Командировка - всегда сомнительное удовольствие. С одной стороны, это замечательная возможность попутешествовать, посетив дальние города и регионы страны, или же вовсе - экзотические страны, не исключено, что заморские, при этом совершенно на халяву и не особо-то, как правило, напрягаясь. С другой же стороны, сложно найти ситуацию более суетную и столь же кишащую всевозможными неожиданностями, чем отправка в командировку. Если к запланированному летнему или зимнему отпускному отдыху ты тщательно готовишься, продумываешь все нюансы, иногда заранее смакуя предстоящую поездку, дабы скрасить серо-буро-малиновую тоскливость будничных дней, то уж что-что, а командировка сваливается всякий раз, прямо как мокрый снег на голову, особо не утруждаясь быть продуманной и обсмакованной.
И совсем уж неприятно, если шлют тебя не в какие-нибудь увлекательные туристические края, наподобие Сейшельских островов, Лос-Анджелеса, Киото или, хотя бы, Питера, а, к примеру, как Велимира, в окрестности деревни Сургучные Икпитли, о которой известно разве что её старинное, многовековой давности происхождение да наличие там отстроенной ещё поди при царе Горохе крупнейшей в области фабрики по конвеерному производству особо чистого сургуча крупными промышленными партиями.
Предприятие это проработало, как водится, до скончания времён Советского Союза и вместе с ним же ушло в небытие, оставив лишь руины в железобетонном стиле посткубистического конструктивизма на радость местным ребятишкам да хозяйственным любителям деловито отстраивать приусадебные баньки-сарайки из выгодно потыренного кирпича, коих в России во все времена было не счесть числа. Что же до значения второго слова в названии деревни - Икпитли - то его этимология оставалась загадочной и необъяснимом не только для случайно забравшихся в такую глухомань бедолаг, но даже, вероятно, и для самих местных жителей - по крайней мере, для некоторых уж точно.
Поэтому, узнав о направлении своей командировки, Велимир испытал весьма и весьма мало радостных чувств и мыслей. Скорее, как раз с точностью до наоборот, он испытал чувства и мысли кое-какого другого плана. Была у него, правда, одна небольшая особенность, касающаяся личного здоровья, по поводу которой Велимир и к врачам как-то особо обращаться стеснялся. Всякий раз, когда он приезжал впервые на любое новое место, то так волновался и так сильно потел от волнения, аж исходя испариной, что поутру на раскрасневшемся теле его всенепременно образовывались пятнистые испарины, которые затем по полдня дико чесались, будто крапивница.
Велимир застенчиво понимал, как глупо это выглядит со стороны, но ничего поделать с собою он не мог, изрядно загоняясь по этому поводу, выдумывая из своей звонкой мухи брюзжащего мамонта и оттого накручивая лишка сам себя. Вот и на сей раз, будучи отправленным в командировку в пресловутые Сургучные Икпитли, он разве что не дрожал от страха перед неизвестным. Миссия его, надобно сказать, оказывалась не столь уж и невыполнима. Нужно было, всего-то навсего, в течение нескольких дней честно и бесстрастно проконтролировать и подробно проинспектировать качество работы нефтяных вышек, накануне поставленных прямиком за деревней во чистом поле над крупным месторождением чёрного золота, обнаруженным буквально несколько лет назад.
Деревня эта стояла на таком неумолимо глухоманьском отшибе, даже по меркам провинции, что в низкой компетентности, а точнее, в тотальном отсутствии таковой у местных жителей, можно было практически и не сомневаться. Единственным благообразным местом во всех Икпитлях, где можно было безбоязненно остановиться на ночлег, была довольно крупная изба деда Вышаты, а по отчеству звавшегося Пахомычем. Велимир, прибыв в деревню, первым же делом спросил у первого попавшегося ему на пути жителя, где можно отыскать избу Вышаты, заодно удивившись архаичному диалекту, до сих пор сохранившемуся в здешних краях, а оттого диковато звучащему и доходящему до понимания далеко не всегда и далеко не сразу.
- Уууу! Та эт жа ты не местнай шо ль? Та хто жа избу Вышаты-та не знат! - показал абориген на высившийся над всеми домами расписной терем полусказочной наружности, с мастерской искусностью размалёванный всевозможными красками и достаточно тонко отделанный красивой узорчатой резьбой. Вот туда-то наш командировщик и отправился. Он постучал в ворота раз, потом ещё раз и ещё. Никто не отзывался. Наконец, где-то внутри нечто громко стукнуло, раздался стальной грохот оцинкованных вёдер и глухого громыхания деревянных ушат, а пред ошарашенным взором Велимировых очей предстал жарко распаренный до идеальной кондиции пронзительной малиновости, похоже, только что вылезший из бани дедок полного и крепкого телосложения и довольно-таки среднего роста, конопато-плюгавенький, подлысоватый и с берёзовым веником, прицепленным куда-то к поясу наперевес, по примеру то ли казацкой шашки, то ли арабской сабли, то ли рапиры для фехтования.
- Проходь, проходь. Меня-та Вышатой кличут. Знамо мене, знамо, шо ты тута появися, меня жа запередоупредили ужо, - с великодушным гостеприимством в хорошо поставленном, как у диктора, голосе спокойно пробасил хозяин дома.
- Кто предупредил? - удивлённо поднял брови Велимир.
- Та ужо хто - эт мене самому ведати лишь повелено, а задругому никоему не повелено. Не усё ль тобе равно-та? - спросил Вышата. - Ну та ужо ж запривечаю тобе хлебом-солью, ух та ужо запривечаю я тобе, и ажно деньгу-та тож не взаберу.
Велимир пожал плечами плечами. С каких это пор принято незваных и безвестных гостей всякий раз в хату себе пускать сразу и за просто так, особенно если они - не пойми какие официальные лица, возможно, даже сомнительного происхождения. А ну как стырят, что криво лежит? Обстановка внутри хаты выглядела весьма опрятной, хотя и несколько незатейливой. Земляной пол, выметенный дочиста небольшим веником из хвороста, стоявшим в дальнем углу, высоченный-превысоченный потолок со множеством свечей и полным отсутствием даже намёка на электричество, грубая деревянная, едва отёсанная мебель без покраски и лакировки, мутноватые пыльные окна да душистые связки базилика и мяты, висящие на криво вбитых кованых гвоздях прямо под потемневшим от бега времён и сажи дощетчатым потолком, какие-то курящиеся масляные лампы, разместившиеся на широком подоконнике да сплющенная от долгого лежебокого спанья соломенная подстилка в углу - вот, в общем, и всё будничное убранство хаты.
Стол, однако же, нестерпимо ломился от деликатесных яств полностью природного происхождения: были здесь и аппетитные рябчики, покрытые тончайшей хрустяще-маслянистой корочкой и окружённые печёными яблоками и рядами понуривших шляпки опят, из пузатых горшочков нетерпеливо выглядывали любопытные личики пареной репы, в кувшине воодушевлённо плескался слатимо-кисловатый ягодный морс из костяники, а на светлых берёзовых противнях весело столпились, как на праздничную демонстрацию, и прозрачный хрящик холодцового хруща, имевший матово-селенитовый оттенок, и розовато-красная, как варёные речные реки, лесная оленина, и жирная наинежнейшая телятина, и яйца перепелиные, подобные маленьким вытянутым лунам, да и без крупных куриных яиц, белокаменных, точно царские палаты, здесь также отнюдь не обошлось. Ладно, что хоть бычьих на столе не оказалось, поджаристых, в постном маслице. В общем, разных вкусных чудесностей тут было навалом!
Уже понемногу начинало темнеть, и когда хозяин вместе с гостем плотно перекусили, Вышата размеренно проговорил, довольно и неторопливо вытирая холщовым рукавом стекающее с усов сало и морс: «Знамо, ако а то жа, мене знамо! Тожа мене засказали, шо вона уте вышаки тобе требны, ну та сопроважу я тя у ту сторону, ты сам-та жа поди не допехашь безо мене». Велимир вышел в огород за избой подышать свежим воздухом. Прямо за огородом в дальнюю хлебную даль простиралось колосящееся русское пшеничное поле с торчащими в случайном порядке то там, то сям жёлто-чёрными, как брюшки ос, локаторами подсолнухов, точно бы возникшими здесь от каких-то случайных и никому не ведомых бомбардировок, проводившихся исключительно семечками. В сочно-пушистой гуаши заката хлебное поле казалось лилово-оранжевым, как некая редкая разновидность фуксии, и угасающие лучи солнца, касавшегося горизонта, проникновенно распространялись направленными векторами пышной фотонной шевелюры нашего звёздного светила, проходя сквозь дымки перистых облаков и достигая своим тёплым дыханием почти самой точки зенита. Зрелище было поистине завораживающим.
Единственное, что несколько портило весь идиллический сельский пейзаж, так это торчащие у зыбкой кромки горизонта и оттеняющие чернотою чугунных журавлей, клюющих поверхность земли, новые нефтяные вышки, принадлежащие компании, отправившей Велимира в командировку. Дед Вышата постоял, подышал, поохал и проворковал:
- Ну ужо точно гляду - не доберёся, ой, уй я-та гляду - не доберёся!
- Да как же это я не доберусь, Вышата Пахомыч? - смущённо удивился Велимир. - Вот же они, вышки, почти что под носом прямо!
