

– Хватит нам сказки рассказывать, – перебил капитан. – Сгово­рились спасать своего ротного.

– А чего его спасать, – возмутился Чохов. – Кто-то приказы не выполняет, а командира виноватым хотите сделать.

– Ты чего это, лейтенант, разговорился? – угрожающе закри­чал капитан.

– Подожди, подожди, не горячись, – перебил его начальник особого отдела. – Ты понимаешь, лейтенант, что произошло?

– Да, товарищ подполковник, и готов еще раз подтвердить все то, что рассказал вам.

– Ну ладно, на сегодня мы не будем протоколировать твои по­казания. Но ты хорошо подумай, тебе еще долго служить. Мы вы­зовем тебя снова, а сейчас можешь идти.

– А лейтенанта Савченко прислать?

– Ишь ты, какой грамотный, обойдемся и без твоей помощи. Иди пока и думай, случайно это или нет.

По дороге в общежитие Чохов, перебирая в памяти только что состоявшийся разговор, окончательно убедился в том, что их ко­мандиру тяжело будет выпутываться из этой истории. И хотя капи­тан Сонин все делал правильно, слишком тяжелыми оказались по­следствия невыполнения его приказа танкистами.

Войдя в комнату общежития, Чохов увидел только Виктора, который лежа читал книгу.

– А где Сашок? – сразу спросил Валерий.

– Там же, где и ты был, – проговорил Виктор, отложил кни­гу и добавил:

– Я только подхожу к комнате, а он в сопровождении какого-то мужчины в гражданской одежде идет мне навстречу, и переговорить не удалось. В общем, четко работают.

– Да, четко. Только одного не пойму, чего они к ротному прицепились? Ведь ясно, кто виноват, – удивленно спросил Ва­лерий.

– Как же, поймешь. Чем больше ЧП, тем больше должно быть виновных, и не каких-то там стрелочников, а командиров. Чтобы потом громыхнуть приказом по войскам. Значит, от тебя тоже тя­нули показания о вине Сонина?

– Да, и еще обещали вызвать, потому что им не понравилось то, что я говорил.

– Ну и пускай вызывают, нас учили не врать.

– Это верно.

Уставшие, несмотря на возбужденное состояние и тревогу за своего командира роты, они незаметно заснули и не услышали даже возвращения Савченко.

Последующие дни проходили в напряженном ожидании пред­стоящей разрядки. Капитан Сонин изредка приходил в роту и снова куда-то уходил, ни с кем и ничем не делясь. Командовал в роте замполит Румянцев, дел было очень много. Шло ускорен­ное обучение молодых солдат, а тут еще приближался День Со­ветской Армии, и замполит развернул бурную деятельность по подготовке ротной художественной самодеятельности, объясняя командирам взводов, что этим он хочет поправить авторитет роты.

В один из таких дней на утренний развод батальона пришел начальник штаба дивизии. Он и раньше часто приходил к развед­чикам, и офицеры привыкли к его посещениям, но сейчас многие посчитали, что начальник штаба пришел в связи с недавним чрез­вычайным происшествием.

Поздоровавшись с личным составом, он подал команду «вольно», улыбнулся открытой, располагающей к себе улыб­кой и проговорил:

– Ну что, орлы? Проштрафились? Только не падать духом, не все плохо, есть кое-что и хорошее. Лейтенант Чохов! Выйти из строя.

Недоумевая, Чохов строевым шагом вышел, четко повернулся кругом и замер перед строем батальона.

– Батальон, равняйсь, смирно! – подал команду начальник штаба и зачитал приказ о досрочном присвоении лейтенанту Чохову зва­ния «старший лейтенант» за отличные показатели в боевой и поли­тической подготовке.

Прочитав приказ, он подошел, вручил погоны старшего лейте­нанта и совсем не по-военному прижал Чохова к груди.

– Спасибо, старший лейтенант, за отличную службу.

– Служу Советскому Союзу! – растерявшись, и скорее, автома­тически произнес Чохов.

А через несколько минут, когда подразделения батальона, чека­ня шаг, покинули место построения, Чохова поздравили начальник разведки дивизии и батальонное командование и только после это­го отпустили его в роту.

В этот день по расписанию занятий во всех подразделениях пер­вые часы отводились политподготовке. Подойдя к своему учебному классу, Чохов увидел на стенде «боевой листок», па котором круп­ными буквами сообщалось о досрочном присвоении ему звания.

«И когда это замполит успел? Наверное, знал и помалкивал», – подумал Чохов и, пощупав в кармане врученные погоны, вошел в класс.

Как и всегда, занятия проходили по определенной методике. Чохов рассказывал своим солдатам очередную тему, а тс, как обыч­но, конспектировали и готовились отвечать на вопросы. И все же он видел, что его солдаты с какой-то восторженностью и гордостью смотрят на него, как бы разделяя с ним это досрочное присвоение.

После политподготовки Чохов вывел взвод в поле и, поручив сержантам проводить занятия по отделениям, ушел на берег не­большого канала, чтобы побыть одному и успокоиться после этой приятной неожиданности.

В его памяти как-то незаметно восстанавливались те напряжен­ные дни инспекторской проверки. Как и обещали его бывшие фрон­товики, постарались они на совесть. По всем проверяемым дисциплинам они получили твердые отличные оценки. А вскоре ди­визия была поднята по тревоге, и начались учения с боевой стрельбой. Во время учений из разведывательного батальона было сформи­ровано три разведотряда, одним из которых командовал Сонин. Но через несколько часов по вводной посредника он «раненый» был отправлен в госпиталь, и лейтенант Чохов как командир первого взвода и в соответствии с ранее отданным приказом принял на себя командование отрядом. Сразу же, как только Чохов доложил об этом начальнику разведки дивизии, он получил приказ следовать по ново­му маршруту. Проверив по карте названный маршрут, Чохов вызвал но рации начальника разведки и сообщил ему, что принял другое решение, так как, следуя указанному маршруту, он может встретиться с засадой «противника», но услышал короткое «выполняйте, что приказано». И все же Чохов поступил по-своему. Направив один взвод по маршруту, предложенному начальником разведки, он с дру­гими двумя взводами и приданными подразделениями последовал другим, параллельным маршрутом. А через некоторое время тот взвод, действительно, был остановлен огнем из засады, и тогда, зайдя с тыла, Чохов основными силами своего отряда быстро «уничтожил» засаду противника, которая приняла один взвод за весь разведотряд. Не знал тогда лейтенант Чохов, что одним из вопросов на предстоя­щих учениях была проверка молодых офицеров, окончивших воен­ные училища, и что его радиостанция прослушивалась на командном пункте дивизии. Конечно, при разборе учений его тогда похвалили за инициативу и находчивость, но он уже и забыл об этом, а сейчас все снова вспомнилось, как будто это было вчера.

Постепенно воспоминания привели его от осенних учений к отпус­ку и проведенных совместно с Наташей днях. В первый день знаком­ства Валерий и не рассмотрел ее, как следует. Зато на следующий день по дороге в кино он ясно увидел, как она волнующе красива, как молода и неопытна в обществе мужчины. Правда, несмотря на застен­чивость, у нее была уверенность в себе и непринужденность, которая не соответствовала немного грустному и нежному выражению лица.

В тот день в кино Валерий увидел, что на нее с восхищением смотрели окружающие, и понял, что на них действовало ее обаяние. Видимо, в ней было то непередавае­мое, чего боятся и чему завидуют все женщины: она была воплоще­нием молодости, радости жизни, чистоты и красоты. В тот день они много говорили, искренне радуясь хорошему, но Наташа печалилась, когда слушала его рассказы о какой-нибудь непорядочности. Видимо, ей хотелось видеть в людях только хоро­шее, и она не умела скрывать своих чувств.

После того вечера Валерий приходил к Наташе каждый день, и хотя в первые дни они еще скрывали свои чувства друг от друга, Валерий понимал, что теперь его жизнь без Наташи не­мыслима. Они были полностью поглощены друг другом, и Вале­рий часто, как завороженный, не мог оторвать от нее глаз. А Наташа, понимая это и сознавая силу своего вли­яния, позволяла любоваться собой и по-девичьи краснела от это­го. В те первые дни их сближения Валерий иногда как бы неза­метно во время разговора брал ее руки в свои, и тогда глаза Наташи становились по-детски радостными и счастливыми. Она еще больше краснела и тоже, как завороженная, смотрела на Валерия и слушала его.

– Товарищ лейтенант, извините, старший лейтенант, время за­нятий закончилось, разрешите взвод вести в казарму, – услышал Чохов за своей спиной голос сержанта Петрова.

– Да, – посмотрев на часы, ответил Валерий, – пора на обед.

Идя позади взвода, Чохов еще долго находился в плену волную­щих его воспоминаний и только перед контрольно-пропускным пун­ктом взял на себя командование взводом.

В казарме уже готовились к обеду, и Чохов, отдав необходимые распоряжения, пошел в канцелярию роты.

– А ты чего, Валерий, погоны-то не надеваешь? – с улыбкой спросил его Румянцев.

– Да не хочу наши офицерские традиции нарушать.

– Правильно делает, – вмешался в разговор Виктор Старцев, – а если наденет, то мы быстро их снимем с него.

– Понятно, _ как бы поддерживая Виктора, проговорил зампо­лит. – Только вы, ребята, поакку­ратнее, а я в роте побуду до отбоя.

Вечером они поужинали в столовой и пошли в свою комнату, чтобы отметить радостное для Валерия событие. Днем Саша Савченко сходил в город и принес несколько бутылок немец­кой водки. Надежно спрятал их в чемодане с одеждой, потому что за употребление спиртных напитков к офицерам и солдатам приме­нялись очень строгие меры, вплоть до отправки в Союз.

Придя в комнату, Виктор Старцев закрыл дверь ком­наты на внутренний замок и начал мылом мыть раковину.

– А это зачем? – спросил Валерий.

– Сейчас узнаешь, – смеясь, ответил Саша, — а то ты о солда­тах своих больше думаешь, а мы — еще и о конспирации.

Помыв раковину, Виктор достал из тумбочки приготовленную заранее резиновую пробку и плотно закрыл ею сливную трубу, затем взял откупоренную Сашей бутылку и начал ее выли­вать в раковину.

– Подождите, ребята, ведь часть водки обязательно просочится через пробку! – воскликнул удивленно Валерий.

– Не бойся, я уже водой испытывал свое изобретение – и, вроде бы, держит. Во всяком случае, никто не догадается, а это важнее нескольких потерянных граммов, – спокойно проговорил Виктор и, вылив еще три бутылки «Корна», повернулся к Савченко: «Унеси их из комнаты, Саша, а я на стол соберу».

Вскоре на столе стояло несколько бутылок лимонада, консер­вы, колбаса и хлеб. Дождавшись, когда вернется Саша, Виктор снова закрыл комнату и только после этого передал Валерию пус­тую алюминиевую кружку, на дне которой поблескивала маленькая звездочка.

– Ну, пошли – черпанем, – улыбаясь, проговорил он.

– Подожди, Виктор, я же ему письмо от Наташи не передал, – перебил Савченко.

– Успеешь. Сначала обмоем, а потом и письмо передашь, а то он и про звание свое забудет. Ну, поехали, – и дождавшись, когда Валерий выпил все из кружки до дна и вынул изо рта поблескиваю­щую звездочку, тоже крякнул и последовал примеру своих друзей.

– Ну а теперь, Сашок, письмо дай, – попросил Валерий.

– Сейчас, – ответил тот, но неожиданно в дверь их комнаты громко постучали.

– Спокойствие. Наливайте лимонад и закусывайте, – негромко проговорил Виктор и открыл дверь. В комнату, не дожидаясь при­глашения, вошли командир батальона и замполит.

– Обмываем звание? – спросил комбат.

– Так точно, – спокойно ответил Виктор. – Садитесь с нами, вот лимонад и закуска.

– А что-то у вас водкой пахнет?

– Да нет, это вам показалось.

– А ну, посмотрим, майор, у них в комнате, – предложил ком­бат замполиту батальона. И тот начал открывать и заглядывать в тумбочки, под койки, в шкаф.

Подобное поведение и, фактически, обыск не оскорбили моло­дых офицеров, так как все это в тот период было нормой. Провер­ки, доносы, создание мнимого образа врага никого тогда не удивляли. Совсем недавно закончилась Великая Отечественная, и ее сразу же сменила так называемая «холодная война». Офицеров, прохо­дивших службу в Восточной Германии, всегда держали в полной боевой готовности. Им не разрешалось посещать немецкие киноте­атры и рестораны. За связь с немецким населением и за распитие спиртных напитков даже в свободное от службы время всегда сле­довали суровые наказания. Однако никакие наказания не останав­ливали офицеров, особенно фронтовиков, а молодые, не желая от­ставать от старших своих товарищей, тоже старались не ударить в грязь лицом, применяя различные хитрости. Правда, и старшие офицеры, понимая ненужность жестоких мер, на многое закрывали глаза и не усердствовали в разоблачении подчиненных. Вот и сей­час, поглядывая на замполита, командир батальона хитро улыбал­ся и, повернувшись к выходу, как бы торопил своего заместителя.

– Все в порядке, вроде, — доложил замполит.

– Ну, ладно, тогда пошли, – удовлетворенно проговорил ком­бат и направился к двери.

Дождавшись ухода офицеров, Виктор быстро подо­шел к двери и снова закрыл ее на замок, затем повернулся к своим друзьям и предложил выпить за его изобретение.

– Саша, дай сначала письмо прочитаю, а потом и присоединюсь к вам, – попросил Валерий.

– На, читай, – ответил Саша, подавая ему письмо.

С нетерпением Валерий разорвал конверт и, не слыша разговора своих друзей, развернул сложенные, исписанные Наташей листки:

«Здравствуй, Валерий!

Второй день от тебя нет писем. И я уже начинаю волноваться, не случилось ли чего с тобой. Правда, тетя успокаивает меня и говорит, что это почта виновата в нерегулярной доставке писем. А я и верю ей, потому что, действительно, в некоторые дни сразу не­сколько писем приносит почтальон, и в то же время переживаю. Я не понимаю, что со мной творится! Вечерами иногда так нахлынут воспоминания, что становится до боли и грустно, и радостно. По­рой мне кажется, что сегодня я обязательно увижу тебя, но прохо­дит день, наступает вечер, а тебя нет. Но это только внешне, а в мыслях ты постоянно со мной, и я очень рада той случайной встре­че, подарившей нам друг друга. Видимо, судьба решила вознагра­дить меня за прежние, не особенно радостные годы. Я не говорила тебе, Валерик, многого о своем детстве, но мне приходилось видеть и хорошее, и плохое. Приходилось видеть и разных людей, види­мо, поэтому твоя любовь ко мне на многое открыла глаза. Я посто­янно ощущаю теплоту наших отношений и верю, что эта теплота будет согревать нас всю жизнь. Только сейчас я познала это вели­чайшее счастье и очень рада, что оно пришло ко мне. Подруги по институту тоже поняли правильно мое состояние и радуются, когда узнают, что я получила от тебя письмо. Они ведь все замечают, правда, я и не скрываю свои чувства. И тетя Катя тоже радуется твоим письмам. Когда я прихожу домой, она одной рукой открыва­ет дверь, а другой подает мне письмо и помогает снять пальто. В общем, я в центре внимания, а вот ты, наверное, совсем одинок. Как бы я хотела быть с тобой, помогать во всем, делить твои труд­ности и оберегать тебя.

Вот сейчас пишу тебе это письмо, а у меня, несмотря на то, что мы не вместе, все поет оттого, что мы нашли друг друга. Я знаю, что такое не часто приходит, и поэтому обещаю тебе – всегда, не­смотря ни на что, оберегать и сохранять нашу любовь.

Сегодня снова видела тебя во сне. Хорошо еще, что и это дает возможность посмотреть и даже как бы побыть вместе с тобой. Правда, сон был какой-то странный, ты то подойдешь ко мне, то снова уходишь по дороге, а я стою и ничего не могу сказать тебе, как будто немая. К чему бы это? Как ты думаешь?

А у нас морозы, такие, каких давно не было. Утром бегу в институт, а под ногами снег аж хрустит. Даже птицы куда-то по­прятались.

Недавно была у твоей мамы. У нас все в порядке. Привет тебе от всех.

До встречи, мой самый дорогой человек.

Крепко-крепко тебя целую.

Твоя Наташа.

2 февраля 1953 года».

Прочитав письмо, Валерий молча взял кружку, зачерпнул вод­ку и, глядя в какую-то точку на стене, медленными глотками выпил содержимое.

– Все нормально? – спросил Caшa Савченко.

Понимая, что это к нему, Валерий кивнул головой и сел за стол.

– В отпуск тебе надо проситься, – предложил молчавший до этого Виктор.

– Да, видимо, надо. Не думал я, что так все окажется, – согла­сился Валерий.

– Писать будешь, или ложимся спать? – спросил Саша.

– Нет, сегодня не буду, и пусть простит меня Наташа, а завтра на свежую голову исправлюсь. Давайте еще по одной.

– Ишь ты, разошелся. Правда, и понять товарища старшего лейтенанта можно, – подковырнул Саша.

– Кончайте, ребята. Просто мне повезло. А окажись на моем месте любой из вас, все было бы совершенно так же.

– Ну, что ж, давай, Валера, за тех, кого нет сейчас рядом с нами, – предложил Виктор и, выпив, начал убирать со стола.

