В детстве я часто гостила у любимых бабушки и деда. В доме, принадлежащем родителям отца, чувствовала себя радостно и свободно. Большой сливовый сад - излюбленное место моих игр и встреч с подружками - окружал этот дом со всех сторон.
Весной деревья расцветали, наполняя воздух потрясающе нежным ароматом, и украшали двор золотисто - белыми шапками цветов. Рядом находился огород (как же без него в деревне!) весьма внушительных размеров. А за огородом уютно располагалась солнечная полянка. В конце мая она становилась жёлтой от распустившихся одуванчиков и начинала дарить миру сладкий медовый запах.
Вспоминая детство, вижу в первую очередь именно именно эти образы: огромный цветущий фруктовый сад и полянка, усыпанная одуванчиками. Когда эти цветочки отцветали, высаживая на растущую недалеко картошку многочисленный десант семян, то приходила пора царствования других, не менее милых растений: мелких белых колокольчиков, васильков и мышиного горошка. Я стелила на полянку старое одеяло и под тихий стрёкот насекомых и жужжание пчёл читала любимые книги.
Как и большинство детей, обожала сказки. Эльфы, феи, волшебники… Сомнений не было: эти персонажи существовали когда-то в нашем мире, а может быть, где-то и сейчас живут! Но больше сказок, сочинённых Братьями Гримм или Шарлем Перро, я восхищалась повествованиями бабушки. Она была непревзойдённая мастерица рассказывать истории. В арсенале её памяти их имелось бесчисленное количество. Бабушку не приходилось долго упрашивать, чтобы услышать что-нибудь интересное. Обычно она сама начинала свои рассказы и всегда выбирала для них разные темы.
Часто, правда, слышанные мною повести повторялись, но это нисколько не огорчало меня: в знакомых историях возникали новые подробности или персонажи. Я готова была бесконечно слушать о том, сколько страха и шума наделал в селе Кневичи отряд японских интервентов. Бабушка была тогда совсем маленькой девочкой, но это событие ярко врезалось в её память. Она говорила, что невысокие худые люди устало шли неровным строем. Оружие несли, положив на плечо, как уставшие землекопы носят лопату. Жители, наслышанные о жестокости японцев, прятались по подвалам. Солдаты, чья форма была грязной, потрёпанной и выгоревшей на солнце, устроили привал у одного из колодцев. У моей бабушки Марфы был старший брат Василий, между ними была разница в три года, и младшая сестра Татьяна. Девочка была младше бабушки на пять лет. Василий был непослушным и очень шустрым ребёнком. Как-то он удрал из дома, чтобы посмотреть на макак, так в деревне называли японцев. Харитина, моя прабабушка, плакала, считая, что сынок погибнет. Женщина металась по дому, не зная, как поступить правильнее: помчаться ли искать сынишку, закрыв в погребе двух маленьких дочерей, или остаться с девочками. Она то и дело заглядывала в окна, причитая: «Погиб Васыль! Погиб Васыль!» Но мальчишка вернулся живым, здоровым, невредимым, принёс в подоле длинной рубахи конфеты и пряники, которыми японцы щедро одаривали любопытных мальчишек. Ох и всыпала тогда мама сорванцу. «А пряники были вкусные», - вспоминала бабушка и хитровато улыбалась.
Я думаю, что моей любимой сказочнице очень приятно было мысленно перемещаться в то время, когда, будучи светловолосой и голубоглазой девочкой, она не ведала, что такое взрослые заботы и хлопоты. Поэтому - то она так охотно отзывалась на мою просьбу рассказать что-нибудь интересное.
Перед тем как начать рассказ, Баба Маня смотрела, не моргая, вдаль, слегка прищурившись, словно боясь потерять какой – то лишь ей видимый образ или картинку. Ах, как обожала я этот взгляд! Помню, как смотрю в ту же сторону, пытаясь понять, что видит там старушка. Естественно, не наблюдаю ничего, кроме привычного пейзажа. Вглядываюсь в ярко-голубые глаза, обрамленные глубокими морщинами. Секунда, и баба Маня поворачивается ко мне, теперь её задумчивый взгляд направлен прямо на меня. С замиранием сердца полностью отдаюсь гипнотическому влиянию этого пристального взора, вся обращаюсь вслух.
Рассказчица начинает: «Помню, мне было как тебе сейчас, лет девять - десять, не больше. Наша семья картошку высаживала в сопках, потому что возле дома участок хоть и был большим, но много места пасека занимала. Да, тогда почти все жители села держали пасеку. Мёд ели вместо сахара и даже варенье на меду варили. Вот я в детстве мёда столько съела, что до сих пор на него смотреть не могу. Семья у нас была большая: нас, детей, трое, родители, бабушка с дедушкой. А картошка – это второй хлеб! Сажали её много, чтоб зимой прокормиться. Бывало, если лето дождливое, так еще погниёт много, пропадёт. Когда приходило время полоть её, потом окучивать, мама каждый день ходила в сопки. Отец реже. Он трудился на производстве! Сторожем, работал сменно. Охранял какие-то большие промышленные склады. Уставал, ему отдых требовался. А если честно, то ленивый батька был! Всё хозяйство на маме держалось. Отец занимался пасекой. Но тоже так, на словах больше. Пчёлы были во владении деда. Нас, детей, в сопки на картошку не брали. А хотелось попасть туда очень! Так всегда: работа, которую ты делать не умеешь, кажется тебе очень интересной и увлекательной.