- Ой та заплуташ ты, заплуташ, задолжон со тобою завтрись иттить. А то буди ты иттить усё ко ним та усё ко ним, а усё токмо ото них окажеся, - сумняшеся причитал хозяин избы. - Та ты знаш, нонче-та баньку тобе посетити не мешало-та ба, а то потныя, погляду, со дороги-та ты, вестимось. Оно ба опосля баньки-та та и спалоси ба соподручне, и сны ба тобе удивныя завиделися. А у нас тута, у Икпитлях, мыло-та тако ядрёно, ну тако жа ядрёно, ужуть, шо те местныя сивуха: ни един клоп опосля мыла такоего не заукусит - враз жа поиздохнет веси.
- Спасибо, деда Вышата! - поблагодарил старца Велимир. - Ох, да не откажусь я в баньке твоей попариться, а то у нас в городе всё одни лишь ванные да джакузи, в лучшем случае - сауны. А в таких вот баньках домашних, приусадебных я, наверное, с самого раннего детства не бывал, - с этими словами Велимир, полный вдохновенного воодушевления, взял выданные ему ушат и полотенце и отправился прямиком в парилку. Там оказалось обжигающе сыро и ослепительно туманно. Казалось, что в баню в концентрированной форме втиснулась целая откормленная и неповоротливая туча. Пара здесь было столько, что едва можно было разглядеть собственные руки. И в этом шипящем сыром жаре, градусов этак на сто тридцать, пот прошибал ручьями буквально за несколько секунд. Долго находиться в подобной обстановке было практически невозможно.
В очередной раз раскрывая рот, как вытащенный на сушу карасик, и с рыбьей же жадностью вдыхая кипящий воздух, неустанно окатываясь из деревянного ушата прохладной водой, набранной из бурёной скважины, Велимир вдруг увидел в углу бани какой-то колышущийся сгусток тумана, чуть более тёмный на фоне смолистого елового сруба, чем весь остальной пар. Сначала этот сгусток вроде бы как даже померещился: стоило посмотреть на скопление тумана в упор - и оно тотчас исчезало, переставая клубиться. В то же время, стоило посмотреть куда-нибудь вбок, в другую сторону, так, чтобы угол бани, в котором и мерещился таинственный сгусток, очутился на периферии зрения, и туманчик тот, перекатывающийся внутренним шевелением, как медуза, опять начинал неумолимо казаться.
Велимир проделал эту зрительную процедуру столько раз, что у него уже не осталось никаких сомнений: ну точно, в дальнем углу и впрямь что-то есть! В конечном счёте, сгусток всё более и более принимал очертания и в арифметической прогрессии становился, казалось, материальнее и плотнее, и вот теперь его уже можно было внимательно разглядывать в упор, как странное темноватое облако тумана, принципиально никуда не желающее исчезать и похожее на мутный клок пространства, где зрение никак не желало фокусироваться, поскольку там не было никакого определённого образа, за который можно было бы попробовать зацепиться. Хоть от этого и делалось несколько не по себе, но моющийся командировщик решил не пугаться и не принимать отмеченное им явление слишком уж близко к сердцу, но просто продолжать мыться, париться и потеть. Велимир специально повернулся демонстративным движением спины к тому углу, в котором виднелся сгусток, дабы не смотреть туда и не даже думать о том, что же там вообще происходит.
Но когда он обернулся, то рассмотрел в углу нечто, вроде маленького человечка, имевшего рост, наверное, метр с кепкой, если и ещё не меньше. Выглядел человечек ничуть не угрожающе, а, напротив, довольно-таки добродушно и миролюбиво. Он оказался очень коренаст, плотно сложен, чем-то напоминая хозяина бани Вышату, разве что значительно поменьше размерами. Несмотря на дичайшие жару и духоту, царившие в парилке, Велимира от испуга неожиданности тотчас же пробрали ледяные иглы озноба. Человечек был одет, хоть и находился в бане. На нём была опрятная белая рубаха, туго подпоясанная прочной конопляной бечёвкой, светлые простонародные лапти из юного берёзового лыка да широкие, как душа сибиряка, промасленные шаровары, приобретшие от чрезмерно длительной носки уже полностью невменяемый цвет. Образ колоритно дополняла узорчатая тесёмочка на голове, плотно прижимающая длинные волосы, похожие на парик из сивого конского хвоста. Спускаясь куда-то вниз и хитро спутываясь, они незаметно превращались в длиннющие седые усы и пространный аэродром квадратной белоснежной бороды, гармонично выпирающей уверенной лопаточной, как у ассирийских царей в Древности.
Но единственное, что приковывало взгляд более, чем что бы то ни было иное, так это именно сам взгляд странноватого углового существа-тумана, смотревшего пронзительно, точно бы внимательно всматриваясь куда-то вдаль, одновременно, не переставая рассматривать Велимира в упор. У косматого человечка обнаружились совершенно нечеловеческие глаза - каменноугольные, как период существования Земли, блестящие, во всём похожие на глаза хищной птицы высокого полёта или какого-нибудь там ворона, например. Велимиру окончательно поплохело. Он стал глубоко дышать, но тотчас же чрезмерно закружилась голова, и тогда он чуть было не потерял сознание в этой адской, действительно, просто отъявленно банной духоте. Прошла минута или две. Вокруг было тихо и спокойно. Человечек стоял, смотрел на него не шевелясь и больше ничего не делал. Хоть Велимир и не был суеверен, но, напористо таращась в сторону существа округлившимися от удивления глазами, стал тут же отмахиваться рукой, неустанно повторяя: «Чур меня, чур меня, чур меня!» И, стараясь больше не отворачиваться от человечка ни на долю секунды, прекратив наконец-то чураться, дурной пулей выскочил в продуваемый всеми ветрами предбанник. Наспех обтеревшись кремовой мякотью махрового полотенца, ещё мокрый, как цуцик, и ежисто взъерошенный, влетел он, не отдышавшись, из бани да прямиком в избу Вышаты Пахомыча и, наспех тараторя, принялся рассказывать о только что виденном существе. Хозяин дома выслушал своего гостя с серьёзным, вникновенным видом, заботливо покачал головой, вежливо помолчал самую малость и с совестливым видом чуточку расчувствовавшегося знатока дела соучастливо просипел:
- Ну эко жа ты, сынку-та перегрелси мене тута. Эт тобе нетребно-та было ба стокмо у баньке-та парися, ты жа у нас городскай, непривычнай ко баням-та местнам. Тута жа аки заперегрееся, тобе ишо и не тако заучудися. Диво, ыть, яму замерещилоси. Та на такай жари ишо жа и не така-та нечись чудися. А ако ужо у нас на дереуне мужуки-та бормотухи со местнах ягуд каки се нагонють-нагонють, шо ль завыпьють, значиса-ма, по паре черпачков углубиною у поларшину, та жа и хыть се во баню-та со веничкам берёзовам, а опосля якого таки-та сказки забають, шо ты жа и сам-та удиву даёси, откудыти тама шо ишо узялоси. Та ты давай-ка, давай-ка, уразумей запоменьша обо домовах-та та обо баннах. Уложиси заспати - утро вечера умудренее, а тама жа, назавтри, ужо-ка сопроважу я тобе та вышак ентих воронах.
Утром, столь же дивным и чудным, как виденный вчера в бане человечек, с первыми лучами восходящего солнца Велимир проснулся на травянистой лежанке хаты Вышаты и обнаружил, что хозяин не просто уже давным-давно на ногах, но также неуёмно бодр, лишка подтянут и пребывает всецело в благодушном настроении. А вот самому Велимиру так же весело, как хозяину хаты, совершенно не было: все бока кошмарно запрели и потому теперь просто невероятно чесались и саднили. Заглянув под майку, гость обнаружил, что набухшая кожа там тоже водянисто размякла и сетчато покраснела капиллярами, начиная настырно напоминать не то аэрофотоснимки червисто-синусоидальных рек, несущих усталые воды где-нибудь в прохладных глубинах таёжной глуши, не то шкурку перезревшего огурца, специально оставленного садоводами на семена и потому лениво валяющегося на солнечном подоконнике, будучи плотно обёрнутым в шелестящие пелёнки из престарелой газеты, оборотнически мимикрируя под увесисто-сытный свёрток сочно свежеприготовленной шавермы. Решив воспользоваться удобным случаем, Велимир спросил у хозяина избы, а уж не ведает ли тот, как вообще с такой вот прелой напастью-то бороться?
- Знамо мене, знамо, а то жа! - охотно закивал Вышата. - Естись у нас тута местнай травник, Порфирий Путятыч кличут яго, ужо засопроважу я тобе и ко Порфирию нашаму, аки жа и ко вышакам-та. Яму тожа знамо, заувидати, аки таки напасти слечивати. У няго-та ото усяго травы сыщуси: и для шкуры полезныя, и для животу, и для радуси, и дажа уму-разуму поучающия - о каки травы быват. Усяки-та травы, усяки. Дык-та мы можам умести пройтиси уси ко вышакам-та твоям. Друже он, Порфирий, товарищ мое, вота та заоднысь и запокумекаетесь вдвоечкась, а яму костяхи размяти лишком не бути, ужо поди подзавалялися у стараго хрыча-та, кабы та не сникися та не скислися воусе-та.
Вскоре оказалось, что загадочный травник не только жил неподалёку, но и вовсе был соседом деда Вышаты, однако, в отличие от последнего, чьё телосложение, как уже было упомянуто, виделось крепким и полным, дед Порфирий смотрелся полной противоположностью: он оказался высок, довольно-таки худощав, но притом производил впечатление какой-то тяжелоартиллерийской массивности, точно бы переродившийся в человека бронетранспортёр. Несмотря на славной степени худобу загорелого пуза, урчащего, как горная рысь или пионерский барабан, сам травник, скорее уж, был несколько толстоват в кости, румян в щеках и выпирающе жилист.
