Прощание на вокзале
Наконец-то подали состав. Я поднял свой рюкзак, набитый всеми пожитками, которые накопились за все двадцать девять лет моей жизни и заковылял к своему вагону. Мысленно я прощался со всем, что еще так недавно было мне дорого: Ленинград, в котором вырос и провел свое детство, школа для мальчиков, в которой учился и окончил с отличием, судостроительный завод, на котором проработал почти восемь лет и ставший мне почти домом. Но прежде всего я прощался с Ней. Женщиной, которая была для меня другом, любимой и самым большим разочарованием. Ее знали Елена. Но я называл ее просто Лёлькой. Она меня - просто Митькой.
Нам было лет по шесть, когда мы впервые встретились. В наше общежитие, где мы жили с мамой, вселилась новая семья: отец - дядя Боря, военный, мать — тетя Настя — медсестра, их пятнадцатилетний сын Димка и их осиротевшая во время войны племянница Лёлька.
Мы сразу подружились, даже не знаю отчего. То ли оттого, что были почти ровесниками, то ли оттого, что всем вокруг было не до нас двоих: война кончилась совсем недавно, у взрослых было много важных дел. Мы же с Лелькой были предоставлены сами себе: бегали по стройкам, играя в салочки, лазали по чердакам и крышам, гоняя голубей и отыскивая разные детские «сокровища», карабкались по заборам и деревьям, как дворовые коты. Она всегда была главной заводилой, лихой и бесстрашной. И всегда ей волшебным образом все сходило с рук: дядя и тетя относились к ней с какой-то трепетной жалостью, ничего не запрещали и прощали любые выходки, мол, сирота же.
Когда мне исполнилось пятнадцать, а ей четырнадцать, мы не виделись всё лето: мама отправила меня на три смены в пионерский лагерь, а Лелька уезжала гостить в деревню к бабушке. Когда я приехал, она была в нашем дворе, сидела на качелях, поджав одну ножку и увлеченно читала книгу. Как она изменилась!Это была уже совсем не та девчонка, с которой мы дразнили сторожевых собак ради забавы. Она превратилась в прекрасную юную девушку с тоненькой талией и длинными русыми косами. Я понял, что пропал. Влюбился.
Казалось, она сразу это почувствовала. С того дня мы уже не шастали по всему Ленинграду, как два беспризорника. Я читал ей стихи, провожал до школы, неся ее портфель, словно волшебное сокровище, ремонтировал ее велосипед, перешедший ей от от Димки. Лёлька же была со мной беспощадна: то беззаботно кокетничала, говоря «Митенька, ну какой же ты хороший! Дай обниму!», то внезапно становилась резкой и холодной.
Через три года меня призвали во флот. Никогда не забуду тот день, когда мы прощались здесь, на этом же вокзале. Она стояла вся бледная и замкнутая в трех метрах от меня и моей рыдающей матери. Когда я простился с мамой, Лелька резко подбежала и повисла на мне, бормоча, как в бреду:
Митька! Как я без тебя буду? Не уезжай, слышишь? Ты же знаешь, ты знаешь!Митька, родненький!
Я взял в ладони ее мокрое личико и, набравшись смелости, поцеловал в соленые от слез губки.
Лёлька, милая! Все будет хорошо! - произнес я, буквально тая от нежности .
Митька! Я... Я... Люблю тебя, дурачок! - заикаясь от слез, выкрикнула она.
И я люблю тебя! Лелька! Дождись меня и мы сразу поженимся, согласна? - я затаил надежду.
Я... Да, Митька! Конечно же, да! Я буду писать тебе каждый день! Каждый день буду писать!...
В тот раз я уезжал из Ленинграда самым счастливым человеком на свете. Им же я был и весь следующий год: каждую неделю пачками приходили письма из дома: два-три письма от матери, и около шести-семи от Любимой. Что за письма это были? Полные искренней любви, нежности, переживаний, тоски по любимому человеку! И, конечно же, фотокарточки: вот Лелька в выпускном классе, вот она с подружкой гуляет по Петергофу, вот она с Димкой в Москве на Всесоюзной Выставке Достижений Народного Хозяйства, вот она уже юная комсомолка, выступает на своем первом студенческом капустнике в институте. Карточек набралось столько, что можно было альбом делать. Я был вне себя от счастья. Влюбленный идиот, я так внимательно читал лелькины письма, что редко руки доходили до писем матери. А зря. Как я узнал немного позже, страшная болезнь одолевала ее измученное блокадным голодом тело. И уже давно. В последнем письме мама писала:
«Здравствуй, дорогой мой сыночек!
