Сельские будни
часть первая.
Наталья Терёхина, подперев кулаком щеку, грустно смотрела на спящих дочек. Пятеро их у неё. Старшая Лариса спит на отдельной кровати. Семнадцатый год девке. Иришка с Галинкой, двенадцатилетние сестрички близняшки, лежат, как всегда в обнимку. Самые младшенькие : десятилетняя Анюта и семилетняя Даренка посапывают носиками, отвернувшись друг от дружки. Все девчонки спят в одной комнате на трех, близко поставленных в ряд кроватях. Нет возможности, в небольшом деревенском доме, сестрам отдельные комнаты предоставлять. Вот свекровь умрет, для Лариски и комната освободиться. Да только, похоже, что мать сбежавшего Натальиного мужа, собирается сноху свою пережить. Наталья вздохнула и отправилась проведать разбитую параличом восьмидесятилетнюю свекровь. Нет, не злая Наташка Терёхина,не черствая, а скорее наоборот. Но отчаяние, беспросветная нужда и в самом добрейшем создании разбудят нелицеприятные мысли. Шесть лет прошло с того дня, как её благоверный, Михаил Терехин уехал на Сахалин на заработки. Первые два года, исправно посылал семье неплохие деньги, писал письма с обещаниями скоро возвратиться домой. Вот только закончится время его трудового договора и приедет он к жене и дочкам с большими деньгами. А потом замолчал Михаил. Ни перевода, ни письма. Как будто и не было у Натальи мужа. Целый год женщина пыталась отыскать пропавшего главу семейства. Посылала, куда только можно запросы, писала на адрес почты, откуда переводы были. Адреса проживания мужа, Наталья не знала. Все письма посылала она ему "до востребования" все на ту же почту далекого Дальневосточного городка. Однажды, она получила -таки ответ. Незнакомая работница той почты, куда отправляла письма Наталья, написала ей, что помнит хорошо Михаила Терехина, неоднократно отправлявшего переводы на имя Натальи. Но пропал он из рыбачьего поселка. Не видно его уже давно. Возможно, ушел в тайгу да там и сгинул. А может быть, уехал куда. Женщина та, назвавшаяся Кариной писала, что не поленилась она и сочувствуя горю большой их семьи, сходила к начальству рыбацкой артели, где работали завербовавшиеся мужики. Но там ей ответили как раз то, что она и написала. Пропал, мол. Куда делся никто не знает. Трудовую книжку из отдела кадров не забирал, заявлений об увольнении не писал. Местная милиция искала, но никаких следов так и не обнаружила. Сообщила она и адрес организации в которой работал Натальин муж, приложив к этому сообщению полное ФИО начальника рыбацкой артели. Несколько писем отправила бедная женщина тому начальнику, но в ответ лишь - гробовое молчание. По совету знакомых, Наталья написала еще одно письмо тому начальнику, в котором пригрозила ему судом. И только после этого получила она на свое имя крупный денежный перевод, а следом и письмо, напечатанное на машинке.
В том письме, человек, подписавшийся главным бухгалтером артели, сообщал Наталье, что эти деньги посылаются ей из сочувствия к её горю. По условиям договора, подписанным лично Михаилом, он теряет полностью все отпускные, премиальные и прочие доплаты, если недоработает до конца оговоренного в договоре срока, хотя бы месяц. А в данном случае, Михаил недоработал целый год. И, мол он, главный бухгалтер артели, ради её детей, пошел на должностное преступление, так как не уверен в том, что Михаил погиб. Скорее всего, написано было в письме, Терёхин сбежал из артели с "черными" старателями. Теми самыми, что незаконно моют золото где-то далеко в Дальневосточной тайге. Наталья привычно всхлипнула и тихо отворила дверь в темную маленькую боковушку, где лежала больная мать Михаила.
Клавдию Васильевну Терехину, мать пропавшего Миши, разбил паралич еще год назад. Лечение не дало никаких результатов. Повозились доктора со старухой положенное время и, как это у нас водится, отправили на попечение родным.
А из родных у бабушки остались только члены большой семьи её сына. Обезножившая старушка ела за троих, постоянно ворчала на "нерадивую сношеньку", хаяла, как могла внучек, что сжили со света её сыночка. -"Не таскала бы сучек этих, а пару парнишек родила, не пришлось бы Мишеньке на заработки подаваться к черту на рога" - нудно твердила Клавдия Васильевна. Наталья по опыту знала, что лучше смолчать, иначе свекровь разойдется так, что хоть Святых выноси. Первое время она возражать пыталась, объяснить ворчливой старухе, что именно Миша уговаривал жену рожать. Все надеялся, что сын будет. А она, Наталья тут при чем? Известно уж давно -
-Что мужик положит, то баба и понесет. Вот и несла Наталья из роддома то, что Мишка ей подарил. Клавдия Васильевна лежала на спине. Надсадный храп ее отражался от почерневших стен комнатки так, что у Натальи заложило уши - "Надо разбудить, да "утку" подсунуть, а то подпустит под себя лужу, как вчера. И спит ведь, старуха на мокрой простыне, как младенец". Наталья с трудом растолкала свекровь и не обращая внимания на ее недовольное ворчание, подсунула под нее судно.