- Ну таки шо жа, во путь-дорожаку засобиратися потребну ба, - утвердительно заохал Вышата, когда все трое сидели за столом, завтракая ягодами черники и ежевики, запивая всё это дело ядрёным брагообразным кваском да заедая капустным листком с тмином.
- Надобну, надобну, - кивал ему в ответ дед Порфирий, невозмутимо щекоча у себя в носу крупными коричневыми листьями махорки, обычно используемой в народных шифоньерах в качестве копеечной антимоли, и периодически почихивая с выверенной размеренностью гудков паровоза.
- Ну вота по пути жа и заобусудим потревоги твоея житейския, Велимирушка, - Вышата Пахомыч посмотрел довольно пристально, в упор и исподлобья. - Ужо попехам-та, попехам.
Тут старики начали гиперактивно собирать в дорогу какую-то парусиновую котомку, заворачивая в неё как можно больше съестного.
- Да тут идти-то всего три или четыре километра жалкие, - диву дался Велимир так, что аж на пот прошибло. - А вы, гляжу, собираетесь, будто в поход какой дальний.
- Канеш, подалече иттить-та жа пехом! Эт, мож, онысь тобе тута, во избе моея, таки кажеся, а у нас во усех Икпитлях-та того, воздух шибкось особливый: миражи-та он ух каки занаводити-та угораздый. Тобе видимо акое, а нама ведомо усякое. Места у нас чудыя та дикае, ты ентаких мест ниуде на свете усём не сыщись, ну жа разве-тки у закраях уде дальнях та заморскях, та и то тако-та не сыщись, запожалу. Такось удума я.
Тем временем, Велимир выбрался на узкую улочку, решив немного поколобродить по Сургучным Икпитлям и их окрестностям. Не ради туристического интереса, конечно, ибо смотреть здесь было ровным счётом нечего, а так, сельским свежеунавоженным воздухом подышать малость да к предстоящей работе подготовиться, собрав в тёплый шерстяной клубочек витиеватые мысли, дотоле испуганно разбежавшиеся в разные стороны, будто робкие тараканы какие, а мозги приведя в форму высокоизвилисто вдумчивого комочка, уверенного в себе, как наэлектризованный кулачок. Во всей деревне нашлась всего лишь одна-единственная улица со специфическим и почти что неприлично звучащим, к тому же неподобающе громким для её масштабов названием «проспект им. Ететлелотля». Протяжённостью сей как бы проспект оказался не белее метров трёхсот или трёхсот пятидесяти, а потому деревня напоминала, скорее уж, хутор захудалый, зато гордый, и состояла сплошняком из исключительно кособоких, но феноменально похожих друг на друга, прямо как родные братья и сёстры, бревенчатых срубных избушек, стоявших к лесу, начинающемуся сразу же за Икпитлями, далеко не всегда передом.
- Ведомо, знамо, аки занапасти твое-та послечити, заисцелити тобе ото горюшки-та твоея горемычнаей, - сказал дед Порфирий, когда все трое прошли уже никак не меньше трёх километров. Вышки при этом, казалось, не приблизились ни на шаг, хотя деревня давно уже скрылась где-то сзади за линией горизонта.
- А что это у вас в Икпитлях улица так странно называется? - поинтересовался у двух дедов Велимир.
- Ух, и давнёхоньку вить было-та, како шас я сопомятую, ишо не запамятовал-та, небось, про Ететлелотль наший, ядрён яго во копалкусь! Дак-та эт нама тута жа со Хрущёву ишо уремён, Никиты нашаго Сергеича, улицу-та заобозвали такмо. Эт онысь «тры какурузы», по ихняму-та, повеличаесясь, - рассудительно ответил Порфирий Путятыч.
- Три кукурузы, - повторил про себя Велимир, тщетно пытаясь понять логику, заставлявшую вполне смышлёных и вроде бы добронравных людей назвать улицы подобным бессодержательным образом, а вслух спросил:
- А на каком языке-то название это?
В ответ - молчание. Порфирий сделал вид, что туговат на оба уха и оттого вполне простительно ничегошеньки не расслышал, а дед Вышата, как-то странновато ухмыльнувшись, еле заметно покосился на своего гостя, столь же, видать, покривив душой. На миг Велимиру почудилось, что во взгляде у деда мелькнул недобрый проблеск дьявольского огонька.
- Токмо, запросты таки напасти твое не слечиваеся, не-а. Шубутнай ты шибку, ух зело шубутнай. Я жа на тобе усё поглядучи та усё диву не передивися, - умело перевёл направление темы разговора Порфирий. - Оттогысь-та ты и заупотевашь веси. Вота мы ша аки поприпехамси, будети тута местечку однысь залюбопытныя, уделамси запривал, перекуснёмси, а тама ужо я тобе запокажу, шо поделати-та запотребну ба.
Так они неторопливо и шли по полю втроём ещё пару часов. Вышки не приблизились и, похоже, не думали приближаться.
- Ну шо, мы тапереча-та перекуснёмси? - внезапно фонарным столбом, как вкопанный, остановился дед Вышата Пахомыч.
- Та шо жа не перекуситися-та, брюхо-та съестнам понабитись - онысь зауседа делко-та добре, - вторил ему в ответ Порфирий Путятыч и, словно бы в подтверждение собственных слов, похлопал себя по кожице истончённого живота, отдававшегося лесным эхом, точно рогатый бубен.
Расстелив во чистом поле клеёнчатую ткань с нарисованными на её поверхности светлыми квадратиками разных цветов и размеров, путники принялись за неторопливую трапезу, расшнуровав прихваченную дома котомку. Был здесь и всё тот же утренний квасок-морсок, да ягоды всё те же, от которых нестерпимо и дико урчало в животе, и яблочки наливные, и хлеб домашний с отрубями, намазанный смесью из разных сортов хрена, а также откуда-то взявшаяся в здешних зело малонаселённых краях копчёная осетрина, и даже испечённый дедом Вышатой медовик.
Велимиру, вдруг почувствовавшему себя героем сонной чеховской «Степи» и начинающему постепенно прозревать, в какие непреодолимо сомнительные тартарары катятся колбаской под уклончивую горку розовые очки радужных планов его нефтяной командировки, ещё вчера казавшихся такими недвусмысленно ясными и систематически разложенными по полочкам, но теперь по закону Мерфи наглухо влипшими в небывало запутанную и маловероятную историю по самые чагообразные уши, от которых практичное начальство компании мало что оставит, если Велимир не соизволит в ближайшие же часы, подобно детективному спецагенту, пронюхать и проведать каждый миллиметр поля вокруг манящих вышек, ставших жестоко недосягаемыми.
- Та ты покушь медовичку-та, покушь. Та морсику со ягуд местнах, со околесьсургучнах нашах лесув та полян пособираннах, задерябниси, - посоветовал Велимиру Вышата, наблюдая охватившее гостя смятение. А когда совместными усилиями, в основном, стариков, всё было съедено до последней крохи, то Порфирий принялся пристально вглядываться куда-то вперёд и самую чуточку вверх. В направлении его взгляда обнаружилась горка или холмик нестандартно правильной полусферической формы, поросший ранотравьем салатово-агатового цвета. За горкой должны были где-то выситься нефтяные вышки, но с того места, где расположились все трое путников, вышек тех не было видно вовсе.
- Ну вота мы-та и започти допёхались, - хором воскликнули оба деда, синхронно всплеснув руками, как два ныряющих пингвина или спортсмена-пловца. - А дале жа та вышак токмо задолетети можеся. Тута онысь не абы како, тута онысь наустояща межа проходити-та, шо никаки не перейтити-та. Ко ней мож токмо со инаковоей стороны подокрастиси, та и засотворитиси усё, шо хошь, а вота отоседова - токмо задолелети. По нябу на крылах, аки птаха малыя. Аль у космусе на ракете-та, аки Гагарин аль Терешкова.
И не дожидаясь никаких последующих вопросов, Вышата двинулся прямиком к вершине круглого холма, оказавшегося, на поверку, ни покатым и ни пологим, а с какой-то выемкой-ложбинкой на самой верхушке. Стоило сесть в эту ложбинку, и становилось вообще ничего другого не видно, кроме её краёв, по кольцу нависающих со всех сторон где-то над головой. Ямка на вершине выглядела довольно объёмистой вширь и внушительно пространной вглубь, почти как вулканический кратер, поэтому все трое путников в ней разместились без каких бы то ни было проблем.
- Вишь, у центри ложабинки камушаки уляжатьси? - вдруг задал вопрос Вышата. Голос его журчал, потрескивал и перекатывался, напоминая звуки радиационного дозиметра на фоне гладких камешков, катящихся вниз в бурном потоке родникового горного ручья.
- Ну вижу, - нехотя откликнулся чуточку подуставший от долгого пути Велимир, с пристальной медитативностью во взгляде созерцая разбросанные по верхушке холма яйцеобразные булыжники известняка всевозможных форм и размеров.
- Та, та, туточки уляжатьси, туточки! - подскакивал от радости дед Порфирий. - Ты тапереча-та эт, по кажьяму забулыжняку-та побяри та тащи на закраешак ложабинки. Со нихьих укруг соложитиси потребанось ба тобе. Буде жа оный твоея заличнай укруг Силы-та.
