Посвящается 70-летию окончания Второй мировой войны 3 сентября 1945 года
Проходя курс лечения в санатории в Пятигорске, я оказалась за одним столом с Игорем Павловичем, высоким, красивым, плотного телосложения мужчиной. Сначала мне показалось, что ему не больше шестидесяти. Но когда он начал рассказывать о своём военном детстве, я поняла, что он значительно старше. Мы оба оказались детьми войны, и самыми интересными из наших “застольных” бесед мне показались рассказы Игоря о его жизни именно в те страшные годы.
Оказалось, что он родом из Харькова. Детство провёл в оккупации. Сильно голодал. Мать, боясь немцев, не выпускала его на улицу и в то же время говорила, что немцы ей ничего плохого не сделали, а свои – сколько угодно. Игорь вспоминал, что когда начались бомбёжки, он, двухлетний малыш, тащил в подвал дома, служивший семье бомбоубежищем, свою огромную подушку. Однажды в соседний дом попала бомба. Взрывная волна страшной силы вырвала крышку погреба и контузила ребёнка. Мать увидела, что сын оглох и запричитала. Игорь рос болезненным и худым ребёнком, и как только он чем-нибудь заболевал, сразу же страдали уши. Потом, уже подростком и взрослым человеком, он много занимался спортом, окреп, и слух вернулся к нему. Однако к старости былая хворь вернулась, и теперь он оглох окончательно.
Отец Игоря с первых же дней войны ушёл добровольцем на фронт, однако уже через день вернулся, поскольку их воинское подразделение разбомбили, а оставшиеся в живых солдаты разошлись по домам. Потом отец снова ушёл на фронт. Под Киевом он оказался в окружении, попал в плен и позже был выслан в Германию. В приёмнике-распределителе его спросили: “Ты кто? Что умеешь?” Он ответил, что слесарь. Такие работники были нужны, и отец начал работать на заводе, ремонтируя трактора.
Когда завод начали бомбить, немцы укрылись в подвальном помещении, а рабочие, сидя на корточках, расположились вдоль его стен. Бомба попала в здание завода, и потолок подвального помещения рухнул, придавив немцев. Погибло также много рабочих. Оставшиеся решили бежать и начали запасать продукты. Один из пленных – цыган - своровал из общего фонда буханку хлеба и консервы. Бригадир - отец Игоря - вычислил вора и не только отчитал и пристыдил его, но и хорошенько ему врезал. Когда к заводу приблизилась Красная армия, так что стали видны отсветы боёв, рабочие бежали к своим. Здесь отца Игоря тоже спросили, что он умеет делать. Он снова был послан на фронт, но теперь ремонтировал военную технику в мастерских, которые двигались вслед за фронтом.
По окончании войны отец вернулся домой с двумя буханками хлеба, кисточкой, красками и бумагой. Игорь такого богатства никогда не видел и сразу же начал рисовать. Он рисовал всегда, везде и всем, чем придётся. Позже он окончил Строгановское училище и всю жизнь работал профессиональным художником, оформлял стенды и выставки, рисовал плакаты. Теперь он на пенсии – постоянный посетитель выставок и музеев, истинный русский интеллигент.
Мать Игоря настолько изголодалась за войну, что ночью несколько раз вставала и отрезала куски от привезённой мужем буханки. К утру от неё ничего не осталось. Проснувшись, отец спросил: “Где буханка?” Мать не отпиралась: “Я съела”. Отец был поражён: “Целую буханку?”
После войны мать Игоря никогда не выходила из дома без бутерброда и яблочка. Когда Игорь вырос и начал разъезжать по командировкам, мать всегда пыталась дать ему с собой какие-нибудь продукты. Игорь отнекивался: “Там есть магазины, столовая, зачем таскать с собой еду?” Голодная война оставила несмываемый след в душе этой женщины. В послевоенные годы мать часто горестно вздыхала: “Куда делась наша Украина? Раньше на улице кругом была зелень, тишина, люди сидели прямо на улице, кто вяжет, кто на гармони играет. Сирень цветёт, повсюду благоухание, редко лошадь проедет. А что сейчас стало?” И снова повторяла: “Куда делась наша Украина?”
