Оглавление
8. Потерянная мысль 1
9. … иначе, чем все 6
10. В месте с лошадьми 9
11. На языке потребностей 13
12. Рефлекс свободы 15
13. В поисках равновесия 19
14. Мир непонятных людей 22
15. Ночью в конюшне 25
16. Животные и люди. 27
17. Конные походы 29
18. Откровенный разговор 34
19. Любители и … 36
20. Other people… Другие люди 38
21. Лошадь для души 42
8. Потерянная мысль
Выплывает из остатков памяти сырой апрельский вечер и землистого цвета жеребенок размером с собаку. Я силюсь смотреть на стоящих в деннике лошадей: серого и вороного. В огромных, распахнутых глазах серого жеребчика, застыли такие знакомые мне чувства молодых, привезенных из табуна коней. Не берусь описать, что пробуждают во мне эти, наталкивающиеся на пустоту, ограниченную стенами конюшни, взгляды: панику, ужас жертвы или безысходность. Помню, что именно состояние лошадей, пойманных на свободе, и оказавшихся в конюшне остановило меня от покупки взрослой лошади.
Я хотела лошадь всю свою жизнь. Вот она: черная лошадь из детской мечты. А я даже боюсь на нее смотреть. Мне стыдно. Ради чего я отобрала у двухлетнего коня, чистый воздух, синее небо, зеленую траву и возможность общаться с подобными себе?
***
Стоит конечно разобраться в какой обстановке затерялись мои мысли о том как и зачем быть с лошадью. Я своеобразно смотрю на мир. Даже во время зрелищных и эффектных соревнований по конкуру вижу я не старание и боевой дух всадниц и немногочисленных всадников. Первое, что чувствую – страх, который испытывают лошади. Разумеется, есть кони с выраженной потребностью к преодолению; есть всадники, способные вселить уверенность в коня, придать ему недостающей смелости, а не выдавить остатки сил из испуганного животного. Но таких людей и животных мало даже на конкурном поле боя, куда попадают самые целеустремленные.
Что говорить о тренировках? Не раз и не два за три проведенные в лошадином мире года, уходила я с плаца в состоянии белого каления. Не в силах смотреть на то, что происходило. Не в состоянии изменить хоть что-нибудь.
Неизменной реальностью моего конного мира стали безликие девочки возраста то девяти до бесконечности лет, рвущие лошадям губы железом самых невероятных конструкций. Девочки, настойчиво и упорно тянущие деревянными руками, (обязательно в перчатках, а как же без них – мозоли… маникюр…) голову лошади к груди, скручивая колесом шею против всех законов физиологии, здравого смысла и эстетики. Особенно меня поражала, когда на ногах таких всадниц я видела шпоры, плотно прижатые к бокам лошади. Хорошо ещё, когда такая «девочка человека» просто едет. Когда наберется она смелости прыгнуть… дело лошади совсем дрянь. С бешеной уверенностью цепляются руки в повод, стараясь удержать равновесие, а все самое ценное, с размаха плюхается в седло: ударяет позвоночник, бьет, стирая до мяса, холку.
Однажды, увидев, разбитую до крови спину рыжего коня, я спросила девочку-подростка, закончившею тренировку на нем, почему она не подождет, пока не заживут раны.
Ребенок, ответил мне, что она взяла лошадь в аренду, что бы ездить и заниматься спортом. С тех пор я стала избегать разговоров с незнакомыми детьми.
Но я все-таки думаю, что дети для лошади не самое страшное. Вред для здоровья лошади, на мой дилетантский взгляд, прямо пропорционален весу, силе всадника и серьезности его намерений. Случалось ли вам, скажем, видеть мужчину весом под центнер, спортивные амбиции которого доводят его до прыжковых тренировок на трех, четырех летних конях? Я, конечно, дилетант с очень романтическим отношением к лошади. Но когда годами смотришь на разбитых «профессионалами» животных, а потом сталкиваешься с необходимостью сесть на собственную лошадь. Долго смотришь мимо лошади из своей детской мечты в кирпичную стену. Теряясь, что думать и делать.
***
Хорошо ещё, что в тот второй день новой городской жизни Азиза, рядом оказалась Эля. Её ровное, спокойное отношение к лошадям и спорту с ним связанному, всегда было свободным от получения дополнительных эмоций, и использования для этой цели лошади. В Русской тройке (так назывался клуб, где родился Азиз) было принято заезжать жеребят, пока они еще переживали шок переезда. Необходимость идти на компромисс: жертвовать удобством одного ради безопасности другого, была очевидной. О заездке жеребенка я договорилась с Саибом, но пересилить желание влезть на лошадь, которую я ждала два с лишним года, не могли никакие соображения осторожности. Азарт взял верх над здравым смыслом.
Азиз выглядел озадаченным, когда прямо в деннике одели мы на него седло и уздечку, да я еще и забралась сверху. Я, разумеется, знаю, что на лошадь категорически нельзя садиться в конюшне. Но посчитала, что это нелепое движение надо сделать, что бы пресечь разговоры в духе: «Что ж она сама коня не заезжает? По-любому боится». Я не люблю «полуслов» за спиной, особенно, когда в них есть такая значительная доля правды. Я действительно боялась испортить лошадь своим неграмотным отношением.
К моему удивлению, конь, на которого впервые сели не особенно на меня реагировал: стоял, чуть напрягая шею и скосив назад уши. Я качнулась в седле, намек на потерю равновесия озадачил коня, но не более. Азиз приехал из табуна ручным конем. Запоздалое спасибо за это нужно сказать мальчику пасшему табун в деревне. Он любил моего коня, даже дал ему имя – Друг. Неприятно было говорить ребенку, я забираю коня в город.
Еще неприятнее было осознавать, что это перемещение не имеет никакого смысла. Где-то на американском сайте видела я надпись “Horse breaking is heart breaking”, даже этот каламбур слишком мягко отражал мои ощущения. Я не хотела ни заезжать коня, ни ездить на нем. За три года с лошадьми я твердо уяснила одно: мне совершенно непонятно что может предложить лошади человек. Посидев на своем «коне», повалявшись в песке вместе с ним, когда он ложился, не понимая, что делать, я с огромным облегчением услышала слова своего любимого тренера:
- Приходите через две недели.
Сбежав с поля боя, испытывая слабое облегчение. Возможность привлечь опытного человека, казалась мне очень правильным решением. Слабые следы работы проделанной Саибом видны в поведении коня даже сегодня. Сев на своего коня, я сразу почувствовала разницу, между лошадью, работающей в прокате и спортивной секции и лошадью, которую решил сделать частью своей жизни человек. Осталось только изменить к лучшему саму жизнь.
Сквозь увеличительные стекла моего максимализма и нетерпимости, жизнь рядом с лошадью на городской конюшне стала выглядеть мелко, мелочно и не менее глупо, чем мои наивные ожидания. Долгие три года в лошадином мире «что-то было не так», потому, что «я делала не так все». Если тебе интересны лошади, то идти нужно именно к ним, по их лошадиным законам. Не по правилам, веками выработанными существами разумными, самые распространенные среди которых: сертификат на конный поход, абонемент на занятия в КСК или право собственности. Несмотря на всю мою увлеченность, лошади так и не превратились для меня в «хобби», со всеми социальными аспектами деятельности that you enjoy and do regularly when you are not working.
Компонент «получения удовольствия» (enjoy) исчез из моей лошадиной жизни, как только оказался в деннике, в обрамлении каменных стен мой собственный конь. Два года назад, покупая лошадь, я думала о том, что прежде чем требовать, нужно что-то лошади предложить. Сейчас пришло, наконец, осознание, что того, что я могу предложить недостаточно: условия моей городской жизни, в которую я пытаюсь вписать коня с минимальным для себя дискомфортом, никогда не позволят узнать, о чем действительно стоит думать на лошади.
Поступив с Азизом по общепринятому правилу, я не оставляла ему никакого выбора, не уступила ни минуты лишнего времени и личного пространства. Я просто добавила лошадь к своей привычной жизни. Люди так делают, потому что лошади это терпят. Но по какому праву сделать лошадь своей игрушкой позволила себе я?
Не менее невыносимо и колко задевал меня еще один вопрос. «О чем кроме своего желания «покататься на лошадке» думала я три долгих года рядом с чужими лошадьми?» - спрашивала я себя, глядя на зимний мир в рамке черных ушей, и с горечью отвечала, что не думала, а радовалась тому, что ответственность за здоровье и качество жизни этих лошадей несу не я.
В редкие дни, когда удавалось отвоевать немного сил и времени у работы, которая так неожиданно стала поводом не приходить на конюшню, я садилась в седло. Шустро и очень азартно возил меня по зимнему парку молодой жеребчик.
Помня характер и поведение его матери, я, разумеется, не могла отказаться от работы над нашими отношениями. Я ждала проблем, но их не было: они возникают в отношениях, от которых ждешь больше, чем отдаешь сам. В нашем случае не было даже мелких сложностей с поведением потому, что не было самих отношений. Так даже между людьми бывает.
Азиз был шумным, шустрым, активным, и не агрессивным. Я надеялась, что он не станет похож на свою мать, если не обманывать его доверия. Разумеется, в малом: в ситуации прямого воздействия я не обманывала ни свою лошадь, ни собственные ожидания. Но хотелось быть откровенной и с собой. На что я могу претендовать, заперев коня в конюшне – ждать моего свободного времени?
Парадоксально, но, несмотря на то, как тяжело я воспринимала реальность городской жизни своей лошади самому коню, казалось, было не еще очень плохо. Азиз был активным и громким. Конечно, говорило это не об отсутствии стресса, а о том, какой характер принимает в организме лошади борьба с ним. Но состояние коня было бы для меня проблемой, если бы не было реальных, требующих немедленного решения, задач. Я отчаянно, по-другому не умею, искала варианты того как должна измениться моя жизнь, что бы лошадь заняла в ней не свободное время, а достойное место.
Решил эту, тупиковую для меня ситуацию, сам Азиз. С приходом весны оттаял заледеневший плац: можно было ездить на лошади с меньшим риском повредить копыта разбросанным в парке мусором. Можно было бы, если бы соглашалась с этой перспективой сама лошадь. Выходя на плац, Азиз начинал отчаянно дергать головой на всех аллюрах кроме прибавленного галопа. Причин такого поведения могло быть много. Но ответ, который видела, а точнее три года успешно игнорировала я, был болезненно прост: просто коню здесь не место. По крайней мере, если я берусь утверждать, что лошадь нужна мне «для души».
В попытке ездить по манежу, на котором работают и “работаются людьми” другие лошади, гулять по парку среди тел культурно отдыхающих и продуктов их жизнедеятельности не оставалось ничего даже отдаленно претендующего на работу мозга и тем более души человека, а коню такая жизнь и вовсе ничего не предлагала. Парадоксально, но сев на лошадь что бы подумать, я всего за год разучилась думать хорошо о людях и прежде всего о самой себе.
;
9. … иначе, чем все
Однажды во время «банкета» по случаю очередных соревнований, услышала я, как хозяйка лошади рассказывает, что в следующих «соревах» будет участвовать её конь. Услышала и раньше, чем поняла, что говорю вслух, спросила: «А он в курсе? Вы коня-то предупредили?» Разумеется, сказанное мной все восприняли как смешную шутку, а сама я не задумалась о доле правды, пока не пересказала этот разговор после очередной удачной конной прогулки по окрестностям сопки Каланча.
Мягкий шелест еще весенней листвы, аккуратные солнечные блики на листьях клевера, дружеская атмосфера и дикая, вполне обоснованная радость от того, что посчастливилось не убить чужого коня и себя, располагали к беседе, в которой кроме всего прочего вспомнила я и этот эпизод «спортивной» жизни. Вспомнила, что бы надолго задуматься над реакцией нашего инструктора Натальи. Без тени юмора или сарказма, без привычной для лошадиного мира напускной важности, она очень естественно сказала, что своим коням всегда говорит, куда они поедут и зачем. Я задумалась. Запомнились даже не ее слова, а высказанное ими отношение.
Осознанное, обоснованное реальностью отношение к лошади как к равному: живому разумному существу увидела я в словах и поступках этой женщины и спустя два года, когда переехал к ней жить мой конь.
***
Выйдя из кузова на широкое зеленое поле, Азиз заржал, резко осекся, словно удивляясь тому, как звучит здесь его голос, заржал второй, третий раз. Захлебнулся, заливаясь каждый раз громче предыдущего. Ответила на его приветствие крупная светло-рыжая кобыла. Словно неровный, прерывистый поток энергии крутился Азиз, заходя в калитку. Ответил на его вопросительное, возбужденное ржание кто-то из стоящих под навесом коней. Измерили шумного новичка жеребцы.
