"Не перепрыгнуть время, разделившее происходящее во мне от якобы произошедшего".
Семеон философ.
Не так давно в наше захолустье заехал один преинтересный тип. Привез с собой целую кучу литературы, коею с удовольствием и не без причины, видимо, распространял среди нашей не сильно ученой читающей публики. Я заинтересовался одной книгой, посвященной истории городов Содома и Гоморра, как известно теперь, не так давно стертых с лица земли. Книга очень знаковая, собственно, есть мнение, что она и была целью прибытия к нам этого ученого мужа, который ее распространяет. Остальные книги были безделушками в сравнении с этим трудом за авторством нескольких именитых даже в наших краях писателей. Мне была дана честь лично общаться с лордом Гартоном, поскольку я единственный так или иначе имеющий отношение к науке человек в нашем краю. Я узнал, что Лорд объездил уже всю Италию, был в Германии, посетил Францию, и вот после нашей провинции отправляется в южные земли славян. Также он поведал мне, что книгу переписывают и размножают почти во всех монастырях Франции и Италии, по заказу самого герцога, что дает все основания полагать, что книга значимая и должна сыграть некую таинственную роль в будущем не только нашей страны, но и мира. По сему, как только город наш покинул господин лорд, я отправился в наши архивы и попытался найти, что-нибудь о городах Содоме и Гоморра. Информация оказалась крайне скудной. Посоветовавшись с настоятелем нашего монастыря, я решил, немедленно, организовать личную экспедицию в оставшиеся близлежащие города, что были некогда добрыми соседями злополучных Гоморры и Содома. Собрав все необходимое для исследований: книги, бумагу, перья, чернила, я попросил нашу местную благодетельницу госпожу Левенталь подбросить меня до ближайшего к нам транспортного города Г, так как она все равно собиралась туда, к своему родственнику и любезно выделила мне место в карете. Оттуда же я добирался на почтовых две недели до города М, что лежит южнее Италии, откуда уже было полдня езды и час ходьбы до ближайшего к Содому, уцелевшего города Ж. Там я остановился в местной гостинице, посетил местных вельмож и поборников науки, чтоб не обидеть никого и не лишиться головы, как сами знает часто у нас бывает, затем сразу же отправился в местные монастыри и книгохранилища, где собрал много нужной и интересной информации касательно городов Содома и Гоморры, но самое интересное узнал я от одного старичка, у которого всю жизнь в Содоме прожил его родной брат, который вместе с Содомом и умер, но пока это не произошло брат его часта бывал в гостях у старика, заезжая по своим торговым делам, он и поведал старику, а старик мне эту преинтересную историю, которую я передаю слово в слово с некоторой только правкой диалектической речи сказателя. Прежде, чем перейти непосредственно к запискам, должен уведомить, что старика было найти не так уж и просто, на него я вышел спустя месяц блужданий в городе и его окрестностях, за это время я общался со многими людьми и многое узнал, как и о Содоме, так и о Гоморре, но всегда цепочка вела меня к этому старику, все чаще и чаще я слышал о нем, с кем бы не говорил, но все оставлял его напоследок, пока не посетил все интересующие меня места, имевшие отношения к истории города и его жителей и не переговорил со всеми учеными и не очень людьми, но и последний из них сказал мне тоже самое: иди к Н. Так звали старика. И я, наконец, пошел. И действительно, это было единственным верным решением с самого приезда моего в город. Я записал все. Что он поведал мне, и, найдя экспедицию свою исчерпанной, посетил остатки города Содома, после чего вернулся в свою родную захолустную Л. Теперь работаю над книгой на основе выше перечисленных исследований. Возможно, она послужит значимым подспорьем в изучении этого вопроса, который, следует знать, тревожит многие высокие умы нашего времени. Напоследок добавлю, что буду иногда прерывать свою повествование, чтобы изложить вам кое-что из моих посещений и встреч во время пребывания в Н. Да прибудет с нами Бог.
Все эпиграфы носят авторства знаменитых умов нашей эпохи.
Амир лежал в кроватке и смотрел, как за окном падает снег. Той зимой выпало много снега. Такое редко бывает в этих краях. Обычно снег напоминает медленно падающий дождь. Дождь из снежных хлопьев, сразу тающий на земле. Слегка припорошенные дороги – обычное явление для здешних зим. Амир помнил, как в полуденных сумерках, заслонив слабый свет из окна над ним навис кто-то, волосы распустились, упали на него, коснулись лица, чужое лицо приблизилось, и что-то мокрое заерзало по его губам, залезло в рот. Глаза застили слезы, скоро мама вернулась в комнату и взяла свой драгоценный кричащий комочек на руки. Неприятное проходило, забывалось, откладывалось в подсознании.
