Белый клевер, словно ковёр, раскинутый на просушку, да чудом уцелевшая берёза, свесившая ветки до самой воды. С ближнего болота наносит ароматом медуницы. Солнце зависло над вершинами деревьев, бликует на зеркальной поверхности пруда, слепит глаза сидящим на берегу мужикам.
- Мужики, ещё по одной... и по домам.
- Да, пожалуй, пора, а то жёнки заждались. Опять трёпка будет.
- Нет! Моя никогда не ругается. Каким бы ни пришёл.
- Мне бы как твоя, я бы... А то, не успеешь порог переступить, как тут же "полкана" спустит. Хоть вообще не ходи домой.
- А ты не ходи. Пусть без мужика помается. Ну, будем, и чтоб женки не ругались.
Не дожидаясь других, выпил и скривился, словно лягушку проглотил. Посмотрел на почти пустую бутылку, на стакан и едва выдавил из себя.
- Ч-чёрт. Из чего она его г-г-о-онит? - Ухватил пучок лука, обмакнул в соль и, сунув в рот, заработал челюстью с такой торопливостью, что мужики грохнули от смеха, едва не расплескав драгоценную жидкость.
- Чего ржёте? Увижу, точно бошку разнесу!
- Ага, разнесёшь. Она тебе в следующий раз такую цену заломит, что тошно станет. Никакой лук не поможет.
- А и хрен с ней, одна гонит, что ли? Да ладно уж... Пейте. Теперь всё едино.
- Слышь, Иван, не пьёшь, так хоть тоску на других не нагоняй. Случилось чё или так? Прими на душу. Она хоть и того, но душу прочищает. Враз легче станет.
- Да что-то не хочется. Посижу с вами за компанию. Давненько не приходилось вот так вот, на природе. Красота … Не то что в городе. Слышите, соловей поёт.
- Не... вы посмотрите на него. Птичек он, видите ли пришёл слушать. А это что, нам одним?
- Да не трогай ты его. Наливай. Не видишь, отвык человек от нормальной жизни. Птички - они поют. А мы пьём. Никому не мешаем. Всё своё, не краденое. Возьми огурчик, скушай. А мы допьем. Она хоть и мутноватая, как наша жизнь, зато дешёвая.
- Дешёвая! Пей, не лей. Смотри, бутылка-то почти пустая.
- Ну, так мы по последней и домой. Ты как, Иван? Не прошло? Моя точно рвань даст.
- А чё ему бояться. У него не жена - золото. Где только нашёл? Дал бы адресочек. Глядишь, и мы бы своих сменили. Никакой жизни нет! - Лёха вытер набежавшую слезу и потянулся за бутылкой.
- Давай выпьем, Серёга. Выпьем с горя! Где же стопка?
Иван жевал огурец под хмельную болтовню товарищей, а сам думал о своём: " Воздух так действует, что ли? Не могли же они с двух стопок опьянеть. И про жён болтают невесть что. Знаю их жён. Вместе росли-гуляли. Вот только разошлись наши пути-дорожки. Они остались здесь, а я… Перед глазами, словно наяву, замелькали картины его жизни.
Совсем мальчишкой попал он на краткосрочные курсы. Вместе с такими же пацанами изучал счётное дело, купался в Волге, и в мыслях не предполагая, что ждёт впереди.
После волжского простора посёлок торфяников, куда направили его на работу по окончании курсов, показался угрюмым, неприветливым. Долго не мог привыкнуть к однообразным серым баракам. Долго не мог привыкнуть к бескрайним торфяным полям с бесчисленным множеством белых платочков, скрывающих женские лица. Посверкивали глаза в сторону молодого нарядчика, задиристый смех встречал, провожал и догонял его, перекатываясь над торфяными полями. Тысячи молодых девчат и женщин, вместо того чтобы ласкать любимых, гробили своё женское начало в торфяной жиже. Двенадцатичасовой рабочий день - каторга, подслащённая лозунгами и призывами. Это способно было уничтожить, раздавить всё человеческое, что ещё оставалось в людях. Могло, но не смогло уничтожить саму суть бытия человеческого на этой грешной земле, ибо человек приходит в мир свободным и ничто не в силах убить в нём заложенное изначально природой.