Велимир, поморщившись, посмотрел на дедов. «Сумасшедшие что ли?» - подумал он, а сам слегонца возмущённо спросил в ответ:
- А что будет, если не потащу я туда камни? Устал я с дороги, чтобы ещё булыжники всякие разные вам тут таскать на кой-то ляд.
- А ты хошь ли со своея напасти-прозапрелусти поисцелитися, али ж нети? - задал тогда Порфирий Путятыч риторический вопрос. - Вота тада и поделуй, шо тобе бають, та не ёрничай, запоглядись, нама тута-та. У тобе своея сопособысь, а у наси - також жа своея. Эт полеченяе, онысь не за запросты такось, а онысь жа зело заособливое. Вота заподлечамси тобе, та и дале ко вышакам твоеям попехамси завтроечкась-та.
Тяжело и крайне медленно вздохнув полной грудью, словно он поднимал собственную диафрагму на грузовом лифте, Велимир принялся таскать камни на верхний край ложбины с той самой сладкой для него стороны, откуда оказывались дразняще видны нефтяные вышки, торчащие в поле - такие близкие и, одновременно, такие непостижимо далёкие.
- Вуровень, вуровень та по укругу вылаживайси! - славным мелким бесом настырно и назойливо прыгал подле запыхавшегося Велимира дед Порфирий. - Ты запогляди, овал мене тута не поукладьси, аль який-нить тамысь парямаугольняк, вуровень укруг задавай ложи-та, вуровень он бытись заподолжон ба!
- Аки пипка носу, - попугайчиво поддакивал Вышата.
- Во-во, аки пипка, - прилипчиво вторил Порфирий.
Прошло примерно полчаса, а, возможно, и чуть-чуть больше. Круг из камней был готов. Выбранное место оказалось довольно-таки неудобным: с одной стороны крутой покатый склон в ложбинку, нависавший с верхушки холма, а с другой - спуск с самого холма в полевые колосящиеся дали. В обе стороны можно было бы кубарем слететь, даже ни разу не моргнув глазом.
- А таперечась, - представительно сказал дед Порфирий Путятыч. - ты заподолжон сестись у ценру укругу у позу Орла, та и сидетись тама то такоих поры, пока жа мы не соказати тобе увыйтись со укругу. При этысь ты заподолжон попристальну углазетись у соторону своеях сердецу полюбахних нефтянах вышак у полинию горизонту и никудыть боле не углазетись. И не удумайси обо шом-нить удуматись мене тута-та. Твоей ум запотребнысь быти чистай, яснай та безозаботнай, пряму аки у молоденцу неуразумнога како-та.
Ещё более тяжело вздохнув, чем в прошлый раз, и вздрыгнув мешками лёгких, точно брыкающийся сивый мерин, Велимир со страдальческим выражением святошеского лица вдоволь намучившегося страстотерпца уселся в центре круга из натасканных камней в йогическую раскоряку позы Орла. Он просидел там весьма изрядное количество времени: казалось, что это занятие для него никогда не закончится. И вот, когда у него уже полностью задеревенели руки и ноги, практически перестав ощущаться, Велимир заметил где-то снизу, отмеряя от кромки горизонта с вышками, некое неясное колыхание, заприметив краешком глаза, как по полю скачет некий человек, в чьём облике явно виделось нечто противоестественное - но что именно, сказать было трудно. Велимир хотел было уж подозвать Вышату Пахомыча, но тот и сам ровнёхонько в сей же момент деловито произнёс прямо в ухо, чуть шепеляво причавкивая отнюдь не по-дикторски: «Глядь, глядь унимательно, аки деда Порфирий у своем соновиденье кажеть тобе потанец Силы у полю. Ажели ты уразумешьси, шо жа тута на самум деле-та запотворитися, эт позволесь тобе у погрядущаем уволноватися та ушубутитися намногуе менея и сполнысь законтролирувати усё, шо со тобе происходитиси у сне».
Не смея шелохнуться, Велимир стал вглядываться дальше в демонстрируемое Порфирием представление.
- Та ты жа токмо пристальнысь на няго не зауглядувайсь, - посоветовал Вышата. - А та - хыти - счезнясь наше деда.
- Как такое может быть? Ведь вот же он, дед Порфирий, сбоку от меня лежит в сторонке, дремлет без задних ног.
- Таки он тута у своеям запопервум телась-та дремляет, а у своеям заповторум теласи - дубеле-та - глядь, ако по полю скачат-ма, сголяеся веси.
И действительно, Порфирий стремительно передвигался примерно метрах в ста от Велимира, практически набирая гоночную скорость пустобрюхого гепарда, задорно преследующего жертву. Дед кувыркался, переворачивался, растягивался, как струна, подпрыгивая на шесть-семь метров и вышагивая таким полу-полётным макаром. То он внезапно закручивался, подобно цветной кондитерской косичке из цилиндрических полос пружинисто-жмякательного маршмэллоу, присыпанного мелкозернистой сахарной пудрой и похожего на резиноподобный уплотнитель для стёкол, то, как будто вдруг ни с того и ни с сего, акробатический старец поднимался на незримую лестницу, выстраивая её, похоже, прямо в воздухе. Иногда он вдруг делал вид, что поднимается по канату и, действительно, полз вверх опять-таки по воздуху, а затем он и вовсе начал ярко и непринуждённо светиться, преображаясь и перевоплощаясь в разнообразных животных лесов и чащоб.
На какой-то миг Велимиру вдруг почудилось, что наблюдает он вдалеке огромного пляшущего бурого медведя заместо Порфирия Путятыча, но стоило лишь посмотреть на этого сказочного мишку в упор, как вся картинка словно бы размывалась, а затем вновь становилась нестерпимо чёткой, но уже безо всяких медведей. Когда же командировщик переводил взгляд опять к нефтяным вышкам, манившим на горизонте, как тотчас же скачущий, словно мальчишка-оборванец, дед Порфирий опять становился выраженно заметен, то крутясь юлой, то меняя рисунок на одеждах, то снова превращаясь в разных лесных диких зверей и даже в невесть каких существ, которым и названия-то подобрать было трудно.
- Не удумайсь тута ни обо чём, - почти на ухо, пофыркивая, шепнул Велимиру Вышата Пахомыч. - Нонеча-та ты жа у соновиденяю, ты ша тако соновидись дубелю Порфирию.
- Чего? - откликнулся Велимир.
- Не удумайсь ни обо чём, таки жа я зауказалсь тобе, а ну цыц! Поуразумей жа, шо усе потворитиси токмо у твоея голови та и позоволи заполучающемуси оборазу Порфирию Путятыче попритянутиси тобе ко няму за непоузримыя нити, коями не токмо се поле запронзеноси, но и вотше уся нашея Уселенныя. Мы жа не случайнысь заковыбрали тако непоудобнае местысь-та для твояго расположеняю, шоба усё твое вниманяе та усё твое запоучуйствое упехалось на тое, аки ба тобе туточки заудержатиси, не полетевшась колобоком-та уперёд альбо жа назад кудыть-та. Плюни ты на своея нефтяныя вышаки, глядучи получшее, ако деда красну да укладну станцувываетси.
- Странные, однако же, у вас тут методы лечения. А ведь мне работать надо! - почти взмолился Велимир.
- А то ба ишо бысь ба не застранныя! У наси таки заподелатись уся дереуня могится. Мы жа усе тута видящия - тольтеки, эт еси по удревняму-та. Эт ажно со уремён подоисторическях заушлось - аки наши Сургучныя Икпитли засострояли. Во местнах-та чашобах ух и забористыя коряшки водюси - ты тута хошь не хошь, а видящам созаделашси. Ну а ото няих-та оно жа и запотянулося. Шас у наси-та у дереуне нихтось безо того не обоходися, шоба видящам-та быси. Последняй нагуаль, ну яго ишо Диласом Грау кликали - послыхивал ты мож - завещалси нама усем попехати по яго стопум. Ну та мы жа саме та якого уведанею ишо запоранея докумекалиси, ан - углядьси - совязь прозамеждысь мируми таки и держумсь. Та ты углядьси, углядьси, аки Порфирий-та наший жа Путятыч уразошелоси вись у собе.
И впрямь, дед Порфирий изгибался в поле дугой, будто бы цельноструганое коромысло, растягивая собственное второе тело текучих и переменчивых форм на добрые метров тридцать, обращаясь в такие моменты практически в тончайшую струну. Касаясь земли, он притягивался к этой позиции соприкосновения, в какой-то момент лишь на едва заметный миг становился самим собой и вытягивал тело дальше, походя на чудного и по-детски противоречащего всем законам физики червячка из известной аркадной игры. Велимир думал-вспоминал, что же это ему ещё напоминает, и, почти сразу, на него упругим порывом весеннего ветра снизошло воспоминание откуда-то из раннего детства, как он просто обожал, ещё будучи в соплеватеньком детсадовском возрасте, перекатывать с руки на руку такие, знаете ли, разноцветные пружинки-тянучки их твёрдого пластика - круглые или в виде каких-нибудь там звёздочек. Пружинки щёлкали и похрустывали, издавая звуки, сходные с горохово-погремушечным шорохом волнообразной трещотки. В детстве он мог ходить и крутиться с этой пружинкой, наверное, никак не меньше двух или трёх часов в день. Вот и сейчас старец Порфирий производил точно такое же, пружинистое или просто пружиноподобное, впечатление.
