Суворовский алый погон. Глава двадцать вторая
СУВОРОВСКИЙ АЛЫЙ ПОГОН
Роман
…Мы унесём с собою небо голубое,
Детства безоблачный светлый сон,
Суворовский алый погон
Из песни 18-го выпуска
Калининского суворовского
военного училища (1966 г)
Глава двадцать вторая
В гостях у детства
Эх, суворовец, суворовец! Ну как же можно быть таким беспечным? Как можно ехать в другой город, за тысячу с лишним километров и не записать адрес конечного пункт своего пути?!
Ну да, конечно, он же посылал Наташе письма. И не раз заполнял строки на конвертах: «Куда, кому!»
«Вот так дела! – думал Костя. – Впору хоть, действительно, разыскивай соседей по купе. Да с ними на море!»
Конечно, он понимал всю несуразность таких мыслей, но пока разыскивал на вокзале павильончик городской справки, снова и снова вспоминал прощание с очень понравившейся ему семьёй.
Ирина смотрела не него такими глазами! У неё был такой взгляд! Ну что же, симпатия? Она взаимна. Но именно симпатия – не более того.
Загоралось ли Костино сердце первым чувством? Казалось прошлым летом, что очень и очень нравилась Лариса. Но именно нравилась. Нет, от «нравится» до «влюблён» дистанция слишком далека.
Почему он с такой радостью согласился на поездку в Симферополь? Тут много было мотивов. И повидать свою первую учительницу хотелось, и, конечно, повидать подругу детства, Наташу, да и всех, всех, всех, кого знал и помнил по Спасскому.
А, быть может, это просто путешествие в детство!? Ведь Косте казалось, что с детством он расстался, как только надел суворовскую форму. Так это или не так? Ответ на вопрос для каждого свой. Что там говорить!? Иные и в двадцать пять, и в тридцать детьми остаются. Во многом детьми. Особенно в плане приобретения тех мужских начал, которые возможно по настоящему приобрести только в армии. Если отслужил срочную – уже не ребёнок, уже не мужчинка, а мужчина! Если прошёл школу военного училища – тем более, ведь тут добавляются и другие моменты. Строевой офицер, командир приобретает навыки особые – он умеет не только за себя постоять и ответить, он умеет ответить и постоять за подчинённых! А это уже кое-что значит в жизни!
Конечно, тут можно было бы порассуждать и о том, что настоящий командир не может поступить вот так по-детски, как поступил Костя, тут можно воскликнуть: «А если бы он совершал не поездку в одиночестве, а поход во главе подчинённых!?»
Но вряд ли в те минуту Костя мог думать об этом. У него была совершенно иная задача – простая ли, сложная ли – вспомнить, всего-то вспомнить название улицы.
И вот он стоял один возле будки городской справки, а вокруг шумел необычный, своеобразный Симферопольский вокзал.
Он зачем-то достал из кармана бумажку с телефоном, которую дала ему в поезде юная попутчица. Прочитал: «Ирина Булатова. Тел. К-7…»
Первые буквы были такие же, как и у него, точнее у его бабушки на Покровке. Только у бабушки К-7-42-56, а у Ирины после К-7 стояли другие цифры.
Но надо было что-то предпринимать.
Костя стал лихорадочно перебирать все возможные варианты действий. Позвонить в Москву, отцу? Но отец собирался в деревню. Возможно, уехал, да и откуда ему знать адрес. Позвонить бабушке, маминой маме? Они в юности дружили с Наташиной бабушкой. Но она ведь на даче, а туда дозвониться по междугороднему телефону практически невозможно.
– Какая же вам улица нужна, молодой человек? – как-то очень по-доброму спросила женщина из будки.
И может именно этот добрый, тёплый голос сделал чудо.
– Лодыгина, конечно, Лодыгина, улица Лодыгина, – радостно сообщил Костя.
Женщина расписала на бланке и номера трамвая, и место посадки на него и одноимённую с улицей остановку, до которой предстояло ехать.