Скоро снег растаял, по земле забежали ручьи, сестра вывела Амира за руку погулять, сделала для него маленький кораблик, и он сам пустил его в воду. Кораблик побежал вниз по воде, закрутился в ней и скоро скрылся из вида.
Прошло много зим, Амир стал подростком. Вся семья собралась за ужином. Отец рассказывал, что завтра пойдет в город. Бабушка просила рыбьи головы и высасывала у них глаза, а раков называла красными дьяволами. Брат с сестрой шептались и улыбались друг другу. Мать шикала на них, смотря молча на свои руки и слушая мужа.
Ночью Амир проснулся, когда еще в высоте были звезды и небо не отпускало черный цвет. Он вышел за двор, где росли кусты и было не стыдно омочить землю, - и услышал плесканье вод у берега речки. Он подошел к уступу и увидел внизу, первый раз в сознательном возрасте, обнаженную женщину. Эта была молодая девушка, живущая рядом, у которой некоторое время назад умер муж – и теперь она хозяйствовала одна, не успев родить детей. Ее волосы свисали со склоненной головы и касались водной поверхности. Спина направлялась изгибом, чтобы женщина могла набрать ладонями воды и плеснуть ее на бело-розовую кожу. Ноги ее слегка дрожали в прохладной реке и по телу ползли мурашки. И мурашки ползли и по амировому телу – и заползали даже в уши, раскаляя их до неприличной красноты; и все лицо горело, и глаза налились свинцом и будто застыли в своей неподвижности. Его рука самопроизвольно спустилась вниз и кое-что крепко сжала.
Амир не заметил, как на мир сошла благодать и окрестности наполнились первым тусклым светом. Он только продолжал созерцать прекрасную, богом данную человеку девушку и не разжимал в оцепенение руку. Она стала уходить, омыв свежевшее тело, и повернулась в сторону своего дома, где в окнах горели светильники и казалось, что там кто-то присутствовал. Амир стал поворачивать голову, провожая девушку взглядом, и черная борода отца совсем нежданно очутилась перед ним. Отец внимательно глядел сыну в трепетные глаза и не говорил ни слова, потом опустил взор вниз - и снова поднял; и, развернувшись, молча ушел. Амир отдернул руку и, тяжело дышав, всматривался в таинственность светлых окон, из которых слышался непринужденный смех. Он бросился к дому и, уткнувшись лицом в подушку, обессиленный, заснул.
Отец никогда не говорил с ним об этом и даже не напоминал об оном видом. А Амир все взрослел и целенаправленно выходил ночью на улицу и ждал, когда снова выйдет совершить омовение прекрасная дева зрелости. И сестра чувствовала изменения в нем и по утру замечала часто за ним нововведения в пробуждении, - и, в страхе незнания, удалила свою кровать то его. Мать наказывала сыну чаще посещать познавательные мероприятия в огороде и в саду, чтобы увлечь его трудом, а сама с тоской и опаской смотрела на сына.
Проходила весна за весной. Тело юноши омужествлялось и обрастало волосьями, и здоровый общеполезный труд и свежий воздух выдавили из мягкого мяса упругие мускулы. Курчавые черные волосы блестели на солнце, губы перенасыщались кровью, ноздри широко вздымались, всасывая кислород, и взгляд внушал одержимость, - когда он замечал проходящей соседку.
В ночи горели все те же звезды, лишь некоторые канули в небытие, все та же река пела свою музыку, и та же трава стелилась под оголенную жизнь, - но новый человек лежал на охлажденной траве: его сердце наполнилось познанием женщины, и разумом установилась цель, - и, лаская филосочащимися губами, его облегала своими членами все та же вечномолодая и прекрасная девушка. Ее звали Силия. Она с победным наслаждением, неудивленно смотрела на него, развивая пальцами амировы кудри. Амир смотрел во мрак, в глубину бескрайности космоса.
II
Об их отношениях обязательно узнали родные, и жители окрестных домов давно бы побили Силию камнями, если бы та не имела покровителей и не оформила свое ремесло официально. Амир перетерпел стыд и таскался за ней, как щенок, но буйное пламя не получало уже должного раздувания и быстро угасло в сильной груди. Вернулся стыд, и Амир больше не смел взглянуть в глаза матери, сестре и отцу. Он ушел с Силией в город. Город назывался Содомом.