В свою очередь, я рассказала Игорю о своём военном детстве, хотя помнила о нём совсем немного. У моего отца Дмитрия Ильича был туберкулёз, поэтому его признали негодным для службы в армии. Наша семья – мама, папа и я – в первом году войны выехала в эвакуацию в Чувашию, в посёлок под Чебоксарами. Оба моих родителя работали на заводе, изготовлявшем снаряды, а я ходила в детский сад. В 1943 году у отца в лёгких начался открытый процесс. Я помню, что очень жалела его, и однажды принесла ему даже не соцветие, а один крошечный цветочек сирени. Папа был растроган. А потом ему стало хуже. Помню, как соседи, жители барака, молча стояли в нашей комнатке, придя, видимо, попрощаться с умиравшим отцом. А я этого не понимала и узнала о том, что папа умер, уже возвратившись с мамой из эвакуации.
Здесь я тоже посещала детский сад. Моя мама Вера Марковна, бывшая одним из первых советских специалистов по тугоплавким металлам, работала в ВИАМе, а я всю неделю находилась на пятидневке. Мне хорошо запомнился один эпизод. Война ещё не закончилась, и мне в то время было уже лет шесть. Я и мальчишка из нашей группы тайком пробрались в спальню и спрятались там под кроватями. Сейчас уже не помню, о чём мы беседовали вдали от пристальных глаз нашей воспитательницы. Дома я рассказала о мальчишке своей маме. Когда она узнала, что его фамилия Власов, то сказала по поводу его фамилии что-то очень неприятное, я даже не поняла, что именно. Однако после этого дружить с ним перестала.
Помню ещё один эпизод, связанный с войной. В нашей группе была симпатичная девочка Роза Заманская. Как-то она рассказала нам, детям, что её папа был дезертиром и что во время войны он прятался. Меня потрясло откровение моей детсадовской подружки. Прошло лет двадцать пять или тридцать. Однажды я увидела её, уже взрослую женщину, идущую по московской улице в сопровождении мужчины, очевидно, её мужа. У меня не возникло и тени сомнения в том, что это моя давняя знакомая. Обрадовавшись и ни секунды не помышляя как-то обидеть её, я подошла к ней и спросила: “Вы Роза Заманская? Мы с Вами были в одном детском саду!” Роза была потрясена, однако нашла в себе силы подтвердить, что она действительно тот человек, которого я знала в детстве. Осознав, что я напугала и обескуражила её, я почувствовала, что наш разговор лучше не продолжать, и дальше каждый из нас пошёл своим путём.
Во время войны в блокадном Ленинграде от голода умерла моя бабушка, мамина мама. Родной брат мамы Эммануил Маркович прошёл войну в медицинском подразделении. Я помню рассказ дяди о том, как он заскочил на минутку домой, когда их часть шла на запад мимо освобождённого Ленинграда. Его жена Вера Ивановна пережила блокаду, и сейчас эта когда-то очень интересная женщина была так истощена, что, увидев её, дядя сказал: “Верочка, ты только не смейся!” Потому что, когда смеётся человек, у которого остались только кожа да кости, то смотреть на него страшно. Пережив блокаду, тётка осталась бездетной, поэтому у меня нет не только родных братьев и сестёр, поскольку в войну я потеряла отца, но и двоюродных.
В санатории я познакомилась с ещё одним свидетелем войны. Старейший работник санатория “Пятигорье”, врач Виктор Павлович, проработавший здесь свыше сорока лет, в беседе со своими пациентами рассказал, что в войну он, ещё мальчишкой, находился на оккупированной немцами территории. Однажды он и его сверстники увидели немца, ехавшего на подводе, нагруженной мешками. Время тогда было голодное. Мальчишки, увидев, что немец не присматривает за мешками, стянули один из них на дорогу. Это видела проходившая мимо русская женщина, которая и указала немцу на проделку мальцов. Немец соскочил с подводы и нагайкой отхлестал их. А мешок так и остался на дороге. В нём оказалась чечевица. Потом ею всю зиму питались жители деревни. А с женщиной никто из односельчан не разговаривал, и все плевали в её сторону.
Уже ушли из жизни почти все оставшиеся в живых фронтовики, и с каждым годом всё меньше остаётся нас, детей войны.