В трамвае он трясся долго. Трамвай был простеньким, деревянным. Подобные вагоны редко уже встречались в Москве, да и то на старых неспешных маршрутах. Такие дребезжали и мимо его дома на Покровском бульваре, где ещё жива была в то время «Аннушка», то есть трамвай под номером «А».
Деревянные скамейки, висячие кожаные кольца на ремнях, за которые держались пассажиры, когда вагон был переполнен. Но в этот час в трамвае было всего несколько пассажиров на два вагона.
Выйдя из трамвая, Костя оказался на возвышенности, с которой хорошо просматривались и утопающие в зелени окраинные улицы, и почти весь город. Посмотрел на номер ближайшего дома. Там было хоть и двухзначное число, но число, близкое уже к началу трёхзначных. Сама же улица напоминала более сельскую, нежели городскую. Пришлось пройти от конца её до начала, спускаясь по просёлку, настоящему просёлку, который пролегал между домами. Шёл чуть ли не от самой окраины и почти до настоящих городских кварталов, близких к центру.
И вот, наконец, он увидел утопающий в зелени дом за забором с зелёными металлическими воротами.
В форме было очень жарко, но, тем не менее, он подтянул ремень, надел фуражку, и во всей своей суворовской красе постучал в металлическую калитку, над которой висела табличка с указание улицы и дома.
– Кто там? Войдите! – услышал он знакомый девичий голос.
Калитка была не заперта, ведь до эпохи домокрадии было ещё очень и очень далеко, и Костя вошёл во двор. Наташа сидела на корточках, склонившись возле пса, разлёгшегося у будки. Она обернулась и стала медленно подниматься, оправляя платьишко и с любопытством глядя на него. Он остановился у входа и смотрел, смотрел, смотрел на неё, узнавая и не узнавая. Это худенькое, с двумя косичками, очень миленькое существо, взглянуло на него такими знакомыми чёрными глазками, что, ему казалось, что мороз медленно пробегает по коже, от ощущения ещё неясного, незнакомого, загадочного.
Сколько лет прошло с последней встречи?! Сразу и не сообразить. Теперь ему шестнадцать. А ей – ей нет и четырнадцати. Ещё дети, совсем дети, но уже в чём-то и не дети. Сердечки их уже готовы к взрослым переживаниям, хотя ни к чему взрослому ещё не готов организм, и взрослое это просыпалось в нём, и неукротимо прорывалось из него, потому что будоражило его сердце.
Они стояли друг против друга секунды, а Косте показалось, что это длилось вечность. Так часто бывает в первые минуты после приезда, а уж потом время летит совершенно по-иному, и целый день, особенно перед разлукой, кажется мгновением.
– Наташа, – послышалось из глубины сада, который начинался за домом. – Кто-то пришёл?
Этот голос Костя узнал бы из тысячи других. Это был голос его учительницы, Варвары Павловны. Ну, а дальше всё, как водится, завертелось и закрутилось. Сначала приветствия, даже объятия, ведь Костя был, как родной внук. Затем, расспросы об отце, о бабушке, об учёбе в училище, и, конечно, об успеваемости. За успеваемость ему не было стыдно, поскольку он уверенно шёл на серебряную медаль. Правда, учиться оставалось ещё два года.
Наконец, вспомнили, что в суворовской форме, как бы она ни была красива, всё-таки очень жарко. Ему отвели комнату, он быстро переоделся, и все сели обедать.
На следующий приехали мама с отчимом. Разумеется, решили съездить на море. Хоть один денёк провести на пляже. Ближе всего были Евпатория и Саки. Туда и отправились. Ну и, конечно, взяли с собой Наташу.
Путь не так уж и близок. К тому же и дорога была не слишком хороша, да и машина совсем не скоростная – знаменитая «Победа», которую приобрёл отчим Кости уже совсем не новой.
Костя и Наташа устроились на заднем сиденье. Наташа держалась просто, да и как ещё ей держаться с другом детства. А у Кости нет-нет да замирало сердечко при мыслях о том, что вот ведь, подруга подругой, а нравиться она начинает уже совсем не так как подруга.
Их встретило море с золотистыми пляжами, причём, пляжами почти безлюдными, ведь это был 1964 год!