 

V

 

Защитив курсовую работу, Наташа после института сразу же пошла к Надежде Степановне. Она несколько дней не была у нее и сейчас спешила, чтобы рассказать о своих успехах в учебе, а заодно и послушать мать Валерия, которая так напоминала ей его. Настро­ение у Наташи было хорошее, потому что вчера она получила от Валерия письмо, в котором он сообщал, что будет просить отпуск и что, возможно, в марте они встретятся. Вот об этом-то она и хотела сообщить, потому что Валерий просил предупредить его мать и тетю Катю, что сразу же они пойдут в ЗАГС подавать заявление и в этот же день сыграют свадьбу.

По дороге Наташа думала, кого надо будет пригласить, что надо приготовить, и не заметила, как подошла к углу улицы, на которой был дом Надежды Степановны. Свернув за угол, она неожиданно увидела несколько человек, стоявших около знакомого ей дома и сразу же почувствовала какую-то нависшую беду.

Жизнь всегда полна неожиданностей, и иногда их выпадает столько на долю человека, что приходится только удивляться. Идя сюда, Наташа думала только о хорошем и никак не предполагала того, что произошло с Надеждой Степановной.

Подойдя ближе, она увидела среди стоящих людей соседей, которые молча расступились перед ней, и услышала, как одна жен­щина кому-то сказала, что это — невеста старшего сына. Наташа почти бегом пробежала последние метры коридора и в зале увидела лежащую на кровати мер­твую мать Валерия.

          Обессиленная она молча опустилась на свобод­ный стул и сразу же вспомнила свою мать, которая так же лежала, как бы уснув, и около которой так же молча сидели с грустным выражением какие-то незнакомые люди.

– Ну вот, доченька, и отсуетилась наша Надежда Степанов­на, – услышала она голос знакомой ей соседки, – все хлопотала, бегала, старалась как лучше сделать своим сыновьям, а себя не сберегла.

– А как это случилось? — спросила Наташа ее.

– Она всегда рано топила печку, чтобы успеть приготовить зав­трак. Ну, и сегодня затопила, покормила детей и, видимо, решила вздремнуть немного, потому что на завод ей во вторую смену идти, а задвижку в печке задвинула слишком много, вот и угорела, – ответила та.

– Все экономила, тепло хотела сохранить, – поддержала разго­вор другая женщина. – Вон ведь какие морозы стоят.

– Что же будем делать? – растерянно спросила Наташа.

– Как что? Хоронить будем всей улицей, да и с завода уже приходили, обещали помочь, — ответила соседка.

– А мне что делать? – вновь спросила Наташа.

– Попробуй телеграмму Валерию дать. Правда, говорят, что в Германию телеграммы не принимают, но ты сама сходи на почту. С завода сказали, что завтра будут хоронить.

– Ладно, тогда я побежала.

По дороге Наташа думала о Надежде Степановне, о Валерии, который, она знала, будет очень переживать смерть матери. Нео­жиданно она вспомнила его братьев – Олега, который учился на первом курсе автомобильного техникума, и первоклассника Сере­жу, которому Наташа иногда помогала делать уроки.

«Как же теперь они будут одни? – думала она. – Ведь теперь, кроме Валерия и меня, у них никого нет. Но Валерий далеко, зна­чит, остаюсь я. А как это воспримут все, и особенно братья Вале­рия, да и он сам? Ведь пока мы формально - чужие», – рассужда­ла она сама с собой.

Вскоре Наташа подошла к почте и обратилась к де­вушке, которая принимала телеграммы. Рассказав, где служит Ва­лерий и какая у него случилась беда, Наташа услышала равнодуш­ный отказ в приеме за границу телеграмм.

– Но ведь это неправильно, какой-то должен быть выход, – настаивала Наташа.

– Не отвлекайте меня от работы, много тут вас ходит, – грубо ответила та.

Огорченная Наташа вышла с почты и поспешила к себе домой, чтобы сообщить тете Кате о случившемся и взять деньги, которые она скопила от стипендии.

– Ты чего так рано? Говорила, что сегодня задержишься у мате­ри Валерия. Проходи, раздевайся.

– Да нет, тетя, некогда. Беда большая случилась: мама Валерия умерла, я вот деньги возьму и пойду, братья его одни остались. Видимо, и ночевать у них буду. А вы лечитесь, как следует, — то­ропливо говорила Наташа.

– Подожди, успокойся и расскажи, как это случилось?

– Угорела от печки, – ответила Наташа и, взяв деньги, быстро вышла из дома.

По дороге она снова начала думать о братьях Валерия и оконча­тельно решила перейти жить к ним и, несмотря на возникшие до­полнительные трудности, которых, как она понимала, будет нема­ло, взять на себя заботы о них.

Когда она пришла, многие из соседей уже разошлись. В зале осталась соседка, которую Наташа часто встречала в доме у Надеж­ды Степановны, да незнакомые старушки, готовившиеся обмывать и переодевать покойную. Здесь же в зале уже стоял пахнущий сы­рой сосной, обитый внутри белой материей гроб.

– Ну, дала телеграмму? – спросила ее соседка.

– Нет, не приняли. Говорят, что за границу они не могут давать телеграммы.

            – Ну, ладно, он так и так не успел бы, – вздохнув, ответила та. – С завода сказали, что завтра в два часа пришлют машину грузовую. Так что можешь идти домой, а завтра приходи.

– Нет, я останусь здесь ночевать. А то и мальчишек покормить некому, – возразила Наташа.

– Ладно, оставайся. Тогда, и мне будет не так одиноко в этом доме, – согласилась та.

В маленькой комнате Наташа увидела сидяще­го у окна Сережу, подошла к нему и молча прижала к себе. А тот, почувствовав ее доброту и такое же переживание, сразу рас­слабился, плечи его задрожали, и он все сильнее прижи­мался к Наташе. Уткнувшись лицом, в ее грудь, он тихо плакал, а она гладила его по голове и как могла успокаивала.

– А где Олег? – спросила Наташа.

          – Не пришел еще, – всхлипывая, ответил Сережа.

– Ты что-нибудь ел? – снова спросила она.

– Нет еще, да и не хочется.

– Ладно, я сейчас приготовлю, но ты покажи мне, где продукты лежат.

Вскоре Наташа пожарила яичницу с салом и усадила за стол Сережу, а сама, услышав громкий стук, пошла открывать дверь.

– Чего там копаетесь? – возмущался за дверью Олег. – Откры­вайте быстрее, я промерз до костей. А, это ты, – проговорил он и, качаясь, пошел по коридору.

– Олег, подожди, – остановила его Наташа. – Там мама мерт­вая и люди, так хоть сейчас не груби.

– Как мертвая? Ты чего, с ума сошла, что ли? – повысив голос и схватив ее за руки, спросил Олег.

– Иди, сам увидишь, – ответила Наташа.

Не раздеваясь, Олег, прошел в зал и сразу же стал громким голосом просить у мертвой матери прощения за все его проделки, за то, что и сегодня вот так получилось. Вскоре его всхлипывания стали утихать, и Наташа услышала, как соседка уговаривает Олега и укладывает спать.

Покормив Сережу, Наташа пошла в его комнату и тоже стала стелить ему постель.

– А ты где ляжешь? – спросил Сережа, не дожида­ясь ответа, добавил: «Только со мной, нам будет теплее».

– Ах ты, мой малышок, – растроганно проговорила Наташа. – Конечно, с тобой лягу, куда же теперь я без вас.

– Тетя Наташа, а вы всегда будете с нами?

– Всегда, всегда, только ты ложись спать, а я скоро приду к тебе.

Войдя в зал, Наташа увидела, что Надежда Степановна уже лежит в гробу, накрытая тюлем. Наташа, не стесняясь присутствия незна­комых людей, заплакала. Электрическая лампочка была вы­ключена, и лишь слабый огонек лампады, зажженный у икон, по­качиваясь, освещал лицо покойной. Все как бы застыло, оцепене­ло, только наболевшая за день душа Наташи подавала свой крик беззвучным плачем и горестными размышлениями.

Больше уже Валерий не увидит свою мать, не услышит ее доб­рых советов, не увидит самых добрых на свете глаз, не прикоснется к ее заботливым, неутомимым рукам, которые никогда не знали отдыха и покоя. Вся ее жизнь прошла в заботах о своих детях, и вот только сейчас, не успев, как следует, нарадоваться тому, что старший сын стал офицером, она так нелепо и рано ушла из жизни. «Почему так жестока судьба»? – думала Наташа.

– Доченька, ложись спать, а мы здесь до утра посидим, – услышала она голос соседки.

– Хорошо, – печально ответила Наташа и подошла ближе к гробу. Она понимала, что прощаться ей надо сейчас, потому что завтра будет много людей, будут какие-то заботы, а душев­ного прощания уже не будет. Молча стояла она у изголовья, всматриваясь в лицо матери Валерия и с тревогой думала, как будет больно Валерию.

«Вот так, чаще всего неожиданно и уходят наши близкие, оставляя нас, живых, должниками перед ними, постоянно думаю­щими о них и переживающими эту утрату с неослабевающим го­рем», _ размышляла Наташа. Постояв еще немного и поправив на покойной воротник платья, она вздохнула, повернулась и ушла в комнату, где уже спал Сережа, молча разделась и осторожно, чтобы не разбудить его, легла на край кровати. Под­тянув к себе одеяло, Наташа вдруг вспомнила, как Валерий рас­сказывая ей про эту койку. Когда он был маленьким, то тоже спал здесь, и часто мать поругивала его за то, что он долго читал, лежа в постели, и, засыпая, забывал выключать свет. Незаметно воспо­минания увели Наташу в ее невеселое детство. Оказавшись в дет­ском доме, она несколько лет была одинокой девочкой, не нашедшей никого, к кому бы смогла привязаться. Часто, когда в детдо­ме уже все спали, она лежала с открытыми глазами и мечтала о счастливой жизни, которая бывает у других. Вот эта замкнутость и породила у Наташи потребность общения с книгами. Она стала много читать, даже то, что по возрасту, ей казалось, было трудно понимать. Но она читала, порой забыв об уроках, и вечерами пе­ред сном обдумывала прочитанное. В восьмом классе у нее уже сложилось свое представление об отношениях женщины и мужчи­ны. В частности, она не признавала любовь как слепое потворство инстинкту, а наоборот, считала любовь величайшей дружбой, сча­стьем, равенством и обязательной ответственностью друг перед другом. Дни, месяцы и годы проходили у Наташи как-то незамет­но и даже однообразно. Время в детс­ком доме, в котором все подчинено распорядку, программам и сложившимся традициям, течет быстро. И все же, несмотря на этот жесткий механизм, делающий детей в какой-то степени однотипными, многие видели у Наташи своеобразие в манерах, речи и даже образе мыслей. Особенно это проявлялось, когда она увлекалась разговором и не рисовалась, а становилась сама собой.

За все годы жизни в детском доме Наташа так и не сблизилась ни с кем, но, когда уезжала поступать в институт, искренне пере­живала расставание и долго плакала, обещая писать письма. Пере­бирая в памяти день за днем своего детства, Наташа и не заметила, как наступил рассвет. Рядом, ровно посапывая, уткнул в подушку нос Сережа, и казалось, что все хорошо и нет никакой трагедии и горя. А они были рядом. Вздохнув, Наташа осторожно встала с кровати, быстро оделась и пошла на кух­ню, чтобы умыться и приготовить завтрак.

Начинался новый день с новыми для нее заботами.

Похороны прошли быстро. На кладби­ще Наташа отчетливо запомнила стук о гроб падающих мерзлых комков земли и с жалостью думала о том, что она мало уделяла внимания матери Валерия. Затем были поминки, во время которых гости рассказывали о Надежде Степа­новне, вспоминая все новые и новые примеры ее порядочности и, особенно, заботы о детях, когда она осталась одна после смерти мужа. Как в тумане, Наташа видела сидящих за столом людей, думая о своем.

– А ты, Наташа, что решила? — неожиданно услышала она воп­рос соседки.

– Да думаю перейти сюда жить до приезда Валерия, а там будет видно, – растерявшись, проговорила Наташа.

Несколько минут за столом все молчали, но это молчание пер­вой нарушила все та же соседка.

– А чего думать? Правильно ты решила. Ведь покойная мне часто рассказывала, как вы с Валерием любите друг друга, и назы­вала тебя своей дочерью. Так что переходи, а я тоже буду помо­гать, – и как только люди услышали это, за столом сразу же начался оживленный, одобряющий это решение разговор. Наташа видела, как многие обрадовались этому, как особенно радостно за­блестели глаза у Сережи. Только Олег не подавал никакого вида.

Вскоре все стали расходиться, а соседи начали мыть посуду, не позволяя Наташе работать, поскольку считали ее уже одной из самых близких умершей.

– Тогда я сбегаю домой, а то у меня тетя болеет, надо предупре­дить ее да и взять кое-что сюда, – проговорила Наташа.

– Иди, иди, я буду здесь, – ответила ей соседка.

Дома, как и предвидела Наташа, тетя начала уговаривать не переходить в дом к братьям Валерия. Она пугала Наташу трудно­стями и тем, что ее как девушку могут неправильно понять, что она запустит учебу в институте, а чем все это кончится – еще неизвест­но. Но Наташа, не перебивая, собирала в небольшой чемодан учеб­ники, конспекты, принадлежности девичьего туалета, потом подошла к тете, обняла ее и проговорила:

– Ну чего вы так волнуетесь? Я же не бросаю вас совсем, буду приходить. А кто братьям Валерия поможет? Видели бы вы, как обрадовался Сережа! Они же одни остались.

– Тебя, упрямицу, никогда не убедишь, все делаешь по-своему. Жалко, что я из-за своей болезни не смогла на похороны прийти, – уже сдаваясь, ответила тетя Катя, поцеловала Наташу и попросила посидеть некоторое время молча.

Вернувшись в дом Валерия, Наташа услышала, как соседка что-то громко доказывала Олегу, а тот поначалу возражал, неожиданно замол­чал, когда увидел ее с чемоданом.

– Вот и хорошо, – обрадовано проговорила соседка. – Да­вай, располагайся как хозяйка и командуй, а я пойду.

Еще ночью, когда она лежала на кровати с Сережей, Наташа решила занять койку Олега, которая была в этой же комнате, а Олегу предложить спать в зале на диване, где спала Надежда Сте­пановна. Об этом она сразу же и заявила братьям.

– Это не входит в мои планы, – раздраженно ответил Олег.

Понимая, что если она сейчас не настоит на своем, то будет еще хуже, Наташа с таким же раздражением ответила:

– В мои планы тоже многое не входило, а, как видишь, пришлось, так что забирай свою постель. И еще запомни, если придешь снова пьяным, то я пойду сначала к директору техникума, а потом к уча­стковому.

– А кто ты такая, чтобы командовать нами? – закричал Олег.

– Ладно, хватит, – перебила его Наташа, обнимая прижавшего­ся к ней Сережу. – Напишем Валерию письмо, и как он скажет, так и будет, а пока делай то, что я говорю.

Из разговоров с Валерием она знала, что Олег был лю­бимцем отца и очень переживал его смерть. Замкнувшись в себе, часто грубил матери. Стипендию свою он тратил только на себя, а от матери требовал покупок красивой одежды и рос резко отличавшимся от этой порядочной трудовой семьи. Уже на первом курсе у него появились дружки, с которыми он иногда выпивал и которых ценил выше матери и братьев. Особенно он неуважительно относился к Валерию, который, приезжая в от­пуск, много с ним говорил, а в последний приезд не пустил домой пьяного. Свою неприязнь Олег перенес и на Наташу. Увидев ее первый раз вместе с Валерием, он сразу же понял, что она крепко привяжет к себе брата, и каждый раз, когда дома возникал разго­вор о Наташе, презрительно бросал в ее адрес грубые реплики.

Вспоминая все это, Наташа понимала, как ей будет тяжело с ним. Но и по-другому поступить она уже не могла. Уложив всех спать, она еще долго находилась под впечатлением прошедшего дня и, хотя изрядно устала, никак не могла уснуть. Несмотря на свою молодость, Наташа уже умела противостоять жизненным невзго­дам, и сейчас, встретив такое сопротивление Олега своему реше­нию, она не растерялась.

«Почему они такие разные?» – думала Наташа, и снова перед ее глазами возник Валерий, красивый, обаятельный и всегда уве­ренный в себе. Она полностью разделяла его интересы и все чаще к концу его отпуска слышала от него то, о чем думала сама. Казалось, что все грани его личности она понимала и многое предугадывала своим, еще неопытным женским чутьем.

Она понимала, что и в данном случае поступила правильно и что ее решение обязательно одобрит Валерий. Но как сейчас он нужен здесь. Вдруг ей показалось, что Валерий идет по коридору. Откинув с головы одеяло, которым она укрылась от холода, Ната­ша затаила дыхание, прислушиваясь к ночным шорохам, но все было тихо. Видимо, доведенное до предела воображение выдавало желаемое за действительное. Понимая, что надо уснуть, Наташа на­чала в уме считать и вскоре забылась беспокойным сном.

Утром, когда еще было темно, Наташа затопила печь, накормила Олега и Сережу и, попросив соседку присмотреть за домом, побежа­ла в институт. Там она рассказала подругам о причине пропуска занятий и на первой же лекции начала писать Валерию письмо:

«Здравствуй, Валерий!