Вытянув загорелую руку, Наталья почесала моего коня за ухом.
«А откуда ты знаешь, что у меня ту-ут чешется?» - обрадовался Азиз. Наклонив голову, он предложил почесать еще и лоб, и шею: «Да, да… в-о-о-т, еще чуть-чуть. И лоб чешется, и недоуздок лицо натер. И вообще, знаешь, я что-то так устал…» - продолжал он жаловаться бессовестно нарушая личное пространство, как если бы они с Натальей были знакомы всю жизнь.
«Они просто разговаривают…» - подумала я. Увиденное не стало для меня неожиданностью, но, тем не менее… Человек и лошадь разговаривали так, словно это было действительно просто, словно такое общение свойственно нам.
Весело подошла к нам Наталья маленькая, засмеялась, ткнула Азиза пальцем:
- Лошадь. Черная лошадь. Худой.
- Да, - кивнула я.
Вместо ответа она непринужденно ткнула нос Азизу в лопатку и обняла его за грудь. Еще три года назад, на городской конюшне, заметила я, что эта девушка ведет себя с лошадьми скорее по-лошадиному, чем так, как обычно ведут себя люди.
- Наши кони так не пахнут, - наконец заметила она.
- Давай поедем на речку, - обрадовано предложила я, долго стоять на одном месте мне было трудно. Сквозь усталость и напряжение последних дней пробивалось жгучее желание проверить, как будет вести себя в новых условиях моя лошадь. Что если причина его проблемного поведения не осталась в городе?
- А он купаться любит? – задала маленькая Наталья вопрос, о котором никогда не задумывалась я.
- Вот сейчас и узнаем. – ответила я вслух. И подумала: «Это же моя лошадь. Моя лошадь должна любить.»
С нетерпением взгромоздилась я в седло, мы отправились смывать запах городской конюшни в компании Грации, Зигзага и Сюрприза. Моя собака, не испытывающая особого восторга, по поводу перемещения напряженно бежала рядом. Перейдя дорогу и оказавшись на широком покосе, кони перешли в рысь. Раз-два-раз-два, замельтешили крепкие лохматые ноги летящего впереди Зигзага. Раз-два-раз… ответил Азиз, чуть настороженно нёсший косматую голову. Я опустила руку с крепко сжатым поводом на шею коня и затаила дыхание.
Раз-два-раз-два – продолжала переставлять ноги моя черная лошадка, мотая головой из стороны в сторону и то и дело опуская ее к груди, пытаясь отогнать назойливых оводов. Но лишних движений, кричащих о дискомфорте он не делал. Маленькая вороная лошадка подо мной послушно захватывала пространство летнего луга: без нервных неровных движений, без лишних, безличных мыслей оставленных в городской жизни. Он, казалось, немного опасался, что новые незнакомые лошади убегут по своим делам без него, и шел настороженно, но это беспокойство все равно читалось легче, и приятней, чем любой период покоя, пойманный на конюшне в городе. Так просто, подумала я. Поменяй условия, и изменится все.
Тонкая, вытоптанная десятками лошадиных копыт тропинка, вела нас за покос, через заросли ивы и зеленые лоскуты лугов. Азиз внимательно следил за бегущими впереди конями, но, на окружающую обстановку реагировал еще слабо. Для меня в то время еще актуальным был вопрос «Как остаться в седле?» и я настороженно смотрела вокруг в поисках неприятностей, способных помешать мне в этом, но они нас не находили.
Ответственно нес меня уставший от напряженного переезда конь, я внимательно смотрела по сторонам в поисках знакомых мест, вспоминала Алёну, благодаря которой оказалась здесь впервые. Вспоминала, как легко удавалось ей получать удовольствие от мира вокруг, и как много требовала я от мира и себя. Четыре года внимательных наблюдений и работы понадобились мне, что бы просто проехать по полю на своем коне.
За широкой полоской луга потянулись негустые заросли прибрежной ивы, в тонких, склоняющихся к воде ветвях, всплывали воспоминания о наших веселых прогулках здесь, убеждавших меня в необходимости иметь свою лошадь, а не ездить на чужих.
Изрезанная ключами и дорогами речная долина в заплатках покосов и возделанных полей привлекла и поразила меня красотой природы и поведения человека. Во всем, что видела я вокруг, читалось, что люди здесь живут и работают, скорее, чем отдыхают от того, что по привычке делают со своей жизнью.
В городском парке мусор под ногами был четвертым измерением. Здесь, впервые за год, я почувствовала, что можно не смотреть, куда лошадь ставит ногу. Но ничуть не меньше, чем окружающая обстановка поразило меня поведение моих спутниц: спокойное и внимательное, без надрыва и азарта новизны отношение к лошади. Обе они и Ксюша и Наталья маленькая напоминали Наталью «большую» и манерой речи и характером высказываемых о лошадях суждений. Что-то похожее читалось и в навыках верховой езды.
Ненапряженная посадка в седле, мягкие движения рук. В их обращении с лошадью не было лишнего желания рассказать о себе миру, пользуясь возможностями другого существа. В около лошадиной жизни встретилось мне мало людей, обладавших всеми этими качествами одновременно со способностью говорить о лошадях, а не пересказывать свой опыт общения с ними. Уже в первые минуты увидела я, что они умеют быть с лошадьми ради настоящего времени с живым существом, а не будущих разговоров с другими людьми.
Тропа, проходящая через покос, вывела нас к дороге, дорога – к реке. Азиз вывалялся в грязи на мелководье, поплавал, похрюкивая по течению и против него, а потом просто замер, расслабленно опустив к воде косматую мокрую голову. Мне нравилось, как выглядит он на фоне высокого летнего неба и яркой травы, казалось, впервые за долгие три года я что-то сделала правильно. Казалось, что результатом правильных действий может стать правильное состояние.;
10. В месте с лошадьми
Уехав из городской конюшни, где белый шум порой таких «не-человеческих» разговоров создавал непреодолимые помехи для понимания конного мира, я закономерно ожидала, что жизнь на новом месте будет выглядеть иначе. Иначе чем все, чьё отношение я уже разглядела, понимали лошадей здесь. Мир небольшого крестьянского хозяйства, в котором в числе прочего были табун своих и частных коней, вобрал в себя всю палитру отношений; и отношений человека и лошади в том числе.
***
Интересуясь существующими порядками и правилами поведения, услышала я от маленькой Натальи немало заинтриговавший меня факт: «Наталья не любит когда ночью ходят в конюшню: лошади ночью спят». Распорядок дня той единственной конюшни, на которой мне посчастливилось находиться, был таким, что часто только ночью жизнь там и начиналась. Я не могла не выяснить, почему здесь иначе.
Летние синие сумерки и высокое небо, словно куполом накрывающее долину, придавали окружающему миру совсем нереальный для меня вид: за годы напряженной работы и не менее напряженной жизни в городе я, похоже, совсем забыла, как выглядит природа, как ощущается свежий «негородской» воздух, как звучит тишина.
Звонко заржал Азиз, реагируя на шаги, я осторожно открыла дверь, заходя в конюшню. Синее ночное небо пряталось и здесь, под высокой крышей, между перегородками денников, в тихом сонном молчании: не было слышно ни хруста сена, ни движения. «Они же спят! Они спят! Все!» - поразилась я. Ничуть не веселее была следующая мысль: «Три с половиной года потратила я на конюшне на выслушивание чужих идей и рассматривание чужих чувств, что бы сейчас увидеть, что лошади просто спят, не отличаясь ничем ни от кошки, ни от собаки, ни от меня, человека!» Человека, который за три года не сумел увидеть ни одной лошади, у которой ночью была возможность спать!
Всю глубину глупой бессмысленности своей «около-лошадиной» жизни осознавать было больно. Я осторожно прикрыла дверь и озадаченно побрела к домику вместе со своими мыслями об опыте городской жизни. Семенила за мной поднимая пушистые коричневые лапы Рысь. Она недолюбливает лошадей. Они ее нюхают, некоторые даже пытаются попробовать на вкус, и все они отбирают у нее, ушастой собаки, мое внимание. А ведь им оно нужно совсем не так, как ей…
Мне часто приходилось наблюдать, как люди дополняют свою жизнь чувствами и эмоциями, используя для этого лошадь. Невероятность, избыточность, несвойственность для человека этих чувств: чувств, которые не способен он по-настоящему глубоко пережить ни рядом с лошадьми, ни без них, превращает простое животное в химеру в прямом и переносном смысле.
С трудом поборов расшатанные шарниры калитки, я накинула крючок на петлю и стала пересекать поле, сосредоточено, боясь потеряться, трусила за мной Рысь. Диванная собака не привыкла к таким приключениям. Опущенный хвост белел в темноте, выдавая усталость, накопившуюся за день даже в неутомимом от породы спаниеле.
Прямая, гладко утоптанная тропинка привела меня к домику, обрывая поток свежих ночных мыслей до нового утра, которое должно бы, наконец, быть мудрее, чем потраченные на раздумья вечерние часы.
***
Я проснулась раньше, чем тронули гряды сопок рассеянные утренние лучи. Прозрачный еще прохладный воздух пробуждал и побуждал к движению. Затягивало меня зеленая плоскость луга без рядов машин и полос для направленного перемещения. Радостно прыгала Рысь, размахивая ушами и нелепым, отдохнувшим за ночь, хвостом. Казалось, зеленое пространство вокруг замыкается за моей спиной и открывается перед глазами новой перспективой.
Распахнулись передо мной ворота, промелькнули сарай и сеновал, послышалось знакомое ржание, полное привычного возбуждения в свежей, аранжировке. Незнакомо скрипнула, отзываясь на движение руки дверь в новую конюшню и послушно закрылась за мной и моей собакой.
Выйдя во двор из конюшни с подседланным конем, я обратила внимание на высокого широкоплечего мужчину, расчищавшего копыта крупного гнедого. Мы поздоровались. Гранат молчал, сдержанно, серьезно скосив темный глаз, развернув в нашу сторону острое ухо и чуть заметно втянув прохладный воздух. Он всегда так смотрит, не выпуская наружу, не впуская внутрь ничего лишнего: ничего действительно личного.
- Давно вместе с лошадьми? – скорее утвердительно, чем вопросительно поинтересовался хозяин коня.
- Четвертый год. – выговаривала я свой ответ, неожиданно для себя замечая, что подражаю интонации собеседника (сильное ударение в начале, тон вверх, выдох).
Оставив при себе каламбурную мысль о том, что если и была я когда-то в месте с лошадьми, то называлось оно уж очень неприлично, я спешу закончить разговор. Мне хотелось пообщаться с Виктором Ивановичем, но было ясно, что близко к своим мыслям он подпустить не раньше, чем услышит мои.
Теряя равновесие, крутился на месте Азиз. Я села в седло. Мы вышли за ворота. Широким размашистым шагом вез по покосу конь меня и мои мысли. Испуганно заглядывая мне в лицо, торопилась успеть за нами собака. Ровно четыре года назад я решила, что буду «заниматься лошадьми». Бесстрашно, не обращая внимания на окружающий мир нес меня по полю мой собственный конь, и не было вокруг ни одного человека, ни одного взгляда, слова, ни одной мысли отличной от моей собственной. Так можно очень удобно думать о лошади. Но подумала я про Саиба. Про то, что без него у меня бы не было ни коня ни спаниеля, наверно. Наверно глупо мечтать о том, что у тебя уже есть, размышляла я… поскрипывало неудачно подобранное седло, отзывался мягкий грунт под ударами копыт…
Не смотря ни под ноги, ни по сторонам вывез меня Азиз за территорию фермы. Отсутствие любопытства к окружающему миру меня удивляло, я не думала о том, что сил на любопытство у него просто нет. Конь, казалось, не разделяет существования ни с окружающей средой, ни со мной. На конюшне в городе мы были вместе, если не в самом движении, то в понимании, что есть мы и есть все остальные. Здесь конь словно перестал существовать. Удивительно, но сидя в седле я не чувствовала в нем ничего, кроме системы неугаснувших условных рефлексов. Прибавленный галоп, которым так отчаянно спасался он от меня в городском парке, сменился размеренным кентером: словно измерив расстояние вокруг себя, Азиз решил, что силы нужно поберечь. Или я посчитала, что бежать от других и себя больше некуда?
«Так странно», - думаю я, - «двигаясь, останавливаясь, переходя с аллюра на аллюр, он ведет себя, скорее как машина. Это, наверно ожидаемо. Даже неплохо. Но моя лошадь должна чувствовать себя иначе». Плывут между черных ушей колючие силуэты зеленых сопок, укатанные калии полевых дорог, стены полыни и ивовых кустарников.