На пляже пробыли долго. Назад выехали с таким расчётом, чтобы большую часть пути пройти в светлое время.
Ну а в остальные дни Наташа водила Костю на Симферопольское озеро, что на окраине города. Наверное, правильнее сказать, на тогдашней окраине.
По вечерам они вдвоём с Наташей гуляли по людной улице, до которой было рукой подать, причём, оказалось, что не вовсе не нужно было Косте пилить от вокзала на дребезжащем трамвае, а можно даже дойти пешком. Улица шумела машинами, автобусами и троллейбусами, а сверху на Костю падали какие-то диковинные плоды. Наташа, смеясь над его незнанием, поясняла, что это каштаны.
Костя с каждым днём всё более стеснялся Наташи, сам не зная отчего. За локоток её ни разу не взял, даже когда бы и надо было это сделать. Он бы скорее обнял и поцеловал другую девчонку, нежели дотронулся до Наташи. Но не мог понять, почему так и что с ним происходит, а в душе возникал незнакомый трепет, и даже слова иногда застревали в горле, хотя он обычно был не в меру говорлив.
Он старался вести себя, как ни в чём не бывало, но это было сделать не легко.
Погостил он немного. Нужно было ещё побывать у бабушки в Спасском. О, сколько ему надавали поручений и всяких подарков для бабушки, с которой и родители Наташи и бабушка с дедушкой давно уже не виделись. Но всем, особенно Наташиным дедушке с бабушкой, очень хотелось там побывать.
Костя уезжал спокойно. Ещё не пришло осознание любви и осознание разлуки. Он всё ещё считал Наташу своим маленьким добрым другом, ведь прежде, влюбляясь в других девчонок – разумеется, тайно, а то засмеют – он был неразлучен с этим своим верным маленьким другом – Черноглазкой. Он даже терпел беззлобные насмешки. А сельские мальчишки, зная, что Наташа звала свою бабушку бабулёной, его тоже иногда дразнили бабулёном. Но это было уже давно, теперь он полагало, что станет для своих сельских мальчишек авторитетом, ведь в то время авторитетными были те, кто чего-то достиг, а не те, кто больше других нахапал в жизни. Тогда для заявления о себе в компании не надо было гнуть корявые пальцы, на что одно могут только и натолкнуть корявые мозги, а необходимо было показать, чем ты выше других – знаниями, ловкостью, умением рассказывать что-то интересное, умением увлечь за собой на добрые дела.
Отметку в комендатуре на отпускном билете сделал отец Наташи, он же и билет взял по Костиному воинскому требованию, причём, точно по требованию – скорые на маленькой станции не останавливались.
Варвара Павловна поначалу очень удивилась, что Костя едет на поезде, а мама и отчим – на машине. Едва убедили, что ему очень хочется именно на поезде, именно самостоятельно.
Поезд остановился на станции Лазарево за час до полудня.
Вот и станционная постройка, которую совсем недавно он рассматривал из окна, стоя рядом с Ириной Булатовой.
Костя вошёл в здание, пересёк что-то похожее на зал ожидания и оказался на небольшой площади с коновязями и с простенькой автобусной остановкой.
Он уже знал из бабушкиных писем, что недавно пустили автобус от станции Лазарево до Пирогово. Большое село Пирового было главной усадьбой колхоза, но знаменито оно не только этим. В Пирогово было в давние времена имение брата Льва Николаевича Толстого. Конечно, об этом вспоминали разве что те, кого можно было отнести к сельскому культурному слою.
А вот в Костиной семье сохранилось такое предание. Как-то один из братьев Костиной бабашки – а в семье его прадеда детей было много – играл возле дома. И вдруг увидел проезжавшего мимо верхом пожилого бородатого барина. Барин остановился, посмотрел на мальчугана, а тот стал звать его в гости. Бородатый барин даже спешился. Но Костины прадедушка и прабабушка, узнав знаменитого писателя, стали приводить себя и дом в порядок. А когда вышли, то несостоявшегося гостя и след простыл. Но зато в детские годы Кости кого только не принимал старый дом с пятью огромными лозинками перед ним.
