Моему деду, Петру Афанасьевичу Кузнецову, посвящаю
Болота начинались сразу за деревенской церквушкой и тянулись марью до само-го горизонта, до голубых, сливающихся в знойный день с небесами, сопок.
Жёлтые мазки лиственницы, предвестницы близкой осени, скрадывают убогость содеянную природой. Холодные туманы, наползающие по утрам с мари, прогнали надо-едливый гнус. С жалобно-прощальными криками тянут на юг, бесконечные птичьи косяки.
За рекой, на озёрах, слышны редкие выстрелы.
Ружьё в деревне – вещь редкая, потому-то так бережно обращается мой дед со своей старенькой берданкой. Латаная, проволокой перевязанная, она верой и правдой служит ему. К предстоящей охоте дед готовился основательно. Проверял ствол, чистил, смазывал, набивал патроны. Дробь, пыжи, готовил сам, с запасом. Мы, ребятня, помогали ему. Дед резал из свинца заготовки, а мы весь вечер катали их меж двух сковородок, за-креплённых на чурбаке. На охоту дед любил ходить один и только единожды поступился своей привычкой. Окинув взглядом мою тщедушную фигуру, ухмыльнулся (сам-то с меня росточком):
- Ну, гляди, паря.
На следующий день после полудня мы с дедом подошли к реке, к потайному мес-ту, а лодки нет.
- Тьфу ты, - ругнулся дед в сердцах.
Как переправиться на левый берег?
Топчемся на берегу. Такой вечер пропал! Утки стайками тянут над рекой. Дед только посматривает им вслед. Брови повисли, на меня не смотрит. Вот тут-то и выскочи-ла из-за поворота оморочка. Мужичок, сидящий в ней, увидел нас, помахал веслом. Лодка ещё быстрей понеслась по течению и вскоре ткнулась носом в берег.
- Извини, Пётр Афанасьевич. Малость задержался. Не думал, что сегодня собе-рёшься на охоту, да ещё с внучонком. Я… это… сейчас. Мигом. На берег полетели снасти, кукан с рыбой. Дед только махнул рукой. Я же радовался, что охота не сорвалась.
Оморочка – лодка маленькая, вертлявая, чуть зазевался – тут же искупался. Вцепившись в борта, я старался не смотреть по сторонам. Река в этом месте быстрая, а деду всё нипочём. Загребает веслом то с одной, то с другой стороны. Переправились. Дед вытащил лодку на берег, кинул ружьё на плечо и, ни слова не говоря, стал подниматься по песчаному откосу. Я поспешил за ним. Шёл с опаской посматривая на шелестящую траву, выше меня ростом, на кусты, закрывающие вечернее небо. Скоро вошли в такой чащоб-ник. Сучья словно специально переплелись. Ветки так и стараются хлестнуть по лицу. А дед идёт напролом, ни разу не оглянулся на внука. "Пошёл на охоту – терпи"- показывал всем своим видом. То и дело над кустами слышен свист крыльев летящих на озёра уток. Прошли вброд несколько маленьких проток. Возле одной из них дед остановился, поманил молча пальцем. Наклонился и вытащил из воды узкую, плетёную из прутьев "морду". В ней трепыхалась щука.
- Запомни это место. На обратном пути заберём.
После встречи со щукой идти стало легче, несмотря на то, что довольно быстро темнело. Кусты вокруг становились всё черней и неприветливей, но меня они уже не пугали. Через некоторое время дед умерил свой бег. Шёл, стараясь не наступать на сухие ветки. Под моими же ногами, как назло, хрустит, это раздражает деда, и он то и дело машет мне рукой:
- Чтоб тихо мне!
В глубоких сумерках добрались до места. Сквозь кусты виднеется заросшее ка-мышом озеро, только перед шалашом небольшое блюдце свободной воды. Едва успели залезть в шалаш, как над головой послышалось "ш-ш-ш…", затем шлёп о воду, да такой, что пошли круги по воде. Вижу: в десятке метров от нас плавает селезень-красавец. Вот он приподнялся, вытянул шею и крыльями ударил по воде. Брызги разлетелись во все стороны, а селезень так и зашёлся в призывном стоне, плавает кругами. Дед просунул ствол берданки меж прутьев шалаша и замер. Так уж мне хотелось посмотреть, что дальше будет. Едва приподнялся, как ветка хрустнула под ногой, и в тот же миг, - шум крыльев, огонь и грохот. От неожиданности я зажмурился, зажал руками уши и сжался в комочек.
- Живой? – послышался голос деда. – Эх ты, охотник хренов. (на этот раз его голос был добрый, весёлый). – С удачной охотой! Переломил берданку, вынул пустую гильзу, продул ствол. Запахло порохом.
Когда я решился открыть глаза, первое, что увидел и услышал, - тёмно-синее небо, шелестит камыш, а невидимый селезень заходится в любовной песне.
д. Халан на одноимённой протоке Амура
1950г