Ты, наверное, беспокоишься, не получая от меня несколько дней писем. Но сейчас, узнав то, что я тебе скажу, расстроишься еще больше, 6 февраля умерла твоя мама. Произошло несчастье: она угорела. В этот день я пришла к ней, чтобы посидеть и поговорить, а ее уже не было в живых. Конечно, все было сделано по-людски, и похоронили ее с большими почестями. Оказывается, о человеке больше узнаешь тогда, когда его уже нет в живых. Так и я не предполагала, каким она пользовалась уважением. А теперь, Вале­рий, я должна попросить у тебя прощения. Дело в том, что я не смогла добиться отправки тебе телеграммы. На почте категори­чески отказались принимать, а потом, уже после похорон, я узнала, что это можно было сделать через военкомат. Но тогда я не знала об этом, и вот получилось нескладно.

Не знаю, как ты воспримешь мое решение, но в первый же день я перешла в дом к твоим братьям, чтобы помогать им жить и учить­ся. Все соседи восприняли это с пониманием, особенно обрадовался Сережа. Пишу сейчас тебе это письмо, а у меня на глазах слезы. Может быть, это слабость с моей стороны, но эти дни были для меня днями больших потрясений. Милый мой Валерий, если бы ты знал, как я сейчас нуждаюсь в тебе. Сколько раз мою жизнь пыта­лась сломить злая судьба. Вот и сейчас она послала (теперь уже нам двоим) новое испытание. Не думай, что я испугалась трудно­стей, нет, я все такая же – сильная и в то же время слабая. Силь­ная, потому что я верю в нашу любовь, которая пробудила во мне заботу о твоих близких, и слабая, как многие неопытные в таких делах девушки. Приезжай, Валерий, и своим присутствием помоги мне обрести так необходимые сейчас силы.

Ты, конечно, хочешь услышать, как отнесся к моему переезду Олег. Что ж, не буду лукавить – без восторга. Но я думаю, что доброта победит любое зло. А Олег тоже видел зла немало. В об­щем, попытаюсь воздействовать на него.

В своем последнем письме ты высказываешь сомнения, сохраним ли мы до конца наши чувства друг к другу. Не знаю, как ты, а я полюбила тебя всей душой, и твою любовь ко мне тоже принимаю такой, какая она есть, считая, что это у меня самое драгоценное в жизни. Другого лучшего у меня никогда не было да и не будет. А вообще, я где-то читала, что в жизни каждого человека имеется нема­ло противоречивых особенностей, желаний и потребностей, которые надо постоянно мирить, не доводя их до борьбы. И исцелять друг друга от этих нездоровых недугов мы должны сами. Разве нет у нас желания быть вместе. Конечно, есть, и это желание не выразишь ни­какими словами, но мы ведь понимаем, что пока обстоятельства силь­нее наших желаний. А раз так, то и должны верить, что, как бы нам ни было тяжело, мы обязаны выдержать и сохранить наши чувства.

          Запомни, Валерий, что всеми мыслями, всей своей душой я все­гда с тобой, всегда готова делить печали и радости, отогревать тебя своим теплом в любую непогоду. И хотя характер у меня неангельский и очень чувствительный к любому малейшему прикоснове­нию, в главном он никогда меня не подведет, даю тебе слово. Рань­ше мне некому было говорить о своих радостях и огорчениях, неко­му было изливать свою душу. Все, что печалило меня, и все, чему я хотела бы найти отклик в сердце другого близкого человека, я подавляла в самой себе. Сейчас же у меня все по-другому. Мне постоянно хочется откровенно делиться с тобой своими мыслями и говорить, говорить обо всем на свете. За одно это я благодарна своей судьбе и особенно тебе.

Пишу тебе это, а сама слышу, как тревожно бьется твое сердце от того, что ты узнал, и не знаю, как тебя утешить в этом горе. Да и возможно ли? Приезжай скорее, все мы сейчас очень и очень нуж­даемся в этом и с нетерпением ждем тебя.

Обнимаю, мой самый дорогой человек, и нежно целую.

Любящая тебя Наташа.

9 февраля 1953 года».

 

VI

 

Наконец-то стихли сильные холодные ветры, и сразу же как-то все изменилось. С утра падал снег, одевая в свой белый наряд дере­вья, землю, дома, которые вчера еще были серыми и мрачными, и от этого снежного покрывала все стало нарядным и даже торже­ственным. Эту торжественность подчеркивала еще и необычная после сильных метелей тишина, вызывающая грустные воспоминания о Родине и близких.

Уже несколько дней старший лейтенант Чохов не получал пи­сем, и грустные воспоминания о Наташе все чаще и чаще сменялись тревожными мыслями, переживаниями о том, как она живет, не заболела ли, и все ли в порядке. Эти тревожные мысли порой даже были сильнее обиды на то, что Наташа ему не пишет.

Вчера со своим взводом Чохов заступил в караул и ночью, про­верив посты, решил немного отдохнуть. Было уже около трех ча­сов. Неожиданно он услышал очередь из автомата, и почти сразу же на пульте сигнализации загорелась красная лампочка, вызыва­ющая начальника караула на склад боеприпасов. Подав команду «караул в ружье», он с бодрствующей сменой побежал на тот пост и вскоре разобрался, что солдат, стоявший у склада, услышав шум у проволочного заграждения, принял дикого кабана за нарушителя и после окрика открыл по тому месту огонь. Об этом говорили следы на снегу и небольшие, свежие, еще не застывшие капли кро­ви раненого кабана. Успокоив солдата, Чохов вернулся в карауль­ное помещение и снова лег на топчан.

Перед разводом он немного поспал. Во сне Валерий увидел род­ные места, Наташу и брата Олега. Как будто бы он патрулировал и неожиданно на набережной встретил Олега, который, захлебыва­ясь от какой-то радости, рассказывал ему о плохом поведении На­таши. Не поверив ему, Валерий бросился бегом к дому, где жила Наташа, вошел и был встречен ее недовольным взглядом. Наташа долго упрекала его за то, что он редко пишет, а Валерий, в свою очередь, стал упрекать ее в неверности, заявляя, что она полюбила кого-то другого. Окончания сна Валерий так и не увидел, потому что будильник своим громким звоном разбудил его.

Стоя на разводе, а потом и в караульном помещении, Чохов вспоминал этот неприятный сон и после ужина, видимо, под воз­действием увиденного написал Наташе довольно-таки сердитое пись­мо. А сейчас, вспоминая ее такой, какой она ему запомнилась, уже и жалел о написанном.

Сменившись с караула, старший лейтенант отвел солдат в ка­зарму, проверил сдачу боеприпасов и пошел к себе в комнату.

– Писем не было? – спросил он, войдя.

– Пишут, – коротко ответил Виктор.

– А ты чего пишешь? – снова спросил Чохов.

– К занятиям готовлюсь. Завтра же метание боевых гранат, может и комбат нагрянуть.

– А я забыл, – проговорил Чохов. – Надо тоже конспекты на­писать. А где Сашок?

– Не знаю, ничего не сказал на ужине, поел быстрее меня и ушел.

– К Римме, наверное, куда же еще.

Вскоре они закончили подготовку к занятиям, собрали свои полевые сумки и начали беседовать о своих планах на будущее. Чехову нравился спокойный и рассу­дительный Виктор Старцев, и он часто откровенничал с ним, рассказывал о своих мечтах и даже чувствах к Наташе.

– Слушай, а что с Сониным? – спросил снова Чохов.

– Да ничего, как уехал на той неделе в штаб армии, так и нет еще.   

– Плохо будет, если его снимут. Все-таки к Сонину мы привык­ли, да и вообще, он мужик мировой.

– Это верно: пришлют кого-нибудь нового, и будет он выпенд­риваться, по-своему все делать и охаивать Сонина.

– Может быть, все обойдется, – успокаивая и себя, и Виктора, проговорил Чохов. _ А вот и Сашок наш пришел!

– Тебя, может быть, выписать из нашей комнаты? – улыбаясь, спросил его Виктор.

– Пока не надо. – раздеваясь, ответил ему Савченко.

– Это у него не в первый раз: походит, походит, а потом к другой, – рассмеялся Валерий.

– Нет, я с тебя беру пример верности. А вообще, ребята, ничего девчонка.

– Какая же она девчонка? Ей уже лет тридцать, – прокоммен­тировал Виктор.

На новогоднем вечере в Доме офицеров Савченко познакомился с недавно прибывшей из Союза учительницей физики, на которую сразу все обратили внимание. И теперь после знакомства каждый вечер проводил с ней в ее комнате. Что там у них было, Саша не рассказывал, отделываясь шутками и разговорами о решении задач. Но тем не менее вечерами регулярно уходил к ней. Римма (так звали эту учительницу) была не особенно красивой, обыкновенное простое лицо женщины, большие голубые глаза и красивая прическа делали ее по-своему привлекательной и даже молодили. Но друзья знали, что у Риммы возраст уже с настойчивостью напоминал о себе.

– Ну и что из этого, что тридцать? — не сдавался Саша. – В этом возрасте женщина наиболее интересна, потому что понимает, что годы уходят. А вообще, ребята, плохо без домашнего уюта. Три года училище, второй год здесь...

– Так ты что, из-за уюта домашнего каждый день к ней хо­дишь? – продолжал приставать Виктор.

– Все вместе, все вместе, и отстаньте от меня. Дайте лучше конспект переписать.

Поговорив еще немного, Валерий с Виктором легли спать и не услышали, как закончил готовиться к занятиям Саша.

На следующий день вся рота выехала на полигон. Проверив окоп, из которого должны были солдаты бросать гранаты, Чохов установил с сержантом Петровым мишень, напоминающую бегуще­го человека, и направил отделения по учебными местам. Третье отделение изучало устройство гранаты Ф-1, или, как ее называли, «лимонка», второе отделение отрабатывало на точность броски гра­наты, а первое отделение он повел на огневой рубеж, с которого метались боевые гранаты. Показав еще раз солдатам, как берется граната, как ввинчивается запал, как отжимаются усики чеки и выдергивается сама чека, он подержал гранату в руке и, размах­нувшись, бросил ее в мишень, после чего укрылся на дне окопа. Окоп, из которого бросалась граната, был соединен ходом сообщения с дру­гим таким же окопом, в котором находились ящики с гранатами и запалами, и немного в стороне – с третьим, в котором сидели сол­даты в ожидании вызова для выполнения упражнения.

Все шло по плану. Солдаты делали так, как их учили, правда, волновались здорово, но это было естественно, так как они впервые выполняли такое упражнение. Вскоре Чохов услышал громкую ко­манду старшего лейтенанта Румянцева, оглянулся и увидел подъе­хавшего командира батальона, который выслушал доклад замполи­та, отвел его в сторону и о чем-то стал с ним говорить. Очередным на огневой рубеж вышел рядовой Гаврилов. Как и предыдущие солда­ты, он нес в левой руке гранату, а в правой запал, но Чохов сразу же обратил внимание на бледность лица и дрожание рук.

– Спокойно, Гаврилов. Из дома-то давно писем не было? – спро­сил он, успокаивая солдата.

– Недавно, товарищ старший лейтенант, – прошептал тот.

– Вот и хорошо. А теперь возьми гранату отверстием вверх и ввинчивай запал, пальцами правой руки за ударный механизм бе­рись. До конца ввернул? А теперь гранату бери в правую руку и прижми плотно к корпусу рычаг. Не отпускай рычаг, отжимай уси­ки чеки левой рукой и за кольцо выдергивай чеку.

И как только солдат дернул за кольцо, Чохов увидел, что граната вырвалась из руки Гаврилова и покатилась на дно окопа. Сразу же его слух уловил щелчок ударника о взрыватель. И тогда Чохов автоматически оттолкнул солдата к противоположной стене окопа, а сам схватил из-под его ног гранату, выпрямился и без замаха бросил ее вперед. Граната разорвалась почти сразу в воздухе, но Чохов успел присесть в окопе, и все обо­шлось благополучно.

– Ну, чего ты так? Или жить надоело? – со злостью спросил он солдата, но увидел еще более побледневшее лицо своего связного и спокойнее проговорил, как бы подсказывая ему: «Ты не расте­рялся, просто слабо держал гранату правой рукой. Понял? А те­перь иди».

Повернувшись, он увидел, как к нему быстро идут замполит роты и командир батальона.

– Что тут у вас? – не доходя, спросил комбат.

– Все в порядке, товарищ подполковник. Рядовой Гаврилов гра­нату слабо держал и выдернул ее из руки вместе с чекой, – отве­тил, вылезая из окопа, Чохов.

– Под ноги, что ли, себе? – снова уже более раздраженно спро­сил комбат.

– Да, но я успел ее выбросить.

– Еще бы и тебе промедлить! Новое ЧП принесли бы. Ну, лад­но, все хорошо, что хорошо кончается. Внимательнее, старший лей­тенант, проводите метание гранат, а сейчас снова соберите свой взвод и потренируй, как следует, чтобы не терялись. Пойдем, Ру­мянцев, в другие взводы, тоже пусть выводы делают.

После дополнительной тренировки метание пошло увереннее, но старший лейтенант Чохов приказал раздатчику выдавать грана­ты и запалы к ним непосредственно в окопе, из которого бросали. Закончив выполнение этого упражнения, он послал солдат принес­ти мишень, которая была во многих местах изрешечена осколками, и, отведя взвод с огневого рубежа, начал подводить итоги. Здесь же находился и виновник сегодняшнего события Гаврилов, с кото­рым перед этим разговаривали командир батальона и замполит роты. Это происшествие на солдат взвода подействовало сильно. Обычно веселые и готовые к любой шутке, сейчас они стояли притихшие и даже какие-то беспомощные. Пока Чохов заканчивал метание гра­нат, Румянцев провел с солдатами беседу и рассказал, какой опас­ности подверг себя и командира Гаврилов и как надо внимательно и много учиться солдатскому искусству. Но, видимо, не только бесе­да замполита подействовала на солдат. Сейчас впервые они по-на­стоящему поняли роль командира и подчиненного, роль взаимовы­ручки и поддержки.

После обеда Чохова вызвал к себе командир батальона и начал расспрашивать об училище, о роте, о семейном положении. Отвечая на вопросы комбата, он подробно рассказывал обо всем, а сам думал, почему им так заинтересовался суровый и малоразговорчивый комбат.

Ответ на этот вопрос он услышал на следующий день, когда перед строем батальона его представили к новой должности – ко­мандира роты. После развода Чохова снова вызвал комбат и высказывал свои соображения и советы, которых у него было немало.

– Ты сегодня начинай прием роты, а потом, когда Сонин подъе­дет, уточнишь у него, если что возникнет.

– Понятно, товарищ подполковник, – ответил Чохов и несколько виноватым голосом спросил: «А что с Сониным? Ведь он же все правильно делал».

– Это не нам с тобой решать, виноват он или нет. Хорошо еще, что так закончилось. Приказом по армии сняли его с должности командира разведроты и назначили с понижением на склад горюче-смазочных материалов, а командира танковой роты вообще
уволили из армии, – ответил с раздражением комбат.

– Жалко, капитан Сонин командир был что надо.

– Вот и ты постарайся сделать из себя такого же хорошего ко­мандира роты, не боишься этого назначения?

– Если честно, товарищ подполковник, боюсь. Я ведь свою жизнь посвятил службе в армии и не думал все годы командовать только взводом, а все равно как-то неожиданно.

– Это хорошо. А с командирами взводов справишься? Они же твои друзья.

– Конечно, лучше бы на другой роте начинать, но раз так полу­чилось, придется применить старое армейское правило: «дружба – дружбой, а служба – службой». А вообще-то, они - офицеры от­личные!

– Ну, смотри. Только чтобы панибратства я не видел. Если замечу, не обижайся.

Вечером в комнате, когда пришел Чохов, его друзья дурашливо вытянулись по стойке «смирно» и молча стояли, а Чохов, делая вид, что не замечает этого, спокойно разделся, подошел к своей кровати, лег на спину и раскинув руки.

– А нам можно последовать вашему примеру? – выдерживая заискивающий тон, спросил Саша Савченко.

– Да нет, постойте, если вам так захотелось меня встретить, – обидчиво ответил Чохов.

– Ну ладно, Валерий, не злись, мы же по-хорошему, – прогово­рил Виктор и, взяв стул, подошел с ним к кровати Чохова.

– Сильно будешь нас гонять? – усаживаясь, спросил он.

И тогда, понимая, что взводные, его вчерашние и сегодняшние друзья, ждут откровенного выяснения их будущих отношений, Чохов поднялся с кровати и, удобнее усевшись, проговорил то, о чем думал, идя or комбата:

– А зачем мне вас гонять? Вы сами будете в несколько раз лучше работать, чтобы не подводить меня. Дружба к чему обязыва­ет? К честности, порядочности в отношениях. Капитана Сонина мы могли подвести – немного, а вот меня вы не можете. Или я не прав?

– А тебя никто и не собирается подводить, – сразу же ответил Саша. – Но я считаю, что с новыми взводными тебе бы легче было.

– Это еще неизвестно, – не соглашаясь, перебил Чохов. – Я тоже все ждал, когда демобилизуются старички, и молодые при­едут, чтобы покомандовать ими. А сейчас вспоминаю это и ругаю себя, какой был дурак! Старички-то все умели и понимали больше меня. Ведь старшака-то они мне дали, и вы это знаете. А молодые что нам дают? У Виктора солдат в самоволку пошел и заблудился, в результате – искали все ночь. Смехота одна – в самоволку даже сходить не могут. А у меня – случай с гранатой. Если бы Гаврилов был один, то обязательно бы подорвался. Так что молодые – это одно, а такие асы; как вы, – это другое.

– Молодец, Валерий, красиво подвел итог нашим выяснени­ям, – рассмеялся Виктор и, подумав, добавил:

– Давайте догово­римся так: в комнате мы – такие же близкие друзья, но в присут­ствии других – только на «вы» и только с субординацией. Понял, Сашок?