Спустя некоторое время, у Велимира возникло ощущение, что он парит где-то высоко-превысоко над пляшущим в поле медведем, в которого дед превращался снова и снова - и готов был продолжать своё возвратно-поступательное оборотничество, казалось, до бесконечности. Бурый мишка прыгал с ноги на ногу, а когда его когтистая пятка прикасалась к поверхности земли, то доносился металлический грохот, чем-то напоминающий бубнящий рокот землетрясения или басистое эхо далёкого грома. Сама планета устала сотрясаться от неугомонной пляски медведистого деда. Но самым главным парадоксом стала сама возможность наблюдать Порфирия спящим буквально в какой-то паре метров от Велимира, рассматривавшего, в то же время, всю панораму сверху, точно бы вознесшись под клубящиеся облака на кукурузнике или дельтаплане. Эта двойственность чуть ли не сводила с ума.
- А таперечась почутка-почутка, потихохо таки, притяговуси ко медоведу, - посоветовал Вышата. - Представи, шо на тобе понацепляны заподтяжки, и на медоведе тожа заподтяжки понапяляны, и вы таки вдвоечкась этями заподтяжками, аки магонитами-та, удруже ко удруже притягуватеся. Вота, вить, деда, сосед-та мое, вродь вить, нишо не умет, нишо, окромя корешаков да грибув своеих засобиратьси, ан не жа, вона, углядьси, акий умастер. Мы тута ототого-та ишо усе видящае, шо поделатись-та окоромя тоего неча на дереуне-та нашаей, вота видь се усё та видь. А у Порфирию ко ентому скуству ишо со дитячьяго возрасту запосклоннысь бысь - усё по чащум та дрегвум ушарилси та ушасталси, со лешами та водянами беседувалси усё, во избе-та своея домоваго заувёл заместысь зверухи малуй, кошашка тама альбо пёса, таки онысь жа и живуть уместе. Нишо та не кажеши ты тута - профессёнал наший-та дедко Порфирий!
С этими словами, донёсшимися до Велимира как-то уж слишком издалека и словно бы из глухой бочки, Вышата замолк, а гость его и впрямь почувствовал с трудом сдерживаемую взаимосвязь с пляшущим бурым медведем в поле - и тотчас же притянулся к нему. Возникло странное чувство, будто Велимир вдруг уснул или неожиданно потерял сознание, и в следующий же миг уже оказался способен наблюдать танец зверя буквально у себя под носом, в то же время наблюдая самого себя другой частью разума, на расстоянии сотни метров сидящим в позе Орла на холме.
Прошло ещё некоторое время, прежде чем эта двойственность перестала пугать и стала казаться самой естественной вещью в мире, доступной всем и каждому прямо-таки с самого рождения. Но когда Велимир тщательнейшим образом присмотрелся к медведю, то заметил, что последний танцует, подобно пламени свечи или фламинго на африканском побережье в Серенгети. Лапы и морда зверя постоянно меняли форму, вытягивались, преображались, шерсть становилась дыбом и стробоскопически расходилась всполохами волн, зубы звенели, как клавиши клавесина, а когти переливались гирляндами.
- Углядыси, унимательну углядыси, ишо унимательнея, ишо, - инструктировал Вышата. Вдруг Велимир понял, что уже несколько минут кряду не замечает ни деда, ни медведя, ни круга из камней. А вместо этого, стоит он просто-напросто посреди колосящегося поля. Где-то сзади высится холм, на вершине которого смутными контурами значатся флуктуации трёх фигур, среди коих находится и сам Велимир, по-прежнему сидящий в центре круга из камней и внимательным, прямо-таки пристальнейшим образом разглядывающий самого себя в сотне метров в поле. Странное дело, но удивление не приходило. В каком-либо другом случае, произойди нечто подобное в городской суете или, к примеру, во время работы или дома, он, конечно же, несказанно удивился бы сложившемуся положению дел. Но сейчас разглядывать себя самого с расстояния доброй сотни метров было занятием хоть и довольно прелюбопытным, но почему-то ничуть не поразительным, а наоборот, очень даже естественным и само собою разумеющимся. Прямо-таки выражением самой природности.
Тут он заприметил какое-то непонятное шевеление, как будто мушки или мошки пролетают в воздухе туда-сюда. Картинка сменилась безо всяких переходов, исчезнув, и тогда да Велимира вдруг дошло, что на месте мельтешения он созерцает то самое мелкое гномоподобие банного человечка. «Ох, дед Вышата, ох и прохвост! Нут никого да нет никого, тоже мне, вот и верь теперь его словам», - лёгким приморским бризом пронеслось где-то на окраинах сознания Велимира. Человечек с птичьим взглядом и длиннющей белой бородищей по-прежнему стоял и смотрел прямо, абсолютно никак не шевелясь. Где-то внутри головы сипло раздался зычный голос, вещавший, как из рупора-мегафона, и с интонациями, не терпящими никаких возражений: «Тапереча-та ты созерцашьси нефатянаго соподручняка, якоего заприулёкси-та своеям запереуносум во уторое униманяею, аки жа подемонстрацеяй вышакаго уровню личнаей Силы». По всем признакам было похоже, что этот голос принадлежал Вышате. А, может, и нет - понять однозначно оказалось практически невозможно. Но голос звучал именно ровно в центре головы.
Чуть откашлявшись, голос продолжил упорно вещать: «Запоследнеяй нагуаль-ма запоуказалси нама-та помногу инотереснагу обо сущах-соподручняках, яких-та заможе приоборестьси кажеий изо нас, та и заучитиси ото нях усяким полюбомудрум та доборотнум вещум. Ото онысь токмо запамятувалси подонестьси та нас, шо соподручняки-та ишо поболе ако заподразделяюси. Онысь поговаривалси обо уводянах та уогнявах соподручняках, а ажно несь - те жа вить ишо заподразделяюси, вишь онысь ако жа! Уогнявыя сущи-соподручняки деляся на нефотянякув, угольнякув та газовякув. Усё иха ись сути энергя уогню, хоти ба и у замасокированнум повиду. Усяку соподручнякув-та ишо закличутси: хто ихих олли зазыватси, а хто - элаи, хто - джинами та дэвами. Ну та ись у нях-та и задругия поназыванию, усё онесь ись едину - неороганичаския сущи-та. А ну-ка ты давась, похватьси яго за убороду-та, онысь не будесь таки завечну постоятьси та посмотретьси на тобе. Ну жа, не заубоися, токмо, поглядися, не заупустись яго, а то бородоею-та заущекотат тобе».
Велимир схватил мужичка за бороду, и в сей же самый момент возникло ярчайшее ощущение нестерпимо сильной щекотки где-то в области солнечного сплетения. «Дер-жи, дер-жи, дер-жи, ишо заподюжее дер-жи!» - деды принялись хором скандировать, аж подпрыгивая на холме. Велимир почувствовал, как борода человечка с вертлявой назойливостью и нахальством самоуверенно пробралась сквозь сжатые кулаки рук вовнутрь, расползаясь изнутри Велимира сначала к локтям, а затем и к плечам до тех пор, пока не заполнила всё его тело шевелящейся щекотной щетиной, похожей на кувыркающиеся зонтики гидр, тончайшие водянистые нити морских губок или ядовитых химоборонительных медуз, вызывающих у дайверов ожоги весьма изрядного уровня.
- Та, онысь жа таки, нефотяняки ентись, таки - усё има бороды-та заподавайси ить ако! - пояснял Порфирий Путятыч, гортанно и кряхтливо похихикивая куда-то в глубины самого себя. - А безо бороды-та жа оное кудыть, а безо бороды-та оное жа никудыть, эт жа укорашеняе. Токмо жа укорашеняе оное не за упросту таки, у сущи-та борода поволошебныея ись. Заполушее ба быти, ажели ба ты самысь бысь сопозаделанысь изо яго уволос-та, аки ака укуколока засоломенна.
Время растянулось. Щетина волос человечка распластывалась на все четыре стороны сквозь кожу и вообще сквозь всё, что происходило где-либо изнутри. Не было ровным счётом никакого спасения от этой треклятой бородищи: она пролезала повсюду, завывая, как ветер в ушах, усах, ноздрях и в каждой поре на эластичной поверхности кожи. Когда битва-схватка с бородатым человечком долгожданно подошла к завершению, то Велимир обнаружил себя по-прежнему сидящим в позе Орла на кратерообразной полусферической вершине пологого холма. И тогда его пробил озноб: всё тело так и дрожало от холода, будучи покрытым густой испариной - он промок от этой испарины насквозь, пот капал с кончика его носа, мочек ушей и джунглей бровей, заливая раскрасневшиеся, точно девичьи щёчки, глаза ещё гораздо-прегораздо похлеще, чем в баньке. Тут только он осоловело обратил внимание, что свет дня давно погас, а над макушкой головы с безропотной бесстрастностью выслеживающего добычу охотника хищно сияют звёзды.