Я очень горжусь твоими успехами! Письма твои всем общежитием перечитываем вслух!Самочувствие мое сейчас не очень, но, обещаю, все изменится, когда наконец-то увижу тебя! Мить, все думаю, насчет вашей с Леной женитьбы. Свадьбу надо сыграть по-людски, чтобы и стол, и гармонист. Мить, я договорилась с Петровичем, чтобы, когда вернешься, тебя в свой цех взял. Лену сразу к нам в комнату пропишем, а через пару лет вам, может, и свою комнату дадут. Будете жить отдельно, по-царски, а я с внучатами буду сидеть...»
Через неделю пришла телеграмма от соседки: «Мама умерла. Туберкулез. Сегодня похоронили».
Тем временем письма от Лельки становились все более редкими и какими-то неловкими, а затем вообще прекратились. Я не удивился, когда со знакомого адреса пришло письмо, написанное аккуратным почерком от тети Насти:
«Дорогой Митя!
Ты мне как родной, поэтому решилась написать!Новости у меня плохие для тебя. Лена собралась замуж за своего однокурсника. Она от него без ума, он сын профессора, поэтому мы считаем, это к лучшему. Да и неважно, что мы там себе считаем, ты же знаешь, если она уж решилась, то все равно по-своему сделает. Ты не переживай сильно! Найдешь ты себе еще невесту!
Да, еще: с месяц назад ко мне забегала наша комендантша, ей велели вашу комнату освободить для новеньких. Она принесла кое-какие вещи: кулёк с документами, чемодан с зимней одеждой, пару валенок, четыре подстаканника и альбом с фотографиями. Я у себя все пока подержу — приедешь, заберешь.
Тетя Настя».
Мой мир рухнул. Суровые будни советского моряка превратились в нескончаемые мучительные, полные душевных терзаний месяцы заключения. Я проклинал себя за смерть матери, за то, что был так невнимателен к ее письмам, редко отвечал, и даже не попал на похороны. Но большее мучение мне доставлял вопрос: «Почему?». Почему Лелька так жестоко обошлась со мной? Почему она не дождалась меня? Почему не написала, что ее планы так изменились?
С этими мыслями я вернулся в Ленинград, где пришлось заново строить свою жизнь. У меня не было работы, у меня не было дома,- словом, у меня не было никого и ничего. Сразу после возвращения я остановился у своего армейского товарища. Добрый парнишка, надо сказать. И родители славные, приняли меня, как родного. Вскоре я устроился на судостроительный завод сварщиком и через полгода мне дали небольшую комнату в одном из общежитий при заводе. Работа мне нравилась, но я мечтал не обслуживать суда, а строить их. После долгой подготовки со второй попытки я поступил в Ленинградский Политехнический на вечернее отделение. Днем работал, вечером учился и только по ночам предавался своим отчаянным мыслям. Мыслям о Ней: пересматривал фотографии, перечитывал письма, вспоминал.
Однажды перед вечерними лекциями, я встретил ее на Проспекте Науки. Она выходила из книжного магазина. Если бы она не окликнула меня, ни за что бы не признал в ней свою Лёльку: короткая модная стрижка, платье, видимо, импортного пошива, небесно-голубого цвета, туфли на высокой шпильке, надушенная, накрашенная. Какая-то ненастоящая.
Митька! Эй! Власов! Митька! … Слава Богу! Уж думала обозналась - сказала Лелька, догнав меня. - А ты изменился, так возмужал! - словно ни в чем не бывало, продолжала она.
Да, мне говорили... - стушевался я. - А что ты тут делаешь?
Я.. Мне нужно было книгу купить для мужа. Он в аспирантуре сейчас учится... Ты ведь слышал, я замуж вышла... - смутилась она.
Знаю. - отрезал я. - Ты счастлива?
Он хороший. Кроме него мне, ничего не нужно. Я и институт бросила, чтобы быть с ним. - она покраснела.
А мечтала, как Фурцева стать... Если ты счастлива, поздравляю. Извини, мне пора.
Погоди, давай хоть телефонами обменяемся? - с непритворной робостью произнесла Лелька.
У меня нет телефона.
Так запиши мой? - ее глаза казались такими печальными.
Ладно, пиши...