Мы движемся по тем местам, где всего два года назад катали нас с Аленой Зигзаг и Браслет. И я не отдаю себе отчета, что увлекаясь воспоминаниями, теряю связь с настоящим моментом и своим конем. Механизмы моей мышечной памяти превращают Азаиза в мало знакомого мне пегого Зигзага.
Но я думаю: «Странно как много изменило в этом месте и во мне время. Как много нового предложила мне жизнь взамен дружбы стертой государственными границами и радости общения с лошадьми безвозвратно утраченной в удачных попытках достичь границ понимания конного мира людей». Скулит Рысь – я «думаю» вслух. И вот уже отчетливо проступают сквозь туман воспоминаний чёрные уши.
Мелькнули точеные стрелы стеблей ковыля, извитые ивовые ветви заметались в двухтактном ритме. Веселее потёк воздух мне в лицо. Обеспокоенно взвизгнула собака. Азиз послушно, не обращая внимания на мир вокруг несёт меня по дороге через ивовый лес, через блестящий пятнами солнца и тенями листвы ключ, вылетели мы на стрелу прямой дороги. Едва успела я уловить правым поводом закруживший меня вальс и свернуть с каменистого, плохо подходящего для резвого галопа грунта, на мягкий зеленый покос, с романтичным названием «бархатный».
По странной причине, проигнорировав мои опасения, Азиз перешел на рысь, а потом и вовсе размашисто зашагал по широкому зеленому лугу. Обрадовано запрыгала вокруг нас собака, получившая, наконец, возможность перевести дыхание. Разделенные полосками леса клетки покоса затягивали объемом пространства и свежестью утренней зелени. Азиз стал внимательно водить ушами. Поворачивать из стороны в сторону косматую голову.
Мягко отзывались в моем теле его движения. И по своей дурной привычке, вместо того, что бы жить настоящим я вспомнила прошлое. Наша крайняя, да что там, последняя поездка с Алёной, именно здесь наполнилась самыми яркими впечатлениями: падением Алеси, бегством Дозора, словно превращаясь в своего отца Заказа, на котором ехала я в тот день… жизнь назад, Азиз поднялся до середины покоса коротким галопом… так незаметно превратилось настоящее в прошлое воспоминаний…
Вот уже звучат в моих ушах возбужденные женские голоса, и мой «поставленный преподавательский визг», разумеется, громче всех командует ситуацией. Я зла. На себя. На мир! На всех! Не надо было скакать! Но мне нужно было посмотреть, как двигается отец моего коня. Я хотела посмотреть. Я и так все время делаю то, чего не хочу.
Мелькающие между черных ушей зелёные волны раскрашиваются золотом. Да и сами уши уже значительно выше. Широкой, жесткой рысью увозит меня Заказ от эмоций, которые я переживать не хочу. Золотятся полосы леса, насыщено синее небо в комках белых облаков дышит не летней теплотой, обещающей зной, а долгожданной осенней прохладой, предвещающей ледяную зиму.
В красках разгорающейся осени, по золотисто-соловому лугу плывет, распустив по ветру искрящиеся гриву и хвост, серебряно-серый конь. «Я уже целых два года в конном мире, и это первый конь, которого я вижу бегущим на свободе… На что же я трачу свою жизнь?» - думаю я. И словно отзываясь на мысль, приходит смс от Светы. «Студенты в норме. Задание дала.»
«Забавно, думаю я, глядя на зазеленевший вдруг луг, как скоро после того дня поняла я, что то, что мешало мне жить, в действительности и было моей жизнью. Было.»
- Фотик есть? Сфотографируй его - звучит в моей памяти голос Кости, - Наталье отдашь.
Я еще мало знаю Костю и не могу оценить значения его слов.
- Нет, говорю я. – пусть останется в памяти, - я люблю живые воспоминания.
- Сфотографируй…
Волнует ветер серебристо-серые метёлки ковыля на нежно-зеленом покрывале тонких полевых трав, развивается в моей памяти грусть о прошлом, несет осенний ветер гордый хвост убегающего от меня коня. И мне совершенно не важно, куда он собирается и кому нести домой седло. Каждой клеткой своего тела и сознания помню я этот день. И словно пытаясь докричаться через время призывно ржет подо мной Азиз. Я улыбаюсь. А он зовет снова и снова, спокойно и внимательно слушая каких границ достигает его голос. Где-то там, куда не донеслось еще его ржание есть лошадь, которая ответит.
Мы стоим на холме, возвышающемся над зеленеющими полями. Крутится у ног коня уставшая собака. Азиз внимательно осматривается. Похоже, ему нравиться смотреть на мир сверху вниз. Я улыбаюсь своим воспоминаниям, чешу коня под гривой.
- Побочные стороны узбекской заездки? – обращаюсь я к нему, - Кто бы мог подумать, что на лошадях можно думать вот так. Там, наверно, Саиб проснулся, пойдем, лошадь, надо сказать спасибо.
Азиз молчит. Отчаянно скулит Рысь, понимая, что обращаются не к ней. Очень искренне недолюбливает она лошадей, но вынуждена мириться. Не думаю, впрочем, что бы лошади от этого страдали. Им бы человеческую любовь вынести.
- Домой… Азиз, домой.
Выпускаю я из рук повод, настороженно скулит собака, и конь начинает медленно спускаться по зеленому склону в поисках дороги к новому дому.
11. На языке потребностей
Тонкая тропа ровной рысью направляет коня к дому. Он уже здесь ходил. Здесь ходит и его отец – крупный вороной конь Заказ. По случайному стечению обстоятельств досталась Азизу буква его имени. Здесь родилась и мать Азиза – Озорная. Родные «стены» помогают жить даже когда выстроены из стволов и крон деревьев. Помощь нам в очередной раз нужна. Я всегда нервничаю, когда вспоминаю, что нужно безопасно перейти дорогу. Она еще далеко, за пушистыми полосами ив слышится шум проезжающих машин. А я настораживаюсь и напрягаюсь. Руки помимо моей воли сжимают повод. Я бы предпочла двигаться к дороге помедленнее, имея возможность оценить расстояние, а может быть и пройти пешком рядом с конем, я люблю так ходить. Но скакать я, конечно, люблю больше. Трогательная картинка «похода по полю с конем» сменяется шустрым порывистым движением: раз-два-три… раз… застучала в моих ушах земля привычный ритм вальса: отчаянно спасается от моего дискомфорта маленькая вороная лошадка. Странно, как быстро превращается в его действие моя неосознанная потребность.
***
На новой конюшне мы оказались в поисках хороших, удовлетворяющих потребности лошади условий. Каким же было мое удивление, когда обнаружилось, что коню лучше не стало. Меня озадачило, как безразлично относился он к обществу других лошадей или его отсутствию. Я каким-то наивным инстинктивным чутьем ожидала, что он вольется в этот мир, который действительно можно назвать лошадиным. Но по странной, неведомой мне причине этого не произошло.
Конь нервно переступал ногами в деннике. Звонко ржал при виде меня. В его голосе слышались вопросительные нотки, которые так легко принять за лошадиное приветствие, если с другим ржанием ты незнаком, слышалось возбуждение, которое можно принять за радость (потому, что часто именно возбуждение нервной системы более или менее радостное испытывают при виде лошадей люди). Но я не очень верила, что появлению меня и моих эмоций лошадь может радоваться. Да и следы жидкого навоза на полу и даже на стенках денника красноречиво говорили скорее других эмоциональных реакциях.
По возможности тактично Наталя пыталась намекнуть, что в дни моего отсутствия этого не наблюдается. Я, не особо заботясь о соблюдении приличий, отвечала, что это явно от радости. Меня на тот момент мало волновало, что на «Каланче» меня знают меньше, чем знают обо мне. Отношения с чужими людьми волновали меня меньше, чем отношения со своей лошадью, которых я явно зашла в тупик, но еще не уперлась в глухую стену.
Жить к конюшне Азизу явно не нравилось. Он был худым, неспокойным, испытывал явный дискомфорт во рту: зубы не спешили меняться. Не нравились мне и его копыта: мода на естественную расчистку, достигшая тогда Приморского края, заметно пошатнула мой принцип отношения к лошади: «не разбираешься – не лезь». Общее внимание к этому аспекту заботы о лошади нельзя было назвать нечрезмерным. Но это закономерное явление. Долгое пренебрежение отдельным аспектом неуклонно сменяется гипертрофированным вниманием к нему. В моем случае эта закономерность отразилась на отношении к лошади в целом.
Долгое время мне удобно было считать нормой принятое отношение к лошади. Интуиция, разумеется, подсказывала, что что-то здесь не так. Однако, когда, обработав информацию, полученную от «органа для шестого чувства» ты понимаешь, что не так на самом деле – все. Нельзя не поддаться искушению, сделать вывод, что что-то не так с тобой.
Множество людей вокруг спокойно занимаются конным спортом, верховой ездой, конным прокатом. Они содержат собственных лошадей, и даже целые конюшни с лошадьми своими и чужими. Отдыхают жизни рядом с этими прекрасными животными (в моем «конном» мире скорее рядом с другими людьми из конного круга). Лошади легко делают счастливым стольких людей!
Почему я не из их числа?
Почему отчаянно мучает меня вопрос: «На языке чьих потребностей пытаюсь я говорить с лошадью?»
Почему не отпускаем меня ощущение, что моя лошадь пытается мне что-то сказать?
***
Расстилается перед моими глазами зеленый лоскут поля. Солидным территориальным лаем приветствует меня Кедр и спешит проводить к конюшне. Радостно и очень довольно улыбается его собачье лицо. Для счастья собаке достаточно найти свое место рядом с человеком.
Самый верный друг моего детства (в русском смысле слова «друг») – беспородный пес по имени Шарик, очень напоминал Кедровича. «Чем же? Глубокой собачей заботой и звериной мудростью или моей любовью к собакам похожи эти псы из прошлого и настоящего? - размышляю я вдыхая богатый, насыщенный прозрачно-зеленый воздух, - Шарик был частью меня: сильной, мудрой и доброй частью личности, способной понимать чужие переживания и защищать от ненужных проблем. Хочется верить, что эти качества еще живут во мне, в свободное от работы время».
Насторожено повернув голову, Кедр заглядывает в мое лицо: что-то из моих мыслей его заметно настораживает. Я останавливаюсь. Хотя, строго говоря, нужно спешить: яркое солнце пятницы торопливо ползет к темной гриве горной гряды. Однако, общением с приятным собеседником пренебрегать не стоит. Мы увлеченно беседуем: я чешу богатую черную шерсть, такую неуместную летом. Пес улыбается, ворчит на разные голоса: его эмоциональный диапазон поражает. Не каждый человек способен проявлять такую чувствительность и понимание. Кедр приятный собеседник. В моем детстве Шарик похоже ворчал и вопросительно поворачивал голову. Старый, брошенный хозяином пес был вожаком моей «шестисобачной» своры. Наивные соседи полагали, что главарь этой банды я. Так не было. Но их уверенность придавала сил и мне. Как и сейчас. Удивительно сколько энергии может отдать собака человеку. Лошади ведут себя иначе.
Поэтому собак легко любить человеческой любовью: следами положительных эмоций. Собаки живут чувствами человека. В отношении лошади тоже принято говорить «любовь», хотя чувства настоящего лошадника, скорее передает русское слово «страсть». В ярких и часто губительных оттенках его значений забываем мы о себе. Где-то глубоко за значением этого слова лежат мотивы нашего существования в конном мире: практика самоутверждения, удовлетворения своих потребностей, или, хочется верить – самовыражения человека пришедшего к лошади.
Ворчит Кедр, поднимаясь с земли, весело взлаивая и гордо подняв хвост-перо понесся он по своим собачим делам. Много смысла можно найти в общении с интересным собеседником. Всегда любила и умела слушать собак. Именно поэтому чувствую, что лошадей я не слышу. И неизменно задаюсь простым вопросом: «На языке чьих потребностей пытаюсь я говорить со своей лошадью».
12. Рефлекс свободы
Яркие осенние краски удивительно быстро выцвели и погасли в этом году. Закатилось за гриву сопки холодное солнце пятницы. Даже раньше, чем успела я подойти к домику. Золотая приморская осень, которая так долго напоминала мне о конном мире, который мы с подругой делили на двоих, сменилась холодным запахом снега и настороженной атмосферой ожидания зимы.
***
Неприятные ощущения от городской конюшни и жизни стерлись и сменились новыми. Впечатления от моего места работы были еще более пугающими, чем чувства испытанные на городской конюшне. Разница была лишь в том, что работать я пыталась в сельской школе. И работа эта превращала мою детскую мечту – настоящую живую лошадь… в бездушный антидепрессант при помощи которого я на короткий период могла отдохнуть от того, как выглядела моя жизнь. Строго говоря, в бесплатных психологов, помогающих мне пережить то, во что превратилась школа, которую я безуспешно окончила сама, превратился весь коллектив крестьянского хозяйства Каланча, не исключая коров, баранов и собак. Моих отрицательных эмоций хватало на всех.