Молодой нарядчик не ворочал торф лопатой. Не плавал в ледяной воде в погоне за корягой. Он занимался свом делом. Считал его нужным, а всё, что его окружало, на его взгляд, было так же естественно и необходимо. Работа и только. Учёт – отчёт. От этого зависела жизнь многих женщин. И он старался. К вечеру с трудом добирался до койки в бараке и проваливался в чёрный, как и всё вокруг, сон. Неожиданно голос одного из мужиков вернул его в действительность:
- Иван! Оглох, что ли? Кричим, кричим, а ты словно в болото провалился. Только пузыри не пускаешь. Смотри! - Сергей потряс полной бутылкой. - Настоящая. Лёха принёс, пока ты спал.
Лёха, стоя на коленях, нарезал толстыми ломтями колбасу. "Вот черти. Когда успели? - подумал Иван. - Неужели и в самом деле отключился? Отвык от натурального воздуха". - Потряс головой, чтоб смахнуть видения прошлого.
Лёха наполнил стакан.
- Настоящая. Давай... - Не успел договорить, неожиданно икнул, дернулся всем телом. Прикрыл свободной рукой рот. - Давай… по последней… и домой.
Иван привстал, посмотрел на дрожащий в руке Лехи стакан, пригладил лысину. Время, время... Давно ли гоняли наперегонки по Волге, ловили на дальней протоке громадных чёрных раков, а потом варили их на берегу?! Посинев от холода, ждали, когда всплывут они, одетые в королевскую мантию.
- Эх, - словно подслушал его мысли Серёга, - сейчас бы ушицы из стерлядочки.
- Да под нашу водочку, - подхватив, пропел Лёха. – Вот жизнь была. Лови, сколько поймать сможешь.
- Да... Такой ушицы теперь не попробовать... И рыба не та, да и спецы по ухе перевелись, - поддакнул Серёга.
- За ненадобностью, - засмеялся Лёха и едва не подавился огурцом. Прокашлявшись, продолжил: - Разве из плотвы и окуня уха? Смех один! Вот кто знаток был, так это твой отец, Иван.
- Да уж. Твой отец к ней никого не подпускал, - подхватил Серёга. - Всё сам.
- А меня так и не научил своим премудростям. Не успел, - отозвался Иван, и нотки сожаления прозвучали в его голосе: - В первый же день войны ушёл. Добровольцем. Знать бы, где лежит…
Выпили за отцов, за всех, кто не вернулся. Хмель брал своё. И вот уже пошёл разговор ни о чём, как это бывает за импровизированным застольем. Перебивая один другого, Лёха с Сёрёгой забыли про Ивана. А тот молча плеснул на дно стакана, да так и застыл, зажав его в руке. Что за день. Пришёл увидеться с друзьями, а прошлое, казалось бы, давно забытое, вдруг накатило, придавило его: " Это по молодости всё прекрасно и безоблачно. Уж такова суть человека. Видим лишь то, что хотим видеть. Природа в это время благосклонна к нам. Стараясь уберечь, скрывает многое, чтоб не травмировать нам душу. И в ледяную воду можно прыгнуть с песней "А ну - ка, девушки, а ну, красавицы…" И вновь воспоминания увели Ивана в давно прошедшее время.
За хорошую работу молодого специалиста премировали новыми сапогами и двухнедельным отпуском. Мать по первости обижалась, что сын не посидит с ней, всё у мальчишек, друзей детства, пропадает, а потом рукой махнула, изредка любуясь сыном.
Из отпуска Николай вернулся совершенно другим человеком. Он не ожидал, что такое возможно. Только вернувшись в посёлок, понял, как не хватало ему там, на Волге, словно вылепленных из свежего воска сосен, хрустящего под ногами вереска, багульника, с его дурманящим ароматом, белоствольных берёз и уходящих в бесконечность, чёрных каналов. С тех пор молодой помощник начальника участка зачастил в библиотеку. Захотелось больше узнать об окружающем мире.
С чем можно сравнить предчувствие любви? Только что светило солнце, птички пели-щебетали - и вдруг сплошная тишина. Что это? Предвестье бури? Урагана? А там, внутри тебя, стучит сердечко то радостно, то вдруг тревожно. Бумаги валятся из рук. Всё застилается туманом, через который пробиваются её глаза как омут, и невозможно отвести от них свой взор.
