В два часа ночи Москва будит тебя: вставай, вставай!
Днем был дождь, и шторм, и оранжевая пыльная буря с лиловой грозой, а сейчас по чистому черному небу бегут быстрые облака — тонкие и прозрачные, как дым из труб остановившихся заводов — полируют его до воскресного глянца, как тоннельные рабочие в люминесцентных жилетах за два часа до открытия метро, уносят пыль и опилки птичьи, омывают царствующую полную луну — она умрет утром, когда включится подсветка в микроволновке, и ветки заскребутся в окно, и вползут самолеты, но она не знает об этом, и облака не скажут.
Занавеска просеивает лунный свет, превращая его в лунную пыль, оседающую на вещах, на столе, на блестящих рейбенах, не положенных в чехол, на полупустом флаконе духов — мелкодисперсную, явно не местную, ту, которой так много в Голливуде — целые горы в пустых павильонах от «Терминатора» и «Великого Гэтсби», их взбаламутил предутренний ветер, пронес по покрытому испариной Sunset Blvd, мимо веснушчатых девчонок в заснувших витринах, часть унес на восток, в Неваду, закружил в заросших травой воронках и пусковых шахтах, часть вынес на берег Тихого океана и отпустил — хоть в Гонолулу.
Не ты один не спишь — много где не спят — в «Триколоре» не спят, в «Триумф Паласе» не спят, на спят в «Парусах», не спят белокожие госпожи со смытым мейком и сложными прическами, разложенными на ночь на простые косы, как спирали ДНК, не спят уважаемые господа из «Лукойла» и ТНК, которым в понедельник снова на работу, совершать хищения и не чувствовать стыда, быть безжалостными, но внутренне страдать, на спит Путин, не спит Янукович, летят облака, постепенно застывая, сами того не замечая, каменеют на горизонте густо-синей стеной — точно так же, как делали сто, тысячу, миллионы лет назад, когда не было ни Путина, ни Януковича, ни решительных мужчин, ни вопросов для решения, ни понятия «вертикаль власти», ни понятий, ни власти вообще, ни того, от кого бы она исходила — были только гладкие плиты, густой влажный лес, лежащие в соленых водах медлительные аммониты и полная луна, светящая на чистое океанское дно, светящая потому, что на нее светит Солнце, которое светит, потому что водород превращается в гелий, пока из вырубленных в горах келий на него и на другие такие же точки смотрят маленькие, большие, добрые и не очень — черные, прозрачные, фасеточные, пузырчатые, хищные, встревоженные, усталые, едва продранные — свои, чужие — но, конечном счете, очи.