Я звонил ей лишь однажды под Новый Год. Поздравил ее с супругом и был приглашен на праздничный ужин. Ехать не хотелось, но желание увидеть ее перебороло всю мою гордость. Лелька с мужем Игорем жили в отдельной двухкомнатной квартире на окраине. Она представила меня весьма скромно: «Это Дмитрий, друг детства». В тот вечер, как и во многие другие, как понял я позднее, у них собиралась большая разношерстная компания: писатели, инженеры, художники, врачи, аспиранты, доценты - словом, интеллигенция. Темы в этот вечер так же поднимались самые разные — живопись, кинематограф, поэзия и даже политика. Я молчаливо сидел в конце стола. Лелька весь вечер была бледна и замкнута, я заметил, как она прячет от меня испуганный взгляд. Игорь же напротив, был весел и разгорячен коньяком, много шутил.
Ближе к полуночи общество перестало даже отдаленно напоминать советскую элиту: пьяные возгласы, пошловатые шутки, громкая музыка, запах табака, тянущийся с лестничной клетки, где курили гости. Я решил, что пора собираться, все равно у меня не было даже малейшего шанса поговорить с Лелькой с глазу на глаз. Я быстро собрался, оставалось только поблагодарить хозяев за гостеприимство, обуться и выйти. Лельки и Игоря не было в комнатах, я направился к кухне в надежде застать их там. Внезапно раздался громкий хлопок. На кухне я застал следующую картину: Лелька сидела на полу на коленях и прижимала ладонь к покрасневшей от удара щеке, Игорь с безумными глазами стоял над ней. Я осознал, что этот напыщенный гад только что дал пощечину моей любимой женщине. Далее все было как в тумане: я схватил мерзавца за шиворот, вытащил в парадную и двинул кулаком прямо по физиономии. Помню, меня стали оттаскивать пьяные гости, схватили за руки, в это время я получил от своего противника в печень. Лелька выбежала, крича: «Не тронь его, сволочь! Убирайся!», затем бросилась к мужу. Гости тем временем вышвырнули меня на улицу. Я постоял немного около дома, пытаясь осмыслить произошедшее, и побрел к остановке прямо в гостевых тапочках.
Стой! Ты что себе позволяешь? Думаешь вот так просто можно приходить в гости к друзьям и устраивать кулачные бои? - догнала меня растрепанная Лелька.
Какого черта ты позволяешь ему так с собой обходиться? - дрожащим голосом спросил я.
Это не твоё дело! О чем бы вообще думал? - она была вне себя от ярости.
А о чем ты думала, когда звала своего бывшего жениха в дом к твоему ничтожеству-мужу и представила чуть ли не своей «детсадовской подружкой»?
Убирайся вон из моей жизни! Ненавижу тебя! Забирай свои сапоги, нам чужого не надо — она кинула меня под ноги сетку с моими ботинками и побежала в сторону дома.
Несколько недель я был сам не свой. Не мог спать, не мог есть, не мог работать, чуть не завалил сессию. Но спустя некоторое время я нашел силы запретить себе думать о Ней. Я старался больше не вспоминать ее тоненькие ручки, грациозную шею и грустный взгляд.
Дни складывались в недели, недели в месяцы, а месяцы в годы. Я учился уже на пятом курсе, стал бригадиром на своем заводе и встретил девушку. Наташа. Юное прекрасное создание девятнадцати лет. Хорошая девушка, милая, заботливая, работящая. Одна из тех женщин, которые как будто уже родились для того, чтобы стать матерями и женами. И будь у меня хоть капля здравого смысла, я женился бы на ней незамедлительно. Жаль, что так и не смог ее полюбить. Мы вместе гуляли по Петергофу, ходили в кино и на танцы, она время от времени таскала меня по музеям Ленинграда, которых, кстати, было немало. Я провожал ее до подъезда, она выносила мне очередной сверток с домашними пирожками, печеньем или варениками и я ехал к себе в общежитие. Я уже готов был сдаться наташиным чарам, предложить ей руку и сердце, как произошло нечто, вновь перевернувшее мою жизнь с ног на голову.
Я возвращался после работы в общежитие, чтобы быстро переодеться и бежать в институт, где меня ждала Наташа и вечерние лекции. Накрапывал мелкий дождь. Я уже подходил к проходной, когда заметил женскую фигуру на скамейке. Сомнений быть не могло, это Лелька. Она сидела на самом краешке скамейки в сером плаще с пестрым платком, покрывающим ее хорошенькую головку. У нее не было зонта, капли дождя струились прямо по ее печальному личику. Она не видела меня, я тихо подошел сбоку.
