Почему-то один эпизод из самого раннего детства навсегда врезался в мою память. Мне года три или четыре. Я увлечённо катаю по полу новый железный самосвал, нагруженный кубиками. Рядом прилёг дедушка, распахнув во всю ширь свежий номер «Советской России». Он отдыхает не на диване, а на полу, потому что сам дедушка – гора, а его правая нога – шлагбаум, перекрывающий «дорогу» - бежевую окантовку пёстрого ковра, по которой движется моя нагруженная кубиками машина. «Бибип!», - сигналю я. «Поднять шлагбаум!» - подыгрывает мне дедушка, и нога пропускает ценный груз, а «гора» снова погружается в сводки новостей.
- Деда, а ты на машине умеешь ездить? – снова отвлекаю я его от интересной статьи.
- Умею, Алёнушка.
- А на тракторе?
- И на тракторе умею.
- А на самолёте?!
- И на самолёте умею.
От восторга я бросаю игрушку, и, уверенная, что мой дедушка умеет всё, бегу на кухню к бабушке поделиться моим детским открытием. Бабушка улыбается и вручает мне свежеиспечённую "картовную" шанежку.
Наверное, то особое чувство гордости за мою семью, впервые родившееся в детской душе, навеки отпечатало в моей памяти эти мгновения. Вот только потом, в подростковую пору отрицания всего на свете, когда дедушкины слова вдруг всплыли в памяти, я почему-то решила для себя, что дедушка со мной пошутил. У него ведь и машины никогда не было, и за руль он ни разу при мне не садился. Какой уж там самолёт… О войне дедушка тогда не рассказывал…
Почему я не спросила его об этом? Наверное, сработал юношеский максимализм, а ещё знакомая многим ласковая пренебрежительность к самым близким. Настоящие бойцы Великой Отечественной маршируют на параде в телевизоре или смотрят строго и испытующе со страниц книжек. Вот напряжённо свёл брови Александр Матросов, вот устремил вдаль грустные глаза Николай Гастелло, а вот лукаво прищурился Александр Маресьев. А мой дедушка - такой простой и близкий - печёт чудесные фигурные оладушки и читает нам вслух книжки, ездит на автобусе на дачу с огромным старым рюкзаком, в котором вечером мы находим наливные яблочки и «лисичкин хлеб», прямо как у Пришвина. Всё время что-то напевает себе под нос, говорит на странном языке сибирской деревни, совершенно непонятном моим подружкам из южного города. И на доблестного воина он совсем не похож.
И не то чтобы дедушка когда-то отличался молчаливостью. Наоборот, всегда балагурил с соседками у подъезда, шутил с продавцами в магазине, охотно обсуждал новости, найдя такого же весёлого собеседника в автобусе. А вот о войне молчал. Охотнее рассказывал, как вязал сети, как ловил чебаков, как работал в совхозе агрономом. Часами можно было слушать в дедушкином исполнении, с шутками-прибаутками, когда какие огородные культуры следует сажать, пасынковать, удобрять, подвязывать. А больше всего мы, маленькие, любили рассказы про корову Марту, которая была умна не по-коровьи, а прямо-таки по-человечьи, и вместо молока давала «голимые сливки», и которую дедушка приучил к ласке. Да так, что без массажа она отказывалась давать молоко. В этом добром дедушкином мире, где к каждой животинке, к каждому росточку относились с заботой, не было места войне.
Была и ещё одна причина. Когда в 1945 году вся страна отпраздновала День Победы, для моего дедушки ожесточённые бои были ещё впереди. Ему предстояло сражаться на восточных рубежах нашей страны и ещё пять лет охранять границу от возможной агрессии. Но, вернувшись домой, он не встретил ни славы, ни должного почёта. Советско-японская война, в которой он принял участие, долгое время предавалась забвению. А бойцов Дальневосточного фронта признали ветеранами Великой Отечественной войны много позже.
Мне запомнился дедушкин взгляд, когда спустя годы ему уже в преклонном возрасте выдали удостоверение ветерана. Дедушка, как всегда, шутил и балагурил, а в глазах таилась грусть. Он вынул из кармана добротного серого пиджака, который мама за старомодный фасон называла «Фидель Кастро», ту самую корочку. Привычным жестом достал из футляра очки «для близи» и спрятал в другой футляр очки «для дали», и нарочито торжественно зачитал: «Предъявитель настоящего …» и так далее. Удостоверение он поставил на телевизор. Ламповый «Таурас», громоздкий, как комод, с шестью красными кнопками каналов, зажившийся в нашем доме неприлично долго, служил у нас красным углом и доской почёта. На его лакированную, под дерево, крышку аккуратно выставлялись и открытки от родных, и наши с сестрой похвальные листы. Здесь же помещалось всё, что имело особую важность сегодня и не днём позже. Если на телевизоре лежал мой пышный, на резинке, бант, значит на повестке дня школьный утренник, а если – свежие платёжки, значит, дедушке предстоит затяжной марафон по нескольким казённым окошкам.
