От автора.
"Жаркая ночь в сентябре" первый из цикла рассказов о майоре Советской армии Локаеве, ставшим, в силу обстоятельств, суперагентом КГБ, с заданием предотвратить ядерную войну. Этот цикл, по сути, является переработанным и значительно сокращенным вариантом романа Адепт.
***
Несмотря на то, что по календарю давно наступила осень, и уже кончался сентябрь, ночь, даже в предутренние часы, была жаркой. Зной, пришедший еще ранней весной из Ирана, успешно форсировал пограничную реку Аракс и, воссоединившись с турецкой духотой, наступающей со стороны Арарата, вот уже пять месяцев в очередной раз испытывал на жароустойчивость веками прокаленный солнцем азербайджанский городок Нахичевань *.
* Нахичевань – столица Нахичеванской автономной республики Азербайджана.
Начальник караула по охране оружейных складов 75 мотопехотной дивизии лейтенант Локаев согласно требованиям Устава гарнизонной и караульной службы ночью не спал – не имел права. Он с завистью покосился на спящего рядом своего помощника сержанта Арутюняна. Привыкший к жаре тот, растянувшись на жестком топчане, сладко посапывал, видя, наверное, уже десятый сон про девушек своего не так уж далекого родного Эчмиадзина. А завтра днем, когда начальнику караула можно будет часика четыре придавить, жарища будет такой, что, как говорится, мухи будут дохнуть. Какой уж там сон…
Несмотря на два года службы в этом древнем городе, служившем когда-то пристанищем для купцов всех национальностей на Великом шелковом пути, Локаев так и не смог приспособиться к жизни на этой выжженной солнцем, окруженной пустынными горами, земле. Днем, даже под раскаленными лучами светила, служебные заботы отодвигали в глубину сознания мучения от невыносимой жары, но ночью, когда организм, так и не расставшийся с генетической памятью свежести среднеевропейских ночей, ожидал передышки и требовал прохлады, сон приходил только под мокрыми простынями, обдуваемыми мощным вентилятором.
Кроме невыносимой духоты, на психику сильно давили так органически соответствующие южному знойному миру, но наводящие на русского человека смертельную тоску, тягучие заунывные восточные мелодии, заполняющие, казалось, круглосуточно, все окружающее пространство. Эта музыка, особенно ночами, одновременно с мыслями о безнадежности и тщетности бытия, как ни странно, будоражили вполне земные чувства, в частности – страстное сексуальное желание.
Локаеву, как и его молодым неженатым сослуживцам, оставалось только считать дни до очередного отпуска, так как в Нахичевани с прекрасным полом было плохо. Можно даже сказать – никак. Редкие появления в этом приграничном гарнизоне свободных от брачных уз красавиц, просто хорошеньких и даже не блистающих красотой особ женского пола становились событиями республиканского масштаба и неминуемо вели к столкновениям между неженатыми офицерами. Кроме того, приходилось, отстаивая свои права на женщин, вести жестокие схватки и с местными весьма темпераментными джигитами.
В караульном помещении радиоприемников, слава Богу, не было, и тишину ночи нарушали лишь приглушенные разговоры бойцов бодрствующей смены, да жужжание назойливой, так и не сдохшей от вчерашней жары мухи.
Он открыл тетрадь, в которую недавно начал записывать свои, неведомо откуда приходящие в голову, стихи. Листая страницы, на которых красовались его первые стихотворные опыты, он усмехнулся, вспомнив, как их безжалостно раскритиковала мама, когда во время очередного отпуска он рискнул поделиться с ней своим новым увлечением. Дойдя до последнего своего творения, которым он сам был более-менее доволен, Локаев, в поисках вариантов улучшения, начал его перечитывать.
Едва рассвет над Араратом
Перешагнул ночную грань,
Проснулся, сладким сном объятый,
И зашумел Нахичевань.
Вот женщины в чадрах унылых
К арыкам за водой спешат,
И голопузые детишки –
За ними стайкой лягушат.
Над чайханой дымок струится,
Сливаясь с синей кромкой гор,
В стаканах терпкий чай томится,
Ведется важный разговор.
Здесь он остановился и задумался. Потом взял ручку и записал новый вариант строфы:
Над чайханой дымок струится,
Мангала жар и мяса чад,
В стаканах терпкий чай томится,
Мужчины четками стучат.
– Да, так лучше, – подумал он, и перед глазами проплыла картина маленького кафе, расположенного возле ручья в тени нескольких деревьев, куда они с друзьями повадились заходить после службы.
Шашлык на ребрышках из свежей баранины, или сочный люля-кебаб с зеленью, которые мастерски готовил хозяин – Рашид, да под бутылочку прохладного кисловатого вина, стали искушением, против которого устоять было нельзя.
Локаев невольно сглотнул слюну – после караула, несмотря на уже заканчивающиеся после недавней получки деньги, он обязательно зайдет в Голубой Дунай, как прозвали офицеры это благословенное заведение, видимо из-за ручья, обеспечивающего этот маленький оазис прохладой.