Лелька? Ты? Как ты нашла меня? - удивился я. Она повернулась ко мне и я увидел, что половина ее лица разбита, левый глаз опух так, что не открывался, а из щеки струилась алая кровь.
Ты же говорил тете, что работаешь на судостроительном... Я звонила, спрашивала адрес, сказала, что сестра - слабым голосом ответила Лелька.
Что случилось? Это опять он? Я убью его! - мое сердце бешено застучало.
Нет, нет... Ты не понимаешь... Все в прошлом! Я ушла от него. Он пришел с работы, увидел, что холодильник опять протек, стал кричать, что я виновата, вещи не берегу, потом стал бить, называть ничтожеством, бесплодным ничтожеством, потому что я... я не могу подарить ему ребенка — она заплакала.
Она казалась такой хрупкой, беззащитной. Я просто не мог вспомнить ей былые обиды. Нет, не сейчас. Я отвел ее в свою комнату, а на вахте сказал, что ко мне сестра приехала. Пожилая вахтерша пренебрежительно повела бровью, но смолчала.
Так Лелька осталась у меня на две незабываемые недели. Она была моей. По-настоящему моей: безгранично нежной, ласковой и любимой. Мы позабыли обо всем на свете, я брал отгул за отгулом на работе, не появлялся в институте.
Лишь однажды я покинул пределы своей комнаты. Чтобы встретиться с Наташей и проститься навсегда. Мы встретились около института, прогулялись. Я рассказал ей все. Она горько плакала. До сих пор мое сердце сжимается, когда вспоминаю ее полные слез карие глаза.
Всегда знала, что так все и кончится, но не хотела до конца поверить. - сказала она в тот день.
Так почему ты была со мной?
Ты был так несчастен. Тебе нужен был кто-то... Так почему не я? - грустно улыбнулась она.
Через две недели необходимо было возвращаться к реальной жизни. Я вернулся на работу и узнал, что меня отправляют в командировку во Владивосток. А Лельке в свою очередь необходимо было заняться своим разводом, рассказать все дяде и тете и перевезти вещи. На этом мы и простились.
Однако, по возвращению из командировки, я обнаружил лишь записку на столе: «Митя, прости, я люблю его, забудь все, что было». Она вновь разбила мое сердце. Только сейчас я начал осознавать, кем я был для нее все эти годы — любимой игрушкой, которой она вертела, как ей вздумается: в детстве на спор заставляла глотать жуков, в юности — носить портфель, позднее ей нравилось играть в «невесту», ожидающую своего «жениха» из армии, а теперь я стал запасным аэродромом. Как можно было быть таким слепцом? Я возненавидел ее настолько же, насколько еще недавно любил.
Прошло еще два с половиной года. Я уже не мог даже смотреть на женщин. Я посвятил себя работе и учебе: окончил свой Политехнический с красным дипломом, поступил в аспирантуру, устроился в НПО при своем «родимом» заводе. Теперь я был перспективным научным сотрудником, получил однокомнатную квартиру в типовой многоэтажке на окраине Ленинграда. Я не ждал от жизни уже ничего, а просто подчинялся ее неторопливому течению. А течение это тем временем готовило для меня грандиозный сюрприз.
Однажды по работе мне пришлось оказаться неподалеку от того общежития, где я вырос. Мне необходимо было лично занести пакет с проектом для НИИ, с которым сотрудничало наше предприятие. У меня было немного времени до конца обеденного перерыва. Я решил зайти в тот двор, где когда-то давно моя мама кричала мне, высунувшись по пояс из окна: «Митя, по сугробам на лазь, калоши потеряешь!», и где когда-то давно соседка Лелька, качаясь на качелях, пленила мой юношеский разум. Я зашел в знакомую арку и прошел в сторону парадной. Как все здесь изменилось с тех пор! На месте пустыря — аккуратный палисадник, новая детская площадка, само общежитие отреставрировано и больше похоже на музей: новая штукатурка, окна с фигурными решетками, дубовые двери. У парадной стояли вещи, кто-то переезжал. Я немного постоял рядом, покурил. В парадной показался пожилой мужчина лет семидесяти с книжной полкой в руках. Я узнал в нем дядю Борю.
Дядя Боря! Давай подсоблю. Нельзя в таком возрасте тяжести таскать. - сказал я, еле сдерживая улыбку.
Ой, Митя, ты что ли? - старик смотрел на меня удивленными и одновременно с этим радостными глазами.