До Пирогова довёз Костю автобус, битком набитый сельскими пассажирами с кошёлками, котомками, вёдрами. Такой утвари в городском транспорте не встретишь. Но самое забавное было дальше. От Пирогова до Спасского всего пять километров. Для юного воина это не расстояние. Родители Кости, ещё до развода, когда и машины у отца не было, порой, ходили пешком от Лазарева. А это уже 18 километров.
Но Косте и пяти километров пройти не дали. Догнал его трактор «Беларусь» с прицепом. А за рулём – знакомый тракторист из Спасского.
Сначала, издали испугался. Форма то для непросвещённых издали милицейскую напоминала. Особенно белой гимнастёркой.
– Давай подвезу! – предложил тракторист, после бурной радости по поводу такой встречи.
– Да каким же образом?
– В прицепе. Не бойся, он чистый. Сено вожу. Так что забирайся.
Костя потом часто представлял себе картину. Он, в суворовской форме сидит на свежескошенном сене, широко расставив ноги и опершись руками на дно прицепа, чтобы хоть какой-то упор иметь, а трактор мчится, подпрыгивая на колдобинах дороги, полнимая пыль.
Ну а в деревнях, через которые лежал путь, слух прошёл – милиционер приехал, а, значит, что-то произошло.
Ехал Костя налегке. Его немногочисленные вещи, да подарки бабушке везли мама с отчимом на машине. Он снова их опередил, потому что поезд, даже пассажирский, шёл гораздо быстрее «Победы».
В деревне у бабушки он не был два года. Это была особая бабашка. Если точно – она была сестрой родной Костиной бабушки, но она воспитывала его в те трудные годы, когда родители решали свои «разводные» вопросы.
Всё минувшее летом, точнее, время, оставшееся после борьбы с медициной, он провёл у отца на Оке.
А здесь. И его давние одноклассники, и просто друзья, сельские и городские. Ехал с волнением. Как-то отнесутся? Не будет ли мальчишеской ревности. Даже предпочёл переодеться в доме у бабушки в простенькую летнюю одежду.
Так ведь сбежались все мальчишки сельские, узнав о его приезде. И уговорили надеть форму и показаться им. Зависти не было. Было что-то другое. Уважение – да. Для них это было что-то из области недоступного.
Костя гостил у бабушки почти до конца каникул. Он часто забирался в дальний уголок холодного дома – так называлась часть дома, не отапливаемая и не жилая зимой. Там он садился на скрипучий расшатанный стул, возле старенького расшатанного стола, за которым отец его когда-то, до развода с мамой, отстукивал на пишущей машинке свои труды, и украдкой писал.
Костя писал не роман, как его отец, он писал и не о романе ещё. Он писал о том ещё не осознанном впечатлении, которое оставила встреча с Наташей. Он пытался осознать то, что произошло, именно вот так, с помощью тетрадки и авторучки. Он старался день за днём воспроизвести их прогулки, поездки, купанья. Но главное он старался вспомнить её слова. Он искал в них какой-то затаённый смысл, и ему так теперь не хватало этого маленького озорного чуда, ещё в то время мало понимавшего, что её давний друг Костя когда-то, быть может, даже скоро, стать не только другом.
Однажды бабушка, случайно наткнувшись на тетрадку, попросила разрешения прочитать. Костя, после некоторых колебаний, разрешил, поскольку ничего крамольного там не было, а любовь – он уже начинал понимать, что сама любовь в высшем и трепетном её проявлении далеко не крамольна. Она похвальна даже тогда, когда захватывает в совсем юном возрасте. Лишь бы только она была чиста, лишь бы только не была приземлена и омрачена пошлостью, которая тогда уже начинала прорываться сквозь поистершийся железный занавес из старой протухшей калоши, именуемой Европой, точнее Западной (с ударением на втором слоге) Европы.
Бабушка, прочитав дневник, была несказанно рада, что прежнее чувству дружбы к Наташе у него перерастает в другое, более сильное чувство. Но все это было лишь солнечным лучиком, который мелькнёт, бывало, на рассвете серым пасмурным днём, да мелькнёт слишком рано. Закроют его облака, заволокут тучки небесные.