- Ну-та попехамси, попехамси поназад-ма, суспешь ты ишо со вышаками своями порасквитатися, ой аки суспеш-та, затое у тобе ись тапереча свое олли-соподручняк, - буквально под самым ухом подал голос один из старцев, неясно кто именно. Велимир, чуть ли не теряя сознания, еле-еле сумел добраться до добротной избы Вышаты и, даже ни разу не обмывшись в баньке, тотчас же повалился с ног на лежанку и забылся глубоким беспробудным сном. Во сне он, однако ж, увидел странную вещь: под довольно большим увеличением, словно сквозь мощную линзу или слабый микроскоп, он мог наблюдать - а раз мог, то и наблюдал - вращение-кручение каких-то громоздких подржавевших шестерёнок, коленвалов, переливание масел, периодически превращаясь то в проходящий по проводам электрический ток, то в поршень малопонятной формы и столь же неясного предназначения. Казалось, что, вместо рук и ног прорастают широкие новенькие колёса, ещё не растерявшие девственного аромата заводской резины, да и сам гость Вышаты уже мало на что походил в своём сне, либо же походил, но не вполне понимал, на что же именно. Какой-то станок, механизм, транспорт, агрегат, аппарат, автомат?
Нежданно-негаданно, картинка сна будто бы остановилась, как зажёванная проектором кинолента, полностью замерев: замерли птицы в полёте, замер ветер, приподняв листья, замерли бегающие по улице дворняжки и вообще всё обратилось в статичную картинку, да и сам Велимир чувствовал, что не может ни сдвинуться с места, ни даже просто пальцем пошевелить. «Он здесь», - сказал какой-то голос в голове, и вдруг стало заметно, как, прорывая сумбурно-безмятежный фон стихии сна, точно дырявые фотообои на стене, откуда-то с противоположной стороны сновидения сквозь образовавшийся между сном и явью ход пролезает, уподобившись акробатической мыши, тот самый бородатый человечек, виденный изначально в бане, а затем уже и в поле.
- Здравствуй, Велимир, - на этот раз человечек оказался намного более подвижным, чем в предыдущие моменты встречи с ним, по-видимому, в обмен на подвижность самого Велимира: двигаться мог либо он сам, либо банный человечек, а вместе, одновременно и гармонично двигаться у них всё как-то не получалось. Наверное, просто не срослось. - Теперь мы едины, - невозмутимо-спокойным тоном доброжелательно-мягко продолжал свою речь человечек. - Знаешь, когда-то давным-давно, ещё до открытия человечеством полезных ископаемых, мы поняли, какой же мощнейший энергетический потенциал в них сконцентрирован - это же почти чистейшая и безграничная энергия, правда, в дремлющем состоянии.
Именно поэтому мы, неорганические существа из иных пространств, являясь во снах людям, объяснили им, недогадливым, что эту энергию природных ресурсов можно добывать прямиком из недр Земли, заставляя различные устройства делать полезную работу, используя эту энергию, скрытую в химических связях. Связав личную Силу себя с безличной Силой полезных ископаемых, мы подзаряжаемся тихо, но постоянно всё то время, пока эти природные ресурсы используются людьми, а потому мы, сущности, практически бессмертны до тех пор, пока весь запас угля, торфа, нефти и газа на планете Земля не будет исчерпан. Я вот подзаряжаюсь в те моменты, когда едут автомобили, летят самолёты, жужжит бензопила и даже если просто ворочает остриями лезвий газонокосилка - это не только где-нибудь да происходит постоянно, но и наполняет мою энергетическую структуру дополнительной мощью.
Теперь ты и сам способен убедиться в полной и безоговорочной правдивости всех сказанных мною слов - от первого и до последнего. Ты же знаешь: сущности не умеют врать, будучи всецело сотканными из Вселенской паутины, способной являть факты и только факты собственного существования и ничего более. Хотя честно признаю: да, некоторые из нас способны сообщать людям правду таким хитрым образом, что в сознании человека она переворачивается шиворот-навыворот, преломляясь через особенности искажений человеческого ума и становится диаметрально противоположной сама себе. Люди рады обманываться, переделывая любые сведения под удобные и приемлемые для себя лично, поскольку иногда правда настолько кардинально противоречит самой сути человеческой, что, в процессе восприятия и подстройки под сам факт возможности быть воспринятой хоть как-то, несомая ею информация видоизменяется до неузнаваемости, теряясь в джунглях ваших людских разумов.
Мы же, олли-элаи, отличаемся непосредственным и обширным видением сути вещей минимально искажёнными, в отличие от вас, людей. Но, будучи неспособными к предельной гибкости модулируемого искажения Реальности, мы вовсе не воспринимаем ничего, лежащего за пределами доступного нам диапазона энергий. И это коренное отличие нас от людей и объясняет тот непреодолимый для нас факт, что ложь не является одним из свойств, характерных для мира, откуда мы родом. В этом плане вы, люди, более аморфны и подвержены изменениям, тогда как олли - строго выделенные части Бесконечного, комбинирующиеся в бесконечных же вариациях проявления себя. В этом заключена сущность всех сущностей.
А тебе теперь настало время знать правду: связавшись со мной щетинистыми потоками бороды, ты уже никогда не отвяжешься, - и с этими словами неорганический союзник захихикал, - можешь звать меня Олли Лукойла, ведь этой твоей компании, которая тебя командировала сюда, и принадлежат нефтяные вышки, посредством которых я черпаю Силу из недр Земли. Ещё тебе следует знать, что такие, как я, обитаем не везде, а приходим лишь оттуда, где добыча полезных ископаемых совпадает с местом Силы. Но поскольку именно мы и настраивали осознание людей на задействование природных ресурсов, указывая им путь и подсказывая способы геологической разведки, то сейчас абсолютно все нефтяные и газовые вышки, угольные шахты и карьеры располагаются как раз именно в таких местах, откуда мы можем легче всего, пересекая границу между мирами, являться к вам в сновидениях, определяя содержание этих сновидений через проявление энергетических фактов сцепления потоков наших полей восприятия с единообразным интерпретационным механизмом рациональных рассудков людей, в обмен на дар наших аспектов восприятия, которыми оказываются способны пользоваться сцепленные с нами люди.
Впрочем, чаще всего нам самим приходится прокладывать путь к людям, а не наоборот. Средневековые европейские алхимики, звездочёты и ведьмаки путали с собственной нашей сутью своё отрывочное видение нас в своих бредовых белено-беладонных полётах, давая нам всевозможные глупые имена и приписывая разные качества, которых у нас отродясь не бывало, обзывая демонами и бесами, мимоходом страшась до состояния мокрых штанишек собственных наивных суеверий и отражений в залежах коллективного бессознательного, сдобренного в Средневековье рогом изобилия ортодоксального фанатизма религий. Арабы тогда оказались намного мудрее европейцев и даже научились с нами взаимовыгодно общаться, о чём до сих пор слышны отголоски в их мифологии и в литературе: вспомни хотя бы сказку об Алладине и его дружбе с джинном из лампы. Хотя и в вашей стране о нас, по крайней мере, слышали. Недаром же известный герой известного произведения на чёрте летал за чечевичками - всё это обрывки памяти о встречах с нами.
Конечно, немалую брешь в завесе нашей тайны, которая только кажется тайной в силу обычного неумения людей общаться с нами, их страхов и предрассудков, проделал последний из тольтекских нагвалей Дилас Грау оставленным после себя литературным наследием в виде графомански-многотомных мемуаров ученика чародея, но и он обошёл стороной одну важную деталь, к которой вплотную приблизились жители страны восходящего солнца со своим синтоизмом, обнаружив практически полторы тысячи всевозможных «божеств» всего подряд - почти каждого явления и процесса, которые только способен выделить человеческий ум. Однако и эти полторы тысячи сущностей - не более, чем малая капля в море бесконечности, обеспеченная и обоснованная свойствами этого самого ума всё подряд выделять, подразделять и упорядочивать в жизненном пространстве обществ и народов.
Как в мире людей гравитация притягивает предметы друг к другу, так и потоки энергий осознания формируют всеобщее намерение Вселенной, притягивая более тонкие струны потоков к более толстым по признакам сходства резонансных типов энергий. С увеличением количества струн, будто прилипших к базовому первоначальному намерению явлений, возросшее самосознание приобретает всё большую и большую самостоятельность до тех пор, пока не превращается в относительно автономную сущность, выражающую то или иное явление с позиции восприятия любой другой сущности, но во всецелостности по-прежнему оставаясь лишь несвободной балансировкой равновесия струн, позволяющего всему мирозданию сохранять свойство собственного существования. И именно поэтому нас - не счесть.
Как муравьи устремляются к палочке, густо смазанной сиропом, если её поглубже засунуть в муравейник, так и струны мира устремляются к его магистральным потокам, также состоящим их этих струн, и чем более тонкие струны по своим частотам циклов пульсаций сходны с пульсациями более широких струн, тем скорее они оказываются притянуты друг к другу. Так появляются основы для текучих и бурных или плавных и неторопливых процессов ветра, грозы, деревьев, трав, кристаллов и камней, наводнений и землетрясений, воды и огня, а также нефти, газа и угля. Древние языческие и шаманские воззрения людей на мир были более всего приближены к действительности, хоть и образно выражались в наивно-упрощённой форме.
Со временем люди всё более и более удалялись от понимания природы существования, погружаясь в сон из сконструированных ими самими правил, порядков, социальных норм поведения и моральных заповедей, регулирующих эмоции и поступки, исходя из принципов рационализма и прагматичности для выживаемости одного лишь человеческого вида, но не имеющих к Реальности ровным счётом никакого отношения, поскольку, не отражая обустройства действительных структур, всё человеческое не несло Силы, лишив её всё человечество. Исконное - равномерно, ибо каждая его мера равноценна всякой иной и бесценна, поскольку лишена ценности. Прочее - лишь колокольни рацио, чья опора - прагматика, чья цель - выгода, чей выбор - получение или избавление.