-"Ждете, не дождетесь, пока сдохну. Дулю вам, назло буду жить и за себя, и за Мишеньку. Если бы ты, стерва денег с него не требовала больше чем надо, он бы и не подался на те заработки проклятущие. Сгубили злодейки сыночка моего единственного". Старуха завыла в голос, сползая с судна.
И хотя эти пытки продолжались почти ежедневно, Наталия про себя, как всегда пожалела свекровь. Клавдия с молодости считала себя бездетной. Страдала от этого, мучилась, плакала бессонными ночами. В селе не принято было женщинам пустопорожними ходить. Знакомые и соседи на словах Клавдию жалели, но за глаза так и называли -"Пустопорожняя". К докторам Клавдия не обращалась. Стыдно было на акушерское кресло ложиться. Воспитание не то было.
Но однажды все изменилось. Вопреки своему аскетическому мышлению, Клавдия изменила мужу с заезжим офицериком. Приезжали в ту пору солдаты командированные на уборку колхозного урожая. Красивая, сочная сельчанка, несмотря на свои 36 лет, так понравилась 25 летнему военному, что тот совсем потерял голову.
Клавдии льстило внимание молодого человека, хотя внешне никто даже и подумать о таком не мог. Короче, согрешила молодая, нерожавшая баба с еще более молодым парнем. Раскаивалась, конечно после случившегося. Парня того гнала от себя, но сделанного не воротишь. К счастью, никто в селе не догадался о произошедшем. Военные вскоре уехали, а Клавдия сыночка родила, когда срок подошел.
После рождения Мишеньки, Клавдия ушла из колхоза, переквалифицировавшись из доярки в домохозяйку. Муж её Прохор был до того рад сыну, что с удовольствием разрешил и жене, и сыну полностью сесть на его мощную, бычью шею. Работал Прохор механизатором широкого профиля. Заработка хватало на содержание семьи. Да еще и хозяйство личное держали молодые родители. Впрочем, как и все сельские жители в стране Социализма. Все бы ничего, да только чем старше становился Мишенька, тем подозрительнее становилась его бабушка. Живая еще в то время, мать Прохора.
Уж очень сильно отличался внук от ее сына в годы юношества. И на сноху внучок совсем не походил. Никого из близких родственников в семье Терёхиных не было с такими большими карими глазами и вьющейся черной гривой волос, как у Мишеньки. Все в семье были голубоглазыми, русыми, рыжеватыми, но чернявых не было.
Хотя и подозревала бабка, что кормит Прохор "байстрючонка", но надо отдать ей должное, сыну самозабвенно врала, что внук ее, как две капли воды походил на ее папашку. А Прохор если и подозревал неладное, то гнал от себя эти мысли и радовался сыну от души. Все вышло "наружу" когда мать Прохора на смертном одре, во всеуслышание прокляла и сноху, и ее семнадцатилетнего "сураза". В полубредовом состоянии, неизвестно откуда взявшимся, не своим басом она кричала, что Прошенька ее кормит двух нечистей проклятых. Не соображая видимо, что их слышат с десяток соседей, кричала бабка, что Клавка вертихвостка натаскала где-то выродка, а Прошенька ее, дурак набитый и обрадовался змеёнышу. Жуткая была история. А главное, голос не бабкин совсем, из ее утробы вырывался. Соседки, пришедшие попрощаться с умирающей старухой, в страхе разбежались от глухо рыкающего этого голоса. Долго потом ходили сплетни по селу. Не столько Клавдию судили, сколько странный этот голос обсуждали, приходя ко мнению, что сам сатана вселился в бабку перед её кончиной. Проклятие умирающей старухи, в первую очередь пало на Прохора, ее сына. В ту же зиму, спустя пару месяцев после похорон матери, Прохор замерз в сугробе недалеко от дома. Никто не мог понять, как это случилось, почему трезвый мужик, здоровый как лось, не мог в наступившей темноте отыскать свой дом, в котором прожил более 50 лет. Все это сейчас вспоминалось Наталье. -"Вот оно проклятие материнское. Сын замерз, как будто, его сам черт в сугроб заволок, глаза застил так, что родного дома не углядел. Внук, похоже, тоже сгинул лютой смертью. Сноху проклятую, хоть и поздно, но тоже кара постигла. Под старость лет руки - ноги отнялись. Правнучек неизвестно что ожидает в будущем"
Наталья переживала не на пустом месте. С Лариской, старшенькой, происходило что-то непонятное. Всегда вежливую, послушную девочку, последние пару лет, словно подменили. Стала старшенькая какой-то озлобленной, постоянно срывается на младших сестренках. Ей, матери родной, лишнего слова не спустит.