Вскоре здесь же, на телевизоре, стали появляться открытки с Днём Победы и 23 февраля за подписью крупных государственных мужей. А вслед за официальным статусом ветерана последовали приглашения на банкеты, торжественные шествия и встречи с юными патриотами. И наконец несколько лет назад 9 Мая за праздничным столом, уступив нашим уговорам, дедушка решился растревожить воспоминания своей юности.
В июне 41-го, когда фашистская Германия с ужасающей внезапностью напала на Советский Союз, моему дедушке Алексею Шевелёву было 14 лет. В маленькое село Супра Тюменской области, за сотни километров от фронта, война приходила в конвертах – повестками, а потом, отнимая последнюю надежду - похоронками. Как на эшафот, шла почтальонка к ещё не чаявшей своего горя вдове или матери. Треугольный конверт жёг руки.
- Ну что, Никитична? От моего Миши есть весточка?
И невольная вестница беды начинала издали трудный, долгий разговор. И в самом дальнем доме деревенской улицы вскакивал на полатях старик, разбуженный страшными рыданиями, пронзившими пыльную тишину тёплого вечера, которую прежде нарушало лишь тонкое гудение комаров.
- Тётка Федосья каждую ночь воет, - сетовал дедушкин друг Лёнька Халтурин, обирая с мелкой картошки налипшую грязь и бросая её в ведро: осень выдалась сырая, и колхозный урожай приходилось убирать под бесконечной моросью.
- А как же? – вздыхал Алексей, мой дедушка. – Ваньку убили, от дяди Пети письма уже полгода не ходят.
Молчаливый Сашка Сергеев почти вскрикнул:
- Олько! (таким именем звали дедушку дома, переиначив на сибирское оканье имя Алексей) Да сколько можно это терпеть? Фашисты наших сотнями бьют, а мы на полатях посиживаем. Надо и нам на фронт.
- Да кто ж нас возьмёт? – усомнился Лёнька, критически оглядывая щуплую Сашкину фигуру.
- А мы, как наш ранешный председатель, добровольцами поедем, - нашёлся дедушка.
- Фёдор Иваныч-то уже пожилой, а нам годов не хватает, - не унимался деловитый Халтурин.
- А это всё равно! – возразил Сашка. – Мы к военкому поедем, в Омск. Так ему и скажем, что хотим, мол, Родину нашу защищать. Пусть выдаст нам винтовки и отправит бить проклятых фашистов.
- Когда пароход-то? – оживился Алексей. Ребята пожали плечами. – Мамка, когда пароход пойдёт?
- В среду. А тебе пошто надо? – крикнула издали мать.
- Смотреть пойдём, - нашёлся Лёнька и зашикал на друга, стуча по лбу согнутым пальцем. – Никому! Проболтаемся – меня бабка будет стеречь, да ещё дед вицей отходит. Встретимся на пристани тайно. С собой взять ложку, чашку и пару белья.
- И картошки в дорогу, - добавил Сашка.
- И сухарей…
Ранним утром, замешавшись в сутолоке уезжающих, трое пацанов легко смогли подняться на палубу. Сели, где народу побольше, - думали, никто и не догадается, что они едут одни. Пароход шёл медленно, Иртыш под густыми тучами казался чернильным, и разговор не вязался. В соседней деревне остановились пополнить запасы дров. Пассажиры группами, маленькими и большими, стали сходить на берег. И мальчишкам ничего не оставалось, как последовать за всеми. Вот только на пустынном берегу затеряться не удалось. К одинокой троице тут же подошёл высокий старик, а за ним маленькая шустрая бабуля с взволнованным лицом.
- Ребятушки, а вы с кем? – наклонил дед к ним усталое морщинистое лицо.
- А мы ни с кем, мы сами собой, - смело ответил Лёнька.
- А куда направляетесь? - не отставал дед.
- К тётке моей, в Курью, - не растерялся парень.
- Вот так раз! Попутчики… А как тётку твою зовут? – не унимался старичок.
- Мм...Марья…
- И в каком доме живёт твоя Марья? – с тонкой усмешкой произнёс седовласый попутчик, давно заметивший заговорщические шепотки ребят.
- Дедушка, мы на войну едем! – признался Алексей, понимая, что обман шит белыми нитками.
- Ребятушки, да как же это, на войну? – запричитала старушка. – Вам бы ещё в казаки-разбойники играть, а вы с фрицами собрались сражаться. Убьют же там вас.