«Нет, понятно, что в условиях нашего экономического развития», - рассуждаю я – «деревенских детей никто учить не собирается. Удержать границы такой страны можно только при помощи малообразованной биомассы. Но зачем калечить? Им же вредно находиться в такой негативной обстановке! Зачем передавать им искаженное представление о действительности. Там же для большинства учителей, Интернет – это сеть потребления и рекламы, а совсем не техническое воплощение идеи Вернадского о Ноосфере».
- Выпей! – отрезвляюще заключает Виктор Иванович.
- Да не хочу я, расстраивать Вас отказом... Но пить-то на радостях надо. – грустно заключаю я, оглядывая теплую, темную комнату. Тонет в звенящей тишине свет единственной свечи, и я невольно замечаю, что броневик, с которого вещала я о судьбах России, похоже, кто-то угнал.
- Крюкова почитай, - задумчиво заключат Виктор Иванович. - «Неопалимую купину». Там про твоих учителей все написано. Крюкова знаешь?
- Если честно, - не очень, - отвечаю я.
- А «Тихий Дон»?
«Тихий Дон» я люблю. Вопрос авторства этого произведения, который мы бросаемся обсуждать, не был для меня важнее, чем изложенная в нем реальность, о которой, в шестнадцать лет лучше узнавать из книг, чем из самой жизни. Мы разговариваем. Я привыкла, что в литературном произведении каждый видит что-то свое и удивлена, тому, что мы почти дословно помним одни и те же отрывки. Очень кстати вспомнили «Тихий Дон» сейчас. Именно в его строках увидела я, что жизнь человеческого тела и души полна полутонами, складывающимися в замысловатую картину поиска правды жизни, которая у каждого своя в отдельный момент времени. Запечатленные в памяти герои и судьбы напоминают мне о том, что по большому счету все люди, поставленные не на свое место, ведут, себя плохо: некомфортно для окружающих. Надо как-то искать баланс. Искать что-то исключительно твое.
***
Мы вышли из конюшни, прошли вдоль коровника. Я уже почти собралась сесть в седло, когда подумала, что неплохо было бы не напрягать лишний раз спину коню, подвела его к небольшому бугорку около входа в коровник. Машинально посмотрели на нас сидящие под навесом Люда и Наталья. Я слегка отвлеклась на них, перекидывая повод на шею коня и не очень заметила куда именно он целился, когда отчетливо махнул передней ногой и достаточно нагло повернул ко мне голову. Заметно напряглись зрители, я безрассудно фыркнув, слегка толкнула коня кулаком в нос, отодвигая его из своего пространства, всем своим видом давая понять, что не воспринимаю его серьезно. Но стоило мне взяться за гриву и поднять левую ногу, как конь развернулся и вполне отчетливо махнул ногой, целясь в меня. На этот раз сомнений не было. Я быстро скинула повод с шеи, в поисках понимания посмотрела на своих зрителей, но выражений их лиц я понять не успела. Азиз очень нагло стоял рядом. Его самодовольный вид немедленно вызвал во мне приступ ярости. Слишком сильной, что бы можно было что-то делать с лошадью в этом состоянии. Конечно, реагировать нужно было немедленно, но я себя побоялась: метнувшийся по двору взгляд упал на вилы. К счастью рядом лежал еще и веник. Я легко подхватила его и повела довольного коня в конюшню. Азиз шел очень гордо и весело, чем мог бы меня разозлить еще больше, если бы это было возможно. И очень удивился, когда попав в денник, получил несколько ударов веником по крупу и по голове. Он испугался и растерялся. Строго говоря, я тоже растерялась, когда обнаружила, что бью коня веником по лицу, рискуя выколоть ему глаза.
Не думаю, что отучать коней бить передом таким методом уместно. Но вытащив притихшего Азиза из конюшни и предприняв очередную попытку сесть в седло, я обнаружила, что ногами он больше не машет. Резким движением шенкелей я вытолкала коня со скотного двора. Он пролетел поле, прошагал спуск к дороге и снова полетел по покосу. Я чувствовала, как злость сменяется чувством скорости и грустью. Что-то в жизни моего коня идет очень неправильно, раз животное жертва ведет себя как агрессор. Видимо, меняя к лучшему условия его жизни, я не учла какие-то константы.
Как три с лишним года назад, его мать – кобыла по кличке Озорная, Азиз выразил инстинкт в форме нападения на человека. Тогда поведение кобылы помогло мне сделать огромное открытие: лошади в городе рядом с людьми было настолько плохо, что инстинкт защиты потомства сработал агрессией против человека. Сейчас рефлекс свободы, проявленный агрессией против меня, красноречиво заявлял: мне плохо с тобой – уходи. Я бы, возможно, и ушла, если бы в мире людей все было так же просто и однозначно как у лошади. И все равно странно: я где-то читала, что такое поведение для домашних животных не характерно. Считается, что неуправляемые животные рядом с человеком не выживают и тем более не размножаются. Очень странно.
«Азиз,» - резко обратилась я к переходящему на рысь коню, - «ты глупая скотина! Кто будет за Тебя платить, если ты меня убьешь?»
Желтая в солнечных разводах глина предательски скользит под ногами коня. «Азиз!» - злобно и испуганно рявкаю я.
Конь нервно вздрагивает и ускоряет шаг, стремясь сбежать от моего дискомфорта. Скользкая поверхность земли под ногами коня мешает мне думать. «Кто вообще придумал, что на лошади можно думать, - ругаюсь я - на этом бешенном венике приходит в голову только одна мысль «Господи, сохрани! Так бы и сказал, хитрый узбек, что лошадь нужна человеку, потому, что на ней молиться можно».
Я зла на Саиба. Очень зла за то, как сильно мне его не хватает. Я привыкла к нему. К долгим разговорам. К тому, как коротко и ясно звучит его словами самая сложная для меня мысль.
Предательски скользить под неудачно подпиленными копытами оттаявшая глина цвета заходящего солнца. Бессильно злится во мне интуиция, подсказывая, что в этот раз. В очередной раз дорогу для нас с конем я выбрала неверно. Напуганный злобой и страхом, силится убежать из-под меня Азиз. «Раз-два-три!» - зовут копыта темную землю узкой тропинки. Ритмично стучат о носки ботинок и железо стремян стебли полыни. Свежий воздух и быстрое движение разогнали по телу кислород и испарили дурные мысли.
Маленькая черная лошадь любит быстро скакать. Он не бережется и не жалеет сил. Похоже, что чем быстрее он скачет – тем легче ему переносить мои мысли. Мелькают вдоль дороги темные, совсем вечерние тени осенних деревьев. Неровным, неуверенным галопом несет меня конь.
«Я мешаю ему двигаться в равновесии, - думаю я, - и жить мешаю. Я запираю его в деннике ждать моего свободного времени. Приезжаю в выходные для меня дни пугать его своим гневом и скакать по полям в поисках, или скорее в побеге от себя. Он не будет прощать мне это вечно. Я бы не простила уже сейчас. Животные не должны прощать слабости. Искать силы жить нужно в своей собственной голове, а не в бешенном галопе между ушей лошади.»
Я резко выдергиваю правую ногу из стремени. Азиз останавливается. Неловко задевая каблуком черное ухо.
«Так тебе и надо!»
Азиз молча трясет головой – ударила неудачно: сильно.
Я осторожно ослабляю подпруг. Конь опускает голову в сочный зеленый клевер у обочины дороги.
Не похоже, что он винит меня во всех неурядицах своей лошадиной жизни. Это я, испытывая неукротимую потребность «дойти до самой сути» отчаянно ищу, что еще можно сделать, что бы приблизить жизнь лошади к физиологической норме. Он просто приспосабливается к среде обитания. Считается, что из всех биологических видов менять среду способен только человек. Сплетаются в узел тугого противоречия две мысли о судьбе жующего клевер коня и о моей собственной.
Как смогу я чувствовать и считать себя человеком разумным, если я не в состоянии предоставить своей собственной лошади возможность быть лошадью?
Неприятно было прийти к лошадям и обнаружить себя негармоничным существом. Находящимся в состоянии отчаянного диссонанса и с миром, миром лошадей, и самой собой.
;
13. В поисках равновесия
Падает сквозь решетку окна тусклый вечерний свет. Осень в этом году исключительно ранняя и холодная. Это случилось: мой конь стал не менее агрессивным, чем была я сама. Конечно, когда лошадь лезет с тобой в драку нужно не философствовать, а принимать меры: искать что в очередной раз я сделала не так.
Я не очень хочу ехать в открытые колючему ветру, заснеженные поля. Но ехать нужно: будем смотреть, как конь ведет себя под седлом. Совершенно естественно, что получив возможность иметь собственное мнение, он решил, что жить комфортнее без меня. В пятницу, после работы в школе я приезжаю сюда в состоянии белого каления. Конь чувствует мой гнев. Он не может и не обязан ценить усилия, которыми сдерживаю я себя, успешно стараясь не вымещать злость на нем. Коню не будет хорошо с человеком, которому плохо с самим собой.
***
«Грустно», - думаю я, разбирая длинные черные пряди богатой гривы. В детстве я хотела именно такую лошадь: вороную, быструю, смелую, злую и наглую. Наверное, я тогда знала, что буду с нею делать, но теперь, это знание кажется бесследно утерянным в процессе взросления и получения всего того, что принято считать образованием. Хорошо, что в лошадь можно смотреть как в зеркало. Она всегда подскажет.
Эмоциональный резонанс – невероятно красноречивый механизм. Он отчетливо дал мне понять, что лошадь свободная от влияния стрессовых факторов и освобожденная от необходимости выживать, продемонстрирует поведение, которое наблюдает сама. Я ведь не умею принимать жизнь: я дерусь с ней всеми силами. Вот и он, черная лошадь, решил драться со мной. «Со мной» - во многих смыслах.
«Моя лошадь!» - горько и гордо говорю я, настойчиво почесывая коня за ушами. Он отодвигается, - «как хочешь, и не очень хотелось».
Как легко было бы просто обидеться за это нападение. Посчитать его отсутствием воспитания и дисциплины. Работать над ними легче, чем над собой. Почему вижу я не наглость и невоспитанность, а несоответствие условий содержания природным потребностям лошади?
Меня даже радует, что из всех возможных вариантов защиты от общества человека мой конь выбрал активное нападение. В этой ситуации я найду верное решение быстрее. Я аккуратно кладу на короткую узкую спину седло, чуть тяну подпругу, подныриваю под животом коня, выправляю правое стремя.
«Саиб ругается, когда идут по конюшне с распущенными стременами,» - вспоминаю я. Но обходить коня на улице я опасаюсь. И Саиб не увидит. Его здесь нет. Его вообще давно нет рядом, когда он нужен. Я привыкла вспоминать, как он ведет себя с лошадьми, как двигается. Это часто помогает. Жестко ложиться в руки повод, скрипит дверь денника. Шаг, еще шаг, ударяют бетонный пол, ставшие опасными копыта. «Завтра четыре пары. Послезавтра - шесть, - думаю я, - дверь конюшни, надо открыть и остаться целой.»
Несмотря на все мои попытки визуализировать картинку, на которой человек правильно ведет лошадь, в память проскальзывает опасное воспоминание: перед другой дверью, другой конюшни, другой жеребец, здороваясь с соперником, не замечает меня и задевает копытом в сантиметре от позвоночника. Бурый жеребец был виноват только в том, что родился сильным и энергичным.
Скрипит, открываясь и закрываясь за крупом коня, дверь. Я забыла свои опасения. Горькие воспоминания о коне, которого я бросила ради этого, стоящего рядом, схватили горло осенним холодом. Я злюсь. Пронизывающий ветер улицы замораживает неуспевающие пролиться слезы. Я отчаянно быстро перекидываю на шею коня повод и отталкиваюсь от земли. «Прости меня, черный. Лошадь, которую сердцем и душой я посчитала своей – не ты. Глядя на тебя, я каждый раз вижу коня, которым ты не был и не станешь. Именно поэтому не делишь ты со мной пространство и свою жизнь, и пока не научусь я жить настоящим, это не изменится».
Белая утоптанная тропинка ведет нас к выходу со скотного двора. Азиз поднимает голову и зовет бегущего с водопоя Дозора. Веселый, радостный. Хвост такой гордый. Оживленно, чуть скользя на утоптанном снегу, идет рядом с гарцующим конем Наталья.