Учебу совсем запустила. Еле еле девятый осилила. А в десятый ходит, как на каторгу. И по дому работает спустя рукава. Наталья в свои 43 выглядит, как пятидесятилетняя заезженная лошадь, хоть сейчас на живодерню.
А старшая дочка не видит, не желает понимать, как трудно матери обрабатывать их всех. Пенсии свекрови хватает на три дня, а дальше что?
Хорошо хоть деньги те, расчетные отцовские, правильно потратила. Девчонок к школе одела, кровать Лариске отдельную купила. Хотела остатки на книжку положить, да люди добрые надоумили - подсказали, что обесцениваются они сильно. Эх, перестройка проклятая, как же ты люд простой подкосила. Совхозы, колхозы развалила, работу отняла, заботу о людях порушила. А взамен-то что дала?
Наталья вспомнила свою работу, начальство свое и неуютно поежилась.
Как только муж пропал, пришла она к бывшему председателю колхоза, где работала раньше агрономом просить того, чтобы взял её в свой магазин хотя бы уборщицей.
И откуда только, на какие шишы, бывший председатель собственный магазин открыл? На строительство помещения, правда, особо не тратился - колхозную контору под это дело занял. Шестидесятилетний, обрюзгший от частых возлияний, Сергей Иванович долго кочевряжился, господина из себя строил. Во времена процветания колхоза, Наталья часто ссорилась с председателем за то, что принуждал он ее к выгодному, но неправильному севообороту. Заставлял подписывать план выгодного сева, а не того, что по науке положен. Наталья возражала, пытаясь доказать свою правоту, грозилась районному начальству пожаловаться, но в глубине души понимая, что обуха плетью не перешибешь, скрепя сердце подписывала неугодные ей планы.
Вот поэтому, наверное, не разошлись пути -дорожки председателя и агронома колхоза, окончательно.
На работу в собственный магазин, Сергей Иванович Наталью взял. И даже продавцом поставил в отдел крепких напитков. И дополнительный заработок предоставил. Разрешил ей в единственный свой выходной, раз в неделю подрабатывать на фасовке.
Но кто бы только знал, какой отвратительной ценой доставался Наталье заработок. Неплохой, кстати, по меркам первых постперестроечных лет.
Спустя примерно месяц после начала трудовой деятельности Натальи, во время фасовки сыпучих продуктов, в подсобку вошел тяжело дышащий хозяин.
Он был заметно "навеселе" -"А что, Наташка, тряхнем стариной? Ты не смотри, что я старый уже. У меня все еще шевелится". Сергей Иванович хохотнул, как рыгнул и тут же, без предупреждений резко пригнул голову Натальи к фасовочному столику.
Наталья не успев понять что к чему, почувствовала, как потные руки противного мужика уже шарят под ее старенькой юбкой. Рванувшись, Наталья отшвырнула от себя рыхлое, воняющее кислым потом тело и кинулась к двери каморки. Лежа в углу, на мешках с мукой, Сергей Иванович, пьяно икая, крикнул ей вслед -"Пошла вон. И сегодня же положи заявление на увольнение. Не напишешь сама, выкину, как воровку. Ты у меня вчера кассу ополовинила. Танька кассирша подтвердит. Ей тоже своих голодранцев кормить надо". Двое суток Наталья не выходила на работу. Все она перебрала в уме за это время, все варианты дальнейшей жизни и возможных заработков. Но нет! Ничего -то ей не светило в дальнейшем. Хоть петлю на шею вешай. И повесила бы, если б не дети. С утра третьего дня, загнанная в угол женщина, тихо вошла в дверь магазина. Не поднимая головы, она остановилась перед хозяином, стоящим вместо нее за прилавком. Она не могла видеть его самодовольной ухмылки, его масляно заблестевших глаз. -"Пошла на место. Потом поговорим" - Сергей Иванович протиснулся в помещение, уступая место Наталье за рабочим прилавком. С того дня жизнь женщины превратилась в ад. Раз в неделю, во время ее подработки в фасовочной коморке, хозяин вваливался к ней и закрыв дверь на засов, пыхтел сзади, наклонив женщину над столиком. Наталья терпела его противные потуги, уговаривая себя, что это все лишь сон. Уходя, хозяин совал в сумку Натальи килограммовый пакет муки или макарон. Иногда Наталье хотелось убить ненавистного хозяина магазина, но она все терпела ради дочек, ради заработка.
Если другие работницы магазина что-то и замечали, то предусмотрительно помалкивали. Каждая держалась за работу всем, чем могла, а за излишнюю болтовню можно было потерять редкую, по сельским меркам, работу.