Вокруг стали собираться любопытные. Старик обвёл ребят невесёлым и строгим взглядом. Зрелище и правда было унылое, особенно выделялся щуплый Сашка в безбрежных дедовых портках.
- Хороши бойцы… А кто будет пахать, сеять? Фронт кормить? Матери ваши? Ну-ка марш домой! Успеете ещё повоевать. Здесь ваша война. Каждое ведро картошки – это ваша помощь советской армии.
На пароход ребят не взяли, домой пришлось возвращаться пешком.
В 1944 году мой дедушка Алексей стал уже законным новобранцем. 26 марта ему исполнилось 17, а на следующий день он был уже в военкомате - добровольцем пошёл в Красную Армию. Повезло, как и не мечтал - отправили в лётчики. Как торжественно было на душе, когда впервые надел форму курсанта авиашколы в Куломзино, как хотелось скорее взмыть в небо на крылатой машине и ринуться в бой, но впереди была ещё длительная учёба. Предстояло до последнего винтика изучить легендарный бомбардировщик У-2, знакомый нам, потомкам, по фильмам "Небесный тихоход" и "В бой идут одни старики". Первые учебно-боевые вылеты дедушка совершил в качестве второго пилота в составе дружного экипажа: первый пилот - Сергей Минаев, радист-стрелок – Ефим Новиков. Подготовка шла успешно, лётчики с волнением ждали весны 45-го, грезили о воздушных боях. В марте, по окончании курса, их должны были отправить на фронт. Но будни войны, в которых целесообразность важнее романтики, охладили пыл бойцов.
- Короче говоря, подвела меня буква "ш", - вспоминает сегодня дедушка. Не дождались мы марта. Нас отправили в Черногорку, в Красноярский край. Мол, будете переучиваться на американские истребители "Аэрокобра". Только мы маленько освоились, пришёл приказ - сократить число курсантов вдвое. Войне уж подходил конец. Мы с ребятами покумекали, думали, нас оставят в лётчиках - мы же были в рядах лучших. А капитан решил по-своему. Черкнул ручкой посредине списка. Кто выше черты, остался в лётчиках, остальных отправили на Дальний Восток. А я в этом списке был последний - Шевелёв. Подвела меня буква "ш"...
Ефим Новиков тоже оказался во второй половине списка, а вот Сергею Минаеву, как тогда казалось его товарищам, повезло. Была ли в этом решении скрыта тайная воля судьбы? Или в нём была заключена вся мудрость командира, который прекрасно понимал, что большая часть из тех, кто останется - погибнет. И потому страшно отправить в это пекло лучших. Да и кто из этих ребят лучше - кто увереннее всех сдал экзамен, или тот, кто потихоньку пишет стихи в тетрадку, а, может быть, тот парень с мозолистыми крестьянскими руками, которому бы после войны хозяйство поднимать, а не гибнуть в бою. Кому из них жить? Не проще ли довериться слепой воле случая, проведя черту между жизнью и смертью.
Но всё-таки дедушке довелось принять участие в боях. В августе 45-го началась Советско-Японская война. Алексей Шевелёв сражался в составе 56-й стрелковой дивизии уже в звании сержанта. 1-й Дальневосточный фронт столкнулся с ожесточённым сопротивлением японцев, засевших на высотах Острая и Верблюд. Подступы к ним были сильно заболочены, продвигаться было очень сложно. Вспоминать об этом дедушке тяжело, и на наши вопросы он всё норовит схитрить, увильнуть, незаметно для нас перескочить на мирную тему, рассказать, как в минуты передышки писали письма домой. И только один солдат не писал. Думали – сирота, оказалось – неграмотный. И дедушка взялся его учить. Под его руководством нетвёрдой рукой парень выводил свои первые строки: «Здравствуйте, мама и тятя..». И классом для него стал окоп, а партой – жилистая спина товарища.
В ходе одного из боёв дедушка получил ранение в ногу от разорвавшейся мины. Уже в госпитале он узнал, что война завершилась победой. Советские войска стремительно разгромили сильнейшую армию Японии, положив конец Второй мировой войне и позволив избежать миллионов человеческих жертв.
Но собираться домой было рано. Миллионы бойцов погибли на фронтах Великой Отечественной, ещё сотни тысяч мужчин вернулись домой изувеченными. Выжившим, молодым и сильным, предстояло ещё долго охранять рубежи Родины. Бойцов Дальневосточного фронта отправили служить на Чукотку. Ехали долго, сначала до Владивостока на поезде, потом на американском судне "Liberty" в сопровождении двух подводных лодок. И здесь судьба снова уберегла дедушку.