Машинально проходит Азиз мимо радостной пушистой лошади и его хозяйки. Даже шаг не замедлил. Никак не проявил желания остаться в обществе другого коня. Везет как машина. Как научен. Жалко, что я не научилась также механически смотреть на лошадь. Я ведь старалась. Мой бывший любимый тренер из тех, чье мнение легко считать своим собственным. С ним легко было соглашаться. Я бы научилась считать лошадь машиной если бы он сам это умел.
Я невольно оглядываюсь на, идущих по полю, человека и ее коня. Со словами Натальи тоже легко соглашаться, вот только с переживаниями, кроющимися за ее точкой зрения даже соприкасаться страшно. Ее отношение к лошади выстрадано множеством случайных и нелепых лошадиных страданий и смертей, которых можно было избежать, имей люди больше опыта. Грустно осознавать как дорого обходится лошади знание или незнание человека. По большому счету, мое малодушие стоило жизни чужой бурой лошади. Со своей надо делать все правильно. Только как?
«Да, черный, когда мы найдем себя и друг друга - будем совсем особенными,» - подбираю я повод и подталкиваю коня в рысь. Колет лицо холодный осенний ветер влажный, обволакивающий и пробирающий до костей, оставляющий в каждой клеточке тела неуверенный скользкий и холодный дискомфорт, заползающий из тела в самый мозг.
Выбрав самое провокационное место: около дороги (которая не позволит расслабиться мне), рядом с конюшней (вид которой будет раздражителем для коня) я стала крутиться по покосу, как когда-то привыкла крутиться по плацу в городе. Дул пронизывающий зимний ветер, то и дело царапали лицо крупинки колючего снега. Как назло полтора года назад Саиб неплохо сделал свою работу. Жеребчик слушал меня внимательно, подчинялся практически безукоризненно, даже с излишней для полевой езды точностью. Выходило, что отношения надо исправлять не ездой: проблема была не в ней, под седлом конь слушал меня как машина.
Мне становилось холодно и скучно: накручивание петель по покосу не было похоже ни на понимание, ни на созидание, и я решила вернуться на поле к конюшне, которое уже приличное время мерили сосредоточенными шагами Наталья и Дозор.
Не сразу заметила я напряженный, настороженный вид Натальи и неуверенные, надрывные шаги ее коня. Выражение лошадиных и глаз и «мордылица» я тогда еще не понимала. Незнакомым мне голосом попросила Наталья походить за компанию с ними. Азиз даже некоторое время ходил, но напряженность росла, ему не очень удавалось скрасить одиночество этой пары, и мы направились к конюшне. Аккуратно спешившись перед самой дверью, стараясь не получить копытом в нос, я завела коня в денник, расседлала, сняла уздечку. Стала внимательно рассматривать сустав правой задней ноги, который совершено не во время опухал, вызывая у меня незнакомые и непривычные чувства: я переживала за коня. Погрузившись в мысли о своем, не имеющем отношения к лошади, я взяла одну бутылку с бальзамом для суставов, затем вторую, в грустном оцепенении, даже отупении чувств смотрела я на едва заметно расширенный сустав в снежно белом носке.
«И ведь не жалуется, скотина! И не хромает!» - раздосадовано думала я, словно мне было бы легче, если бы он хромал и жаловался. Было похоже на то, что в окружающей обстановке что-то беспокоит его сильнее, чем явно нездоровая конечность. Опустив косматую голову в кормушку Азиз с печальным видом, плотно скрываемым косматой гривой, жевал сено. «У Тебя же еще и зубы болят, - обратилась я к коню, уже вслух, - как их лечить Тебе, если я не могу найти, кто мне зубы вылечит?» Разговаривала я с пустотой, не обращая внимания на стихший хруст сена и заполнившие конюшню грохот и неровные удары в бетонный пол.
Оцепенение пришлось весьма кстати, именно благодаря ему, мгновенно сжались мои сознание и воля, крепко схватившись за тот внутренний стержень характера, который когда-то давно видели во мне многие люди. Выдохнув воздух и задержав дыхание, я открыла дверь денника, в котором еще мгновение назад грустно жевала сено моя бедная больная лошадка.
По глухому серому полу прополз мимо меня в распахнутую дверь денника напротив пушистый белый конь. Вы когда-нибудь видели, как ползают лошади? Не лучший способ передвижения для животного в шесть сотен живого веса. Согласитесь.
Преодолев невысокий порог пушистый снежный конь, еще несколько часов назад летавший по заснеженному полю, рухнул на тонкий слой желтоватых опилок. Напряженные крылья бархатных ноздрей в полном недоумении ловили воздух. Проваливалась куда-то в глубину лошадиного существа бездна темных раскрытых болью глаз. Скошенные к крупу уши отчаянно вслушиваются в отказывающееся повиноваться тело.
Пережив короткий момент оцепенения, пушистый конь вновь забился в попытках встать. Подгибаются трясущиеся от напряжения передние ноги, валится из стороны в сторону, ударяя о дощатые перегородки снежно белое тело коня. Задние ноги безвольно отказываются поддержать: вернуть Дозору привычное положение. Только широкая шея настойчиво ловит равновесие.
Нечасто совпадают мысли разумного человека и лошади, находящейся на положении сельскохозяйственного животного. Сейчас один из редких моментов. Бьется в пол и стены пушистый серый мерин. Нервно крутятся жеребцы в соседних денниках. Раздаются телефонные звонки, голоса. Подтягиваются к упавшему коню люди. Медленно восстанавливается хрупкое истинно природное равновесие между лошадью и человеком. Обоим ясно: упавшему животному недолго жить в мире людей. В такие моменты услужливо приходит на выручку разум, вспоминающий о законах естественного отбора, сложного материального положения в очередной кризис. «Мы срочно становимся разумными людьми, когда нам это выгодно», - думаю я.
Падают последние закатные лучи сквозь тонкие решетки маленьких окон. Бьется в опилках парализованный конь. Горят болью чужих и своих эмоций жеребцы – сильным и энергичным всегда тяжелее ждать развязки. Собираются люди. Мы нервно делимся своими чувствами и соображениями.
Однако, слов логичного, закономерного в этом случае решения никто не произносит. Человеческие законы и сложившийся уклад формируют нас в отдельные общества, в точности также как создает генетическая память особенности видового поведения животных. Эти системы, веками доказывавшие свою универсальную состоятельность, в стремлении к устойчивому порядку, иногда, испытав неожиданное действие непреодолимой силы, все же движутся на встречу друг-другу.
14. Мир непонятных людей
Медленно, сосредоточенно стучит бензиновый генератор. Падают на бетонный пол тени. Серый цвет сейчас совсем не ассоциируется с благородством: просто длинные ровные полосы: одна по темнее, другая посветлее. В желтом ламповом свете балки потолочных перекрытий отбрасывают еле заметные тени на неровную поверхность потолка. Одна за другой цепляются щупальца тонких парашютных строп за деревянный брус.
«Никогда не рассматривала потолок с точки зрения возможности прицепить к нему лошадь, - думаю я, - а еще летом «от нечего обсудить» ржали, дураки, над тем, что в одной конюшне над денником лошади лебедка весела, что ничуть не помешало коня продать. Зеленых лугов ему». Лиричная мысль об изумрудном рае будит во мне сарказм: шести центнерам живого мяса изумрудный рай не светит ни при каком раскладе. Злая, заостренная ирония всегда дает мне сил в трудную минуту. Но этот момент кажется просто чудовищным.
****
- Я ничего не понимаю, - говорит муж, сидящий в углу конюшни, словно злой совенок.
Его можно понять: проехал 120 километров, что бы отвезти меня в город, а тут такой компот. Зайдя в дверь практически следом за Дозором, он меньше всего рассчитывал стать участником очередного нелогичного события.
В складывающейся ситуации возможности поехать за лекарствами и попытаться объяснить происходящее здесь и ему и себе заодно меня возмутительно радует.
Серая скользкая змея под высокими пушистыми облаками скользит в город. Всегда шутила, что хочу съездить в Партизанск. Теперь как-то не до шуток.
- А какие лекарства вы ему покупать собрались?
- Да какая разница какие? Написано там на бумажке.
- Почему какая разница? Может вы ветеринара позовете, если не знаете что колоть? У вас же есть тут в деревне.
Я долго молчу. Это не похоже на меня. Или мне просто кажется, что я молчу. Скорее я думаю вслух.
- Мне кажется, что дело тут не в лечении. По крайней мере пока ношпу не укололи – речь шла не об этом.
Муж начинает раздражаться:
- Так вы определитесь что вы делаете! То лечить, то не лечить!
- Я сама не очень понимаю. – четно говорю я. – Ты же слышал, как кто-то из мужиков ругался из-за этого укола.
- Ну слышал. А почему в этом что-то особенное. Вы там все как ненормальные орали.
- Смотри, - начинаю я обрисовывать проглядывающую ситуацию, - из за уколов мясо портится… наверно. Так думаю. Если уколов наделать – съесть Дозора уже не получится.
- Не понял? Кто его есть собирается? Это же Натальи конь.
Я не могу сказать, что кто-то конкретный собирается съесть Пуховика. Но…
- … просто получатся, что так принято. Когда животное упало, в деревне его всегда режут. Как-то так. Наверно.
- Но это же не корова, не овца. Их же как-то лечат. Ветеринара зовите. Хотя, конечно, какая разница корова или лошадь. Вообще без разницы кого жрать. Но ветеринара-то все равно звать надо.
- Надо. Но страшно. Что он скажет?
Муж соглашается. Представить себе процесс лечения парализованной лошади действительно сложно.
- Завтра приедут ветеринары капельницу ставить – посмотрим.
- Э… так ты в город не поедешь? А на работу?
- Три тысячи рублей за сорок часов в месяц – это не работа. Пусть даже в следующем семестре нагрузка будет меньше.
Муж соглашается, что участие в профанации высшего образования пора заканчивать.
***
Отчетливо тарахтит генератор. Заливает деревянную конюшню желтый свет. Четвертый час пытаемся мы поднять и зафиксировать в стоячем положении коня. Медленно дают о себе знать результаты: раздражительность, вызванная шоком, сменилась усталостью. Мы, люди, громко и пошло шутим, тягаем коня за хвост и за ноги. Парашютную стропу, закрепленную за потолочную балку, сменили два таля. Мы разобрали решетку, отгораживающую денник от прохода, разобрали кормушку, досыпали в денник опилок, обили коврами стены. Мы учимся. Но учимся неоправданно медленно. Порой мне кажется, что Дозор искалечен нашей помощью сильнее, чем болезнью. От постоянных падений огромные глаза коня закрылись одутловатыми гематомами, впали крутые бочкообразные бока, запестрела потертостями снежная шерсть. Вторая ночь попыток поднять и закрепить лошадь в самом разгаре.
Почему поднимаем ночью? Днем все, кто может помочь – работают. Управившись на своей конюшне, приезжают помощники из города. Пока доедут 120 километров по Приморским дрогам – ночь на дворе. Приезжают помочь и друзья, живущие поближе: есть среди них и конники и те, кто просто не может оставить в беде. В такой нестандартной ситуации желающих помочь оказалось неожиданно много. Знать бы еще, чем в таких случаях помогают.
От меня проку неоправданно мало: со своей задачей держать голову коня ровно и не давать ему идти вперед я и в начале операции справлялась плохо, а теперь и совсем никак: парализованный конь нехитрыми движениями передней части корпуса и шеи подкидывает меня не хуже, чем делают мустанги на родео. Вцепившись в недоуздок как французский бульдог, я то и дело болтаюсь в воздухе, рискуя зацепить помощников, поддерживающих зад лошади. Поразительно, что конь еще не выбился из сил. Между попытками поднять коня я стараюсь расслабить мышцы не выпуская недоуздок из рук. Ощущая что моя хватка ослабла Дозор моментально стремиться вырваться из-под контроля. В этот раз ему удалось: я не успела сдержать его своим весом. Да и могла ли? Голова большого серого коня с размаху ударила в лицо хозяйке. «Это я виновата, - грустно колется пораженческая мысль,- чем я вообще могу тут помочь? Может просто не мешать? Спать хочется!»
Расплываются ленивые мысли в моей голове. На сегодня попытки решено прекратить. Да и так ли нужны попытки поднять коня? Понятно, от длительного лежания страдает работа легких, но мне кажется, что поднять мы пытаемся не лошадь, а собственный «боевой дух». Сложно идти против привычного уклада только словом. Надо подкреплять решимость действиями. Годы спустя услышала я замечательные выражение, отчасти применимое к этому поводу: «пока у хозяина заняты руки, ему кажется, что он помогает». Эта мысль отчетливо передает наши намерения.
