Жила-была одна Жаба. И всех она давила. А почему – и сама не знала. «И что это я всех давлю, – думала она, – видимо, не могу иначе».
Сидит себе, бывало, на берегу болота, видит – ежик. Прыг на него и давай душить. Ежик сопротивляется, кричит: «Ай, жаба душит», да ничего поделать не может. Такая сильная была Жаба.
Думали-думали звери лесные, что же им делать с этой Жабой. Стали придумывать приемы разные, чтобы ее с себя скинуть. А Жабе – хоть бы хны. Жмет и душит. Приуныли звери: видно не сладить им с этой Жабой.
И тогда решили они служить этой Жабе верой и правдой – раз давит. Что с ней поделаешь? Делают ну почти все, что она хочет.
И решила та Жаба, что она прям царица. Раз все ради нее делается. «Да я их всех задушу, если что», – думает. – Я такая». И стала она расширять свое жабье царство – чтоб везде она могла всех душить. И все звери как-то сразу стали на жаб походить. Скачут с места на место и друг дружку давят.
Мол, Жабе можно, а нам что – нельзя? Ежели зверя не давить, он совсем разленится. А так – все в тонусе, не расслабишься. А Жаба сидит себе, жиреет и радуется – эвон, оказывается, какая она интересная персона получилась. Всех научила, как жить.
«Зверя нужно прижимать, – рассуждала про себя Жаба. Пока душу – надеюсь».
Рассуждала она, конечно, про себя, но вслух. И был у нее сыночек, тоже жаб, которые все ее речи, про себя вслух произносимые, внимательно слушал. Слушал-слушал, и, наконец, стал полноценным жабом.
И вот в один прекрасный день он возьми да и прыгни на свою маму и давай ее душить. «А-а-а-а, – кричит Жаба, – жаба душит!»
– Не жаба, а Жаб, – прокряхтел сынок.
– Ты что же на собственную маму покушаешься, сынок? Я ж тебя поила, кормила.
– Вот и выкормила, гордись, – поднатужился сынок и надавил на маму еще покрепче.
«Ох, не буду больше никого давить, – думает Жаба, – дал бы только Господь от сыночка избавиться. Забуду прям, как это делается».
Услышал Бог ее молитву и сбросил сыночка с мамочки, то есть силы у того кончились и он соскользнул на пол и заснул. Обрадовалась Жаба, поскакала вокруг болота и кричит: «Звери мои добрые, я больше никого давить не буду! Обещаю. Это что-то на меня нашло».
Оторопели звери – что такое? Мы уж и сами привыкли всех давить, а тут такие перемены намечаются. Да и как Жабе верить? Вчера на нее что-то нашло, сегодня сошло, а завтра – кто знает? Нет уж, пусть все будет по-прежнему, будем жить и работать по-жабьему. Так привычней.
А Жаба прям сама не своя.
– Да что вы, зверюшки добрые, нежто вам нравится друг дружку давить да душить? Я вон на себе испробовала, больше не хочу.
А те не слушают. Продолжают друг дружку давить.
«Вот что, – думает Жаба, – буду-ка я с сегодняшнего дня всех обнимать. Авось переймут, научатся». Видит – ежик. Прыг и давай его обнимать. Тот весь в комок сжался – мол, опять Жаба за свое. А ведь обещала.
– Да нет же, ежик, миленький, ты меня не так понял. Я не давлю, я обнимаю.
Да только не поверил ей ежик, свернулся колючим клубком, к нему и не подступишься.
– Что давишь, что обнимаешь – все одно, – проворчал он изнутри своего клубка, – бока болят.
Закручинилась Жаба. Что же делать? Неужели никто ей не поверит, что она изменилась?
Сидит, горюет. А перед ней на ветке березы тутовый шелкопряд в кокон заворачивается. Забеспокоилась Жаба: что это он обматывает себя – глядишь, ненароком, удавится.
– Эй, – кричит ему Жаба, – что это ты себя так давишь?
– Уж лучше себя, чем других, – ответил шелкопряд.
– Да ведь так, ненароком, совсем удавишься!
– Да нет, подожди двадцать шесть дней, увидишь, что будет, – сказал и сгинул в своем гробике.
«Ого, – подумала Жаба, – вот что бывает с теми, кто слишком на себя давит». Но почему-то решила подождать двадцать шесть дней.
И вот как-то на рассвете гробик стал разламываться, а из него – бабочка выпорхнула.
– Привет, Жаба, а вот и я.
– Кто ты? – раскрыла Жаба рот от удивления, чуть не проглотив новую тварь.
– Я бабочка.
– Я тоже так хочу, – пробормотала Жаба.
– Это можно, только надо сначала немного себя подавить – подавить в себе жабость, то есть жадность и всякое такое остальное, что тебя тяготит. Чтобы летать, нужно быть легкой – как бабочка. Ну ладно, что-то я с тобой заболталась. Мне пора на конференцию.
– Куда?
– Как куда, на конференцию, – и она растворилась где-то в голубой выси.
«Я тоже хочу быть бабочкой, – подумала Жаба, – или хотя бы жабочкой, на самый крайний случай.
И стала она себя давить. Сначала как-то неказисто получалось – ну да лиха беда начало. А потом стало лучше: она даже отдала комарам свою болотную нору – у тех детки родились, двести миллиардов штук.
«Куда им бедным деваться, – думала Жаба, – а я и так перебьюсь».
Долго ли коротко ли, а сдулась наша Жаба, царский вид потеряла, даже осунулась. Звери над ней потешались, но втайне уважали. А Жаба продолжала себя придавливать, да прижимать. И вот однажды утром лежит она без сил на берегу, вся жалкая и скукоженная. А мимо ейный сынок скачет:
– Эх ты, мама, совсем гордость потеряла. Ну на кого ты стала похожа, смотреть не на что, разве что в гроб положить.
– Ой, кто это? – от неожиданности сынок сиганул в самую трясину. К болотцу подошла красная девица, а на плече у нее сидела бабочка.
– Смотри-ка, – сказала красная девица, – какая красивая жаба.
– Да это не жаба, эта Жабочка, – поправила ее бабочка.
– Нет, это не просто Жабочка, это Красная Жабочка, – сказала красная девица.
– Ну что, возьмем ее с собой на конференцию? – спросила красная девица.
«Да, да, возьмите меня с собой!!!» – хотела было закричать Жабочка, но почему-то не смогла, в горле что-то передавило. Но в этот миг что-то оторвало ее с земли, и она, сама не понимая как, очутилась у красной девицы на плече.
– Как это я здесь очутилась? – недоуменно пробормотала Жабочка.
– Ну я ж тебе говорила: ты оставила все, что тяготит, и стала легкой как перышко, – объяснила бабочка. – Теперь можно и на конференцию.
– Ураа!!!
И они все трое растворились где-то в голубой выси.