Горохов
В глазах его стояли слёзы. На щеках его существовали слёзы. Они появлялись из опечаленных глаз и сидели по очереди на кромках век, пока не скатывались и не прятались в ранних морщинках, где со временем и высыхали. Вообще Саша плакал редко, в основном дома и в запертой комнате, где развалившись в пыльном кресле, он протягивал под низкий столик свои нерасторопные длинные ноги и покрывал потолок пеленой сигаретного дыма, только так он мог пустить погулять вволю свою слабость. Так что в остальное время слёзы существовали вне его и вне его комнаты; они летали по воздуху в окружающем мире людей, вселялись в их души, падали в них, как семена неустанного сеятеля; они даже имели свой запах, особенно ощутимый по утрам, когда в носу начинает пощипывать, а глаза – щекотать от ветра или от ужаса объективной реальности; но всё это были ещё чужие Саши слёзы, не осуществлённые в нём. Только когда они скапливались в подобающей для наступления численности и подступали отрядом к горлу и Саша уже слышал в голове их устрашающий воинственный рёв – только тогда он по-настоящему верил в них, узнавал и принимал. И сдавался без боя, не смея даже стереть с лица их следы.
Долговязая фигура его отдавала чем-то трагикомическим, горьким: на плечах коромыслом лежала усталость, преждевременные залысины на большом лбу горше придавали жалости влажным глазам; руки и даже нос, казалось, тянулись к земле, и весь он становился похож на увядающий стебель не прижившегося растения.
Достаточно было пары часов, чтобы потерять к нему всяческий интерес и вычеркнуть для себя из списка живых; но те, с кем он был знаком дольше, знали, что есть в Саше и другие, достойные качества. Он не обладал в должной мере инстинктом выживаемости, а вместе с тем был лишён и таких всем доступных инструментов как, к примеру, полусмех; интонации которого зачастую различны, но смысл один: поддержать глупость собеседника, если ты её не приемлешь, но не хочешь этого показывать. Ведь так бывает страшно выбиться из обихода устоявшейся, как болото, жизни, оказаться под прицелом тычущих пальцев и насмешливых глаз, слышать шёпот за спиной, а то и – хохот в лицо. Или подслова, совсем как обычные, но отличающиеся официальной мертвенностью произношения, – потерявшие исконный смысл в обороте формальности, пустые, никчёмные звуки.
Саша не боялся этого, отчего и смех его, если и был, то звучал настоящим, а слова, хоть не отличались глубиной мысли, но подчистую были лишены пошлости.
Было что-то фатальное во всех его движениях: стряхивал ли он пепел в пепельницу или тягал гантели – в любом виде проявления жизни, он занимал место лишь инвалида этой жизни, у которого хулиганы отобрали костыль, а он карабкается по жизни, то мелко злобствуя, то приходя к полному равнодушию.