И вот однажды в летний жаркий день мама решила взять меня с собой. Ох, как я обрадовалась! Тяпку мне, конечно, не дали, сказав, что буду убирать бурьян. Оставив мою младшую сестрёнку, которой было пять лет, на попечение старшего двенадцатилетнего брата, мы отправились в путь. Как же мне завидовал брат Василий! Психовал, кричал, что он старше, поэтому на прополку его нужно взять, а не меня. Но мама была непреклонна: «Ты старше, поэтому с Татьяной и останешься!». Сказала, как отрезала! Спорить с ней бесполезно было. А я на радостях язык ему показала, чем вызвала строгий материнский возглас: «Сейчас откусишь!» И крепко сжала мою руку, давая понять, что она очень рассержена на меня. Мы отправились в путь. Дорога предстояла долгая, пешком больше часа по раскалённой земле. Конец июня. Солнце палит нещадно! А я рада - радёхонька, дурочка! Переживала, что не успею натрудиться, наработаться! Эхе-хе, всю жизнь с этой картошкой возимся!
Вот пришли в сопки, поработали совсем немного, как небо затянуло пеленой, началась морось. Мама не обращала на неё внимания, продолжала ловко орудовать тяпкой. Я же начала потихоньку канючить. Очень не хотелось возиться с этим бурьяном под противным моросящим дождём, который, кстати, начал усиливаться. Поглядывая на ближайшие кусты, как усталый путник на воду, начала всячески намекать маме, что неплохо было бы там посидеть. Мама вначале не обращала на меня внимания, продолжая работать. Вскоре, по-видимому, её терпению пришёл конец. «Ты дывыся, яка лыдача!»- она выпрямила спину и отставила тяпку в сторону, гневно глядя на меня. Да…этот взгляд не предвещал ничего хорошего. Уж я - то точно знала! Секунда понадобилась мне, чтобы сообразить, что в данном случае лучше не плакать, а заняться работой.
Но едва я нагнулась, чтобы поднять новую охапку бурьяна, как вдруг из-за ближайших деревьев послышались голоса: «Мадама, мадама! Беги, мадама, хунхузы!» Подняв голову, мы увидели корейцев. Человек пятнадцать разных возрастов, мужчины, женщины, дети - подростки, бежали по лесу, оглядываясь назад. У одной из женщин к спине был привязан ребенок. Они так носили детей, в подёгах, ну, это что-то типа большого платка или передника, концы которого перекидывали через плечи и усаживали ребёнка позади себя, а ногами ребенок обхватывал мать вокруг туловища. Позади всех семенил старик в серых штанах и такого же цвета рубахе. Одежда, казалось, была больше на несколько размеров, чем полагалось бы носить дедушке. В руках он тащил большую корзину, наполненную каким - то скарбом.
Корейцы жили в сопках, построив свои фанзы на солнечных склонах. Это был дружелюбный народ. Мама их очень уважала за неимоверную выносливость и работоспособность. Будучи сама великой труженицей, с большим уважением относилась к таким же работящим людям, очень презирала всякое проявление лени. «Мадама! Мадама! – испуганно кричали корейцы. - Хунхузы! Беги, мадама!» Мама, вновь начавшая было прополку, выпрямилась и посмотрела в сторону бегущих людей. Я тоже поглядела туда. Страшно не было. Ведь рядом моя мама Харитина, она не даст меня в обиду каким - то хунхузам! Тем более, что корейцы драпают непонятно от кого. Ведь за ними никто не гонится! Но мама очень грубо схватила меня за руку и потянула вниз. С удивлением посмотрев на неё, я всё же подчинилась. Присев за невысокой картофельной ботвой мы на корточках, почти ползком добрались до ближайших кустов, на которые я только что поглядывала, стремясь укрыться под ними от мороси. За этим живым щитом спрятались. И вовремя! Только что на месте, где пробегали корейцы, никого не было, и вдруг там появились люди! Китайцы, а это были они, передвигались очень быстро и бесшумно, казалось, ни одна веточка не хрустнула под их ногами.
