Хранитель

Тусклый свет неровно, кусками, освещал камеру, единственным обитателем которой был еле живой 82-летний старик – сюда не забегали даже крысы. 
Старику не хотелось спать. На прошлых допросах ему выбили зубы, но его это не слишком беспокоило – в его возрасте какой смысл думать о потерянных зубах? Тех осколков, что еще торчали из его десен, вполне хватало на скудную похлебку, из которой чаще всего и состоял его рацион. Впрочем, старик не думал о том, что его ждет.
Даже после того, что ему пришлось пройти в течение последнего месяца.
Тогда раскаленные камни его родной Пальмиры – жемчужины Ближнего Востока, где ему, как археологу и хранителю древних памятников, был известен каждый сантиметр – приняли на себя визг покрышек бронированных пикапов. Май плавил камни, свинец плавил сердца.
Тех, кто врывался на древние площади и амфитеатры, уже ждали. Нет, им не сопротивлялись – бросок был стремителен, армейцы, и до этого не испытывавшие подъема боевого духа перед исламистами, и в этот раз успевали, запрыгивая на военную технику, стремительно удаляться из города. Может, и прав был его многолетний друг и помощник Ахмад аль-Тараки, когда за неделю до того дня на коленях умолял престарелого археолога покинуть Пальмиру?
Старик спокойно наблюдал с высот Вааля-Гелиоса, как на площадь амфитеатра, принимавшую под открытым небом концерты лучших маэстро мира – вот она, акустика древнейшей архитектуры – теперь конвоиры с автоматами выводили людей. Толпы людей выходили, чтобы слушать других людей – в черных одеяниях, с черными бородами и упрямыми взглядами.
В самом облике черных пришельцев читались непреклонность и осознание необходимости никому не известного, чудовищного злодеяния.
Старик слышал, как люди в черном выкликали имена по спискам. Будущие жертвы выходили под дулами автоматов, и на всех лицах их была спокойная печаль обреченности.
Их обрушили на колени, наскоро зачитали приговор, в котором не было недостатка в брани – «пособники сефевидов», «грязные рафидиты», «шиитские собаки», «слуги Иблиса», «хулители Ислама», «мерзкие тагуты» и так далее – наверное, это продолжалось бы без конца.
Но тут у главаря пришельцев лопнуло терпение, он махнул затянутой в перчатку кистью правой руки, автоматы черных людей затрещали, а тела приговоренных стали валиться на древние плиты Пальмиры, содрогаясь в последних конвульсиях.
Теперь там расстреливали каждый день. Не очень много – от пяти до сорока пяти человек одной партией. Но ежедневно. Ужас бродил между антаблементов, фризов и капителей, души казненных словно простирали невидимые руки к эпистелиям, сливаясь с древнейшими изразцами, помнившими прикосновение рук царицы Зеновии.
Наконец, пришел и его черед. Стук в дверь, нетерпеливая команда «выходить», наконец дверь его дома распахнулась под натиском извне. На пороге стояли они. Четверо.
Он ожидал криков и обвинений. Но эти люди были очень спокойны.
- Халед аль-Асад? – спросил один из них.
Старик кивнул. Спорить и запираться было бессмысленно.
Взмах головы впереди стоящего из пришельцев был красноречивее любых слов.
Помещение, в которое его привели, освещалось хорошо. Халед аль-Асад видел разложенные на столе красиво иллюстрированные журналы, с фотографиями самых различных памятников истории, шедевров своего времени. Всего того, чему он посвятил ровно 50 лет после получения диплома доктора истории Дамасского университета.
Сидевший за столом человек с длинной бородой и в очках долго и пристально изучал пленника.
- Значит, вы будете Халед Мохаммад аль-Асад, хранитель и покровитель всех этих мерзких идолов? - наконец процедил он сквозь тонкие губы.
- Да, я Халед Мохаммад аль-Асад, хранитель традиций и ценностей Пальмиры. Доктор исторических наук. Профессор, - сдержанно ответил старик.
- Меня зовут Абу Алим ас-Самарраи, - представился собеседник, снял очки и продолжил, - как вы понимаете, милостью всевышнего Аллаха, да пребудет его благодать над всеми нами, мне поручено расследовать то, куда с вашего приказания вывезли все… вот это вот, - он запнулся, и в глазах отчетливо блеснула ненависть.
- Вы приходитесь родственником вашему халифу Абу Бакру аль-Багдади? – поинтересовался Халед. – По одной из версий, он также родом из Самарры.
- Не смей упоминать нашего священного халифа Абу Бакра аль-Багдади аль-Курайши, да благословит его всемилостивейший Аллах и продлит его славные дни на благо всех правомерных этого мира. Отвечай по-хорошему, грязная свинья, не имеющая право именоваться мусульманином, спутавшаяся с тагутами, кафирами и погаными рафидитами. Шайтан на время замкнул молчанием твои подлые уста, но мы, воины «Исламского государства», найдем возможность услышать правду, угодную всевышнему Аллаху!
- Аллаху угодно разрушать все, что не входит в ваши представления об исторических ценностях? Так, как вы это сделали в Ашшуре, Хатре и Нимруде? Вы уже добрались до храма Бэла?