Содомляне жили праздно, но в эту праздность вкладывали все свои силы. Силию здесь знали все, потому что горожане правили такими как она, и в то же время сами были в их полной власти. Силия привела Амира в главное, в Содоме, блудилище и растворилась в расплывчивости и дурмане разврата. Амир познакомился за выпивкой с местным вором, который обкрадывал чужеземных богатых посетителей, охотников до вина и падших женщин, - и в этот же вечер напился с ним. Вор свел Амира с властителем всех разгульных домов в городе – здесь его называли Фаллом. Он покупал лучших мужчин и женщин для своих блудилищ, а самых красивых набирал в свою свиту. Амир оказался тем, кому не нужно платить за удовольствие, - тем, кого женщины сами готовы одарить чем угодно, лишь бы тот был в их руках.
- Как зовут тебя, мой юный прелестный друг?! – спросил Фалл у пьяного гостя, поглаживая толстое, мохнатое пузо.
- Амир!
- Мне нравиться имя: в нем есть смысл.
- Так назвала меня мать.
- Твоя мать, наверно, не догадывается, что привело тебя ко мне, - а я знаю… Ты так напился из-за девушки?
- Я не дорожу больше ни одной девушкой.
- Правильно, мальчик: в жизни можно дорожить только одной вещью, которою я тебе не назову, - ты сам это решишь для себя.
Прошла минута молчания и созерцательности.
- Вы покупаете людей, я слышал о вас многое; многие говорят о безнравственности, о суде и возмездии…
- Они все говорят о безнравственности, пока не откроют на это глаза, - тогда они говорят совсем другое, а больше стонут и истекают слюнями… А суд весь здесь: каждый, кто пришел убить меня, - остался со мной… Только я не покупаю людей, мальчик, - я покупаю их души… особенно в цене идут зеленые, застенчивые душеньки.
Молчание.
- Что ты делаешь с ними?
- Да! что угодно! Плюю в них, пока не почернеют. Обсосу их косточки и выбрасываю псам… А больше всего мне нравиться смотреть, как жалит их змей, как загнивают потом ранки, как изворачивается душонка от прельщений и – как тлеет на огне.
Фалл переменился в лице: натянул тонкие губы и зажег лукавый огонек в глазах. – Но ты не бойся, Амир: чему быть – того (сам знаешь), - привыкнешь, полюбишь и останешься.
- Я не пришел, чтоб продаваться.
- А я и не думал. Просто пользуйся всем, что у меня есть, - и ничего не будешь должен: достаточно, что ты красив и силен.
- А что с душой?
Фалл засмеялся.
- Ты говоришь о том, чего не понимаешь, - лучше выпей еще! Утопи свое горе и не останавливайся на том, чего ты сегодня достиг. Будь пьян и ни о чем не думай. – Фалл грубо обнял Силию и проник сквозь ее уста языком.
Амир только сейчас узнал ее, но не задумываясь, ушел вместе с вором, бывшем все это время рядом, туда, где липкие от разлитого пойла, бездушные туши сливались, в общем бреду, в неистовых оргиях.
III
Как-то, уже освоившись в городе, Амир с Фаллом гуляли по людным улицам, в компании блудящих спутниц. Город желтел домами и кишел приезжими. Ряды торговых лавок заканчивались, с одной стороны, большой аркой. Пожилой человек, прижав к стене, молодую девушку, щупал ее бедра и другие упругости, - и его седая голова утопала в ее смуглой груди.
Амир узнал родного человека.
- Это нужные вещи, отец! Я согласен с тобой!
Обличенный оторопел и отстранился от занятий; девушка возмущенно прикрылась.
Отец сказал, немного опомнившись: «Амир?! Как?! Зачем не навещаешь?!.. Мать с сестрой плачут о тебе…»
- Я тоже плачу, отец! Каждый день напиваюсь, сплю с чужими женами и плачу, плачу, отец! – Амир сбросил с сопутствующей ему девушки накидку и погладил внешней стороной руки жаркую кожу от щеки до груди – перевернул руку и опустился к промежности.
- Как тебе нравиться, отец?! Славный город! Хочешь ее?!.. А может Силию – она тоже с нами!
Старик расплылся от чуждых ему чувств – печали и вины.
- Я пойду сын, а ты – будешь свободен – навести нас. – И ушел в гущу толпы, поникнув седой курчавой головой и не закончив с девушкой.
До конца дня Фалл наблюдал, как в Амире зарождается тоска - и отзывается в нем дрожью зрачков.