Ведь именно умение быть зеркалом потоков естественных структур Реальности и есть суть открытости миру, а степень открытости миру, соответствие подобия, синхронное сродство к нему и определяет уровень доступной для использования энергии, которая не может никому принадлежать, кроме самого существования уже в силу того, что все потоки энергий Вселенной в каждой кажущейся её точке неотделимы друг от друга. Любое из сознающих существ, принадлежащее своему миру и отталкивающееся от него, как ракета - от космодрома, способно эволюционировать, но с различной скоростью, в зависимости от невероятно большого количества факторов, и, прежде всего, от характеристик доступных ему областей осознания. Чем больше у потока существа энергии и чем шире его магистраль, тем быстрее этот поток развивается и тем сильнее притягивает новые нити мира, вовлекая их во взаимодействие.
Кстати, и люди здесь не исключение. Люди - точно такие же развивающиеся в потоках времени сущности одной категории, лишь одни из бесчисленного количества таковых - как воспринимаемых людьми, так и принципиально для них непостижимых. Из Сургучных Икпитлей ты, как правильно отметил дед Вышата, так просто до вышек ни в жизнь не доберёшься. Сначала тебе стоило бы добраться до меня. Но всему своё время. - наконец-то закончил свою речь Олли, прочитав Велимиру целую лекцию, от которой тот, пребывая во сне, чуть было не уснул повторно, а затем неорганик просто растворился в воздухе, оставив Велимира в состоянии полного задумчивого недоумения.
Следующее утро задалось солнечным, но ветреным.
- Уо-хо-хо, ужо соунце давнёхонько у небе, а он усё лежибокит се, акой лодарь-та. Подымайсь, нужда тобе ись, нонеча-та мы уси умисти попехам говорити со гонцами сущей твоях нефтянах-та у полю ко вышакам далече у горизонту-та зримам. - будил дед Вышата Пахомыч получше дворового петуха.
- Это с кем же? Я вот представитель своей компании, работаю там.
- Ну та шо ты, шо ты, чай-та ты удумувашь тута мене. Акий ты представитель-та? Та ты жа даж не воян, хоти ба и со бородатам нефтяником своям за пазухою-та.
- Так кто же этот представитель? - не унимался Велимир.
- Та ты и сам-та усё увишь, усё увишь, делу-та уремя, а запотехе - час. Ужто тобя таки гложет, кто тама та кудыть?
- Сегодня-то мы хоть до вышек дойдём?
- Тож мы погляням, погляням, оно иттить-та далеча жа, мож оно и допехам, а мож и не. Занаблюдай за знакуми духу, та ты и сам тадыть усё уразумеши-та.
В этот момент где-то над крышей загоготал голубь, а с далёких болот раздался последний прощальный ночной гул выпи, а рассветное солнце зашло за маленькую кучевую тучку. «Не дойдём», - подумал принявшийся усердно наблюдать за знаками Велимир. - «Уж больно они гогочут».
- Ты главну, про олли-та свояго не запамятувай собе, отколи-та заобщатиси собирашаси, без яго никако-та заобщеняя не буват.
- А что, Порфирий Путятыч-то с нами не пойдёт что ли?
Вышата посмотрел на Велимира пристально, но ничего не сказал, довольно ухмыльнувшись. Спустя некоторое время, он всё же ответил на заданный вопрос:
- То жа не кажай день-деньскай со соседушкую цацкатися усё, та жа не кажай, не. Аки бути у тому нужда, таки и попехам уси опяти, а отколи нужи нетути, ак и шо толку-та таскати яго кудыти? У тобе тапереча-та олли ись. Вота яго и таскай, а Порфирий нама нонеча-та нипошо не задалси.
В этот день дед и его гость дошли до того же самого холма, что и в предыдущий, и на холме разразился такой ураганный ветер, что идти дальше не было никакой возможности. Ветер буквально сбивал с ног. Казалось, что ещё чуть-чуть - и он унесёт куда-то в поле, как будто в небе, там, вдалеке у нефтяных вышек, образовалась дыра в открытый космос и принялась всё подряд засасывать.
- Ты-та тапереча должон улечиси на брюху своея и обложиси мешочкуми со травуми, кои вота я тобе дам ща. Туточки травы у нас хорошае та упахучае, ароматнае: лист смороднай, мята, любистоку чутка, анис сушёнай, аир дрягвовуй, тимьяна кустяк. Ну та умногу-та шаво приятнагу та полезнагу, я ужа не уговорити про пиён, календулу та ромашуку от запарок твоях кожанах ночнах. Давай-ко, ложиси на брюху та закрести глази таки, аки буде засобирашаси ими крест-накрест изо тачанки акой пуляти. Давай жа, давай. - подталкивал Велимира дед Вышата Пахомыч. - Нишо со тобе не заделаси.
Спустя некоторое время Велимир почувствовал, что мир вокруг него стал как-то необычайно велик, а каждая травинка казалась целым стволом дерева. Ощущение изолированности усугублялось также и тем, что в ложбинке ничего не было видно, а ветер, дующий с яростно-неимоверной силой, как крышкой прихлопывал откуда-то сверху, тяжко придавливая вниз. Вскоре Велимир понял, что так и есть: он стоит в лесу. Впереди высилась какая-то остроугольная, немного похожая на вулкан, земляная насыпь. Лес вокруг вовсе не был обычным. Он как-то странновато блестел, напоминая заросшие джунгли где-нибудь в тропиках или на экваторе, так что не было никакой возможности сказать, как он тут очутился и где он тут очутился. Поскольку единственным ориентиром была земляная насыпь, то к ней Велимир и направился. Вдруг земляная насыпь зашевелилась, и из неё показалась ворсистая и усистая морда крота размером с голову увесистой кобылы.
- Здравствуй, Велимир! - сказал крот.
- Здравствуй, крот! - сказал Велимир.
- А я и не крот вовсе. - ответил ему крот. - Я и есть тот самый, кого ты ищешь, проводник неорганических сущностей в мире людей.
- Ну не может же такого быть, чтоб ты был таким огромным.
- Конечно, не может. - согласился крот. - И, тем не менее, я именно таков, каким ты меня видишь. Это мы, псевдокроты, прорыли поверхность планеты до самой нефти, и теперь вот верно служим нашим олли. А куда же без этого? - крот чихнул и уставился на Велимира, будто бы ожидая ответа от последнего. Крот смотрел на Велимира, а Велимир - на крота. Через некоторое время зверь продолжил:
- Ну, как я погляжу, ты что-то совсем уж не сообразительный. Я-то ожидал от тебя вопроса о том, как добраться до нефтяных вышек, раз уж за предыдущие два дня не дошёл.
- А, ну да. - только и смог выдавить из себя Велимир, выйдя из полусонного оцепенения.
- Вышки, вышки. - старческим голосом прохрипел крот. - Всё это слова, путаница из слов. Вышки, мышки, пышки - какая между ними разница? Но зато суть важно, что вышки дают нам силу, молодость и долголетие. Ты должен долететь до них, тебе говорили ведь уже.
- Долететь? Но как? - Велимир по-прежнему не отдуплял.
- А очень просто. Конечно, ты и сам сможешь долететь, твой союзник тебя может научить полёту во втором теле, но, опасаюсь, что мы не располагаем достаточным количеством времени - у тебя уже скоро командировка закончится, а ты тут всё прозябаешь со своими нефтяными вышками. Так что можешь воспользоваться мной в качестве транспорта.
- Так-так-так. - промямлил Велимир. - Ты же только что советовал мне долететь, а теперь вот предлагаешь тобой воспользоваться. В качестве транспорта.
- Так в этом и нет никакого противоречия. Вот не мне и долетишь. - ответил ему проводник-псевдокрот и с этими словами выпустил из-за спины красивейшие трепетные крылья, как у редкой тропической бабочки. И, наверное, даже ядовитой. Крылья были расцвечены самыми невообразимыми фантастическими узорами.
- Держись за мои вибриссы. - посоветовал крот. - И не отпускай, представь, что это борода твоего олли. Ни за что не отпускай, а если отпустишь, то навсегда исчезнешь, затерявшись где-то между проекциями параллельных миров, а коль крепко будешь держаться, то я тебя вмиг доставлю-домчу, куда тебе нужно.
- Ладно уж, так тому и быть. - вздохнул Велимир и полез на загривок крота.
Крот, похоже, был недавно обожравшимся на обеде, а потому тяжело дышал, воспаряя под облака. Но стоило бросить взгляд куда-то вниз, то оказывалось, что там проносятся совершенно другие ландшафты, далёкие от пасторального русского поля, в котором только что Велимир находился на вершине холма.
- Это ведь всё из-за Икпитлей ваших, из-за Икпитлей. - ворчал крот. - Ты хоть знаешь, где они на самом деле-то находятся ?
- Да как же мне не знать? У меня в родной области. - удивился заданному вопросу Велимир.
- В моей области, в моей области. - передразнил его крот. - Это от складывания пространства в гармошку тебе так кажется. Возьми вот лист, нарисуй с противоположных концов листа по точке-кругляшочку ручкой там или простым карандашиком, а после возьми и сложи листок тот веером, и вроде покажется, что эти две точки эти почти соприкасаются, а расстояние между ними не больше двух--трёх миллиметров - в зависимости от толщины бумаги, сложенной в несколько слоёв. Затем разверни лист опять - и первоначальное расстояние между точками восстановится.