- Нет пока, - ухмыльнулся Самарраи, - но вот до этого мерзкого порождения ада (он ткнул в снимок статуи Льва Аль-Лата) мы доберемся очень быстро. Осталось только разобрать мешки, которыми вы завалили своих идолов. Часть их будет перевезена в Алеппо, где им найдут применение.
- Вот как? – не сдержал голоса Халед. – Вашей преданности Халифату хватает не только на то, чтобы торговать захваченной нефтью, но и на продажу исторических артефактов, не имеющих цены?
В тот день это был последний диалог между ними. Закончился он, как и все последующие – избиением. Били не очень сильно – но много ли надо старику 82 лет, посвятившему себя даже не армейской службе, как многие из его родни, а науке?
В один из последующих дней его утренние попытки уснуть на жалкой подстилке из прогнившего хлопка и сена были нарушены взрывами. Их было несколько – сознание старика уже не могло вести точный подсчет. Он попробовал было царапать на стенах количество отсиженных им здесь суток, но быстро понял всю пустоту этой затеи. Каменный мешок пожирал его, и вот теперь взрывы вывели его из оцепенения.
Аль-Асад с тревогой поднял голову, пытаясь понять, что происходит снаружи.
Дверь раскрылась, и в сопровождении двух охранников вошел его старый знакомый Самарраи.
- Ну что? – спросил он, - ты можешь за нас радоваться. Идолы куфра, Мохаммад Бин Али и суфистская свинья Низар Абу Бахи Эддин могут спокойно отправляться в ад. Их усыпальниц больше нет.
Халед содрогнулся. Но и это было еще не все.
- А теперь самое для тебя веселое, приспешник шайтана. Твоего льва тоже больше нет. Он слишком большой, чтобы его куда-то везти. Поэтому его разбили кувалдами и ломами. Теперь это просто груда известняка.
- Этой скульптуре больше 2 000 лет, - жалобно вскрикнул Халед. – Как же вы могли? Так плевать не только в историю своей страны, но и в историю мира?
- Твоего мира больше нет, - отрезал Самарраи. – И никогда не будет. Есть наш мир, в котором ваши идолы – не нужны. Верить в идолов, поклоняться им – тяжелый куфр. Тебе не дано было этого понять. Ты можешь сколько угодно кричать тут о ценностях, но на самом деле все эти болванчики оцениваются в деньгах. На которые мы, муджахиды «Исламского государства», будем приобретать оружие и строить божественный Халифат, да будет на то воля всемилостивейшего Аллаха!
- Всемилостивейшего? – воскликнул Халед, - Где же и в чем его милость, когда он допускает такое? Вы убиваете сотни и тысячи людей, вы разрушаете памятники, не имеющие сроков и цены – и вы называете это милостью? Ваши зверства уже известны всему миру, а вы мне что-то утверждаете о «милосердии»? После того, как живьем сожгли человека в клетке?
- Не все так просто, - строго ответил Самарраи. – И не надо говорить о милосердии там, где нельзя мерить жизнь только милосердием. Этот пилот, иорданец – он знал, за что он умирает и знал, почему он умрет именно так. Он принял ту смерть, которую нес другим. Мы не убиваем ради того, чтобы убивать. Наши враги – рафидиты, сефевиды, тагуты и неверные. Но даже в Ракке, да хранит ее Аллах и преумножает богатство правоверных – спокойно живут неверные, те, кто согласился принять «Исламское государство» и платить дань. Они могут принять ислам и отречься от того неверия, в котором пребывают. И они были, есть и будут под нашей защитой. Но упорных мы казним. Какую смерть выбрать и выбрать ли, вместо жизни – зависит только от вас. Ты слишком упрям, старик. Наверное, это потому, что Аллах не дал тебе просветления, не дал понять силу и могущество «Исламского государства». Да и где тебе было набраться ума, когда ты последние 50 лет своей жизни только и делал, что возился со всем этим древним хламом?
Самарраи презрительно швырнул на пол стопку фотографий.
Халед узнал на них уничтоженные храм Баалшамина, агору, айсорский храм в Хасаке, армянскую церковь в Алеппо, католический монастырь в Мосуле, многое другое.
И – льва. Того самого льва.
- Ты можешь попрощаться с семьей, старик, - сказал Самарраи, подбирая с пола фотографии. – Их приведут к тебе. Завтра. Утром. Твоя смерть не будет мучительной.
И вышел. Грохот ключей отдавался в сердце старика той неживой, тупой болью, с которой рушились памятники «Жемчужины Сирийской пустыни», рушились руками тех, кто нес на своих автоматах и пулеметах «новый мир».
Прощание с семьей было коротким – дочь Зеновия, названная им так в честь древней царицы, дочери великого Митридата, прижала головы детей к себе и опустилась на колени, прощаясь с отцом. Ему отрубили голову, а тело повесили на одной из коринфских колонн в амфитеатре.
На груди закрепили табличку.
Из нее явственно следовало, за что был убит этот старик.
Надписей было несколько:
«Еретик Халед Мохаммад аль-Асад»
«Лоялист нусейритского режима».
«Представитель Сирии на конференциях с неверными».
«Глава языческих идолов».
«Гость мерзкого президента Сирии».