3. СНОВА ДОМА
«Ты в журналах увидала королеву красоты…» - радио на тумбочке беспечно-мажорным баритоном исполняло модный шлягер.
- Где я? Что это, откуда опять радио? – Лилино тело ломило, плыли и вспыхивали болезненные круги перед еще невидящими глазами.
Она с усилием провела руками вдоль по одеялу - ощупала свое исхудавшее тело: моё или не мое? Волна слабости накатила почти сразу. Она закрыла глаза, но вскоре снова собралась с силами и вгляделась в окружающую обстановку.
Что это? Знакомые с детства полочки этажерки, старый будильник, картинка с маминой вышивкой – бордовые георгины... Кажется, я дома?... Как же я тут очутилась? И сколько я тут лежу? Похоже давно – ведь за окном зима…
По кусочку, по обрывку Лиля стала собирать в памяти всё, что случилось до ее глубокого провала в эту болезнь: внезапный приезд родителей в октябре, накануне праздника Покрова, к которому готовились свёкры и Алексей, лихорадочные сборы ее личных вещей, у крыльца мужниного дома недоброе урчание папиного «запорожца», а потом мучительную дорогу назад, в родные пенаты. От мужа "сектанта" - так с неподдельным ужасом называла его Лилина мать... И от его подозрительной семейки.
Алеши и его отца дома не случилось в тот момент. Кто знает, как бы повернулось дело, будь они при таком факте... Свекровь же стойко молчала, глядя как увозят сноху. Не в ее правилах спорить и суетиться. Кажется, она прошептала "На всё Божья воля"... Но сама фигура ее, прямая и застывшая, выражала скорбь, это Лиля запомнила, и это причиняло теперь острую боль.
Лиля что-то возражала властной матери, просила подождать, но робко. Она словно оцепенела, замерла. Как спящая красавица из сказки. Отец тоже молчал, только баранку нервно крутил: ехать было тяжело – начиналась первая вьюга, дорогу - и без того плохую грунтовку, заметало на глазах.
Мать же кричала, будто не в себе:
- Молчи мне, а то щас захлестну!
Когда прибыли домой - уже в темноте кромешной – ступор Лили перешёл в быстрый и высокий жар. Начался бред: «Где же Алёша? Он еще не пришёл? … А ужин-то стынет… Алёша, ты мне еще расскажешь про бога?…» Но этого она уже не помнила.
Последнее, что вынырнуло из того страшного вечера – лицо отца, искаженное душевной болью и сильной бледностью. Как известь для побелки – мелькнуло у Лили в воспаленном сознании, и тут же она утратила его…
И сейчас, в это теплое от печки и заботливых одеял, яркое от сияющего сибирского солнца утро, к ней снова ворвался колючий снег и пронизывающий ветер – из той ночи, из темного обрыва.
- Как же… что же теперь будет? – слабо прошептала Лиля.
Она заставила себя прокрутить ленту еще дальше в пережитое.
Тучи стали собираться еще в их с Алексеем сентябрьский приезд к маме с отцом.
Мать сразу увидела, что дочь обуреваема сомнениями. До них уже доходили слухи о том, что семья Алексея живёт не по-советски, что ими интересуется милиция, что они староверы или еще какие-то сектанты и суеверы. Словом, не наши.
Галина и Карл не на шутку забеспокоились.
А тут и доброхоты быстро нашлись – то ли с сочувствием, то ли со злорадством намекать стали: мол, куда дочку-то отдали, быстрей с рук что ли?… Как она, не тоскует ли взаперти? И чего она теперь, тоже станет богомолкой? А не комсомолкой...
Надо сказать, языкатая, огневая Галина-то многим в своё время резкостей наговорила, камешков в огороды набросала… Вот и возвращалось ей теперь её же "добро".
- Поздно баба спохватилась, раньше надо было узнать хорошень, чо да как – не без яда в голосе промолвила крутобёдрая Валька-продавщица из райпо, как-то встретив Галину.
Ночами супруги в тревоге обсуждали доходившие вести о жизни «сектантов».
Уравновешенный Карл не спешил выносить суждения, до поры останавливая порывы эмоциональной жены. Но Галину никак нельзя было отнести к тем, кто смиряется с создавшимся положением. Она привыкла править судьбой. И не только своей…
Ей помогла природная искренность дочери, неумение скрываться под личиной. Не хорошо у дочери на душе, тревожно – прочла мать по её личику – слегка побледневшему и, как показалось Галине, подурневшему.
- Да ты не в тягости ли, дочь?
- Нет, мама…
За полдня Галина по словечку, по штришочку выудила из Лили всё, что хотела. И про посты, в которые у дочери с зятем не бывает супружеской близости, и про обязательные, не понятные девушке молитвы, и про религиозные праздники.
Крепко возмутила Галину новость о том, что скоро Лилю будут крестить. Ну, это уже чересчур! Её, мать, об этом никто и не думал спросить! И куда, в какую темную пропасть суеверия заведет это всё ее родимое дитя?! Недавно беседу слушали как раз, в клубе лектор из Красноярска про религиозные пережитки прошлого рассказывал … Это ж страшное дело!
Однако самое страшное ждало впереди. Не всё еще поведало бесхитростное Лилино сердечко – мать видела. И приказала, когда Алексей отлучился на двор:
- А ну говори, чо еще мучает? Вижу, маешься!
И Лиля не ослушалась мать - шепотом выдала-таки главную и мучительную тайну – о белых офицерах на фото, в эполетах и крестах. Галина охнула:
- Да ты чо, Лильча! Да чо же это творится-то! Батюшки-светы, вот влипли, так влипли!...