15. Ночью в конюшне
«Никогда не думала, что лошади ржут во сне, - блуждает смутное очертание мысли в моей голове, - вот же скотина болтливая. Да собственно, у меня все такие: и собака и кот. Почему бы коню не болтать во сне». Из денника напротив действительно доносится тонкое визгливое ржание Азиза, или мне оно снится?
***
Мы договорились, что Наталья будет искать в интернете, как справляются люди с подобными ситуациями, а я пока за конем послежу. Но следить за мягкой, пушистой и такой теплой лошадью очень сложно. Особенно холодной ноябрьской ночью. «Да и что следить за ним? Куда он денется? Если лечь ему на шею он не так сильно ею размахивает, не рискует удариться о стены головой. Нормальный такой пуховик. Теплый, мягкий… Только попыток встать не оставляет ни на секунду. Дозор настойчиво, ритмично отрывает голову и шею от земли. Словно колыбель качает. Можно выждать время. Подремать. А в момент наиболее энергичной попытки коня подняться подлезть под лопатку, потом под плечо, чтобы он опирался не на пустоту, а на тебя, и он на считанные секунды встанет. У него получается стоять, но ноги быстро подкашиваются, в этот момент нужно толкнуть и завалить на другой бок. Обидно, когда сноровки не хватает, и конь падает на тот же бок, на котором лежал. Но в этот раз мне повезло.
- Молодец, Задорка!
Ищу в темноте потник, который придумали класть коню под голову, чтобы не попадали опилки в разбитые глаза. Укрываю белеющие в темноте бока спальным мешком, и устраиваюсь рядом.
«Давай будем разговаривать, Дозор, - думаю я, - а то и совсем уснуть можно. О чем? Помнишь, какой ты был серый, когда мы первый раз увиделись? Я на тебе проехать хотела. Ты выглядел самым культурным. По крайней мере, культурней Пегого. Но мне не дали. Помнишь, как все ускакали на Бархатный, а мы с Пегим пошли по дороге. Раз-два-три-четыре… 1-2-3-4 и ты за нами. Девушка Маша на тебе ехала? Помнишь? Вспоминай! 1-2-3-4!»
Мы идем по укатанной дороге. Прозрачно струится воздух сквозь осенние кроны деревьев. Я грустно смотрю на руки: даже через перчатки: четыре мокрые, кровоточащие ранки – по две на каждой руке. «Интересно, что во рту у него?» - думаю я. Пегий мерин из тех лошадей, на которых подумаешь сесть в последнюю очередь, однако ездить на других вообще не имеет смысла. Серый выглядел конем более безопасным, но уже появились всадники менее опытные, чем я. А вот, собственно, и серый. Догоняет нас с Пегим.
- Раз-два-раз-два, - ритмично стучат копыта сквозь колос Маши:
- Дина, подожди нас!
- Вспоминай, Дозор, как это было: раз-два-дри-четыре-раз-два-раз, вспоминай! Бегать, ходить, стоять, это как на велосипеде ездить – раз научился и на всю жизнь. Ты встанешь, - все что происходит сейчас надо просто пережить. Помнишь, как ты Машу уронил? Ногу переднюю резко поднял и она свалилась с тебя, со стоячего? Надо сказать выглядело это вполне так постановочно. Где-то в моей памяти под высоким осеним небом стоит серый конь. Деталь за деталью прорабатывает мое сознание эту картину.
- Дина! – отзываются звуки в мой памяти.
«Странно, - думаю я, - Дозор вставать не собирается, шея не шевелится, но такое ощущение, что нужно? А зачем? Он мягкий и тепло с ним и перелег недавно на другой бок!»
- Да? Не сплю я! – будит меня звук собственного голоса. Подскочив на ноги, я понимаю, что не помню сколько проспала. Голос Натальи звучит удивленно и устало. Мы решаем, что надо коня перевернуть. Он Дозору удобно лежать на этом боку. Сил на подъем он тратить не хочет. Делает пару тройку невыразительных движений и неказисто падает.
- Я видела, он может встать! Устал наверно, - начинаю я.
- Я тоже видела! Вчера сбегать собрался! В проходе поймала! Он просто не хочет! – не выдерживает Наталья. – Даже не старается! А ну вставай! – голос и свист парашютной стропы, опустившейся на пушистый бок коня, разрывает темноту.
От неожиданности конь приподнимается на согнутых передних ногах и проворно, без лишних движений переваливается на другой бок. Стучат копытами жеребцы в соседних денниках. Дозор очень испугался. Это видно даже без света фонарика. Наталья расплакалась и убежала к себе.
- Допрыгался? – обращаюсь я еще испуганному коню, подкладываю потник под голову. Укрываю спальником. – Между прочим, мне тебя нисколько не жалко: жалеют слабых.
Пушистая шея коня мерно раскачивается под моей головой. «Глупая лошадь, зачем ты силы тратишь? - думаю я, - Отдохни хоть немного. Завтра ветеринары приедут. Капельницы делать будем. Там и показывай, какой ты сильный и ловкий. Сам понимаешь, врачи и в человеческом мире выполняют функцию хищника в природе: слабых и больных добивают. А занимаясь вашим, звериным, братом… сам Бог велел». Злая, несправедливая шутка, кажется, навела меня на очень правильную мысль.
«Знаешь, Дозор, я всегда думала, что вера в Бога у человека – это тоже самое, что инстинкт у животного. Не у отдельной особи, а у вида в целом. Как бы тебе объяснить? Это инстинкт, который заставляет жеребца выгонять из табуна слабую и больную лошадь. И помогает этой больной лошади на вожака не обижаться. Она «понимает», что ей не нужно подвергать опасности остальных. У людей принято считать, что это жестокость животного мира. А я думаю, что это жертва. Способность отказаться от собственного будущего ради настоящего подобных тебе. Как-то так. Для того, что бы человек так поступал – его надо долго и правильно воспитывать. А животные с этой способностью рождаются».
Конечно, Христианская, Православная религия отказывает Вам, животным во многом. Мне однажды в храме так и заявили: «Это церковь православных христиан, а не животных». С тех пор я в церкви не хожу. Да и нас, ни церковь, ни религия не делает людьми. Хорошо, тебе, Пуховику серому: родился лошадью, и всем ясно: ты лошадь. А что делает человеком меня?
Шея коня настороженно напряглась. В следующую секунду зашуршал знакомой мелодией будильник.
16. Животные и люди.
«Странное чувство, - думаю я машинально делая широкие стяжки грубой иголкой, - невыносимо хочется спать. Но проснуться хочется еще сильнее. Ведь совершенно невозможно поверить, что это «мой конный мир». Я сталкивалась с лошадиной «смертностью», если можно так назвать ситуацию, когда с завидной регулярностью под Новый Год на конюшне появляется лошадь, «совершенно непригодная для работы». Но «плановый» забой – это одно. А вот такая незапланированная болезнь – совсем другое. В моем понимании эти события никак нельзя связывать. Но очень чувствуется, что многие привыкли видеть мир иначе. Для многих болезнь лошади, да и любого крупного животного, неизбежно ассоциируется со смертью. Я этой связи не ощущаю. Это часто заставляет чувствовать себя не в своей тарелке».
***
Денис, наш ветеринар, весело рассказывает о рабочих буднях, набирая один шприц за другим. Только успеваю собирать ампулы и колпачки иголок. Все происходящее не может нравится Дозору, но он боится и терпит. Злобно выхватывает серый конь клок сена из подстилки. Тонкий слой опилок сменил солидный слой сена. За две ночи попыток поднять и подвесить коня сена мы испортили много. Коню, строго говоря, тоже приходится не сладко: из серого он верно превращается в серебряного: стирается шерсть, появляются ссадины и ушибы спрей с алюминием помогает бороться с последствиями болезни и лечения. Помогает еще и юмор. И еда. Не помню, кому пришла в голову идея есть в деннике пельмени. Но идея оказалась хорошей: совместная «трапеза» сближает.
- Будешь? – ехидно тычу я пельмень в бархатную морду.
- И буду! И что? Как будто можно от вас чего хорошего ожидать! – уверенно констатирует Дозор, дожевывая тесто. – Сунули дрянь какую-то и жрут!
«Конечно, не стоит очеловечивать коня - думает он совсем не это. Просто организм потребляет ресурсы чтобы выжить. Строго говоря, «думать» и «мыслить» лошади и не нужно. Рациональное познание дано человеку, утратившему чувственное.
- Ну, с моей точки зрения, - дискутирую я уже с Натальей, - «очеловечивать» лошадь это как-то оскорбительно. Ничего особо мерзкого, дающего основания считать их людьми они не делают.
- Ну о он имел в виду, что не над к ним как к людям относится. – уточняет Наталья.
Я, конечно, понимаю о чем речь. Но выражать свои мысли на этот счет сложно, наверное недосыпание и избыток эмоций дают о себе знать.
- Ну, мы же последнее поколение советского времени. Нас так воспитывали: «природа не храм, а мастерская», «человек – венец эволюции». Но это же только потенциальная возможность стать выше других животных, используя разум, - пытаюсь я погрузиться в околонаучный разговор. – А если ты разумом не пользуешься, или пользуешься не правильно. Хуже любого хомяка становишься…
Хочется сказать что-то нормальное и уместное, но удается совсем слабо. Я это чувствую.
- В деревне же совсем другое отношение. Условия другие.
- Да, реальность и действительность… - спешу согласиться я, как вдруг откуда-то из обрывков детской памяти всплывает пример:
- Мне мама как-то рассказывала, что у них в детстве был сосед подполковник. Очень хороший дядька. Много с ними занимался, ну и про свое детство соответственно рассказывал. Каждую весну ему дарили щенка: Шарика. Он с ним играл все лето, щенок рос. А осенью, когда становилось холодно, из Шарика делали рукавицы. Мальчик их всю зиму носил. Радовался какой теплый был Шарик. Ну а весной у него появлялся новый щенок. Вывод: собака – друг человека. Не знаю: правда или нет? Не знаю где могли быть такие порядки.
- Похоже на правду.
- Ну да – люди так жили. Просто сила привычки.
- Может вы ему еще и телевизор вынесете? – ворчит Костя, проходя мимо. – Коврами все завесили. Спальник вон испортили хороший, едовой!
Похоже, Костя уже принял ситуацию лечения. Готовится к очередной «серии» подъема коня. Вечером нам снова будет «весело» и без телевизора.
- Слышал, Пуховик? Тебе телевизор принесут!
- Я б ему принес! – удаляется за скрипнувшую дверь незлобное ворчание.
- По телевизору, конечно, смотреть нечего, хорошо, что интернет есть, - начинаю я, и неожиданно вспоминаю, о забытой в суматохе последних дней находке.
- Мы тут про «Тихий Дон» вспоминали недавно. Крюкова. Я нашла интересный рассказ. «Звездочка» назывался. Поэтому и читать стала. Сбивчиво передаю я сюжет рассказа и его окончание, поразившее меня до слез. – Почему одни традиции мы храним, а других как будто и не было?
17. Конные походы
Спустя две недели от начала болезни Дозора и неделю после наступления первых улучшений его состояния, в осторожном телефонном разговоре с Людой почувствовала я, что-то происходит. Но только приехав на конюшню, поняла я что именно было не так. В широко раскрытых глазах лежащего на полу коня, в испуганных лицах и заплаканных глазах сочувствующих ему людей увидела я, что болезнь, взяла из лошади все что могла. Оставался открытым вопрос, сколько жизни осталось в нем после этого.
***
В сдавленной, напряженной обстановке, так непохожей на атмосферу, традиционно окружающую лошадей, совершенной неожиданностью стала еще и новость о том, что из города сегодня приедет большая группа туристов со своими конями – сходить в конный поход. Разумеется, было понятно, что поход – лишь повод для того, чтобы оставить здесь, в табуне лошадей, которых в мертвый сезон сложно прокормить в городе. Было также понятно, что на людей-туристов, этот повод не распространяется: им однозначно будет что съесть и выпить. Я легко осуждаю незнакомых людей, тех кого я знать не хочу – еще легче. Но вид болеющего Дозора меня остановил. Отрицательные эмоции в такой обстановке совершенно неуместно вредны. В конечном счете, люди точно также как когда-то мы с Аленой хотят сходить в конный поход, что бы быть ближе к лошадям и получить положительные эмоции. В том, что общение с лошадью стало для меня испытанием виноваты не они.
Проскользнув в денник лежащей лошади, и оставив за плотно прикрытой дверью мысли от том, как отчаянно хочется мне быть в любом месте кроме этого. Я стала внимательно наблюдать за лежащим на полу пушистым белым конем, прикрытым попоной. Угольно-черный глаз в рамке распухшего века сосредоточенно следил за миром внутри лошади. Выхватывали потоки воздуха напряженные, широко раскрытые ноздри коня. Поднимался как при быстром беге прикрытый попоной бок.
