Казаки выехали на мост через реку Маныч.
- Ай, да разлюли малина! Маныч – тятенька наш, кормилец родной, - напевно витийствовал Лёха.
Он снял со своей белобрысой головы кепку и трижды перекрестился. На его рябом лице светилось благоговение. И Кондрат, следуя примеру товарища, обнажил дюжий выпуклый лоб и осенил крестом. В машине воцарилось умиротворение.
А за окном с правой стороны разлилась «большая вода» Маныча. С краю под ветром она замутилась жёлтой глиной, дальше к середине светилась зелёным стеклом, а уж до горизонта широко раскинулась синим морем. В конце плотины – гидроузел и шлюзы. Через водосброс мощно, с рёвом бурлила вешняя вода и успокаивалась, растекаясь, лишь в заливе, местами поросшем молодым изумрудным камышом. И этот уютный «базок» был укрыт качающимся на лёгкой волне чёрно-белым полотном дикой суетной птицы. Лысухи, нырки, кряквы, казарки многоголосо гомонили, щёлкали клювами, шумели крыльями. Ныряли кверху гузном, вылавливая добычу. Здесь они кормились, выводили потомство, отсюда по осени улетали на юг и вновь весною возвращались. А Маныч проскальзывал под железнодорожным мостом и уже вольно и неспешно продолжал своё течение, неразлучный с бескрайней неоглядной степью.
Путники проехали мимо станиц Великокняжеской, Орловской, в стороне осталась Кутейниковская, и уже приближались к Ремонтненскому юрту. Свернули с главной трассы на восток.
Узкая асфальтовая дорога, как синусоида, то поднималась на бугор, то спускалась в балку, то огибала курганы. До горизонта легли нераспаханные земли, поросшие скудными низкорослыми травами: сизой, кустистой, приятно пахнущей полынью; сиреневым каракулевым кермеком; зеленеющими шариками репейника и чертополоха; проклюнувшимися мелкими синеватыми ирисами. Справа и слева дороги вспыхивали одиночные фонарики красных и жёлтых тюльпанов. И всё чаще и чаще встречались белесые пятна солончаков, с увязшими в них пучками чубатых ковылей. А ветер крутил и гнал сухие прошлогодние шары перекати-поля, называемые в народе кураём. Редко встречающиеся деревца, высаженные десятки лет назад, только и смогли вырасти корявыми карликами. Зато в начале июня, после грозовых обильных дождей степь чудом преобразится, заневестится, как неуклюжая девчонка-подросток, однажды проснувшаяся зрелой красавицей. Травы вымахают по колено, наполнят воздух сладкими запахами, окрасятся разноцветьем. Взрастут кусты жёлтого и белого донника, привлекая пчёл ароматом нектара; а внизу цепко будет держаться за землю целительный чабрец, светясь синенькими звёздочками; коврами расстелется дикий клевер, раскрашенный белым и розовым цветом, и в травяное полотно вплетутся косы пунцового лугового горошка. И над всем этим благоухающим разнотравьем поднимется в царственной лиловой шапке крепкий колючий чертополох. А в небе радостно зазвенят жаворонки, будто прославляя воскресшую степь.
Рядом с бегущей машиной вился по степи Маныч голубеющей на солнце лентой, то дробясь на лиманы, запруды, мелкие речушки, то вновь собираясь в обширные водохранилища. На краю земли, где в заброшенных хуторах и кошарах почти не живут люди, дичь не пуглива и для неё здесь благодатный край. У берега топчутся чёрные кулики и важно выхаживают белые цапли. На воде деловито снуют утки и гуси, распуская пух; горделиво держатся лебеди. По разнотравью шныряют стайки серых куропаток, разгуливают парами ярко-оранжевые фазаны. Встречаются и перелётные журавли. Вольно и диким зверям: волкам, лисам, зайцам. Ночью под светом фар можно увидеть сов и прыгающих длиннохвостых тушканчиков, маленьких степных «кенгуру».
Казаки ехали молча, любуясь милой сердцу степью. Впереди, на небольшой высоте, раскинув крылья, парили кругами три орла. Ещё два коричневых степняка неподвижно сидели на кочках.
- Смотри: пять красавцев, - прошептал Лёха, будто боясь вспугнуть орлов.
- Штой-т тольке пять? Семь! – возразил Кондрат.
- Иде семь? Пять!
- А мы с тобой рази не орлы, а? – сияя во весь рот желтозубой улыбкой, проговорил Кондрат и толкнул в бок Лёху.
И вдруг, как сумасшедшие, они разом стали хохотать!