Через несколько дней Ивана вызвала к себе начальница. Не ожидая ничего хорошего, вошёл в кабинет. В большие окна льётся свет. На столе гора бумаг.
Не поднимая головы на вошедшего, женщина, сидящая за столом, размяла догоревший окурок в переполненной пепельнице. Вытряхнула, из надорванной пачки «Беломора» папиросу, и прежде чем прикурить, долго разминала её, наморщив высокий, без единой морщинки, лоб.
Дым, выпущенный на волю, заструился в косых солнечных лучах, пробившихся сквозь стёкла. Иван, как заворожённый, смотрел на голубые нити, пытаясь справиться с волнением.
- В молчанку будем играть? - Рассказывай! - хриплый голос начальницы привёл его в чувство.
- Что рассказывать? Отчёт я сдал, - сказал Иван и вдруг покраснел весь до корней волос, заметив её взгляд сквозь клубы дыма.
- Ты не про отчёт. Рассказывай, что с тобой последнее время творится. Давай, выкладывай. Всё равно дознаюсь. - Махнула рукой, отгоняя клубы дыма, отвернулась к окну и как-то сразу осела. Из грозной начальницы превратилась в уставшую бабу.
- Чего стоишь? Садись да рассказывай.
Иван прошёл к столу, присел на краешек стула.
- Кури, - начальница бросила на стол пачку "Беломора".
- Я не курю.
- Знаю, - махнула рукой. – Молодец, что не куришь. А я вот курю. - сказала и замолчала. Тягостная тишина, как папиросный дым, заполнила кабинет. За окном привычный гул. Царапает стекло ветка тополя.
Иван мял вспотевшими руками фуражку, ожидая продолжения. Легче прошагать десяток километров, чем вот так сидеть под пронизывающим насквозь взглядом. Осторожно поднял голову и встретился с её смеющимися глазами, которые тут же превратились в жёсткие колючки.
- Кто такая? Из какой бригады? – словно на допросе, забросала вопросами, и вдруг сменила тон: - Ладно. Не обращай внимания. Устала что-то. Всё. Иди. - Не поворачиваясь, махнула рукой. - Разберись сам как-нибудь. Не маленький. "Надо же... Девок, лопатой греби, а он влюбился, видите ли…"
Уже в дверях догнал её командный голос: "Смотри у меня!"
Что она хотела сказать этим самым "Смотри у меня", Иван так и не понял.
- Как догадалась? Никому не рассказывал, даже вида не показывал. Вот что значит начальник! - стучало в висках у парня.
С того дня, ходил сам не свой. Ему казалось, что весь посёлок знает об этом разговоре.
Через неделю начальница вновь вызвала его к себе.
- Ещё не переболел? Тогда пошли.
Опомнился у знакомого барака.
- Нечего на меня глаза пялить. Заходи! – сказала и распахнула дверь. Шум в бараке мгновенно стих, едва они переступили порог. Пятьдесят пар женских глаз уставились на него и лишь только потом на его спутницу.
- Которая? Показывай! - как гром средь ясного неба, прозвучал её голос в застывшей тишине.
Иван, как во сне, ткнул пальцем.
- Тю! Эта?! Что, лучше не мог найти? Смотри, сколько девок! Бери любую. Я разрешаю!
- Мне не нужна другая, - прошептал Иван еле ворочающимся языком.
Грозная начальница презрительно посмотрела на него, сплюнула под ноги и словно выстрелила:
- Ну и дурак!
Развернулась и, хлопнув дверью, вышла из барака.
- Дурак, что дурак, - но это уже не вслух, а про себя подумал он. Вслух не посмел сказать. Стоял и никого, кроме неё, ладушки, не видел.
Ещё один день близился к своему завершению. Над почерневшими стволами берёз застелились облака, словно только что выпущенный изо рта папиросный дым. Изрядно выпившие товарищи решали, кому идти за очередной бутылкой, а он смотрел на пруд, слегка затянутый вечерней мглой, и ничего, кроме бездонных глаз своей ладушки, не видел.
Герои этого рассказа и по ныне здравствуют.