– А чего не понять? Ротному больше всех достается, и если еще мы будем добавлять неприятностей, то всем будет плохо. Валерий, а от нас-то, наверное, теперь уйдешь?

– Пока не думаю. Наоборот, буду лучше знать, как готовитесь к занятиям, да и вообще все о вас, – ответил, улыбаясь, Чохов.

Поговорив еще немного, они стали укладываться спать. Погру­женный в раздумье Валерий долго ворочался с боку на бок и никак не мог уснуть. Слишком неожиданным оказалось для него это назна­чение, которое, как он понимал, требовало огромной работы и над со­бой, и с подчиненными. Чохов уже отчитывал сержанта Петрова за то, что он разрешал солдатам называть его на «ты». Сидя как-то в канцелярии роты, он услышал вроде бы шутливый разговор, но, не выдержав тогда, сразу же вышел в коридор и увидел сержанта Пет­рова и дневального, который проговорил: «Гришай, тащи струмент», на что Петров также шутливо спросил: «Якой?», и тот, расхохотавшись, ответил: «Вядро с трапкой». Долго убеждал он тогда сержан­та Петрова, но разведчики не хотели признавать этих, как они счита­ли, формальностей. Постепенно и незаметно мысли Чохова перешли от предстоящих дел в роте к воспоминаниям о Наташе. Видно, не зря так много говорят о любви. Казалось, что самым важным сегод­ня для Чохова было назначение, и мысли об этом должны были вытеснить все остальное, но любовь оказалась сильнее. За­крыв глаза, он видел перед собой Наташу, словно живую. Чохову даже показалось, что мягкие рук» Наташи, прикоснувшись к его лицу, обвили его шею, и он снова, как это было уже несколько раз, вспом­нил ту ночь, которую они провели, так и не заснув. О чем они тогда говорили, Чохов сейчас уже и не помнил. В комнате, где они сидели, было темно, только через окно проникал свет уличного фонаря, и этот полусумрак, их тихий разговор создавали обстановку задушев­ности и какой-то особенной близости.

Тихо, чтобы не разбудить тетю, Наташа тогда сказала ему:

– Тебе неудобно так сидеть. Положи голову мне на колени.

Он и сейчас помнит, как его щека ощутила шершавое прикосно­вение платья и под ним теплую гладкость женского бедра. Не вы­держав, Валерий стал тогда целовать сквозь материю ее нежную ногу, а Наташа быстро встала со стула и испуганно прошептала:

– Не надо... Валерий, я прошу, не теряй голову.

Чтобы успокоить Наташу, он тоже поднялся и, прижав ее к себе, почувствовал через рубашку упругое прикосновение ее крепкой де­вической груди. Несколько секунд они стояли так, прижавшись друг к другу. Валерий тогда вдруг понял, что к большей близости они еще не готовы, что они еще стыдятся своих чувств и постигают самих себя. Что-то светлое, которое начало их связывать, может оборвать­ся в любую секунду, и тогда они могут потерять друг друга. Рассла­бив руки, он сразу же почувствовал ускользающую от него Наташу, которая смущенно прошептала:

– Ты посиди, я сейчас чайку принесу.

И, не дожидаясь его ответа, вышла в комнату, где спала тетя Катя.

Подойдя к окну, Чохов стал смотреть на освещенную улицу и не услышал, как вошла Наташа. Скорее почувствовав каким-то толь­ко ему понятным чутьем, он обернулся и увидел ее, стоящую у письменного стола с двумя чашками чая в руках.

– Идем чай пить, – не глядя на Валерия, проговорила Наташа.

– Лучше на диване давай сядем, – предложил он и, не дожида­ясь ответа, взял из рук Наташи чашку с чаем. – Садись, не бойся.

Попив молча чаю, Валерий сидел и дожидался, когда выпьет Наташа. Наблюдая за ней, он видел, что она и растеряна и в то же время взволнована необычной для них обстановкой. Да и самого Валерия близость Наташи пьянила все больше и больше.

– Какая ночь! – прошептал он, чтобы разговором как-то сгла­дить возникшую неловкость. – Не знаю, как тебе, а мне она запом­нится на всю жизнь.

Ничего не ответив, Наташа взяла из его рук пустую чашку и вышла из комнаты. Вернулась и также молча села на диван.

– Тетя Катя спит? – спросил он, подвигаясь плотнее к Наташе.

– Да, – прошептала она, глядя в сторону.

После ее ответа Валерий снова обнял Наташу, и начал целовать, но, как и до этого, снова почувствовал упирающийся ее нос, меша­ющий прижаться к ее нежным губам.

– Нет, так не пойдет, – шутливо прошептал он. – Я должен все-таки научить тебя целоваться. Наклони голову.

И как только Наташа наклонила к нему голову, Валерий снова прильнул к ее губам. На этот раз она показалась ему более подат­ливой. Ее руки, грудь и особенно губы властно и неотвратимо тол­кали Валерия к тайне сближения. Не отрываясь от ее губ, он впи­тывал в себя ее дыхание и все больше и больше терял над собой контроль.

Обезумев от полноты счастья и не помня уже себя, он прижался к Наташе и продолжал целовать ее, а рукой гладил ее мо­лодое тело.

– Подожди, – властно прошептала Наташа, оттолкнула его руку и резко поднялась с дивана. Подойдя к Наташе, Валерий сно­ва обнял ее, но она руками уперлась в его грудь и прошептала:

– Ну, зачем обязательно это? Ведь нам и так хорошо. Я очень прошу тебя, не делай пока со мной этого, если, конечно, любишь меня.

– Прости, я сегодня немного сумасшедший, и в этом ты виновата.

– Всегда девчонки виноваты, и когда соглашаются с вами, ребя­тами, и когда не соглашаются, – грустно ответила она ему.

– Ты неправильно меня поняла, – возразил тогда он Наташе. – Я виню тебя в том, что ты для меня всегда желанная и самая доро­гая. Только в этом ты виновата и больше ни в чем, потому что остальное все равно к нам придет.

Говоря это Наташе, он снова понял, что она его любит, но преждевременным сближением боится разрушить эту свою почти святую любовь.

До утра они так и не уснули тогда, строя планы на буду­щее. Постепенно начало рассветать, и в ночном сумраке стали просматриваться вещи в комнате Наташи. Утро пробиралось к ним, чтобы, сменив ночь, сохранить свя­тость и тайну их отношений, чтобы этой тайной приблизить их еще больше друг к другу.

– В детстве я всегда любила смотреть, как поднимается солнце, и почему-то всегда ждала от этого какого-то счастья и даже чуда. Дай я тебя поцелую, Валерий, спасибо тебе за эту чудную ночь, и знай, что все у нас будет замечательно, – проговорила Наташа и крепко прижалась к нему своими губами.

Погруженный в эти волнующие воспоминания, Валерий так и не смог прийти к какому-либо определенному выводу. Правильно ли он поступил в ту ночь, не настояв на своем, или права оказалась Наташа? «Кто знает, – думал он, – что из этого получилось бы. Ведь Наташа – гордая и много повидавшая горя девушка». В конце концов мысли его настолько перепутались, что начали терять яс­ность. Вскоре он перестал слышать похрапывание своих друзей, и сон, как бы продолжая недавние воспоминания, увел его куда-то далеко-далеко.

Утром, когда Чохов со своими командирами взводов вышел из комнаты, он увидел резкую перемену погоды. Ночью прошел дождь и смыл вчерашний снег. К таким капризам погоды он уже привык здесь, и все же моросивший дождь, временами переходящий в мок­рый снег, портил настроение. У себя на родине Чохов привык к морозной зиме, а здесь даже в зимнее время было слякотно, как сегодня, и вроде бы холоднее, хотя и не было мороза.

После развода батальон выехал на учения, и в бронетранспор­тере Чохов немного отогрелся. Вскоре они приехали в район учений, оставили машины и пешком пошли на место развертывания батальона. Вокруг простиралось большое поле, которое летом зеле­нело засеянной пшеницей, а сейчас чернело под серыми свинцовы­ми тучами. Земля была мокрой и вязкой, поэтому каждый старался идти по не успевшему растаять снегу, отворачиваясь от сильного и холодного ветра. Неожиданно вспыхнула зеленая ракета, и рота старшего лейтенанта Чохова, как и другие подразделения, стала разворачиваться в боевой порядок. Несколько раз повторял командир батальона свертывание и развертывание, пока не добился сла­женных действий всего личного состава, и только к трем часам дня объявил перерыв на обед.

Постелив плащ-палатку на сырой снег, командиры взводов дос­тали сухой паек и, разложив его на газете, ожидали старшего лей­тенанта Чехова. Мелкий дождь капал на лежащие продукты, раз­мачивая сухари и наполняя водой открытые банки тушенки. Вско­ре подошел Чохов, сел на плащ-палатку, потянулся за банкой, чтобы придвинуть ее ближе к себе, но вместе с банкой потянулась и размокшая газета.

– Если бы я услышал сейчас, что кто-то завидует жизни офице­ра, то, не задумываясь, набил бы ему морду, – со злостью прогово­рил Виктор Старцев.

– Это у тебя от погоды, – возразил Чохов.

– Слишком часто в нашей жизни такая вот погода и бессонные ночи, – не сдавался Старцев.

– Ну а кто виноват в том, что мы сами выбрали для себя эту профессию? – продолжал успокаивать Чохов. – А раз выбрали, то нечего хныкать.

После этой реплики обед прошел в молчании, только слышно было похрустывание сухарей да скрежет ложек о пустые банки. Свистящие порывы ветра с мокрым снегом заставляли офицеров торопиться с обедом. И действительно, через несколько минут пер­вым поднялся старший лейтенант Чохов и, предложив им покурить и прибрать за собой, направился к солдатам, которые тоже сидели группами.

– Что-то у вас, братцы, слишком скучный вид, – улыбаясь, проговорил он. – Сидите, сидите.

– Погода не балует, товарищ старший лейтенант, – ответил сержант Петров.

– Да у тебя, Петров, в Ленинграде такая же сырость, – подза­дорил его Чохов.

– Нет, у нас в Ленинграде погода намного лучше.

И как только он проговорил это, Чохов заметил ожив­ление среди обедающих солдат и сержантов, которые, тоже вспом­нив свои родные места, стали расхваливать их.

После обеда командир батальона подвел итоги проведенным занятиям и дал команду «по машинам», которую так ждали все, чтобы отогреться в бронетранспортерах. К вечеру батальон прибыл в расположение казарм, и Чохов сразу же послал своего связного Гаврилова за почтой. Отдав необходимые распоряжения, уставшие и промокшие, офицеры направились в столовую, а Чохов, чувствуя озноб, попросил Сашу Савченко принести ему что-нибудь поесть и пошел в свою комнату.

Переодевшись в сухую форму, он помыл сапоги, повесил сырой китель и брюки на батарею и, не раздеваясь, лег в кровать. В комна­те было жарко, но Чохов никак не мог отогреться. Вскоре он услы­шал знакомый стук в дверь, поднялся и разрешил войти. На по­роге стоял улыбающийся связной Гаврилов, держа в руке письма.

– Вот, товарищ старший лейтенант, сразу два! – проговорил он, радуясь за командира.

– Спасибо тебе, – сказал Чохов Гаврилову и взял у него письма. Взглянув на конверты и увидев знакомый почерк, он отпустил солдата и не спеша стал читать первое письмо. Наташа сообщала, что все у нее в порядке, и просила, чтобы Вале­рий сохранил все ее письма, а она будет беречь его. Эту просьбу Наташа объясняла тем, что когда они будут старыми, то вместе будут читать эти письма друг другу и вспоминать такое неповтори­мое время. Улыбнувшись, Валерий вспомнил, что он уже без дого­воренности прячет каждое ее письмо в чемодан. Отложив прочи­танное первое письмо, он не спеша развернул второе, и после первых же строк у него задрожали колени и бешено застучало сердце. В письме Наташа сообщала о смерти его матери и о своем решении взять на себя заботу о братьях. Несколько раз перечитал Валерий ее письмо, вчитываясь в каждое слово, и с каждым разом до его сознания доходило что-то новое, чего он сразу не мог осмыс­лить. Перед глазами дрожали строки Наташиного письма, и круп­ные, редкие слезы падали на бумагу, размазывая от­дельные буквы.

В таком состоянии и увидели его вошедшие командиры взводов.

– Валерий, что случилось? – обеспокоенно спросил Саша Сав­ченко.

– Мама умерла, – глухим и отчужденным голосом ответил Ва­лерий и добавил: «Мне бы, ребята, одному побыть».

– Конечно, – быстро ответил Виктор и, подтолкнув Сашу, вы­шел с ним из комнаты. Уронив голову на стол, Валерий долго пла­кал и вспоминал свою мать, добрую, тихую, всегда приветливую и безотказную.

– Ты хотя бы поешь, я вот принес тебе кое-что, – развертывая сверток, посоветовал вернувшийся Саша.

Как во сне, Чохов что-то ел, что-то ему говорили друзья, а он, не воспринимая сказанного, думал, как там Наташа и его братья, оставшиеся без матери, будут теперь жить.

– Спасибо, ребята, – закончив ужин, проговорил он. – Мне сей­час же надо написать письмо.

«Здравствуйте, Наташа, Олег и Сережа!

Получил сегодня письмо, в котором ты, Наташа, сообщаешь о постигшем нас горе. Трудно мне сейчас выразить словами ту боль и те переживания, которые заполнили мое сердце и весь мой разум.  Единственное утешение – это правильно принятое тобой, Наташа, решение перейти в дом к моим братьям. Я не знаю, как выразить тебе мои чувства благодарности, и не знаю, смогу ли когда я тебя отблагода­рить сполна за это.

Завтра я обращусь с рапортом к своим командирам и буду про­сить отпуск, чтобы как можно быстрее приехать к вам и помочь все расставить по местам. Но до приезда моего будь полной хозяйкой в доме. Олегу я напишу отдельное письмо, но ты не пасуй, а если что, отвечать он будет передо мной. Так и передай ему. Не знаю, что и посоветовать тебе, моя родная. Видимо, один совет – крепись в этих новых заботах, и судьба отблагодарит тебя за твое милосер­дие и порядочность. Я убежден в этом, и все, что от меня зависит, сделаю для твоего счастья.

Спасибо тебе за все, за все!

Извини, сегодня короткое письмо, потому что все мои мысли сейчас сосредоточены вокруг этого огромного горя. Завтра напишу, как решается вопрос с отпуском.

Обнимаю всех вас и целую. Валерий.

25 феврали 1953 года».

 

VII

 

На следующий день утром Чохов рассказал о полученном пись­ме замполиту роты и вместе с ним после развода пошел к команди­ру батальона.

– Беда у нашего командира роты, товарищ подполковник: мама умерла, и два брата остались одни, – как только они вошли в кабинет, проговорил старший лейтенант Румянцев.

– Когда это случилось? – спросил Чохова комбат.

– На той неделе.

– Значит, похоронили уже. А братья большие?

– Один в первый класс пошел, а второй – большой, семнадца­тый год уже, в техникуме учится.

– Ну и что, они совсем одни, никого больше из родственников нет? – продолжал допытываться командир батальона.

И не успел Чохов ответить, как старший лейтенант Румянцев рассказал, что в отпуске Чохов познакомился с де­вушкой, которая, по существу, является его невестой, и вот эта девушка перешла в дом к оставшимся сиротам, чтобы взять на себя заботу о них.

– Тебе повезло с девушкой, но ехать надо быстрее, сейчас им всем тяжело. Пиши рапорт, – приказал командир батальона.

О чем говорили, оставшись в кабинете, замполит роты и ком­бат, Чохов не знал, но, как только вернулся с написанным рапор­том, сразу же понял, что разговор был о нем, потому что командир батальона при появлении Чохова прервал разговор и молча напи­сал на рапорте разрешение на отпуск.

– Устроит с седьмого марта? А то с пропуском могут задержать­ся наши штабисты, да и сам подготовишься к отпуску, – пояснил он.

– Да, товарищ подполковник. Спасибо вам, – беря рапорт, про­говорил Чохов, вышел из кабинета и отдал его для оформления документов помощнику начальника штаба.

До отпуска оставалось совсем немного. Чохов все дни полнос­тью отдавался роте, да и первому взводу, потому что вместо него пока никого не назначили командиром взвода. Личный состав роты знал о случившемся и по-своему жалел старшего лейтенанта. При его появлении не было обычных шуток и смеха, и все старались не подводить командира. Почти ежедневно от Наташи приходили пись­ма, в которых она сообщала, что у них все в порядке, и просила Валерия ни о чем плохом не думать, потому что и Олег уже по-другому относится к ней после полученного им письма. Вместе с тем Наташа в каждом письме просила Валерия быстрее приезжать.

Несколько раз Валерий ходил в город за покупками, а друзья тоже не сидели без дела. В один из вечеров они выложили на стол подарки братьям Валерия. Саша купил маленькому Сереже шерстяной костюм и теплые сапоги, а Виктор для старшего – модный плащ. Растроганный Валерий долго бла­годарил их и удивлялся, как точно они подобрали размеры куплен­ных вещей.

В заботах и размышлениях время пролетело незаметно. Вскоре Валерий получил все отпускные документы и через два дня должен был уже выезжать на родину. Вечером они долго сидели втроем, обговаривая, что кому делать во время отпуска Чохова, только око­ло двенадцати часов ночи улеглись спать.