Чтоб лучше разглядеть разбойников, я вытянула шею, но мама тут же прижала мою голову вниз и начала торопливо креститься. И всё же я успела кое-что увидеть! Хунхузы были одеты очень плохо: грязные рубахи и штаны - шаровары синего цвета, ноги обмотаны тряпками, поверх которых надета какая-то кожаная обувь, типа русских лаптей. Волосы собраны назад и заплетены в косы, достающие до лопаток и даже ниже. Только у одного китайца на голове была соломенная шляпа с широкими полями. Оружия я не успела увидеть, лишь один разбойник держал наперевес длинную металлическую дубинку на деревянной рукоятке. Китайцы были высокие и крепкие, чему я немного удивилась, ведь этот народ не отличается особой статью. Они молча двигались за убегающими корейцами. А ещё через некоторое время до нас стали доноситься крики и плач ребёнка. Мама всё прижимала мою голову к земле, но я почувствовала, как две горячие капли упали мне на руку. Тут же услышала шёпот: « Живый в помощи Вышнего, в крове Бога небеснаго…». Поняв, что мама плачет, читая молитву, тоже заплакала. Я лила слёзы не от страха, а от сочувствия к бедным людям, которые спасались от разбойников, особенно жалела ребёнка. Он был совсем маленький, я даже не смогла разглядеть, мальчик ли был привязан к спине кореянки или девочка. Крики не были долгими, вскоре наступила тишина. Не знаю, сколько времени мы просидели за кустами, обливаясь слезами. Мама прижимала меня к груди и бесконечно читала молитвы. Когда всё стихло, мы вышли из своего укрытия. Подняв тяпку, мама молча взяла меня за руку. Она как-то по - особенному нежно пожала мою ладошку. Эта неожиданная материнская ласка сразу успокоила меня, я перестала всхлипывать. И хотя морось закончилась, мы не продолжили работу, отправились домой.
А когда вышли на начало просёлочной дороги, нас ожидало новое испытание! На жёлтой, высушенной солнцем глинистой земле клубками лежали змеи! Их было очень много! Большие и маленькие, они переплетались друг с другом, шевелясь и извиваясь. Не на шутку испугавшись, я закричала во весь голос: « Мама! Боюсь! Как же мы сейчас пройдём?! Они ведь нападут на нас!» Но та сказала строго: «Тише! Не вопи! Не радуй бисов!» Она спрятала меня за спину, потом сделала короткий шаг вперёд. Перекрестилась вначале сама, а потом перекрестила змей. И зашептала молитву. О, чудо! Змеи начали расползаться по сторонам, словно уступая дорогу, по которой мы быстро прошли вперёд. «Это молитва от змей, её надо знать»,- произнесла мама. Но я не знаю, что это за волшебные слова были, молитву так и не выучила.
Когда мы пришли домой, отец уже вернулся с работы. С жаром рассказывая про хунхузов, я с удовольствием наблюдала, как завистливо горят глаза брата Василия. « Вот, мама, зря ты Маньку взяла! Лучше бы я с тобой пошёл! Я бы як подбёг к главному разбойнику, вырвал бы у него из рук железяку, да як дав бы…», - брат не успел договорить - тут же получил от отца звонкий подзатыльник. Сурово глядя на мать, отец сказал: « Слава Богу! Уберёг Господь вас от хунхузов. Первый раз слышу, что разбойники в наших краях появились». Потом подняв голову вверх, посмотрел на небо, вновь начавшее затягиваться белой пеленой, предложил: «Вроде прохладнее становится. Пойдём, может, ещё поработаем? Рано ты сегодня вернулась, ничего и не сделала толком».
Но в тот день родители всё же в сопки больше не пошли. Ночью я долго не могла уснуть, всё вспоминала убегающих корейцев, особенно старика, несущего корзину с нехитрым скарбом, и женщину с ребёнком. Мама тоже не спала, молилась возле иконок с зажжённой лампадкой».
Баба Маня замолкает и вновь смотрит куда-то вдаль, словно видя там картинки из далёкого детства. Я молчу, но только собираюсь что-то спросить, как бабушка резко меняет тон. « По-моему, жара спала, - бодро произносит она, - пойду- ка на огород. Пора картошку полоть». Встаёт с табуретки и, медленно расхаживаясь на больных ногах, идёт к двери. Глядя ей в спину, безрезультатно пытаюсь представить бабушку маленькой девятилетней девочкой. « А я тоже хочу полоть картошку!» - заявляю громко. Баба Маня раздражённо машет на меня рукой. « Иди лучше из цветов бурьян вырви. Нужно делать то, что умеешь», - назидательно говорит она. Не испытывая никакого желания выдёргивать мелкий сорняк на цветочной клумбе, замолкаю и медленно отступаю в комнату, надеясь, что бабушка всё же оставит идею о прополке цветника. Но не тут - то было! " Дывися, яка лыдача",- бабушка переходит на украинскую речь, а это не предвещает ничего хорошего! Приходится подчиниться. Выдергивая траву вокруг любимых бабушкиных георгинов, я всё еще нахожусь во власти только что услышанного рассказа.