"...Имя Анны-Нины Коваленко встретилось мне впервые... Закончить свое эссе на эссе хочется моим продолжением строки автора из стихотворения «Алкоголик или письмо из Турина», написанное, видимо, на «полотна» самой Анны-Нины Коваленко:
...Монотонный показ акварельных бездарных рисунков...
Просит душу понять, что Ваш вышел талант погулять,
А нью-йоркский триптих «поэтесса, художница, муза»
Будет долго и нудно на усталые мОзги кропать.."
(Галина Хэндрус, "Об эссе Коваленко" из "Литературного Европейца" №205- как эпиграф.
Анна-Нина КОВАЛЕНКО - эссе на эссе на эссе:
ЧТО Я ВИДЕЛА ВО СНЕ МИНУВШЕЙ НОЧЬЮ
Сны – они могут быть диагностическими, просто видениями, и лишь в исключительных случаях пророческими... У моих молодых друзей по Facebook есть такая рубрика: «Что я видел(а) во сне минувшей ночью». Смешные... Снятся моим девчонкам и мальчишкам абсурдные и сумбурные сны, иные даже не стоят того, чтобы их описывать. Прочитав длинный пересказ одного такого ночного видения (призраки, кровь, почившая бабушка, общественный туалет, и пр.) – я посоветовала молодым сно-зрителям не есть на ночь после семи вечера. Многим мой совет пришелся кстати - помог. И вот...
И вот я сама нарушила свой собственный совет-завет. Получилось так: субботним вечером зашла на почтамт - тот, где мой почтовый ящик, мой Р.О.Вох, и вынула 3 (три) деловых письма, да два экземпляра «Литературного Европейца» (№205). Ура-а! Не терпелось прочесть. Но, как оказалось, потеряны очки. Так что пришлось довольствоваться разглядыванием «картинок» - портретов, иллюстраций и прочтением заголовков. Журнал (то есть внутри) начинался портретом Владимира Батшева (так вот Вы какой, Владимир Семёнович...) и заголовком его письма «Письмо редактору...» - это я ещё смогла прочесть. Григорий Пруслин... Джин Вронская... Вот мое фото-изображение с ячменем на правом глазу... А вслед за моим Effigy* (*образом) - фотография: прелестная улыбающаяся головка, поддерживаемая двумя руками: «Галина Хэндус». Эти две руки, поддерживающие головку, навели на мысль-ассоциацию: «Органчик!»* (*Салтыков-Щедрин, «История города Глупово».) Дальше – Татьяна Розина, уже узнаваемая по ямочкам на щеках в улыбке... Марк Раяк... Рисунки...
В который раз перетрясла сумку – нет очков! Приготовила ужин, плотный ужин. На часах было половина одиннадцатого – и с мыслью «Завтра утром куплю очки», пересчитав на ночь в фото-улыбке Галины Хэндус зубы, их было видно по пять с каждой стороны, пять слева, пять справа (при более широкой улыбке их, наверное, больше), отправилась спать.
И приснилось мне: Галина Хэндус, вернее, одна лишь её головка, высвободившись из рук и выросши до размеров Головы, подобно гоголевскому Носу из «Носа», подкатывается ко мне, близко-близко: «Я Вас вижу в первый раз.» Не испугавшись нисколько, я ей: «Ну что ж. Всё бывает в первый раз.» (Ведь я её тоже видела впервые.) Она - Голова - начинает меня убеждать в том, что я плохая, потому что она хорошая... Журить за то, что я не подарила Президенту Путину своей книги, а она, мол, подарила, за что её «усадили в кресло» (чем?) и даже попросили автограф («С добрыми пожеланиями...», так?)... Называла меня «Деушка»... Я что-то лепетала в ответ, типа эмерсоновского: «Я хочу остаться собой... Если позволите...» Она же – «Нет. Будь такой ка Я хочу!» Я попыталась соблазнить её куском селёдки, оставшимся от ужина, но она презрительно отвернулась: мол, не до селёдки в сей час. Дальше - следовали с её стороны ёрнические пародии на мои (слабые, разумеется) стихи... Ой, ой, нужно удалить с "Прозы.ру" - подумала я. - Это она там прочла и теперь поливает грязью словесной... Много-много вещала сия голова (то есть, Голова), всего не упомнишь. Досталось моим старым друзьям-восьмидесятникам, художникам-хиппи, досталось им презрения Головы оттого что они не упоминаются в мемуарах Солженицына.(Что, правда - не упоминаются? Жаль. Но это же не повод...) И было ею изречено «...А вот те, кто по-настоящему пишет и печатается...» - это как бы в упрек мне, мол, я не по-настоящему пишу... Тогда я не выдержала и сказала ей простыми словами Светы Стариковой из «Джентльмен удачи»:
- НУ И ДУРА.
Проснулась. В душ, смыть впечатления кошмара! И не наедаться на ночь жареной картошки, тоже мне, Людмила Гурченко. Быстренько собралась, – и за очками, в ближайшую аптеку (при этом уповая на авось сон-не-в-руку). Стояло солнечное майское утро. Мой путь за очками в ближайшую аптеку лежал через Томпкинc-сквер, замечательное место в Нью-Йоркском Ист-Виллаж (East Village). В нем собирались и собираются бездомные. Когда-то, помню, 27-28 лет назад, бездомные и странники разбивали тут палатки, разводили костры, в котлах готовили пищу. С приходом к должности мэра Динкенса бездомных из сквера изгнали, палатки-костры истребили и запретили, и стал сквер называться «Динкенс-сквер»... Но Динкенса сменил Джулиани, Джулиани сменил Блумберг, Блумберга – ди Блазио, и все эти последующие за Динкенсом мэры не были врагами бездомных. Правда, кострам и палаткам больше места не стало: сквер разбит на скверики, палисадники, собачьи площадки, в центре сквера - поляна для уличных концертов и представлений, а спальные места одиноким странникам – скамейки вряд с правой стороны по всей длине сквера... Скамеек-лож множество. Вот и сейчас, миновала спящих: какие-то мексиканцы, видимо, ещё не заработали на койко-место, спят подложив под головы рюкзачки. Поправила (подоткнула) один такой, выбившийся из-под головы мирно посапывающего нелегала, и - дальше... За металлической оградой справа – ковер из белых, жёлтых, красных тюльпанов. Слева - кусты сирени... в цвету! Яблоньки... в цвету! Ведь только накануне был чудовищный холод, и трудно было представить такого буйного цветения. Дальше, в самом сердце, то есть в центре – упомянутая выше поляна, и в ожидании концерта высыпал на поляну народ: девчонки в ярких платьицах, бородачи в шортиках, индуски в сари, велосипедисты у обочины... Много их, так много. Было впечатление рассыпанных по поляне живых цветов. Я пожалела, что не захватила с собой фотокамеры: «Ведь такого красивого воскресенья больше не будет.» Однако, подумав ещё, утешила себя тем, что можно сохранить это в памяти, в душе. Как в фильме «Отец моих детей», где герой-кинорежиссер не может пробить на экран ни одного из своих фильмов, и кончает с собой. Придя в студию, его вдова и дети-подростки (их трое) видят такую картину: кино-экзекютер уничтожает все пленки, сделанные режиссёром – так надо. Дети говорят матери: «Как так можно? Многолетний труд... Не сохранить ни одного ролика...» И она, мать-вдова, утешает детей: «Все это можно сохранить в душе.»
А может быть, будет ещё одно такое воскресенье? Я имею в виду, утро…
Анна-Нина КОВАЛЕНКО
Май – 2015г.