Утром, когда еще было совсем темно, их разбудил какой-то шум. Хлопали двери, стучали сапогами ходившие по коридору, и это не было похожим на обычный подъем по тревоге, но отличалось и от сложившихся традиций офицерского общежития, когда каждый, в первую очередь, думает о соседе по комнате, стараясь не помешать отдыхающему.

Первым не выдержал Виктор, проворчав недовольным спросо­нья голосом: «Чего они там все всполошились? Спать не дают».

– Да уже шесть утра, так и так надо подыматься, – ответил ему Саша.

– Полчаса еще можно было бы поспать, – не сдавался Виктор, и в это время они услышали стук в дверь их комнаты и голос сосе­да, предлагавшего им включить приемник.

Быстро поднявшись, Саша Савченко подошел к стоящему на столе приемнику, который всегда .был настроен на Москву, и вклю­чил его. От неожиданности они сразу же замерли. Голос диктора сообщал о смерти Сталина, после чего комната наполнилась звука­ми траурной музыки.

– Встаем, ребята! Надо быстрее в роту идти, – одеваясь, пред­ложил Чохов молчавшим командирам взводов.

На улице еще было темно, но им то и дело попадались спешив­шие в свои подразделения офицеры, на лицах которых отражались растерянность и озабоченность.

Когда втроем они вошли в казарму, то увидели стоящих у ви­севшего в коридоре радио офицеров и солдат.

Через несколько минут командиров рот вызвал к себе комбат и приказал вести всех на завтрак, а затем сразу же на траурный ми­тинг к штабу дивизии. Занятия в этот день отменялись, но офицерам было предложено постоянно находиться в своих подразделениях.

Вскоре разведывательный батальон стоял в строю с другими час­тями и подразделениями, находившимися в этом гарнизоне. Уже све­тало, только порывы холодного ветра трепали полы шинелей и крас­ный материал, которым была обита небольшая, быстро установленная до их прихода трибуна. Из репродукторов на весь гарнизон разносилась траурная музыка, и на сердце у Чохова, пережившего недавно смерть матери, было особенно тяжело. В то время Чохов да и многие другие считали Сталина великим и недоступным даже для болез­ней, поэтому его кончина произвела такое ошеломляющее впечатле­ние. Казавшийся непогрешимым божеством, выигравшим войну и за­помнившийся таким могучим, каким его привыкли видеть на фотогра­фиях всех газет и журналов, он никак не хотел укладываться в созна­нии Чохова умершим. Его размышления неожиданно прервались вы­ходом из штаба командира дивизии, начальника политотдела и не­большой группы офицеров. У всех были траурные повязки и скорбные выражения лиц. Начался траурный митинг. Открыл его начальник политотдела, который долго говорил о заслугах Сталина, о том, что враги социализма сейчас радуются и рассчитывают на нашу растерянность и колебания, и что их расчеты обязательно потерпят поражение, потому что советский народ и его вооруженные силы еще теснее сплотятся вокруг партии и Центрального Комитета. После вы­ступления начальника политотдела выступали еще какие-то офицеры, но до сознания Чохова уже не доходил смысл слов. Он видел у неко­торых слезы искреннего соболезнования, и сам был готов разрыдать­ся. Человеческая память избирательна, и в ней, как правило, остается больше хорошего, а здесь в данном случае Чохов, как и многие дру­гие, не знал всей той трагедии, которую принес людям этот человек. Незадолго до смерти по своей просьбе Сталин был освобожден от обязанностей наркома Вооруженных Сил, но многие военные все успехи армии продолжали связывать с его именем и его постоянной заботой о Вооруженных Силах. Для них он был и царь, и бог, и воинский начальник. Чохов, как и многие другие офицеры, воспи­танные на послевоенном триумфе Сталина, преклонялся перед его авторитетом и ни в коем случае не допускал мысли, что можно под­вергать сомнению что-либо исходящее от великого вождя эпохи. В военном училище он подробно на занятиях по истории военного искусства изучал знаменитые сталинские удары и как все считал, что в этом – только заслуга Сталина и никого другого. Да и мог ли он думать по-другому, когда любое инакомыслие расценивалось как враждебное и чуждое для партии и народа. Чохов помнил, как пре­подаватель истории КПСС убеждал их, курсантов, во вредности опе­ры Мурадели «Великая дружба», тогда он так и не понял, почему она вредна, но в силу того, что это исходило от Политбюро, руково­димого Сталиным, само собой отодвигало на задний план все сомне­ния. Система идеологического воздействия делала свое дело проду­манно, и ее результатом было такое искреннее соболезнование.

После митинга командир батальона собрал в ленинской комнате всех офицеров батальона, порекомендовал надеть траурные повяз­ки и никуда не отлучаться из подразделений. Затем отпустил всех и попросил остаться только старшего лейтенанта Чохова и, не глядя на него, проговорил:

– Отпуск, старший лейтенант, придется отложить. Есть указа­ние, запрещающее выезды в Советский Союз. Так что давай переж­дем это время. Думаю, потом продлят тебе пропуск сразу же.

–Я понимаю, товарищ подполковник, что сейчас не до личных дел, – вздохнув, ответил Чохов.

– Ну, вот и хорошо, раз понимаешь. Можешь идти, – разрешил комбат.

Выйдя из ленинской комнаты, Чохов увидел, как офицеры по­вязывают на левую руку друг другу повязки, подошел к Румянце­ву и молча протянул ему свою руку.

– Отпуск отложили? – спросил тот, одевая повязку.

– Да, – ответил Чохов, – сказал, что сейчас нельзя.

– Ничего, все образуется, я с солдатами беседу проведу. А то ходят, как неприкаянные.

После обеда офицеры вновь пришли в расположение своих сол­дат. По-прежнему слышалась траурная музыка, и по-прежнему в разговорах офицеры спрашивали друг друга, как и что теперь бу­дет и сможет ли теперь кто-нибудь заменить Сталина, Неожиданно около шести часов вечера Чохова вызвал командир батальона и со злостью в голосе спросил:

– Где у вас сержант Петров?

– В роте, наверное, – ответил Чохов.

– В роте его нет, беги на контрольно-пропускной пункт, туда его сейчас пьяного из города приволокли.

Когда Чохов, запыхавшись, прибежал, его сержанта, ничего не соображающего и не держащегося на ногах, уже несли на гарнизон­ную гауптвахту.

«Что же ты, Петров, наделал в такой день?» – мысленно обра­тился к нему Чохов и, представляя уже, какие после этого будут неприятности, пошел на доклад к комбату.

– Видел? – спросил сразу же тот.

– Да, но не поговорил, жду, пока проспится.

– Теперь держись, старший лейтенант, ты даже не представля­ешь, как сейчас может все повернуться.

После ужина Чохова вызвали к начальнику особого отдела ди­визии. По дороге в кабинет, в котором Чохову уже довелось побы­вать, он не чувствовал той уверенности в себе, как в первое посеще­ние. Сейчас в проступке сержанта он видел и свою вину.

Открыв дверь, Чохов увидел сидящего за столом, уже знакомо­го по прошлой встрече капитана и, не скрывая своей неприязни к нему, проговорил:

– Меня вызывал начальник особого отдела, прошу сообщить ему о моем прибытии.

– Я и есть начальник особого отдела. Капитан Свиридов, – са­модовольно улыбаясь, ответил Чохову тот и, предложив сесть, уткнулся в чтение каких-то бумаг.

«Повьет он из меня веревки», – подумал Чохов.

Закончив чтение бумаг, капитан Свиридов сложил их в папку и понес в сейф. Закрыв его, он не спеша вернулся и вытащил из ящика стола другую тоненькую папку, в которой лежали какие-то листки. Читая их и не поднимая головы, Свиридов неожиданно задал первый вопрос спокойным и даже сочувствующим голосом:

– Так по какому поводу радовались сегодня ваши подчиненные?

– Во-первых, не подчиненные, а подчиненный, а во-вторых, по какому по­воду, думаю, вы разберетесь, – быстро, с вызовом ответил Чохов и сразу же мысленно отругал себя за вспыльчивость.

– Разберемся, конечно, в этом, старший лейтенант, не сомне­вайся, – и переходя к делу, предложил Чохову подробно расска­зать все о сержанте Петрове.

Понимая, что любое слово может в дальнейшем отразиться на судьбе сержанта да и на его, Чохов уже более спокойно стал продумы­вать и подбирать слова, и отвечать на вопросы капитана Свиридо­ва. Своего сержанта он характеризовал только с положительной стороны, но когда сказал, что ни разу не замечал его в употребле­нии спиртных напитков, капитан его перебил:

– Так это точно, что он до этого не пил?

– Конечно, точно.

– Ну, что же, так и запишем, – улыбаясь чему-то своему, прого­ворил Свиридов. Чохов, увидев эту торжествующую улыбку, сразу почувствовал какой-то подвох.

– Ну, что же ты замолчал? Продолжай расхваливать своего сержанта, а я послушаю и потом расскажу тебе, что в Западной Германии уже знают о радости советских солдат, напившихся в этот горестный для нас день.

– Не надо простой дисциплинарный проступок переводить в политическое преступление, – не сдаваясь, возразил Чохов.

– А ты не учи меня, это мое дело, а не твое. Слишком уж все просто у тебя получается. Разбили машину, в результате погибли члены правительства Западной Германии, а у тебя никто не вино­ват. Случайность, как ты доказывал. Солдат гранату бросил под ноги командиру – тоже случайность, даже не доложил об этом нам. Сегодня пьяный песни распевал – тоже случайность. Так не слиш­ком ли много случайностей в вашем батальоне?

Ошеломленный подбором этих фактов Чохов некоторое время молчал, а капитан Свиридов, понаблюдав за его реакцией, с упреком добавил:

– Не жалеешь ты себя, а тебе ведь еще столько служить, и служба-то у тебя вон как здорово складывается. Ты как училище-то закончил?

– С отличием, – не понимая, к чему тот клонит, ответил Чохов.

– Ну вот, – обрадовано воскликнул Свиридов, – значит, дол­жен помнить, что по мере наших побед в строительстве социализма будет обостряться классовая борьба. Так или не так?

– Так, – поддерживая разговор на отвлеченную, как ему каза­лось, тему, согласился Чохов.

– Ну, а раз так, то выйди в коридор, посиди и подумай, кому это все выгодно. Запомни, что всем случившимся в батальоне кто-то руководил. Враги есть везде, в том числе и у нас.

Поднявшись, Чохов вышел в коридор и остановился там у окна. Он думал о только что услышанном от начальника особого отдела. Из сообщений в газетах, особенно перед войной, и из разговоров с товарищами он знал, что в стране много затаившихся врагов, но все это проходило мимо Чохова и не касалось его, поэтому он раньше и не задумывался об этих «врагах», которых с такой настойчивостью искал Свиридов. Незаметно память подвела его к событиям тридцать седьмого года. Рядом с их домом, в кото­ром протекало детство Валерия, строилась школа. И вот в один из летних дней они, мальчишки, играя около стройки, увидели, как обвалился угол этого здания. Построено было тогда уже два этажа, и вдруг рухнул угол. Не успели они тогда забраться на груду кирпичей, сразу же появились военные с малиновыми на­шивками и прогнали их со стройки. А через несколько дней ребятня шепотом передавала друг другу секретную, как они говорили, новость о том, что эту школу строили враги и что за вреди­тельство их всех расстреляли.

Вспоминая сейчас все это, Чохов не сомневался в том, что тогда было настоящее вредительство, и что правильно расстреля­ли тех врагов, но он никак не мог согласиться с тем, что говорил начальник особого отдела. Он знал хорошо и капитана Сонина, к рядового Гаврилова, и особенно сержанта Петрова и нисколько не сомневался в их преданности родине. Но Чохов не знал того, что капитан Свиридов, назначенный недавно на должность на­чальника особого отдела дивизии вместо освобожденного от этой должности подполковника, который первый раз допраши­вал Чохова, уже сообщил в особый отдел армии о сегодняшнем происшествии. И не только сообщил, но и украсил это сообще­ние прошлыми эпизодами, имевшими место в разведывательном батальоне, и более того – утверждал, что все акции имели продуманный характер. Пока Чохов предавался воспоминаниям и размышлениям, капитан Свиридов докладывал по телефону результаты первого допроса старшего лейтенанта, подчеркивая при этом, что раньше Петров никогда не пил. От особистов армии Свиридов узнал, что у сержанта Петрова осужден за шпионаж родной дядя, и, видимо, все это находится в какой-то связи. Закончив разго­вор по телефону, Свиридов набросал на листок несколько до­полнительных вопросов и, уже чувствуя свою победу в расследо­вании этого дела, подошел к двери и властным голосом предло­жил Чохову войти.

– Ну что, поразмышлял над тем, о чем я советовал?

– Да, конечно, но уверен, что это не так, как вы думаете, – ответил Чохов.

– Плохо очень, и в первую очередь для тебя. Неискренность тебе дорого обойдется. Ну ладно, будем разбираться. Что тебе из­вестно о родственниках Петрова?

– С матерью он жил в Ленинграде, перенес блокаду, но выжил. Сейчас мать живет там же, работает на каком-то заводе, – ответил он.

Не густо, о подчиненных надо знать больше, – проговорил Свиридов и, брезгливо усмехнувшись, добавил:

– Стыдно за тебя, старший лейтенант. Думаешь, мы ничего не знаем, и прикидываешься простачком? А еще о каких его родственниках-шпионах тебе известно?

И как только услышал это Чохов, он сразу же почувствовал за этим вопросом опасность. Кроме матери, о которой Петров иногда рассказывал, Чохов не знал о других родственниках, да и необхо­димости в этом не было, потому что, прежде чем отправлять за границу, каждого проверяли досконально.

– Так что тебе известно о его дяде? – почувствовав растерян­ность Чохова и не сводя с него взгляда, снова спросил Свиридов.

– Я уже сказал, что, кроме матери, ни о ком больше ничего не знаю, – твердо ответил Чохов и отвернулся от неприятного взгляда.

– Ладно, – злорадно улыбаясь, проговорил Свиридов и подви­нул к себе бланк протокола допроса. – Подождем, пока прозреешь и вспомнишь все, что следует вспомнить. А пока давай запишем, что тут ты мне наговорил.

Закончив записывать ответы Чохова, которые сводились к ко­ротким «не помню» и «не знаю», Свиридов дал прочитать ему, дождался, когда тот подпишет, положил протокол в папку. За­тем покачал головой и задумчиво проговорил:

– Испортил ты себе биографию. Следующая встреча у нас бу­дет другой и, возможно, последней, последним для тебя шансом. Так что не упускай, а пока иди и ни с кем о нашем разговоре не говори, а то еще одну статью можешь повесить на себя.

Оставшись один, капитан Свиридов долго еще сидел в кабинете, продумывая свою, возникшую еще тогда, во время дорожно-транспорт­ного происшествия версию. По его искреннему убеждению, в разведы­вательном батальоне находится кто-то из завербованных иностранной разведкой, и этот «кто-то» умело направляет все акции, используя обиженных и недовольных. Проведанная им проверка офицерского состава положительного ничего пока не дала, за исключением того, что во время войны капитан Сонин, оказавшись в окружении, не­сколько месяцев находился в партизанском отряде. Но затем он вновь вошел в состав действующей армии, и проведенная в то время провер­ка ничего компрометирующего против Сонина не дала. Правда, капи­тан Свиридов не очень доверял той проверке, потому что тогда, во время боевых действий, все делалось в спешке. Не смущало Свиридо­ва и то обстоятельство, что последние два ЧП произошли уже без капитана Сонина, так как он считал, что Сонин мог привлечь и кого-то другого к своей враждебной деятельности. Получив информацию об осужденном за шпионаж родственнике сержанта Петрова, он уже не сомневался в том, что «расколет» его и докажет свою версию.

Напряженно и лихорадочно думал о разговоре в особом отделе и старший лейтенант Чохов, идя к себе в комнату общежития. Пос­ле такого категоричного заявления об «испорченной биографии» у него как-то сразу упало настроение, и он готов был крикнуть во весь голос этому самоуверенному капитану, что Петров — честный, порядочный человек и что не надо искать врагов там, где их нет! Но Чохов понимал, что криком Петрову не поможешь, тем более, начальник особого отдела намекал о каком-то его родственнике-шпионе. И если это не хитрая уловка капитана, а правда, то Петро­ву будет совсем плохо. «Да и мне тогда может достаться, – продол­жал размышлять Чохов. – Обвинят, что не рассмотрел у себя под боком пригревшегося агента иностранной разведки». Но после это­го он сразу же устыдился возникшей мысли, убеждая себя в том, что такого не может быть, и все станет на свои места. Немного успокоившись, Чохов через несколько минут вошел в свою комнату и увидел своих друзей, которые лежали на кроватях. От­ложив при его появлении книги, они с тревогой смотрели на него.

– Чего не спите? – спросил он, раздеваясь.

– Как у тебя дела? – услышал он вместо ответа голос Виктора.

– Пока ничего хорошего. Начудил здорово Петров, и будут, видимо, многим неприятности. Ладно, вы спите, а я еще письмо должен написать домой.

Выключив общий свет, он включил настольную лампу на при­кроватной тумбочке и, подвинув стул, устроился поудобнее. Послед­ние дни Чохов каждый вечер, прежде чем лечь спать, вел этот пись­менный разговор. Ну, а сегодня он особенно нуждался в этом:

«Здравствуйте, мои дорогие Наташа, Олег и Сережа!

Завтра думал выезжать в отпуск, а сегодня вынужден был сдать все документы обратно. Обстоятельства оказались сильнее нас, и ты, Наташа, понимаешь, в чем дело.