- Дыши, Дозор, дыши. Смотри, ты бежишь - подняла я дну парализованную ногу, согнула в суставах, подвигала вперед – назад, вверх – вниз. Растерла и сколько могла, подвигала, вторую ногу, придавленную к полу весом коня. Осторожно водя из стороны в сторону окаменевшую ногу, я старалась показать, что опасаюсь неожиданного удара. Дозор хорошо знаком со страхом, а я хорошо переживаю эмоции. Он должен мне поверить: «Смотри, какая нога страшная, пинается, наверно… Покажи как кони пинаются… Вот так: размахнулись… бац! Упирается высохшее копыто в стену!»
Не похоже, что Дозор мне верит. Он вообще кроме хозяйки не верит никому. Это очень видно. Я заглядываю в напряженное лицо серого коня, у него даже уши похудели: отчетливо выступает из раковин снежная шерсть.
- Развалился, залег в спячку, пуховик! – пытаюсь не отчаиваться я. Я стараюсь все это время не испытывать к нему жалости. Она бессильна.
Конь и без моей жалости казался шокированным своим состоянием не меньше, чем чувствами окружающих его людей. В очередной раз видела я, как сострадание помогает больному скорее оставаться больным, чем становиться здоровым. Повезло ли Дозору в том, что у него есть хозяйка, не сочувствующая себе, а переживающая постигшее коня несчастье, как испытание, посланное им двоим? Многим ли людям так «везет» в минуту испытаний?
Выбившись из сил, я села на пол у самой стены. Положила голову коня себе на колени. По-прежнему широко раздувались ноздри Дозора, смотрел мимо меня блестящий черный глаз. В отсутствие хозяйки конь выглядел страшно: отчетливо проступали боль и беспокойство, в арену для выживания превращался мир вокруг.
Мелькнули над перегородкой темные, заплаканные глаза Ксюши:
- Сидишь?
- Сижу.
Я отчаиваюсь. Хочется о чем-то думать, но я переживаю так сильно, что думать просто не могу. Строго говоря, думать просто я вообще не умею, - блуждает притупленный разум в поисках ускользающих идей, - а думать сложно сил нет. Я улыбаюсь.
- Смотри-ка, Задорка! Мы натолкнулись на верную мысль! Что делать, когда не знаешь где брать силы? Осторожно и внимательно следя за своими чувствам, я беззвучно повторяю, когда-то в детстве, по просьбе моей бабушки выученные слова. Повторяю в первый раз, во второй, в третий, в четвертый, в пятый, я сбиваюсь со счету и вот уже вижу в своем сознании не запечатленный образ произносимых слов… а высокое яркое осеннее небо в обрывках облаков, таких же белых как убегающий под ними конь. Смотри Дозор, какие простые слова, какой простой смысл: «Пусть будет так, что бы было будущее»! Смотри, Дозор, какой подъем крутой, ты поэтому так дышишь тяжело, конечно, уронил такую женщину! Она коня на скаку… в детстве с лошадьми жила! Естественно, умаялся!
- Дыши Дозор, дыши! – заговорил вслух правильно переведенный дух, - Тебе больно - значит Ты живой. И не важно, что плохо чувствуют себя окружающие. Важно, что ты чувствуешь себя хоть как-то. Ты же понимаешь, что лежишь вторую неделю, а все еще жив, Пуховик, ты - умная лошадь. – продолжаю уговаривать я себя мыслями вслух, глядя на навострившееся серое ухо. Ты понимаешь, что лежачие лошади, даже очень умные лежачие лошади столько не живут. Значат ты – встанешь, не сейчас, конечно, сейчас не обязательно, но вообще, смотри, ты стоишь… отбежал от других лошадей и стоишь, смотри мы с Заказом к Тебе идем и ты поднимаешь ногу, одну, вторую… три-четыре, раз-два-три-четыре. Ты бежишь, вспоминай, как это было… бархатная, вся в золоте и метелках ковыля, клены горят, небо манит прозрачным, насыщенным синим простором… раз-два-раз-два ты бежишь, и ковыль развивается как твой хвост и цвета они одного, у Тебя же очень гордый хвост! И уши тоже очень гордые! А ну! Мне страшно, конь совсем не реагирует на мои чувства и слова, я, пытаясь развеяться, таскаю его за тонкие совсем непушистые уши: «Добрые уши» «Злые уши»; и еще раз «Добрые уши» «Злые уши». Тягаю я взад-вперед похудевшие белые стрелки.
- Не нравиться – убегай! Бегать Ты мастер…
Давай бежать Дозор: раз двинулась нога передняя-два-раз-два. Смотри, ветер дует, солнце, под синим небом, и ты бежишь… раз-два-раз-два – ты бежишь… раз-два-три-четыре – ты идёшь. Дозор, я вчера видео смотрела, как ты девушку на выезде до конюшни тащил, раз-два-три-четыре… отдохнул? Полетели! Раз-два-три! Раз-два-три-раз… смотри… Грация скачет, давай быстрее 1-2-3-1-2-3 и Зеня и Жирный, давай, жми Дозор, они догоняют… раз-два-три-раз-два-три, еще, смотри уже забор, калитка! Раз-два-раз-два… раз-два-три-четыре, переставляет в моем воображении серый конь крепкие мохнатые ноги, переводит дух девушка, сидящая на нем… раз-два… три… четыре… пять шесть-семь-восемь, не останавливаясь текут по моему лицу слезы, падают в снежную шерсть… я аккуратно смахиваю свои слезы с чужого напряженного лица…
-Что ты рассказываешь ему! – неожиданно громко и насмешливо звучит голос над моей головой.
Я пугаюсь, злюсь и понимаю, что голова коня, тяжелым камнем лежит на моих коленях, что меня окружают не краски осеннего леса, а деревянные стены. Это не ветер шуршит в кронах догорающих кленов, это слова и чувства, обращенные ко мне. К нам с Дозором. «Да ведь он меня слушал! - осознаю я, - если сейчас так замкнулся и потяжелел, значит, слушал до этого».
- Что ты тут говоришь ему. Это у него легкие. Поход мне своди, а то туристы приехали, мест не знают.
Я слушаю и отчаянно понимаю, что пугаю своим гневом больную лошадь. Но проконтролировать эмоции я не успела. Затекли ноги и спина, отчаянно поскуливает запертая временем язва желудка, болит сердце, которое не болит никогда, отзывается каждый нерв.
Я очень сдержанно отказываюсь. Слова контролировать проще, чем чувства. Поэтому легко обмануть человека и невозможно обмануть животное. Я четко отказываюсь и от этого похода и от всех возможных в этой ситуации никогда.
- Мне же говорили, что ты водишь туристов! Давай я коня тебе дам! Классный конь.
Спокойно отвечаю, что походы я вожу потому, что помогаю Наталье. И было это всего один раз. Добавляю, что «классный» конь у меня уже есть.
Прячу под попону руку и отчаянно глажу пушистую шерсть, перебивая тактильными слуховые ощущения. Так или иначе, это же просто слова, состоящие из звуков… Согласные, гласные - просто колебания струи воздуха, пытаюсь я себя обмануть, но не выходит: я слышу ударение, интонацию, и самодовольный и без них глубокий тембр. Слышу в голосе, говорящем над больной лошадью и надо мной о перспективах в глубокой гамме опыта. Я слышу удовлетворение. Злорадство. Это я вижу разбитую лошадь впервые. Он – нет.
- Ладно, приходи, давай, мы там стол накрыли, давай, давай. Это легкие у него, - кидает удаляющийся голос последние звуки своего отношения.
Давит мне горло бешенная, бурная злость. Со скрипом закрывается дверь. Что ж ты не скрипела, когда тебя открывали! Азиз, а ты чего молчал! Орешь ведь по любому поводу, только не когда надо, скотина чёрная, «дармоядное» животное!
Голова Дозора все еще передавливает мне вены. Все Пуховик! Вставать! Надо встать! Я не без труда выскальзываю из под коня, укладываю его голову на потник. Крадучись тянусь к задней ноге… пошли: раз-два-три-четые… раз-два-три-четые…
- Знаешь, если нет сил жить по-хорошему. Будем жить назло. Я назло умею! И Ты учись. – перевожу дух. Задние ноги лошади очень много весят. Особенно тяжело двигать и сгибать суставы ноги, прижатой к полу. Мало того, надо еще не переусердствовать: не стереть шерсть и шкуру. Я быстро выбилась из сил.
Вышла из денника, пошарила в аптечке в писках остатков бальзама для суставов. Две недели назад, казалось, что больная задняя нога – это конец света. Теперь особенно отчетливо видно, что проблем со здоровьем у Азиза нет. Но он мог бы чувствовать себя лучше значительно лучше. В целом. Конюшенная жизнь не устраивает молодого жеребца. Делает его нервным и агрессивным.
В Советском Союзе было много хороших лошадей. Больше, чем распавшаяся империя могла себе позволить. В числе предков рысаков, стоящих в этой конюшне были те, кто плохо переносили жизнь с человеком, общающимся с конем «традиционными», принятыми и распространенными методами. Были достойные рысаки, не нашедшие равных себе по потенциалу людей. Природного материала всегда больше чем мастеров, способных творить из него шедевры.
Я всегда испытываю неловкость рядом с породистой лошадью: она требует больше, чем я могу предложить. Мне всегда кажется, что лошадь с остатками хорошей крови это не просто животное с комплексом потребностей, которые человек обязан удовлетворять по праву разумного венца эволюции. Это труд поколений лошадников работавших ради будущего, в котором люди увидят и оценят вековой профессиональный труд в красоте лошади. Я с лошадьми четвертый год и каждый день отчаянно боюсь не оправдать ожиданий одной из них или всех вместе. Странное, крайне честолюбивое и самонадеянное чувство. Словно от меня одной в конном мире и этой конюшне может что-то зависеть.
«Неплохо городские туристы меня взбесили, - думаю я вслух, просовывая сквозь сетки денников одну за другой две морковки. - Даже когнитивное просветление настало».
Трусливо проскальзываю я мимо денника со своим конем к Дозору. Серый конь настораживается. Хотя обычно никак на меня не реагирует. Но скорее, оторопела от увиденного я. Все это время я боялась по-настоящему посмотреть на коня. Вид он имеет пугающий: вытянулась лицо, вытерлась и стала совсем непушистой снежная шерсть. Выступили отчетливые пролежни. Бок изорван глубокой полосой мокрого кровавого шрама – ободрали кожу крюком при последней попытке поднять. Впали, проявляя ребра, крутые бока. Щелка разбитого века словно втягивает в коня бессмысленную пустоту окружающего мира. Но когда рядом хозяйка Дозор меняется. Не удивительно, что жизнь появляется в парализованной лошади только рядом с человеком. Они долго и честно делили одну жизнь на двоих.
- Знаю, что я тебе не нравлюсь. Мог бы притвориться и соблюсти приличия. А не хочешь со мной сидеть – убегай… … раз-два-раз-два… Со свежими силами принимаюсь я массировать, сгибать и разгибать суставы. Приятный, в общем, запах бальзамов и мазей прочно связался у меня с тех пор с ощущениями болезни и выздоровления.
- Мы с Азизом за тебя погуляем, холодно там уже, ты не пойдешь сегодня… потом, когда будет тепло и солнышко, как было тогда… смотри Дозор… речка: прозрачная, осенняя… и Алеся на Тебе сидит улыбается еще… и я улыбаюсь… мне Саиб всегда говорил, что когда человек хорошо падает и ничего не случается – это смешно… мы же над тобой смеемся… значит ничего по-настоящему плохого не случилось… Ты живой! Сейчас Ваня вернется. Сдадим тебя по описи: нога передняя левая, нога передняя правая, – я, конечно, понимаю, что тягать коня за хвост не обязательно, но не могу удержаться. Да и размять его немного не помешает: когда поднимали хвост тоже шел в ход. - Нога задняя правая, нога задняя левая. Раз-два-раз-два, давай вспоминай кок лошади гуляют. Готовься, Черный, сейчас в сопку поедем.
Я уговариваю не коней. Предстоит тяжелая неприятная встреча лицом к лицу с конями, которые остались на городской конюшне, когда мы с Азизом сбежали сюда. На конюшне, где сыты и довольны все, свою лошадь любить приятнее. Как бы бесчестно это не звучало.
Скрипит снег, скрипит дверь, отвечает бетонный пол копытам жеребца… пахнет холодом, снегом и радостью.
- Ваня! – силится успеть за красным жеребцом Наталья.