Она грузно, кулём, упала на стул, обхватив голову руками, замотала ею из стороны в сторону.
- Выходит, они враги советской власти?!
Лиля хотела было успокоить мать, мол, они хорошие, живут честно, не судят никого... Работают... Но мать не слышала.
«Нет уж, щас вам! Накося выкуси!» – распаляя себя всё больше, думала после отъезда дочери напуганная таким оборотом женщина. «Найдём тебе, доча, хорошего советского парня без этой дури в голове! Ишь, посты у них!... А сами беляки, контры!»
Первым этапом следовало вернуть дочь в родной дом.
Сказано – сделано. Чего тянуть? Не прошло и двух недель, как Галина скомандовала Карлу:
- Собирайся, завтра едем за дитём!
Он, тоже вконец измученный мыслями о негожем положении дочери, подчинился жене.
Лиля в глубине души ждала от матери всякого, но всё же не такой быстрой реакции. Для себя она решила, что подождёт до весны. И там всё само собой определится. Или она поймёт Алексея, или он – её. Они же любят друг друга, и это поможет найти общую правду… Обязательно! Сердце подскажет выход, найдет объяснение всему...
Она глядела теперь на расписанное морозом оконное стекло, но не удивлялась радостно, как когда-то, красоте этих зимних диковинных садов.
Горькая и горячая волна подкатывала к горлу: «Это я во всем виновата, я! Не смогла скрыть от матери своих сомнений, своей растерянности. Всё разболтала!»
Лиля опять прикрыла глаза. Алёша не простит ей этого! И еще он говорил, что нельзя всуе о боге разговаривать... А она? Не так всё сделала, совсем не так, как надо, как Алёшин бог велит...
Надо было запереть свои страхи в сундук и перебирать их в одиночку – укоряла-колола себя совсем еще слабая от недуга женщина. - А я их как полотенца на обозрение вывесила… Я предала Алёшу и его семью! Да, да, предала! Не разобравшись! Тяжело ей, видите ли, было!... Веселья хотелось, а не свёкровых молитв...
К двери приблизились чьи-то шаги, скрипнул деревянный пол. Кто? И как себя вести с родными?
Лиле захотелось спрятаться под одеяло, притвориться спящей. Но и этого она не смогла. Не хватало ей по жизни лукавства и хитрости…
В приотворенную дверь осторожно просунулась темноволосая голова – Ленка, сестричка младшая.
- Ой, Лиличка, ты очнулась?!
Слёзы подступили к глазам измученной Лили – и от радости, и от бессилия, и от того что жалеет её юная Ленка неподдельно, девичьим нутром чуя горе женское. Подскочила молнией, обняла сестру за шею крепкими руками, прижалась крутым лбом к влажному от слабости виску с голубой жилкой.
- Ну, наконец-то! Сколько мы ждали, что пройдет эта твоя хворь непонятная…
- А что со мной?
- Да и врачи не знают толком… Жар был дней пять, потом ты всё спала и спала… А анализы ничего не показывают… Нервное что-то...
Леночка, а … скажи, пожалуйста… - Лиля с трудом формулировала важный для себя вопрос.
- Скажи, а Алексей… про него что-нибудь слышно?
Ответ дался Ленке не легче, чем вопрос для старшей сестры.
Девочка дипломатично медлила.
- Приезжал он… Рвался к тебе…
- И ... что?
- Мама не пустила. Отправила и велела носа больше сюда не показывать. Кричала: "клюшку от тебя обломаю, сектант"... Грозила в милицию пойти…
Лиля стиснула запекшиеся губы: это всё, это конец…
- Я сейчас тебе поесть принесу, ладно? – Ленка вышла из положения самым простым способом. Находчивая… А еще оптимистка, это от рождения у неё – ничем не смутишь златоглазую жизнелюбку. Разные девочки у Галины с Карлом народились: дерево одно, а плоды несхожие.
Вернулась она скоро, с тарелкой манной каши и хлебом с маслом.
- Ешь, тебе надо силы восстанавливать! – деловито приказала Лиле.
Пока Лиля заставляла себя притронуться к еде, Ленка развлекала ее как могла:
- Рыжуха наша отелилась, нормально всё прошло... Теленочка Мишкой назвали, он коричневый такой, бархатный... А скоро и новый год встречать будем, семидесятый! Мне в феврале будет шестнадцать и я смогу ходить на "дети до шестнадцати"!...
Лиля же оставалась напряженной - того и гляди порвётся - стрункой:
- Леночка, а мама с папой где?
Но Лена только молча смотрела в угол. На полку с книгами. Крайней стояла «Как закалялась сталь» Николая Островского. Лилины любимые книги…
«Явно что-то скрывает… Что?!» – больно ёкнуло в груди Лили.
- Лена, ответь мне… Что-то случилось?
Ленка нехотя проговорила:
- Папа болеет, он в больнице, в районе, и мама там с ним…
Лиля замерла.
- Но ему вроде лучше, уже поправляется – неестественно бодрым голосом затараторила Ленка.
Лиле пока рано было знать, что отец уже неделю находится в реанимации – с обширным инфарктом, что врачи сочли его положение безнадёжным. Не выдержал происшедшего с дочерью ветеран и сердечник Карл, чересчур жалея свою любимицу, березку свою белую. И постигая глубинной отцовской интуицией, что не удастся им всем совместить несовместимое...
Будущее или уже настоящее несчастие дочери он провидел с жестокой ясностью и не мог этого пережить. В начале декабря его не стало. Он умер, не приходя в сознание в холодно-белой палате интенсивной терапии, не попрощавшись и не благословив детей своих и ожесточившуюся от последних событий Галину.
Продолжение следует.