Если бы ты знала, как мне сейчас тяжело. Мне всегда казалось, что я поднимаюсь все выше и выше, и что удача всегда будут сопут­ствовать мне, а оказывается, жизнь состоит не только из одних удач. За всю свою жизнь я впервые ощутил силу несправедливос­ти, которой трудно противостоять. И не только ощутил это, но по­чувствовал страх перед этой несправедливостью.

Я писал тебе раньше, что хорошо знаю своих подчиненных и уверен в них, как в себе. А оказалось, что я не знал по-настоящему многих, и в результате придется отвечать за это незнание. Жизнь армейского офицера состоит из взлетов и падений. Недавно у меня было первое, и я ужасно гордился этим, а сейчас наступает второе. Ты только знай и верь: я лично ничего плохого не сделал, и если мне придется отвечать, то это за моих подчиненных.

Не хотел тебя огорчать своими неприятностями, но больше мне не с кем поделиться. Ты часто писала, что всегда готова разделить мою боль, мои переживания, а я впервые так хочу этого.

Мои друзья уснули, и сейчас мне никто не мешает изливать тебе мои переживания об отложенном отпуске. Мне кажется, что я не пишу, а разговариваю с тобой, а ты, не перебивая, слушаешь меня. Боже мой, до чего я привык к тебе! Если бы ты только знала!

Вчера получил от тебя письмо и был, наверное, самым счастли­вым человеком па свете. Очень рад, что ты становишься настоящей хозяйкой. Правда, представляю, как тебе тяжело. Видимо, судьбе угодно нас испытывать. Ну что ж, пусть испытывает, наша любовь выдержит все и победит, потому что нет ничего сильнее любви. В этом я твердо уверен. Могут быть неприятности и даже горе, но это все со временем тускнеет, и лишь настоящая любовь не только со­храняет чувства, но с каждым днем приобретает такую силу, кото­рую ничто не может победить.

С твоей последней фотографии я сделал у немцев цветной пор­трет. Получилось здорово, и, хотя ты немного грустная на нем, мне он очень нравится, да и друзья часто посматривают на него.

Мальчишек держи, пожалуйста, построже. Потом, когда выра­стут, спасибо скажут. Видишь, как я уже командую тобой?

Ну, а пока все-таки до скорой встречи.  Может быть, все обойдется.

Обнимаю и целую всех. Валерий.

6 марта 1953 года».

В то же время, когда Чохов уже закончил писать письмо, проснул­ся сержант Петров и долго не мог сообразить, где находится. Во рту было сухо и неприятно. Судорожно глотая вызываемую им слю­ну, он подошел к двери, через щели которой пробивался слабый свет, и попытался ее открыть, но дверь не поддавалась усилиям. Тогда Пет­ров начал стучать в нее сначала рукой, а потом, повернувшись, каблу­ком сапога и вскоре услышал за дверью негромкий голос.

– Чего стучишь?

– Дай воды попить, не могу без воды.

– Сейчас, подожди и не разговаривай. Нам строго-настрого за­претили говорить с тобой, – ответил стоявший за дверью.

Через несколько минут дверь осторожно приоткрылась, и не­знакомый солдат протянул Петрову кружку с водой. Никогда еще Петров не пил такой вкусной, как ему казалось, и освежающей воды. Выпив все до дна, он протянул солдату кружку. Петров почувство­вал некоторое облегчение и спросил:

– Слушай, а где это я?

– На гауптвахте, где же еще после такого концерта? – ответил тот и, закрыв дверь, сразу же куда-то ушел.

Вернувшись к топчану, Петров снова лег и вдруг со всей ясно­стью вспомнил, как он после обеда пошел в город. Он радовался за своего дядю, которого теперь обязательно освободят, напился, по­том пел песни и, не дойдя до гарнизона, на улице будто провалился куда-то – потерял сознание. Вспоминая все это, он неожиданно подумал о старшем лейтенанте Чохове, которому обязательно попа­дет за него, разволновался, что подвел его, и встал с топчана. «Что же теперь будет? И не получится ли так же, как с его дя­дей?» – лихорадочно думал Петров.

Он вспомнил, как во время войны брат его матери, дядя Миша, приезжал иногда к ним с передовой и привозил немного сухарей, сахара и даже сала. В каждый приезд он брал тогда еще маленько­го Гришу на руки, рассказывал, как бьет фашистов, и просил дожидаться его. После прорыва блокады стало немного легче, а вско­ре и вообще закончилась война. Но встретиться после победы им так и не довелось, потому что неожиданно дядю Мишу арестовали, а потом сослали на Чукотку, откуда иногда приходили от него пись­ма. Через несколько лет после ареста дяди Миши к ним приезжал его бывший фронтовой друг. Он-то и рассказал обо всем подробно. После просмотра кинофильма «Падение Берлина» дядя Миша удив­ленно проговорил, что любимца армии – маршала Жукова не пока­зали, а все заслуги во взятии Берлина приписали Сталину. В этом разговоре участвовали и другие фронтовики, возмущавшиеся такой не­справедливостью. Вскоре об этом разговоре стало известно, но пострадал один дядя Миша, не согласившийся давать компрометиру­ющие показания на своих товарищей. В части объявили, что он немецкий шпион, и военным трибуналом осудили на десять лет лишения свободы. Тогда же, вечером бывший друг дяди Миши, понизив голос до полушепота, сказал, что во всем этом виновен только Сталин со своими приближенными, на что его мать испуган­но попросила замолчать и больше никогда об этом не говорить.

Т          от разговор навсегда врезался в мальчишескую намять, и, считая, что после смерти Сталина может измениться судьба его любимого дяди, он и напился.

Сидя на топчане уже немного протрезвевший, Петров упорно ис­кал выхода из положения. Через некоторое время, успокоив­шись, он снова лег.

 

VIII

 

Выйдя из института, Наташа решила пройтись но парку, кото­рый был рядом и через который она часто ходила после занятий, чтобы отдохнуть от студенческого шума и подышать освежающим воздухом. Парк был старый. Здесь было много скамеек, на кото­рых сидели отдыхающие. Центральная аллея была с обеих сторон засажена, как ограж­дением, аккуратно подстриженным кустарником, который в ве­сенние дни покрывался белыми цветками и напоминал о снежной зиме. В центре парка находился памятник Владимиру Ильичу Ленину, сооруженный сразу же после его смерти на средства жи­телей города.

Памятник был сложен из серых мраморных блоков. На высо­ком постаменте стоял, сжимая в руке фуражку, Владимир Ильич и как будто смотрел на каждого, кто проходил мимо. Все лето вокруг памятника буйным разноцветьем радовали глаза любовно посажен­ные цветы. Часто можно было видеть и пожилых, и молодых лю­дей, молча обходивших этот памятник и думающих о чем-то своем. Вечерами сюда приходили и родители со своими детьми, которые пытались перелезть через ограждение памятника, но им не разре­шали сделать это взрослые, приходили и влюбленные, чтобы поси­деть на отдаленных скамейках.

Но не только летом было много горожан в этом парке. Прихо­дили сюда и зимой, особенно в безветренную и солнечную погоду. Приходили люди разных возрастов и профессий, чтобы отдохнуть от суеты и забот, чтобы просто посидеть молча, что-то вспоминая и о чем-то мечтая.

Идя по центральной аллее мимо памятника, Наташа, погружен­ная в свои мысли, не замечала ни сидящих людей, ни этого величия тишины и торжественности.

Вдруг кто-то неожиданно взял Наташу под руку, она резко повернулась и увидела старого знакомого, который улыбаясь смот­рел на нее.

– Ты чего, Андрей? – испугавшись, вырвала руку она.

– Да вот несколько дней тебя здесь поджидаю, все хочу поговорить. Может быть, присядем?

– Мне некогда, – ответила Наташа, прибавляя шаг.

– Ладно уж, не беги, пойдем вместе. Я тоже домой иду, – гово­рил он, не отставая.

Несколько минут Наташа молчала, напуганная этой неожидан­ной встречей. С Андреем у нее ничего не было, просто несколько раз они проводили вместе свободное, время, но каждую его попытку объясниться в своих чувствах она шутливо, но твердо переводила на другое. Наташе и раньше не очень-то нравился Андрей, хотя подруги считали его красивым, а после знакомства с Валерием он вообще перестал для нее существовать. И вот эта встреча. Зная его назойливость, Наташа проговорила:

– Так ты что, проводить меня хочешь?

– А мне по пути, я ведь рядом живу с домом, в котором ты поселилась, – ответил Андрей.

– Смотри-ка, все, оказывается, знаешь обо мне.

– А как же, и знаю, и очень жалею тебя.

– И чем же жалость вызвана? – не скрывая иронии, спросила Наташа.

– Тем, что ты непосильные обязанности на себя взяла. Я же вижу, как утром ты бежишь к колонке за водой, как допоздна в доме горит свет, и понимаю, сколько у тебя сейчас обязанностей. Только не знаю, во имя чего это? Думаешь, Валерка оценит?

– Ты не трогай Валерия, – перебила Наташа.

– Не знаешь ты его. У него таких доверчивых знаешь, сколько было? – возразил Андрей. – А у меня и мать не работает, и отец начальник немаленький. Все в доме есть, рабо­тать тебя никто бы не заставил. Еще не поздно восстановить нашу прежнюю любовь. Так что подумай.

– Не было у нас с тобой никакой любви, и не придумывай ее, – резко ответила Наташа.

– Дай я портфель твой понесу.

            – Не трогай.

– Ну чего ты какая-то не от мира сего? Давай тогда так догово­римся: придешь ко мне вечером, посидим, я познакомлю тебя с моими родителями.

– Никогда я к тебе не приду, и оставь меня в покое. Неужели тебе не понятно?

– Ладно, только не обижайся, я все сделаю, чтобы Валерка отказался от тебя, – со злостью проговорил Андрей.

– За что ты так мстишь мне, Андрей? Ну, в чем я виновата? – с обидой в голосе спросила Наташа.

– Ты не понимаешь, как я люблю тебя, – ответил Андрей и вновь попытался взять под руку Наташу, но та, ничего не ответив, оттолкнула его руку.

Так они незаметно подошли к дому, и Наташа, как бы извиня­ясь, проговорила:

– Постарайся забыть меня, Андрей, и больше не провожай.

Дома, ожидая обед, уже сидели оба брата Валерия. С первых же дней Наташа составила распорядок дня и просила братьев вы­полнять его. Как-то Олег задержался до вечера, и Наташа с Сере­жей остались без обеда. После этого к обеду собирались более-менее вовремя.

– Уже ждете, мужички? – улыбаясь, проговорила Наташа.

– Да, но ты сегодня опоздала, – прижимаясь к ней, ответил Сережа.

– Буду исправляться. Руки-то помыли? Тогда за стол, а я сей­час соберу.

За обедом Сережа рассказывал Наташе школь­ные новости. Олег, не глядя на них, поел, встал и вышел в зал. Наташа не знала того, что через окно он видел ее, идущую вместе с Андреем, и это сразу же вызвало в нем новую волну неприязни. «Шалава, – осуждая Наташу, думал он. – А еще меня воспитыва­ет. Надо последить за ней, а там и брату можно написать. А то тоже очень грамотным себя считает. Посмотрим тогда, кто грамотный».

Несколько дней Олег, уходя немного раньше с занятий, проста­ивал на небольшом удалении от Наташиного института, и шел за ней, стараясь быть незамеченным. Прав­да, все это было безрезультатным, пока однажды вечером он не встретил случайно Андрея.

– Привет, дружище! – улыбаясь, проговорил Андрей. – Как жизнь-то?

– Ключом бьет, только гаечным, – недовольно буркнул Олег.

– А чего так? Если что, говори, помогу.

Незаметно в разговорах на разные темы они подошли к тому, что их обоих так волновало и даже в какой-то мере сближало.

– Как Наташка-то, приживается? – спросил Андрей.

– Не спрашивай о ней, – неопределенно процедил Олег.

– Не знаю, чего нашел в ней Валерий. Со мной путалась вовсю, а теперь твоего брата окрутила.

– Как «путалась»?

– Все у нас с ней было. Вообще-то, ничего бабенка!

– Врешь ты. Андрей! – перебил Олег.

– Чего это мне врать-то? Можешь убедиться: завтра посмотри, как я ее из института домой буду провожать, – ответил хвастливо Андрей.

На следующий день Наташа задержалась в институте в связи с комсомольским собранием, о чем еще вечером предупредила брать­ев Валерия. На собрании рассматривали заявление одной из сту­денток их курса о том, что подруга этой студентки соблазнила ее мужа, и тот ушел из семьи.

Перед собранием однокурсницы Наташи наперебой обвиняли в нечестности эту соблазнительницу, но потом, когда заслушали объяс­нения обеих, случившееся стало просматриваться по-иному.

Слушая разбор этих писем, реплики и выступления, Наташа осуж­дала всех троих. Она понимала, что собрание не сможет убедить никого из них, потому что они по-своему оправдывали себя и отста­ивали свое право на счастье, более того, по-своему пытались отвое­вать это счастье глупостью, непорядочностью и даже предательством.

На собрании, чтобы как-то успокоить пострадавшую, объявили взыскание ее подруге и установили срок для урегулирования всех их отношений.

После собрания Наташа быстро оделась и, выйдя из института, пошла к своей тете. Несколько дней она не получала от Валерия писем и не ходила к тете Кате. На душе у нее было тревожно, и она решила побыть с тетей, поговорить с ней, посоветоваться о нако­пившихся за последние дни хозяйственных делах и немного отдох­нуть от ежедневных забот.

– Ну и замерз же я. Простыну – отвечать будешь ты, – услы­шала она голос Андрея.

– Никто тебя не заставляет мерзнуть, – недовольно возразила Наташа.

– Дай я хоть погреюсь около тебя, – как бы не замечая ее недо­вольства, попросил Андрей и взял под руку и прижался к ней.

– Опять лыко да мочало... отпусти!

Но Андрей еще сильнее прижался к ней и громко захохотал.

– Так-то лучше, дорогая, будет.

И тогда, разозлившись, Наташа размахнулась и стукнула портфелем по его смеющемуся лицу.

– Если еще будешь приставать, то напишу на тебя жалобу, – пригрозила она и быстро пошла от него, а Андрей, не ожидавший такого поворота и ошеломленный этой вспышкой, надел упавшую шапку и долго смотрел Наташе вслед.

– Ну, чего, схлопотал? – услышал он голос Олега.

– Не в настроении она сегодня. Ты куда сейчас? – не показывая своей растерянности, спросил Андрей.

– Домой. Надо ужин приготовить, а то она сегодня поздно прилет.

– А я в читалку. Поговорим потом, я тебе кое-что расскажу о ней.

Посидев немного у тети Кати, Наташа быстро забыла о своем желании отдохнуть и начала собираться домой.

Дома Сережа передал письмо от Валерия и попросил прочитать вслух. Письма, которые были адресованы Наташе, никто не вскры­вал, так они договорились об этом между собой, но отдельные мес­та из этих писем Наташа читала вслух, и этому особенно радовался Сережа.

В письме Валерий писал о какой-то неприятности по службе и о том, что отпуск откладывается.

– Ну, чего он пишет? – нетерпеливо заглядывая в письмо, спро­сил Сергей.

– Подожди, я еще раз сама прочитаю. Трудно ему сейчас, Сере­женька.

– Зато тебе легко: там Валерий, здесь Андрей, – услышала она голос Олега.

– Не поняла, что ты хочешь этим сказать? – удивленно спроси­ла Наташа.

– Я видел, как тебя провожает Андрей.

– Ну и что из этого, что ты видел?

– А то, что ты двух зайцев ловишь, – невозмутимо провозгласил он.

Услышав это нелепое обвинение в свой адрес, Наташа, уронила голову на стол, разрыдалась. Не в силах успокоиться от оби­ды, она несколько раз спрашивала: «Ну за что меня так? Чем я провинилась? Ведь я все делаю по совести!»

– Тетя Наташа, не плачьте, не надо, он злой и не хороший. Я обязательно расскажу Валерию, – успокаивал ее Сережа.

– А я-то тут при чем? – оправдывался Олег.

– Нет, давай уж поговорим, – вытирая слезы, проговорила Ната­ша. – Ты обижаешь меня, но не знаешь того, что Андрей в своей злобе может всякие пакости наговорить. У меня с ним ничего не было, но он постоянно пристает ко мне. Об этом и твой брат знает. Так подскажи, что мне делать? Он сегодня приставал ко мне, и я ударила его. Так что, может, убить его или бросить вас и уйти к тете?

– Нет, только не уходи, – закричал Сережа.

– Мне очень тяжело сейчас, – не обращая внимания на Сережу, продолжала она. – У Валерия на службе какие-то неприятности, в институте я не успеваю, а тут еще ты всякие глупые догадки стро­ишь, вместо того, чтобы помочь мне. Ты же умный парень, вот и посоветуй мне, вместо обвинений, которых я не заслужила.

– Ладно, извини меня, я действительно услышал звон, а не знаю, где он. Разберусь. А что брат пишет? – сглаживая свое пове­дение перед ней, спросил Олег.

– Пишет, что отпуск пока отложили.

– Ну, это понятно, вон ведь какие события были.

– Кроме тех событий, он еще и о каких-то возникших неприят­ностях сообщает.

– Ну-ка, дай, я сам прочитаю, - попросил Олег.

Прочитав письмо, он, уже успокаивая Наташу, проговорил:

– Но Валерий пишет, что, может быть, все обойдется, и он приедет скоро.