Вот и Сургучные Икпитли точно так же - только лишь отображаются в твоей области. Добраться-то до них можно, а вот выбраться из них будет уже тяжело, поскольку отстроены они, на самом деле, на месте руин древнего ацтекского столичного города Теночтитлана, но только в таком слое, который, прорываясь сквозь пространство, вылазит около лесочка в твоей области, но на самом деле, находясь в Икпитлях, что есть суть тоже название ацтекское, ты находишься на американском континенте. Ты бы пешком до своих нефтяных вышек на горизонте ещё бы полмира пройти должен бы был - да и то, не дошёл бы. Разве что через годик там, другой достиг бы, конечно, если бы выжил. Вот почему олли и посоветовал тебе не идти, а лететь.
Крот замолчал, а Велимир принялся размышлять над кротовьими словами. Всё это как-то совсем уж не укладывалось в голове. Послышался оглушительный грохот - это у крота включился режим реактивной тяги, а скорость подъёма в разы возросла, он поднялся высоко, очень высоко, но вот ведь странное дело - это совершенно не вызывало ровным счётом никаких затруднений в дыхании, хотя вид был поистине космическим. А ещё через некоторое время пришло понимание, что дышать здесь совсем не требовалось, как будто не дышать - это самое естественное и повседневное состояние в жизни. Так что Велимиру даже стало немного обидно, что весь предыдущий срок своей жизни он неустанно днём и ночью двигал своей диафрагмой вверх-вниз, тратя силы зазря. Человек и зверь поднялись на такое расстояние от Земли, что Велимиру всего на мгновение показалось даже, будто верхом на кроте он несётся навстречу манящим звёздным пучинам, хотя они всего-то навсего вышли на околоземную орбиту и лавировали между периодически проносящимися то там, то здесь искусственными спутниками и орбитальными станциями, поблескивающими нержавеющими боками, иллюминаторами и солнечными батареями.
Чтобы не соскучиться, псевдокрот начал под нос напевать бодрые маршевые гимны, мотивирующие жить, радоваться и строить идеальное общество, но вскоре, похоже, чуточку подустал и окончательно замолк, когда воздух стал настолько разреженным, что петь оказалось просто нечем. Велимир любовался открывающимися видами. Внизу, под кротом, виднелись поначалу необъятные воды Тихого океана, затем потянулись джунгли индонезийских островов, проявился треугольный контур Индии и цейлонской каплей проплыли где-то далеко внизу, оставшись позади.
Затем разверзлись гигантские пики Гималаев и последовавшие за ними острые кряжи и хребты Тибета, тоже сморщенного гармошкой и топорщащегося этаким зубастым аппликатором Кузнецова своими белоснежными пиками, точно бы предназначенными исключительно для того, чтобы время от времени чесать и массировать облачную спинку земной атмосферы. Пронеслись пески диких пустыни вокруг Кабула, затем последовали озёра и казахские степи, и вот уж приближалась граница с Россией, когда псевдокрот астероидом под резким острым углом пошёл на спуск, показывая чудеса высшего пилотажа и вертясь штопором в сторону ускоренно приближающейся планетарной поверхности.
- Вон, посмотри, вышки твои торчат, видишь? - коротко буркнул зверь.
Псевдокротовий пассажир был несказанно рад, когда увидел неподалёку те самые вышки, к которым он так стремился. Зверь осторожно спустил Велимира куда-то в поле. Вышка нависла прямо над головой, таращась прямо в необъятную высь. Да! Вот это вышка была. Ого какая! Крупная! И уже у самой земли человек заметил, что там шныряет и беспокоится, будто бы в его ожидании - а, может быть, это и впрямь так и было - то самое тёмное облачко его помощника, неизвестно как вылезшего из запазухи и теперь то превращающегося в дымчатое облако тумана, то снова, точно отражение в мираже, обращаясь в банного человечка с бородой.
- Вон, иди к своему олли. - проворковал крот, масляно курлыкая.
Олли осмотрел Велимира очень внимательно и придирчиво, будто терапевт стетоскопом:
- Таааак. Занятно, занятно. - с видом знатока союзник разглядывал, обнюхивал и разве что не облизывал Велимира. - Знаешь, что. - сказал олли. - У тебя сейчас точка сборки находится в очень и очень перекошенном вправо и невыгодном общечеловеческом состоянии. Этак ты ни разу за всю свою жизнь и не испытаешь ты мощь, счастье и выгоду, которые даются нам полезными ископаемыми.
- А ну-кыть! - за спиной послышалась покашливающая и чуть ли не лающая хрипотца деда Вышаты, невесть как появившегося тут.
- Вышата! Ты-то здесь откуда взялся? - изумлённо воскликнул Велимир.
- Та я телепортирувалси, междуть мирами пропехалси-та, аки ишо. Эт тобе кроты нужи, а я аки-та и безо усяких кротув обохожуси. Своям ходум добраси.
- Ну вот, дело сделано, как видишь. - крот и дед обменялись рукопожатиями, переплетя пальцы рук и когти лап.
- Смотри на меня. - упорно настаивала сущность. - Ты хочешь познать всю мощь этой вышки? Тогда ты должен очень громко, буквально во весь голос проорать намерение познать Силу нефти. Давай же, кричи.
- Что, прям вот так вот и базлать? Пот прям, как будто шершень в полупопие впился, слетев из-под облаков под ускорением?
- Та-та-та-та-та-та-та-та-та! Вота прям таки жа точно и ори! - торопил его дед.
- Ага, ага, ага. - вторил Вышате крот.
В который уже раз тяжело вздохнув и набрав полную грудь воздуха, Велимир закричал: «Я намереваюсь вобрать всю личную Силу нефти!» А затем, чуточку подумав, добавил уже на понижении тона: «И угля... И газа тоже..».
- Ну ухуль та хаз быси тощну лишнями. - нахмурил брови Вышата.
- Намерение лишним не бывает. - возразил ему Олли. Сказал, и стремглав кинулся прямо на Велимира и опять просунул бороду во всё его тело - от мозгов и до самых кончиков пальцев.
- Ууух! - только и выдохнул бедный Велимир, рухнув от неожиданности прямо на землю пятой точкой. - Ты чего творишь?
- Пфффффф. - пыхтел Олли от перенапряжения, прямо, как ёжик. - Точку сборки сдвигаю.
- Во нужнае положеняе, ага. - твердил Вышата, поясняя.
- В нужное, в нужное. - кивал ему в ответ крот, поддакивая.
Свет померк у Велимира в глазах, и в следующий же момент он понял, что представляет из себя нечто иное, такое вот...совсем-совсем не человеческое - настолько, насколько это может быть. И тут он понял: да он же - жигуль-пятнашка. Вышата заулыбался: «Эх-ма, усё жа акой хорошай-та мой бизняс». Он довольно похлопал тёплой шероховатой рукой по гладкому прохладному капоту бывшего своего гостя. - «А вы шо думати, откудыть у нас-та у России аутомобили берутися, ась? А эт я им пряму на завод поставляю-та, давнёхо жа уси заводы позакрылися, таки они не выпускат нича, вота и приходися мене изо случайнах заежах гостёв жигуля делати та на заводу увозити, а те ужо перепродають, вродь аки товар-та ихний собсвеннай, у заводе заделанай. И посему у кажому аутомобилю по личному олли сидить унутри, бензинум, значиса-ма, подзаряжаюся. Оттого-та русския машины топливу кушат поболе буде, шем иноземныя - у иноземныя токмо на аутомобилю бензин-та уходить, а на нашах ишо и на олли тож. Ну та оно и компаням нефтянам выгодысь тожа, доходу поболе имеят, отколи топливу треба поболе на аутомобилю. Ить буде и запродажи бензину повысшее. Хыти оне жа и ломатися почащее, машине те. Та оно ить ажно и ёжу ясено: ну кака вам добра тута машина буде, со людёв-та отколь запеределуна?»
- Не обманул же тебя никто, сейчас ты действительно сможешь каждым своим шарниром, каждым поршнем, свечкой и карбюратором ощутить всю мощь той личной Силы, которую даруют продукты нефтегазового химпрома. - с видом лектора пояснил автомобилю прицепившийся к нему Олли.
- Та ужо ты зацениси, зацениси, ух, проказняк-та! - кивал головой Вышата.
Ответить, конечно, что-либо и кому-либо, автомобиль уже был не способен, равно как и понять смысл сказанного. Вышата забрался прямо вовнутрь бывшего Велимира и, сев за руль, попытался его завести, затем спохватился, что не заправил бензобак.
- Эх-ма, бензинчику ба. - проворчал он просительно.
- Так точно, мой полевой командир, будет сделано. - растянулся навытяжку крылатый крот. Прошла минута или две, и вот уж зверь в своих когтистых земляных лапах тащил двадцатилитровую канистру, полную топлива.
- Зааааливась! Поооолне уперёдь! - командовал дед из салона Велимира. Крот принялся заливать бензин в бак.
Спустя несколько минут Вышата колесил по степи на новенькой пятнашке в направлении ближайшего мелкого городка, где у него была уже запланирована встреча с представителями российского автопрома. Ещё через месяц один студент-обалдуй приобрёл себе Велимира на свой День Рождения. А ещё через две недели студент попал в аварию, смяв Велимира в гармошку, просто чудом оставшись жив сам. Водить-то не умел.
Ещё через несколько недель остатки автомобиля утрамбовали под прессом, переплавили и наделали из него разных красивых ложечек, вилочек и сковородок с кастрюлями, короче - скобяных изделий, поступивших в продажу на территории города, откуда Велимир был родом.