Да, я. Ну-ка дай. Куда ставить? - я выхватил полку из его рук и ужаснулся ее весу.
Там к шкафу положи. Ага-ага! Какими судьбами тут? Да, дай хоть обниму тебя, дружок!
Мне по работе надо было заехать. А вы что это? Переезжаете? - спросил я.
Да, на старости лет нам с Настей квартиру дали, представляешь? - казалось, дядя Боря до сих пор не мог поверить своим глазам.
Поздравляю! - радостно сказал я.
Ты-то как? Расскажи? Женился, небось, да? - сказал старик, лукаво прищурив глаза.
Нет, Дядь Борь, «первым делом самолеты» - пропел я.
Да уж пора, Мить. Ленка-то вон родила уж. Сыну уже скоро два.
Как родила? - меня, словно током ударило.
Так. Да вон она — на качелях с малым играет, иди поздоровайся, она обрадуется — и тут я понял, что Дядя Боря ничего не знает, о том, что было.
Я поднял взгляд и увидел, что на качелях сидит маленький черноволосый мальчик, возрастом около полутора-двух лет, мальчик звонко хохочет, а качели раскачивает женщина. В ее жестах и фигуре не осталось и следа юношеской легкости и кокетливости. Это была обычная советская мама в простом ситцевом платье в горошек. Но не она занимала мои мысли в данный момент, а простая арифметика. Сомнений не могло и быть. Мальчик — мой сын.
Ленка! Гляди, кого я встретил? - крикнул дядя Боря. Женщина подняла голову и перестала раскачивать качели. Несмотря на то, что она находилась от меня метрах в тридцати, видно было, как ужас проскочил по ее лицу. Она взяла малыша за руку и подвела к нам.
Привет, Дима! - неуверенно сказала она мне, стараясь не смотреть в глаза. - Паша, поздоровайся с дядей. - велела она мальчику.
Здьяствуйте! - радостно сказал малыш, весело разглядывая меня пронзительно голубыми глазами.
Здравствуй, Лена! Привет, Паша! - поприветствовал я обоих.
Дядя, отведи, пожалуйста Пашку наверх, ему пора обедать — сказала Лелька, обращаясь к старику.
Это мой сын? - спросил я, когда фигуры Паши и Дяди Бори скрылись в парадной.
Нет. Это МОЙ сын. - уверенно сказала Лелька.
Не смей, я не куплюсь на эти твои штучки. Ты заявилась ко мне почти три года назад, избитая мужем до полусмерти за то, что у вас не получается сделать ребенка. А теперь у тебя сын, один в один похожий на меня. Ответь мне, Паша мой? - я почувствовал, как на моей шее вздуваются вены.
Какая сейчас разница? У него уже есть отец! Игорь! - Лелька начинала сердиться.
Этот жестокий, избивающий женщин мерзавец?
Он изменился! Как только узнал, что я беременна, он бросил пить. Он замечательный отец!Не смей говорить о нем гадости! - закричала она. - И откуда только ты взялся? Не лезь в мою семью больше!
Ты сама сделала так, что я стал ее частью! Как ты можешь так жить? Как спишь по ночам? Он всегда будет смотреть на тебя моими глазами! Игорь может и не догадаться, но ты всегда будешь знать правду! - кричал я уже вдогонку ей, исчезающей в темноте парадной.
Вернувшись домой, я расплакался впервые за много лет. Чувствовал себя обманутым и беспомощным. Уже ничего нельзя было исправить. Она словно украла у меня этого ребенка. Украла и отдала тому, кто его достоин меньше всего. Я понял, что не могу больше оставаться в одном городе с этой семьей. Куда бы я не пошел в этом городке, везде будет Лелька и все то, что связывало нас когда-то.
На следующее утро, я звонил по межгороду своему московскому коллеге, с которым мне довелось недавно работать. Мы довольно тесно сдружились и в приватной беседе он как-то упомянул, что у него в отделе освободилось место старшего научного сотрудника и он ищет толковых ребят. Товарищ подтвердил, что место еще свободно и он готов сделать запрос на мое имя. Кандидатскую я мог защитить и у него на кафедре.
Уже через две недели я сдал в комиссионку свою мебель, освободил квартиру, собрал скромные пожитки и отправился в путь. Именно так я и оказался здесь, одинокий путник, прощающийся со всей своей прожитой жизнью. Я в последний раз окинул взглядом здание вокзала и прошел в вагон.
Прощай, родной Ленинград!