– Хорошо бы было. Эх, мальчишки, если бы вы знали, как я ему хочу помочь сейчас!

Услышав это, Олег быстро взглянул на Наташу и увидел, ка­кой радостью при упоминании Валерия загорелись ее глаза. Она как бы не видела их, уйдя в свои воспоминания. Несколь­ко часов назад при встрече с Андреем Олег видел ее озлобленной, а сейчас ее глаза светились добротой и радостью, любовью и надеж­дой. Впервые Олег рассмотрел это в Наташе и почувство­вал уважение к ней.

– Больше он приставать к тебе не будет!

– Вот это, Олег, по-мужски! – ответила Наташа. – Давайте по­ужинаем да за уроки сядем, а тебе, Олег, еще за дровами и углем в сарай сходить надо. Договорились?

– Ладно, принесу, – согласился тот.

Поздно вечером Олег улегся спать, но мысли, одна беспокойней другой, долго не покидали его. Причиной такого состояния была Наташа. Раньше, когда он руководствовался безрассудной озлоблен­ностью, ему было значительно легче. Он ее просто не принимал как человека, которого любил брат, и только сейчас увидел, как Наташа преображалась при одном его имени. Иногда, когда они приходили вместе, он замечал, как она смотрит на брата любующимся взглядом и с ласковой улыбкой, это его тоже тогда раздражало то ли от зави­сти, то ли от чего-то другого. Когда же Наташа перешла к ним жить, Олег, видя и понимая ее заботу, продолжал себя настраивать и про­тив этой заботы. Только сейчас, осмысливая все, он утверждался в обратном. Он вспоминал, как Наташа иногда заливалась заразитель­но звонким смехом, или наоборот, принимала серьезный вид. Ее фантазии и энергии, казалось, не было конца. Она уже несколько раз заставляла мальчишек помогать передвигать мебель, выбирая лучший вариант, и при этом обязательно спрашивала обоих братьев, нравится им или нет. Но самое главное, что только сейчас Олег оценил своим юношеским сознанием эту восторженную жизнерадост­ность Наташи, познавшей как бы всю прелесть жизни, и только сей­час понял, что эта жизнерадостность появлялась и усиливалась осо­бенно после получения ею письма от Валерия.

Полежав еще немного, Олег оделся и осторожно вышел во двор. У молодых решения всегда приходят быстрее, чем у пожилых и умудренных жизненным опытом людей. И хотя эти решения зачас­тую бывают ошибочными, принимаются они сразу же. Так и Олег, распознав в трудной борьбе личных противоречий, обид и здравого смысла истинное лицо Андрея, сейчас уже готовил ему план мести.

Постояв еще немного и почувствовав, как начинают мерзнуть уши и руки, он вернулся в дом. Проходя мимо спальни, Олег уви­дел пробивающийся свет через неплотно прикрытую дверь и, не задумываясь, открыл ее.

– Ты чего не спишь? – удивленно спросила Наташа, оторвав­шись от какой-то книги.

– Не спится почему-то. Можно, я у тебя немного посижу?

– Садись, а то я уже заучилась совсем, хоть немного отдохну.

– Слушай, я завтра со своими друзьями темную Андрею устрою.

– Это еще зачем? – испугалась Наташа. – Чтобы неприятнос­ти получить? Мало нам их, да?

– Но я должен проучить его за вранье, да и приставать к тебе ему больше не захочется, – не сдавался Олег.

– Не надо драк, Олег, очень прошу тебя. А вот поговорить тебе с ним не мешало бы.

– Ладно, пусть будет по-твоему, но нахалов учить надо только кулаком, они здорово понимают силу, – и, переходя на другое, Олег спросил: «В институте-то трудно учиться?»

– Да, особенно сейчас, на предпоследнем курсе.

– А у нас, на первом курсе техникума, пока легко, да мы и не учимся еще по-настоящему. Осенью на уборке урожая балдели, а сейчас иногда вместо занятий на работу я автохозяйство ходим.

– На практические? — уточняла Наташа.

– Нет. Мусор убираем, что-то куда-то переносим. В общем, день­ги зарабатываем. Нам директор на каждом собрании говорит, что техникум наш надо образцово-показательным сделать. Сейчас краски накупили и раскрашиваем все стены.

– Это хорошо, но надо ведь и учиться, – возразила Наташа.

– Учеба не волк, в лес не убежит, – рассмеялся Олег. – А вообще, я думаю после техникума в институт поступить. Ты как, одобряешь?

            – План хороший, но надо много заниматься, – поддержала Наташа.

– Знаешь, Наташа, я думаю в общежитие техникума проситься. Там веселее, – как бы советуясь, заявил Олег.

– Тебе веселее, а мне как? Ну, я-то ладно, а Сережу бросаешь за что? – огорченно проговорила Наташа. – Давай дождемся Валерия и тогда все решим.

– От этого ничего не изменится, потому что все равно, когда ты уедешь к нему, мне придется жить в общежитии. Вы только Сереж­ку не бросайте, ладно?

– А мы и тебя не думаем бросать. Вот когда кончишь техникум, тогда и свободу получишь, а пока что терпи.

– Пойду спать, – глядя куда-то в сторону, дрогнувшим голосом сказал Олег и, поднимаясь, добавил: «Ты тоже долго-то не сиди».

– Нет, скоро закончу. Правда, письмо еще Валерию должна написать.

Как только закрылась за Олегом дверь, Наташа, обрадованная переменой их отношений, сразу же отложила в сторону книгу. От­давшись полностью своему первому чувству, она с такой же силой переживала долго не складывающиеся отношения с братом Валерия. Искренняя во всем и не умеющая что-либо скрывать Наташа осо­бенно болезненно переживала неприязнь к ней Олега и всеми силами пыталась разрушить эту преграду, так как понимала, что, уважая Валерия, она просто обязана уважать его братьев. Сегодня эта не­приязнь была разрушена, и Наташа искренне радовалась этому. Но вскоре мысли вернули ее к Валерию, к тем светлым и радостным дням, когда они еще не знали несчастий. Всю жизнь Наташу пугала покорность судьбе, и всю жизнь она сопротивлялась ей, понимая, что стоит лишь сдаться, и тогда судьба овладеет тобой и покорит.

Прочитав еще раз письмо, она остро почувствовала нависшую над Валерием беду, и одновременно к ней пришла потребность как-то под­держать его, успокоить и даже взять на себя его боль. А в том, что боль была, Наташа уже не сомневалась, потому что знала: по мелочам Валерий плакаться не станет. Достав бумагу, она теперь продумыва­ла, как его успокоить и написать, не поранив мужское самолюбие:

«Здравствуй, Валерий!

Получили сегодня твое письмо и очень огорчились, что у тебя откладывается отпуск. Но ничего не поделаешь, вся страна в трау­ре, и не надо падать духом, потому что все со временем образуется. Самое главное – это то, что мы есть и будем.

Сейчас уже второй час ночи. Мальчишки спят, а я подготови­лась к семинару и вот пишу тебе письмо. Хорошие у тебя братья, я даже завидую тебе. Правда, я уже считаю их своими братиками. Ты как, не возражаешь?

Как бы я сейчас хотела быть с тобой. Уверена, что у тебя тогда не было бы неприятностей. Ты спросишь, почему? Отвечаю. Весь лимит, причитающийся на одного человека, я уже выбрала, и те­перь неприятности должны обходить меня, а следовательно, и тебя. Как, доходчиво объяснила?

С тех пор, как я узнала тебя, меня постоянно сопровождают какие-то неотвязные заботы о тебе, мысли и переживания. И я знаю, что так будет всю жизнь. Почему, Валерий, любовь вызывает такие опасения? Как ты думаешь? А может быть, сильные радостные чув­ства должны уравновешиваться переживаниями? Видишь, сколько я тебе вопросов задала. Отвечай на них подробнее.

Все мои дни заполнены, и времени свободного нет, Я даже не замечаю ни зимы, ни дурной погоды и все больше свыкаюсь со своим положением, потому что в делах быстрее проходит время и, следовательно, быстрее мы встретимся.

В следующем письме надеюсь прочитать, что у тебя все в поряд­ке и ты выезжаешь к нам. Хорошо?

До встречи, мой дорогой человек.

Обнимаю и целую. Наташа.

15 марта 1953 г.»

 

IX

 

После завтрака сержанта Петрова под конвоем того же солдата, который ночью давал ему воды, привели в особый отдел дивизии.

Капитан Свиридов, с нетерпеньем расхаживая по кабинету, уже ждал его, чтобы сразу приступить к допросу, который он продумал со всеми подробностями. Тактика его допроса сводилась к шаблон­ной схеме: сначала ошарашить имеющимися у него фактами, взять на испуг, а потом проявить к Петрову некоторое сочувствие, пообе­щать, что, если тот признается во всем, то Свиридов ему поможет выпутаться из этого дела, потому что главный виновник не он, а кто-то, видимо, из офицеров, а его просто втянули.

Увидев входящего Петрова, он быстро вернулся к столу, уселся и долго смотрел на стоявшего перед ним сержанта. Не предлагая сесть, суровым голосом Свиридов проговорил, подчеркивая, что ему уже все известно:

– Ну, вот и конец пришел. Что можешь сказать в свое оправдание?

Не мигая и глядя так же в упор на капитана, сержант Петров изобразил на лице страдальческое выражение, молча переминался с ноги на ногу и громко вздыхал.

– Чего молчишь-то? Имей в виду, кто помогает следствию, тот часто освобождается от уголовной ответственности. Садись, – пред­ложил, наконец, капитан Свиридов. – Чье выполнял указание?

– Я все скажу, – вдруг проговорил Петров, – только при одном условии.

– Каком? – не скрывая заинтересованности, быстро спросил капитан Свиридов.

– У меня очень важное сообщение, и сказать это я должен толь­ко в присутствии начальника политотдела дивизии и старшего лей­тенанта Чохова, – отвечал Петров.

Несколько минут начальник особого отдела молчал. Он не привык, чтобы ему диктовали условия ведения следствия. Но, услышав так обрадовавшие слова, что у Петрова имеются важные сведения, ре­шил принять это предложение.

– Ну а при чем тут начальник политотдела и тем более ротный? Ты что же, выходит, мне не доверяешь? – уже более спокойным голосом спросил он.

– Нет, доверяю, но это очень важно, – не сдавался Петров.

И тогда сработало то, на что и рассчитывал солдат, продумывая свои ответы ночью. Конечно, в особом отделе заинтересуются его намеком на важное сообщение и согласятся, а уж в присутствии их он и расскажет, почему так поступил.

– Ну ладно, поторговался и хватит. Теперь давай говори, что за важные сведения, – доставая лист бумаги, проговорил Свиридов.

          – Я уже сказал, и можете со мной делать, что хотите, – твердо ответил Петров и, опустив голову, уже не смотрел на капитана.

          – Хорошо, пойду тебе навстречу, хотя этого никогда не делаю. Но и ты сейчас посидишь в соседней комнате и все вспомнишь под­робно. Особенно, от кого и какие получал задания. Понял меня?

– Да, – прошептал Петров, скрывая радость первой победы.

Сидя в соседней комнате под присмотром того же солдата, Пет­ров окончательно утвердился в правильности выбранного способа своих действий, так как уже не сомневался в том, что его ожидает у начальника особого отдела.

Примерно через час Петрова снова ввели в знакомый уже ему кабинет. Кроме капитана Свиридова, с улыбкой рассказывавше­го что-то, здесь сидели начальник политотдела, полковник, кото­рого Петров запомнил еще с прошлой проверки политподготов­ки, и старший лейтенант Чохов. Взглянув на своего ротного, Петров сразу же отвернулся и по предложению капитана Свири­дова сел на стул.

– Петров, на допросе вы заявили, что располагаете очень важ­ными сведениями и готовы сообщить их следствию только в при­сутствии начальника политотдела и своего командира роты. Так это? – спросил Свиридов.

– Да, – ответил Петров и посмотрел па помрачневшие лица на­званных офицеров.

– Тогда расскажите об этих сведениях.

И Петров, дождавшись этого вопроса, к которому он так гото­вился, продумывая каждую мелочь, взволнованно, с болью на лице и в голосе проговорил:

– Узнав утром о случившемся, я с горя хотел покончить с собой. Вы можете проверить – в моей тумбочке есть спрятанный патрон от автомата, но пирамиды с оружием были закрыты, да и боял­ся я чего-то. Тогда я решил для смелости выпить и потом застрелить­ся. С этой целью купил в городе бутылку водки, но мне жалко было выбрасывать ее недопитой, и я, пока шел, незаметно всю и выпил. Потом уже ничего не помню. Можете со мной делать что хотите, – добавил он растроганным голосом, – мне теперь жить уже не хочется.

Несколько минут в кабинете все молчали. Первым нарушил эту тишину начальник особого отдела, который вызвал конвоира и при­казал отвести Петрова в соседнюю комнату. Как только за ним закрылась дверь, Свиридов поднялся со стула, не скрывая сво­ей злости, спросил:

– Это ты, старший лейтенант, научил?

– А когда бы я мог это сделать, если только сейчас в кабинете увидел его?

– Нет, голубчики, ничего у вас не выйдет! – раздраженно кри­чал Свиридов. – Я вас всех выведу на чистую воду!

– Подождите, товарищ капитан, – перебил его начальник полит­отдела. – Давайте говорить спокойно. Я что-то не пойму, почему такое искреннее переживание надо осуждать. Да я сам не знаю, как теперь дальше жить!

– Но это не так! – не сдавался капитан Свиридов.

– У вас имеются доказательства?

– Будут обязательно, – с той же злостью ответил Свиридов.

– Знаете, что я вам посоветую? Прекращайте с Петровым. Не тот случай, и здесь вас никто не поймет, даже ваше руководство. Возможно, сержант и схитрил, но он ведь объясняет так, как боль­шинству хочется верить. Я сейчас сообщу в политуправление ар­мии, а вы поговорите со своим начальником, но Петрова освобож­дайте, – и, обращаясь уже к Чохову, строгим голосом добавил: «Улучшайте воспитательную работу с подчиненными, понятно, то­варищ старший лейтенант?»

– Так точно, – поднялся Чохов и, попросив разре­шения, вышел из кабинета.

Подойдя к казарме, Чохов увидел стоящего у входной двери ко­мандира батальона, который, не скрывая озабоченности, спросил:

– Как дела?

И тогда Чохов со всеми подробностями рассказал о том объяс­нении, которое он услышал от Петрова, и о разговоре начальника политотдела дивизии с капитаном Свиридовым.

– Молодец! – похвалил комбат сержанта, и было непонятно, то ли эта оценка относилась к искреннему соболезнованию Петрова, то ли к выбранному им способу защиты. – Вот такими и должны быть настоящие разведчики, – добавил он.

После обеда в роту пришел сержант Петров, в канце­лярии он сразу же доложил о своем прибытии с гауптвахты. Чохов долго молчал, успокаивая себя, но те пережива­ния, которые он перенес, вырывались у него наружу, требовали накричать на Петрова, отругать его и этим остудить в первую оче­редь себя. Не скрывая неприязни, он тихо спросил:

– Ты что, действительно, с горя напился?

          – С горя, – подтвердил сержант и, глядя куда-то в сторону, уже тише добавил: «По своему дяде, который из-за него в лагеря попал».

– Ты чего мелешь? – поднявшись быстро со стула, закричал Чохов. – Не протрезвел? Не вздумай кому-нибудь рассказать эту байку!

– А я знаю, товарищ старший лейтенант, кому и чего говорить, – невозмутимо ответил сержант Петров.

– Выйдите, товарищ сержант, и забудьте навсегда об атом раз­говоре. Понятно?

– Так точно.

Оставшись один, старший лейтенант Чохов устало сел на свой стул и, глядя на висящий календарь, осмысливал сказанное сер­жантом, которого искренне уважал и в которого верил, как в себя. Даже самые близкие Валерию Чохову люди не знали, что этот рас­судительный и смелый офицер имел противоречащую его характе­ру слабость. Чохов не мог спокойно относиться к неискренности и вранью. Когда он сталкивался с этим, то чувствовал растерянность, переходящую потом в неприязнь к человеку, проявившему эту не­честность. Постепенно, к своему удивлению, он почувствовал какую-то жалость к сержанту и понял, что это двуличие, которое тот проявил, является вынужденным и что оно не запятнало никого. Впервые он задумался над тем, что в жизни иногда приходиться и хитрить, и изворачиваться. Тот же Петров, готовый закрыть гру­дью амбразуру и, не задумываясь, повторить подвиг Матросова, вынужден говорить не то, что чувствует, и даже врать, спасая себя. «А может быть, иногда так и надо поступать? – спрашивал он себя, – может быть, так легче прожить? Показывать себя праведником и, прикрываясь патриотическими рассуждениями, врать, врать и врать. Вон ведь как начальник особого отдела заботится о безопасности родины. Разве он не понимает всю абсурдность поведения Петро­ва? Видимо, понимает, но, используя свою власть, хочет выслу­житься перед своим руководством и, значит, тоже врет, а ведь это вранье всех заведет очень далеко и будет ой как трудно возвра­щаться к честной жизни».

– На ужин пора, – прервал размышления Чохова вошедший
командир взвода Виктор Старцев.

– Ну что ж, пошли. А где Савченко?

– Во взводе. Говорят, попозже придет.

Поужинав, они пришли в свою комнату, повесили шинели и усе­лись у стола.

– Слушай, а здорово Петров выкрутился, – первым нарушил молчание Виктор.