Солнце было склонно уйти на запад, чтобы подарить Содому ночь и предоставить другим звездам - наблюдать проявления человеческой похоти. А утром оно снова вернулось – разбудить всех страждущих. Лучи падали в окна, проницали воздух, наполненный запахом пота и опроставшихся тел. На пестрых азиатских коврах возлежали, не оставляя свободного места, вперемежку, голые, пьяные мужчины и женщины, изувеченные войны и вчера еще девственные девы, безобразные старики и старухи. Все слились в одну кучу, словно скользкий комок червей, и продолжали копошиться.
Амир смотрел в высокие своды, безучастно слушая любовницу, - а та водила виноградной кистью по его груди и, подперев другой рукой голову, трепалась о повседневном. О том, что муж ее – купец – плавает по миру и привозит ей золото и жемчуг, которыми она украшает прелести.
- Твой муж ревнует тебя? - спросил Амир, уставший ее слушать.
- Он сам дает мне денег, чтоб меня ублажали.
- Он сам не любит тебя?
- Он любит, как и я, мужчин.
Женщина надкусила спелый синий плод.
- Хочешь служить ему – мой муж ничего не пожалеет.
Амир поднялся, отпил из кувшина вина - и полил остатками чело прелюбодейки. Багровая влага разбрызгивалась по ее лицу, слегка лукаво улыбающемуся, затем смеющемуся, с позолоченным блеском зениц, и, наконец, остервенелым хохотом скрюченному в злобную гримасу. Последнее сопровождалось сменой застывшим ледяным фоном всего видимого Амиром. Он отпустил кувшин – и тот разбился об пол. Перешагивая и обходя скотоложства, - Амир подошел к окну. Повсеместно расплескиваемая энергия потенциальной жизни нагнетала атмосферу в удушливый смрад. Содом снова жил; как гноящаяся язва, он нарывал в своей вони, уподобляя грехопадениям высшую степень наслаждения. Город Содом отпечатался в мимики лиц, в свиной точечности зенок.
Амир обернулся: один толстоватый придаток мужскому виду, с молодцевато-розовым довольствием щек, превратился (в видении Амира) в обтянутого кожей старика: разваливался бессильный рот и глаза, от неведомых страха и боли, лезли вон из орбит. Метаморфозы последовали чаще, обрывая реальность и заточая Амира во власть наваждения. Его ступни разделили холод ступеней – и Амир, оказавшись голым на улице, - просто пошел вперед.
Воспоминания непроизвольно врывались в мозг: как недавно в блудилище был странник, предрекающий гибель города; как он был оплеван и выгнан с позором. «Содом умрет! - разворачивалась в голове Амира непрестанная фантазия. – Скопление одержимых давлением внутренних сил, доведенных нарастающей похотью, и приблудших сюда. Когда, в желании возненавидеть максимально жизнь, отчуждая ее от себя и сжигая страсть в разноделии грязи, опорожняешь нутро от вселенской любви, - остается мертвая пустота. Они боятся не успеть усладить страдания души, - что если дать им вечность в этом нагнетенном состоянии духа. И она ждет, эта вечность, - взамен пустоты…» - Содом умрет! – выдохнул из себя Амир – и упал, не владея больше своими костями и мышцами, а также голосом. Валялся в луже среди толпы, махал выворачивающимися конечностями, визжал и хрипел неистова, закатив очи. Прохожие останавливались: харкали, пинали цель осмеяния.
И все затихло в наступившем сознании, лишь пустынность неба шумела, словно раковина моря, лишь солнечные мечи рассекали эфир, лишь маленький мальчик (толи живой – толи бессмертный) шел непременно к Амиру, очерняя толпу в декорацию, принося с собой то девственное чувство опоры на близкого тебе родного человека. Он протянул руку и произнес: «В Содоме есть семья, которой решено покинуть город, - ты тоже можешь уйти, Амир.»
Амир коснулся пальцами его белокрылой ладони – и уронил свою руку в грязь.
- Мне нечем платить: смерть нужна, чтобы жить; страсть, чтобы терпеть; боль, чтобы любить; ты – чтобы воздать, я – искупить. Содом умрет – я умру вместе с ним.
Видение исчезло, и реальность очертилась обыденным. В лицо полетели плевки, в уши – ругательства, в тело – удары.
Амир приполз к вечеру на пустырь и проревел там всю ночь, изнемогая от постигшего его обновления. Душа изливалась теперь долгоиграючи в извержении радости.
В темноте Фалл покинул город, одевшись рубищем прокаженного, - а утром Амир поднялся, сел на камень и стал ждать первых отблесков нерукотворного огня, чтобы прочувствовать, как падет великий город Содом.
И он их дождался. И он их прочувствовал.