Расчетливый и смекалистый Рашид охотно кормил и поил молодых офицеров в долг, и фамилии почти всех холостяков военного городка фигурировали в толстенной потрепанной тетради хитрого азербайджанца в качестве должников.
Надо отдать им должное – свои долги они свято возвращали после получки.
Конечно, лейтенантского оклада катастрофически не хватало молодым, жадным на жизнь, людям, и по прошествии пары, от силы трех недель они шли на очередной поклон к безотказному Рашиду.
Отогнав видения Голубого Дуная и щедро накрытого стола, Локаев продолжил чтение.
В полях, от солнца изнывая,
В подножье синих острых гор,
Под ветром волнами играя,
Алеет маковый ковер.
А вот базар. Здесь все кипит.
Здесь буйство красок взор пленит.
Вот виноград, а там айва,
А рядом яблоки, хурма,
Айран, сыры, ковры, платки
И все кричат: – ”Купи, купи!”…
Спор и галдеж, торговли жар,
Наживы страсть, крови пожар.
И зной плывет, и пыль летит,
И солнце катится в зенит.
А над базаром, словно вечность,
Мечеть – убежище от бед.
И, полумесяцем увенчан,
Вознесся в небо минарет.
Здесь под журчание фонтана,
Уйдя от шума, суеты,
Аллаха славят мусульмане,
Лелея тайные мечты.
Неторопливо день проходит.
Звенит вечерний крик муллы.
И вместо солнца робко всходит
Прохладно-бледный диск луны.
– А что, вроде неплохо, почти Пушкин, – ироничная мысль проплыла в сознании, но внезапно ее сменило леденящее предчувствие какой-то опасности.
В памяти всплыло вчерашнее предупреждение начальника предыдущего караула, старлея танкиста, которого он менял: – Ты своих бойцов на службу серьезно настрой. Сегодня днем какие-то брюнетестые типы на двух машинах приезжали, что-то высматривали. Вон там останавливались, – старлей показал рукой на гребень возвышения в ста метрах от территории складов, – меня часовой у ворот вызвал, на них показал, а они – в машины и по газам… Тебя что, твой дежурный по караулам не проинструктировал на разводе? Я-то своему докладывал, а он должен был твоего предупредить.
Локаев посмотрел на наручные часы – 3 часа 15 минут. До очередной смены оставалось сорок пять минут. Чтобы не слишком перегружать бойцов недосыпанием, он планировал поднять караул в ружье для отработки действий в нештатных ситуациях через тридцать минут, как раз перед сменой часовых, однако, подчиняясь своей интуиции, которой, несмотря на молодость, научился доверять, Эдуард, решительно надев фуражку, вошел в комнату бодрствующей смены и гаркнул: – “Караул, в ружье! “. И в этот момент со стороны самого удаленного от караульного помещения шестого поста раздались выстрелы…
Через минуту он во главе группы солдат уже бежал по выжженной каменистой земле, окаймленной по горизонту острыми, зловеще сияющими в призрачном свете полумесяца горными вершинами, туда, где между приземистых строений, огороженных двумя полосами колючей проволоки, мелькали вспышки выстрелов, и огненные трассы перечеркивали тьму. Неожиданно откуда-то сбоку из внезапно расцветшего в ночи огненного пульсирующего цветка, к бегущим бойцам, ясно различимым в свете хоть и старой, но, как назло, яркой луны, стремительно протянулись светящиеся пунктиры, и вокруг взметнулись земляные фонтанчики.Сзади кто-то вскрикнул и послышался звук падения. Он обернулся. Вся его группа залегла, а из под только что бежавшего сразу за ним, а теперь лежащего, как и все, ничком разводящего младшего сержанта Салима Джундыбаева, потянулся черный ручеек, на глазах превращающийся в овальную лужу.
Какое-то мгновение он в оцепенении смотрел на него, краем сознания отмечая, что черные ручеек и лужа это кровь, что Джундыбаев ранен, а может, убит, что кровь вот-вот зальет автомат, но, услышав его стон и радостно поняв, что он жив, бросился на землю, подполз к автомату и, схватив его, откатился в спасительную тень. Там, где он только что был, раздались глухие удары, и пули, выпущенные из темноты неведомым врагом, вновь выбили из земли пыль. Мгновенно сняв автомат с предохранителя и передернув затвор, он выловил в прорезе прицела пульсирующую в ночи безобидным светлячком смерть и с ожесточением нажал на спуск…
***
Решение лейтенанта Локаева о проверке караула в эти предутренние часы, и его последующие действия, как неоднократно отмечалось при разборах событий этой ночи, не только спасли жизнь караулу, но и предотвратило целый ряд планируемых в будущем террористических актов.
Вооруженная банда экстремистов, решившая завладеть целым арсеналом стрелкового оружия и выбравшая самое глухое время для нападения, не ожидало наткнуться на полностью мобилизованных бойцов, и, столкнувшись с решительным отпором, вынуждена была спешно ретироваться, оставив перед ограждением складов два трупа.
Дежурный по караулам капитан Доценко, вступивший в преступный сговор с местными бандитами, был отдан под трибунал.
Продолжение: http://www.proza.ru/2014/04/12/368