– Лучше бы вообще не выкручивался. Сегодня на одном выкру­тишься, завтра на другом, так и пойдет вся жизнь на обмане, – недовольно ответил Чохов.         

– Почему на обмане? – переспросил Виктор.

– Да это я так, – не раскрывая своего разговора с Петровым, уклончиво проговорил Валерий. – Я вот только не пойму началь­ника политотдела, который раньше соглашался с особистами, а сей­час свою линию повел.

– Талантливый он мужик, а талант обладает даром предвиде­ния. Может быть, что-то и изменится у нас.

– Не знаю, что может измениться. Власть всегда должна быть сильной. Вот, послушай, я тут подчеркнул, – и, открыв лежащую на столе книгу Гюстава Лебона «Психология народов и масс», прочитал: «Бывают вожди интеллигентные и образованные, одна­ко это вредит, как правило, больше, чем приносит пользу. Интел­лигентность, сознающая связь всех вещей, помогающая их пони­манию и объяснению, делается податливой и значительно умень­шает силу и мощь убежденности, которая необходима апостолу». Понял?

– Да это понятно, но на одной силе не продержишься, – уклон­чиво проговорил Виктор и, увидев входящего Сашу Савченко, спросил: «Ты что-то к Римме перестал ходить?»

– Эх, мужики, жалко мне вас. Не понимаете вы того, что жен­щину, как книгу, надо читать с начала, а не с середины.

– А зачем же ты, Сашок, открыл ее с середины? – смеясь, не сдавался Виктор.

– Все надо испытать на себе, чтобы потом сравнивать и выби­рать, – ответил Саша.

– Не ошибись. Как правило, в таких случаях и ошибаются, – назидательно проговорил Чохов.

– Смотри-ка, Виктор, наш ротный ожил, сегодня уже и настав­ления выдает.

– Посмотрели бы мы на тебя в такой ситуации, – не поддерживая шутки, оборвал его Виктор.

          – А как же ты хотел? — взорвался Саша. – В такой день сделать такое может только недоброжелатель.

– Ладно, помолчи, патриот, – перебил его Виктор. – Твоя контуженность личным благополучием весь разум затмила тебе.

– При чем здесь мое благополучие? – не сдавался тот.

– А при том, что ты отсюда все-таки везешь, когда в отпуск выезжаешь, а не сюда, хотя Германия тоже воевала и тоже матери­альных издержек не меньше понесла.

– Ну и что из этого?               

– Да ничего, просто я думаю, что победители должны бы по­лучше жить, чем они живут, – невозмутимо ответил Виктор.

– Несознательный ты. На первом месте должна быть идея, а потом уж достаток, и я верю, что он будет у нас, только не опере­жай время, – не соглашался Савченко.

– Конечно, со временем все придет, не всегда же быть зачуханными. Правда, надо поменьше слов и побольше дел, – настаивал на своем Виктор.

– Это верно. Много слов еще не значит, что много мыслей, – поддержал Виктора Чохов.

– Ладно, умники, поживем – увидим. Только я одного не пой­му… – и вдруг сразу замолчал, увидев входящего замполита Ру­мянцева.

– О чем жаркий спор? – спросил Румянцев.

– Да так, о разном, – уклончиво проговорил Чохов.

– А я приятную новость принес, – проговорил замполит, видя, как сразу же при его появлении замкнулись молодые офицеры. – Начальник политотдела звонил после ужина и просил передать тебе, Валерий, что пропуск через границу подписан и на днях будет в дивизии. Так что, готовься, товарищ командир роты, в отпуск. С комбатом я уже переговорил.

– Вот за это спасибо, Михаил Васильевич! Вы действительно всегда приносите приятные известия, – обрадовано воскликнул Чохов.

– Да я-то при чем, это начальник политотдела просил ускорить с отпуском, когда узнал о твоей беде.

– А откуда он узнал? – удивленно поинтересовался Чохов.

– Как откуда? От меня, – успокоил его замполит. – Вчера все еще пытал о Петрове и о тебе. Но не в этом дело. Главное, все кончилось хорошо.

– Да, попереживал я здорово, – признался Чохов. – Я все никак не могу понять, почему мне не верят и думают там только о плохом? Разве можно работать, не веря прежде всего в порядоч­ность человека?

– Такая у них, Валерий, работа, – ответил замполит и добавил:

– Только ни в коем случае не ожесточайся и постарайся быть всегда таким же. Все в жизни еще будет у тебя, но честность, поря­дочность и, самое главное, преданность постарайся сохранить на­всегда. Пойду спать, уже пора.

После ухода замполита в комнате еще несколько минут шел оживленный разговор, но Чохов, расслабившись от недавнего на­пряжения, уже не воспринимал говоривших. Как в тумане, он куда-то медленно плыл, то проваливаясь, то вновь обретая видение пред­метов комнаты и находившихся в ней командиров взводов. Устав от этой борьбы, он разделся и, как только очутился в постели, сразу же забылся спокойным и крепким сном.

Утром, когда еще было темно, Чохов неожиданно проснулся и вдруг вспомнил вчерашнее сообщение замполита об отпуске. Сердце его тревожно и радостно забилось, и он, забыв обо всех переживаниях, думал уже о скорой встрече с Наташей. Сейчас Валерий не сомневался в том, что она навсегда вошла в его жизнь. Только теперь, на двадцать третьем году своей жизни, он понял и ощутил всю силу духовного богатства, которым обладала На­таша. Иногда он спрашивал себя, как надо поступать, чтобы тоже обогатиться этой душевной красотой, чтобы быть таким же, как она. И только сейчас начал понимать, что радость любви должна быть превыше человеческих страстей и личных эгоистических желаний. Переписываясь с Наташей и открывая в себе этой пе­репиской новые, не знакомые ранее качества, он тоже становил­ся духовно чище. Эта любовь помогла ему преодолеть горе и неприятности, под ее ежедневным и постоянным воздействием у него вырабатывалось новое, отеческое отношение и заботливость к подчиненным, повышалось желание и заинтересованность в нелегкой работе ротного. Одним словом, в этой любви Валерий обогащался и становился лучше. Наташа как бы отшлифовывала каждую грань его характера, делая этот блеск постоянным во всех жизненных испытаниях, и, понимая это, Валерий был ей бесконечно благодарен.

Так уж устроен человек, что со временем, раньше или позже, он прозревает, отбрасывая то, во что недавно верил, и нередко в муках собственных противоречивых сомнений как бы очищается, ут­верждая в себе новые взгляды на жизнь и на людей. Эта эволюция не обошла и Валерия, который раньше относился к женщинам свы­сока, считая их созданными для забавы в качестве определенной необходимости в мужской жизни. И только теперь по-настоящему понял, как ошибался и как ему необходимо прежде всего духов­ное родство с Наташей.

Все это сейчас с особенной ясностью понималось Валерием, и от этого понимания, а также от ожидания, встречи с Наташей, кото­рая теперь уже не за горами, ему было как никогда хорошо.

Откинув одеяло, он проделал на койке несколько гимнастичес­ких упражнений, затем, поднявшись, в трусах подошел к умываль­нику, набрал в стакан холодной воды и направился к лежащим командирам взводов.

– Встаем, встаем! Не надо, Валерий! – воскликнул Виктор.

– Тогда не буду, раз встаете, – удовлетворенно проговорил Ва­лерий.       

После развода командиры взводов повели солдат на занятия, а Валерий начал оформлять проездные документы.

Дни до выезда пролетели незаметно. Наконец, пришел пропуск через границу, а потом и день, когда друзья проводили его на вокзал.

Стоя у окна в вагоне, он смотрел на удаляющиеся лица своих друзей и вместе с набирающим скорость поездом переносился уже в мыслях к предстоящей встрече. За окном мелькали деревья и не­мецкие хутора с окружающими их ровными небольшими полоска­ми обрабатываемой земли. Кое-где на выпасах виднелись коровы и резвящиеся телята, а в лужах воды плескались утки и торжествен­но вышагивали аисты.

Весна уже вовсю входила в свои права. Еще совсем недавно но ночам держалась ясная, мороз­ная погода, и хотя днем солнце уже пригревало, ночью морозы доходили до пяти градусов, отбирая у весны завоеванное и пре­вращая лужицы в лед. Но на днях подувший теплый ветер собрал над городом и его окрестностями тучи, которые принесли с собой обильный дождь. Он-то и вызвал мутные потоки, смывающие на своем пути остатки не растаявшего снега и всего того, что накопи­лись за зиму. Несколько дней лил теплый дождь, а потом неожи­данно прояснело, и когда тучи ушли куда-то на север, сразу же на смену им появилось яркое, слепящее солнце, которое стало обо­гревать и сушить землю. Теплый воздух казался дрожащим от поднимавшихся испарений и наполнялся запахом оттаявшей зем­ли, а также пьянящим запахом весны. Кое-где на отдохнувшей за зиму земле зазеленела первая, пробивающаяся пока еще слабыми ростками молодая трава. Набухали почки на деревьях и кустарни­ках, а воробьи, стаями перелетавшие с одного места на другое, возбужденно и задорно кричали, передавая свою радость пришед­шей весне.

Постояв еще немного у окна и тоже испытав радостное чувство от наступившей весны, Валерий уже строил планы проведения отпуска, а вечером поужинал, поиграл с това­рищами по купе в преферанс и улегся спать.

На следующий день он переехал границу и после таможенного досмотра ехал уже по необъятным просторам своей родины, кото­рая всегда тревожила Валерия и при встрече, и при расставании с ней, А еще через несколько дней он подъезжал к городу, где про­шло его детство и юность, к городу надежд и встреч с дорогими ему людьми. На полях еще лежал снег, но мартовское солнце начинало свое дело и здесь.

Не в силах оставаться в купе, Валерий задолго до остановки вынес свои вещи в тамбур и с такой же жадностью, как это было после расставания, курил папиросы.

Наконец, поезд начал замедлять скорость, и появившаяся про­водница открыла дверь вагона и стала протирать тряпкой поручни. А Чо­хов напряженно всматривался в стоящих на перроне людей, отыс­кивая прежде всего Наташу.

Когда поезд уже остановился, он неожиданно увидел бегущих к вагону Наташу, Олега и Сережу. В руках у Наташи были цветы, и все трое улыбались ему какой-то незнакомой до этого дня родной улыбкой. А Валерий, который раньше поругивал свою мать за ее слезы при встречах, вдруг почувствовал неожиданно подступив­ший к горлу комок и, судорожно глотая воздух, смотрел повлаж­невшими глазами на них. Подав Олегу чемодан, он быстро спус­тился но ступенькам лестницы вагона, и сразу же его обняли теп­лые руки самых дорогих и близких ему людей.

 

X

 

Прошло более сорока лет с тех описываемых событий. Свои отношения Валерий и Наташа сразу же узаконили брачным свиде­тельством. Вскоре у них родился сын, и казалось, что счастливее их никого на свете нет. Но судьбе было угодно еще несколько раз приносить им испытания. Самым тяжелым и больным переживани­ем была потеря сына, который в возрасте пяти лет упал с дерева и разбился. Позже у них уже не было детей, и всю свою любовь Наташа отдавала мужу.

В семейной жизни, как правило, существует две линии связей. Одна линия представляет набор внешних признаков, по которым со стороны можно дать оценку или просто сказать о состоянии се­мьи. Правда, в последние годы эта линия все чаше становится по­казной, пытающейся запутать истинное состояние. Иногда семей­ные пары в присутствии посторонних так воркуют друг с другом, проявляя при этом заботу, что окружающих людей, не знающих их постоянных скандалов, даже зависть берег. Вот тут и выступает вторая линия – скрытых и чаще всего неуправляемых жизненных течений, о которых узнают лишь тогда, когда они начинают прояв­лять себя. Тогда приходит удивление и даже недоумение по отно­шению к такой, казалось бы, образцовой семье.

У Чохова и внешняя и внутренняя стороны семейной жизни были одинаковыми. Он по-прежнему и даже сильнее любил Ната­шу, всегда с ней советовался, находил у нее поддержку, этот креп­кий тыл обеспечил ему немало служебных побед.

После перевода для дальнейшей службы в Советский Союз он вскоре поступил в военную академию и, закончив ее, сменил впос­ледствии немало должностей и гарнизонов. И хотя по службе были и падения, и взлеты, в целом она сложилась у Чохова хорошо. Заканчивал он свою армейскую жизнь в должности начальника штаба дивизии и звании полковника.

После увольнения из армии Чохов долго не мог привыкнуть к гражданской жизни. Часто во сне он видел подразделения, которыми командовал, и отдельные эпизоды армейской жизни. Проснувшись после такого сна, он уходил в свои воспоминания, и тогда мысли мо­нотонно и однообразно накатывались, как морские волны. В такие часы он вспоминал все хорошее, что было в армии, и плохое, рассуж­дая сам с собой о причинах падения морали и нравственности у неко­торых офицеров и солдат. Теперь он понимал и вред частых выпивок среди офицеров, и неправедное поведение многих командиров. Осо­бенно болезненно переживал Чохов совещание в штабе округа, на ко­тором он выступил и предложил войти с предложением в правитель­ство о сокращении Вооруженных Сил. Тогда он доказывал необходи­мость улучшения качественного состояния армии, а не количественно­го. Но эти рассуждения были грубо прерваны начальником штаба округа, и все последующие выступления генералов были построены на критике Чохова. Видимо, заботы проявлялись у каждого в стрем­лении отстоять прежде всего свое благополучие, а не благо Родины. Вскоре его торжественно проводили на пенсию. Чохов помнил, как тот же начальник штаба округа выступал и убеждал всех, какую поте­рю понесла дивизия в связи с увольнением такого опытного работни­ка. Вспоминая это, он иногда спрашивал себя: а может быть, напрасно доказывал, может быть, не надо было замечать разраставшиеся недо­статки, может быть, лучше было делать вид, что происходящее вокруг правильно и не подлежит сомнению. Но тогда, после этих минутных колебаний, у него возникали образы шариковых, которых почему-то становилось все больше и больше и которые, несмотря на перемены, изощренно цеплялись за свои должности и привилегии, обманывали ок­ружающих, злоупотребляли служебным положением, воровали и са­мое главное – заражали этими бациллами окружающих. Он часто ду­мал, как уравновесить мысли, чувства и окружающую действитель­ность. И не находил ответа. В такие дни, чувствуя его состояние, особенно заботливой к нему была жена.

Наташа около тридцати лет проработала главным экономистом, и в каждом коллективе, которые она меняла в связи с переводами мужа, была уважаемым человеком, с ней советовались и считались.

Неплохо сложилась судьба и у братьев Валерия. Олег после техникума отслужил в армии и, вернувшись, поступил па заочное отделение машиностроительного института. Закончив его, он стал работать инженером, а потом главным механиком на одном из круп­ных заводов.

Сережа, который очень любил старшего брата, как только за­кончил десятилетку, избрал такую же беспокойную профессию во­енного, и никакие уговоры Наташи, с которой он переезжал из гарнизона в гарнизон, не могли повлиять на него. Сразу же после окончания школы он поступил в танковое училище и впоследствии каждый отпуск приезжал к ним.

Уйдя на заслуженный отдых, Валерий и Наташа еще больше стали уделять внимания друг другу. Они не уставали от появившегося избытка времени и постоянного общения, как это иногда быва­ет у пенсионеров. Видимо, сохранившееся с первых дней знаком­ства чувство любви, уважения и ответственность оказались сильнее всего остального.

Старость – серьезное испытание для человека, и это испытание чаще всего определяется теми привязанностями, которые сложились и окрепли на нравственных чувствах в молодости. Все качества доброты и порядочности, которые так умело скрывает молодость, с возрастом отпечатываются на лицах людей, и богатые внутренней красотой люди к старости еще больше хорошеют. Возраст как бы чеканит на лицах их прошлое, состоящее из доброты или злобы, преданности или преда­тельства, жадности или бескорыстия, подлости или порядочности.

С годами Наташа, как казалось Валерию, больше похорошела, и, видимо, главным образом потому, что по-прежнему смотрела на него радостно и влюбленно. Правда, этот радостный блеск пропа­дал, когда Валерий уезжал с друзьями на рыбалку или уходил в лес покататься па лыжах. Тогда ее глаза были печальными от како­го-то неясного ей страха. Она никак не могла в себе перебороть в себе чувство тревоги. Лю­бовь к Валерию и страх потерять эту любовь переплелись настоль­ко, что разум оказывался бессильным в борьбе с ними. И эти два чувства, уступая друг другу место, полностью владели Наташей. Всю жизнь ее любовь была постоянной, как сама природа, в кото­рой повсюду одно и то же: и утро, наполненное величием рассвета, и ночь с ее таинственным звездным небом, и холодной ветреной зимой, и радостными весенними днями.

Конечно, прочитав о судьбе этих двух обычных людей, нашед­ших себя в этом огромном мире, иной читатель задаст обычные вопросы: «Ну и что из этого? Мало ли счастливых семей, которые, по выражению Льва Толстого, все похожи друг на друга? И могут ли быть вообще такими чувства в наше беспокойное время, время определенного падения морали и нравственности?» Ведь, действи­тельно, нередко жизнь состоит из ошибок, которые, в первую оче­редь, делают сами люди. Иной всю жизнь блуждает в поисках сча­стья, не предпринимая личных усилий над собой. На все эти и другие вопросы могу ответить одним: я описал жизнь своего друга такой, какой она была и есть, и мне захотелось рассказать не толь­ко о сохраненных им письмах, но и о сохраненных чувствах, об ответственности перед людьми и родиной.

Может быть, кому-то это покажется наивным, может быть...