- Уже потом я узнал, что с нами на корабле был некий капитан Блинов, диверсант, завербованный врагами, - вспоминает дедушка. - Он, рассказывают, вёз чемодан взрывчатки. У него было задание - уничтожить судно. То ли ему помешали, то ли сам он не решился на такое страшное дело, но в порту его арестовали.
На Чукотке дедушку перевели в контрразведку. Начальнику стрелковой дивизии, позвонил полковнику Томенко и попросил направить в его часть пару надёжных крепких бойцов для взвода охраны контрразведки, и обязательно - сибиряков. Алексей Шевелёв и его друг Ефим Новиков оказались как раз такие, как надо. Дружные, ещё с лётной школы вместе, и никогда не унывающие. Так и служили все эти пять с половиной лет, с улыбкой, с шуткой, не жалуясь на тяготы. А сколько шалостей было - ребята же совсем ещё молодые.
- Раз мы решили пойти к американцам, знакомиться, - с улыбкой вспоминает дедушка. – До Аляски ведь рукой подать. Вот и отправились ночью, по льду Берингова пролива, да ещё и в маскхалатах. А идти было 80 с лишним километров. Кое-как прошли больше половины, и тут нас заметили на той стороне - поднялся шум, собаки залаяли. Мы кричим, руками машем, а они давай пускать сигнальные ракеты и стрелять. Короче говоря, пришлось нам обратно повернуть.
Юность и романтика бескрайних просторов манила открытиями. На Чукотке бойцы ездили на американских «Шевроле», а где машина не пройдёт – на собачьих упряжках. И вот задумали ребята добраться на автомобиле до мыса Чаплина, где до сих пор ни одно колесо не проехало. И стали ведь «автопервопроходцами». Правда, не столько ехали, сколько толкали машину по бездорожью. Помнит дедушка и маршала Малиновского, который приплыл на фрегате и устроил всем приличный нагоняй, и много ещё всего.
По выходным солдаты ходили гулять в сопки, рыбачили на красивейшем озере Истихед, увидеть которое – уже счастье для путешественника. Здесь Алексей Шевелёв написал свои первые стихи.
Крутых скалистых берегов
Земли чукотской мы достигли
И средь нетающих снегов
Дома построили – воздвигли.
Теперь полярниками вправе
Себя, конечно, называть.
В боях заслуженную славу –
В делах умеем закреплять.
Служить в контрразведке было почётно. Зарплату получали по 800 рублей в месяц, а тратить такие большие по тем временам деньги на Чукотке было некуда. Дедушка заботливо откладывал заработанное и каждые два месяца отправлял родным по полторы тысячи. А накануне мобилизации старшие офицеры вручили бойцам взвода охраны щедрые подарки: по гражданским брюкам, модному одеколону и по носовому платку. Готовые женихи получились. На корабль «Ташкент» провожали с оркестром, авторота гудела. А когда солдаты прибыли во Владивосток, от переполняющих душу чувств упали на колени, целовали родную землю и всё ещё не верили, что возвращаются домой.
Долгим получился обратный путь. На пароходе из Омска проплывали мимо родной Супры. Но остановки в этом пункте не было. Как ни уговаривали капитана причалить на меленькой пристани, как ни наседали на него вместе с попутчиком Сашкой Одинцовым, слышали в ответ лишь сухое: «Не положено». И здесь сработала солдатская смекалка. Увидев, что на берегу их заметили, ребята написали записку и пустили её в бутылке в воду. Дорогую весточку передали отцу, моему прадеду Степану. И он отправился встречать сына на пристань в деревню Экстизерь. Какая это была встреча - словами не передать.
Мирная жизнь захлестнула с головой. Дедушка по направлению поехал в Тюмень учиться на агронома, и там встретил мою бабушку Нину Важенину. Бойкая черноволосая красавица сама пригласила его в кино. После войны, после стольких смертей и лишений, люди были прямее, не было сил на улыбки и намёки, не было времени ждать ухаживаний, страшно было потерять драгоценные минуты молодости. Весёлая и дружная вышла семья - бабушка с 14 лет была бригадиром в колхозе, дедушка в любом строю был запевалой.
И это чувство полноты жизни и стремление не потерять ни минуты на пустые пересуды и ссоры, - самое главное для меня наследство от дедушки с бабушкой. И сегодня, пока живёт на земле мой дедушка, пока я знаю, что он позвонит и привычно бодрым голосом спросит: «Как настроение? Как погода в доме?» - всё в нашей жизни будет хорошо. Пока рядом с нами представители того несокрушимого поколения, пережившего страшную войну и сохранившего веру в будущее, мы не имеем права хандрить и жаловаться на судьбу. И порой мы просто не догадываемся, какая в нас таится духовная сила, унаследованная от них. «Деда, настроение бодрое! В доме полный штиль», - отвечаю я.