Разбитая Дозором губа улыбается счастливой, болезненной улыбкой
- Ой! В поход приехали! Ночь на дворе они катаются! Да еще к Озорнику полезли – идиоты! – смеется она через боль и усталость. Мы их чуть не сожрали! Конники… даже не знают, что к жеребцу подъезжать нельзя.
Я улыбаюсь. Приятно видеть радость, пусть даже вызванную глупостью. Чтобы знать, как обращаться с жеребцом, надо чувствовать, что такое лошадь. Чтобы говорить, о своей «любви» к лошади и конным прогулкам этого знания современный мир не требует.
Мы люди так старательно, в лучших традициях античной Греции, убивали в себе зверя, не разбирая методов, что совсем не учли, что убийство одной сущности ведет не к развитию другой, а к гибели всего организма. Убить в себе зверя, способного кроме прочего полноценно ощущать мир, совсем не значит стать человеклм.
;
18. Откровенный разговор
Конь подо мной встрепенулся и слегка попятился. Пружинили вверх и назад плечи и шея, уши навострились и резко повернулась в сторону дороги голова, судорожно ловя остатки равновесия ушел в противоположную сторону корпус. Двигавшийся словно плохо отлаженный механизм Азиз напрягся и замер.
Тянулись под серым, совсем зимним небом силуэты знакомых лошадей: Базилика, Демон, Алтай, Резонатор, Бомбей, последнего снежно-серого друга детства мой конь должен был узнать. Я ждала приветственного ржания, но Азиз молчал. Плечи и шея его заметно опустились и ушли вперед, он неестественно вытянулся, вдыхая холодный воздух.
Поскрипывал снег под копытами проходящих мимо нас коней. Доносились веселые голоса туристов, и напряженные волны их эмоционального отношения к происходящему.
Азиз молчал. Резкими, частыми ударами билось мне в колени его сердце. С шумом, словно после быстрого бега проваливался в коня воздух и тут же, казалось, не задерживаясь в легких, выталкивался из его груди в зимнюю атмосферу потоком мелких вибрирующих спазмов. От мокрых шеи и боков поднимался тусклый пар.
Я не знаю, что чувствовал он. Помню, что мой конь ничего не выражал, видимо, не надеясь быть услышанным. Молчание его восприняла я тогда как окончательный приговор своим усилиям быть с лошадью. Силы, с которыми я игнорировала инстинктивное стремление своей лошади быть с себе подобными, исчерпались болезнью чужой.
Голоса и хруст снега удалялись по направлению к конюшне. Потянулась на пригорок дорога, мелькнули заснеженные домики с рамками глаз: заинтересованных и совсем пустых. Я даже не заметила, как изучение лошадиной силы над человеком превратилось в заурядную историю осознания собственной глупости.
Азиз привез меня высоко на склон сопки. В лучах багрового солнца чернели на снегу тонкие силуэты дубов, отбрасывали последние тени сугробы. Я люблю думать, что ему интересно смотреть на вид, открывающийся с высоты, хотя, разумеется, осознаю, что новизна ощущений для человека и лошади имеют совершенно разные значение и смысл.
Пустым клочком лежало в оправе нестройного забора поле, по которому жизнь назад тянулись кони, вместе с которыми так хотел быть мой. Пряталось в колючие гривы зимнее солнце, готовясь вступить в новый день. Я подумала, что пора бы возвращаться, Азиз развернулся и, приседая на задние ноги, стал сползать со склона. С ритмичным хрустом доламывали наст его копыта. В большую невеселую картину складывались в моей голове его пассивные и агрессивные оборонительные реакции, бурное возбуждение и хроническое недовольство. Я так привыкла «хотеть лошадь», что не успела заметить, что она у меня есть и как от этого чувствует себя.
Азиз, по своей городской привычке толкал головой ворота. Злился отчаянным, агрессивным лаем Барбарис. Азиз поинтересовался у стоящих под навесом коней кто они такие. Ответила тишина.
Я внимательно посмотрела на Демона – он мог бы быть моим и рассказать мне о лошадином мире то, чего я теперь никогда не узнаю. Демон определенно переносит конюшенное содержание лучше, чем Азиз, он крепче и добрее. В общении с ним я нашла бы себя, а не неисчерпаемый поток сомнений и вопросов. Тот Демон, которого я когда-то знала, тот который стоит теперь под навесом, мог стать частью моей жизни, которой Азиз быть отказывается.
Я покупала лошадь, чтобы делая все правильно: обеспечивая нормальные условия жизни иметь право заглянуть в мир лошади. По какому странному стечению обстоятельств позволила я выбрать для себя именно ту, которая не может смириться даже с человеком, который подает ей ведро воды. Я надеялась на долгий увлекательный поиск природы и сути взаимодействия человека и лошади. Почему досталась мне лошадь, которая с двухмесячного возраста сообщает лишь одно: что прекрасно проживет без человека. Если только будет у него такая возможность.
Мы пересекали двор. Лаял Барбарис. Медленно выкатывалась из-за ощетинившейся сопки луна. Получается, что не надо Тебе ни хорошей конюшни, ни хорошего отношения людей, вернее, только когда это есть и становиться ясно, что на самом деле нужна тебе только возможность быть лошадью: возможность жить с такими как ты, а не с такими как я.
Я остановилась перед запертой дверью конюшни. Вопрос что нужно лошади занимал меня так долго, и казался таким неразрешимым, что теперь, на его месте образовалось не пространство для новых мыслей, а зияющая пустота.
;
19. Любители и …
Белая зимняя дорога, плотно утоптанная копытами, ногами, и лапами, уводила меня от конюшни к домику. Высоко поднимался в хрустящем зимнем воздухе печной дым. Холодное почти зимнее утро.
В коридоре небрежно устроился десяток пар обуви. Из-за двери тянулись тепло сгорающих дров и звон женских голосов. Я отворила дверь и переступая через порог нарушила пустившееся вдруг молчание дежурным: «Доброе утро!»
Кто-то отметил мой усталый вид, кто-то пригласил к столу, поверх голосов и всеобщего возбуждения обратилась я к Виктору Ивановичу.
- Можно я у Вас поработать присяду? – манерно расстегнула я потрепанную лыжную куртку, извлекая из-за пазухи нетбук в черном чехле.
- Садись. – ответил он своим регулярным тоном, выделяя ударный слог и словарным и фразовым ударением, давая понять, что сказал не только то, что имел в виду, но и то, что надо бы предложить и объяснения.
Вслед за ним раздались голоса, выражавшие скорее отношение, чем мысли.
- Кто тебе там работать не дает?
- Ты тут работать не сможешь!
- Влад? – с ноткой веселого понимания спросил Виктор Иванович.
- Оба. – солгала я.
Пришла я сюда не от детей, а от Дозора. Сил, которыми я могла с ним поделиться, больше не осталось. И почему-то я подозревала, что найду их здесь. Голова слегка гудела от почти бессонной ночи, неоправданных ожиданий и избытка информации.
В ярком утреннем свете выглядел не таким контрастным белый экран. Уверенно выбегали из-под моих пальцев строчки латинских символов, складывая вполне разумные понятия в лишенные смысла предложения. Как часто теряется содержание, когда в действиях изначально не было цели… Мысли путались, а пальцы продолжали неритмично стучать по клавиатуре. И словно по законам эмоционального резонанса, продолжал пульсировать в где-то в коленях стук сердца, захлебывающегося беззвучным ржанием коня. Невеселые следы освежал этот стук в моей голове…
Еще вчера я безошибочно узнала чувство, которое сама испытывала при виде лошади с детства: безграничную радость встречи, переходящую в горечь невосполнимой потери. Радость видеть другое близкое тебе существо и невозможность следовать за ним. Именно так чувствовал себя вчера мой конь при виде знакомых лошадей, тянувшихся по полю. Они были вместе, а он – со мной. Каковы шансы, что сейчас, запертый в деннике, он чувствует себя лучше?
Безымянный палец ударил букву «ю». Опираясь обеими руками о подоконник, я отодвинулась от окна, немедленно натолкнувшись на радостное замечание:
- Все, поработала? Я же говорила!
- Почему? - искренне удивилась я и «не до конца цензурно» добавила. - Я только детей стесняюсь по точному адресу послать, когда мне мешают.
Меня настораживала тишина возникающая при первых звуках моего охрипшего голоса. «Вот бы уметь добиваться от учеников и студентов такого внимания!» На самом деле я боюсь разговаривать: боюсь, что не услышат и не поймут. Наверно поэтому я всегда, с самого детства, любила печатать: белый экран компьютера и серые листы, на валу печатной машинки доказывают, что слова твоих мыслей осязаемы и материальны.
Я, в целом, уважаю письменное слово больше чем звуки эмоций и несформированных чувств, которые традиционно издают в человеческой речи. Большую часть времени, проведенного на конюшне, окружали меня девочки (разного возраста), которые любят лошадей. Сейчас, прислушиваясь к стройным словам и нестройным эмоциям лошадниц, я невольно радовалась, что здесь, на Каланче, лошадей всегда будет больше чем людей, которые их «любят».
- А мы вчера так проехали четко – увлекался хозяин городской конюшни воспоминаниями вчерашнего дня, следами ощущений от родных мест, где проходили его детство и молодые годы, которые у подобных ему людей не заканчиваются никогда. Если не об этом не позаботятся другие.
- Да ты вчера пятнадцать минут на лошади сидел! – возразил женский голос.
Я часто думаю, о том, сколько времени смогу проводить в седле, разменяв седьмой десяток. И чувство такта у меня своеобразно не менее чем чувства все остальные. Я злилась на старого, бывалого конника за то, что вечера он видел мою слабость. Строго говоря, он из тех людей, на которых очень удобно злиться уже за то, что он есть рядом с лошадьми (а он, как любой русский, и выпить не забывает). Но я испытала неудобство от того, как неожиданно оборвался его восторг, полный радости и силы прожитой когда-то и переживаемой снова и снова от любого близкого стимула.
Вчера, услышав от него неприятные слова, с которыми нельзя мириться, я сдержалась от возражений. Сохранив про запас боль, злость и грусть, которыми теперь поспешила поделиться с окружающими. Не беда, что чувства несвежие, с душком. Русский человек плохо консервирует отрицательные эмоции. Именно поэтому охотно ими делится. Я, хоть и очень русская, предпочитаю такие «ценности» копить, что бы откупорить расплескать по случаю в приятной компании.
- Ну знаешь… в таком почтенном возрасте (пауза), пятнадцать минут (интонация вверх, пауза), (интонация вверх-вниз) на (пауза, безразличная интонация ровно) лошади!
- Ты! – захлебнулся шеф радостным возмущением.
- Вот и я говорю, пятнадцать минут – это очень не плохо. Закончила я, не испытывая, тем не менее ни облегчения ни разрядки чувств.
Грохнул глубокий и невероятно азартный смех. Восторженно, словно продолжая реагировать на двусмысленную наглость, засмеялся и сам объект шутки, заржали Костя и Кирилл. Мне не было смешно. Не пришло даже чувство глубокого «самоудовлетворения» от того, что удалась шутка. Я по-прежнему была расстроена наблюдениями и перспективами нашей с Азизом жизни, состоянием Дозора, и тех кому не все равно, но тут, в лучших традициях КВН, отчаянно возмутился обиженный женский голос:
- Дина, зачем ты над ним издеваешься? – что-то подсказало мне, что принадлежит он не законной супруге.
Вновь донеслись до меня обрывки мужского смеха и клочки знакомого молчания. Молчания, в котором отрицательных чувств всегда было больше, чем положительных мыслей. Я улыбнулась и очень хорошо рассмеялась. Смешно! Смешно и бессмысленно считать, что можно воспринимать это все происходящим между людьми.
История разумного человека так коротка по сравнению с историей неразумной лошади, что наивно ждать пробуждения следов генетической памяти, способной сделать личностью каждого отдельного человека и со-обществом всех людей целиком.
Лошадям можно позавидовать, они рождаются частью целого. Мы, homo sapience, рождаемся и продолжаем жить частью, без целого, которое делает людьми. Эта отсутствующая деталь человеческого механизма: потребность в других людях. Потребность, дающая возможность жить радостью чужих положительных эмоций, когда рациональные и иррациональные возможности брать силы из собственной реальности – исчерпаны.
20. Other people… Другие люди
Бегут по белеющему экрану бессмысленные латинские символы. Падают длинные тени на плотный осенний снег за низким окном. Скрипит, отворяясь узкой, выпускающей тепло щелью дверь, сопровождаемая не в меру деликатным ворчанием Кости:
- Накидали дров, дышать нечем! Сами рубить поедете.
«Что-то он не в меру чуток!» - злобно думаю я.
- Никто с тобой за дровами не поедет, - бесцеремонно обрываю я смех расслабленных, пребывающих в веселом неверии женских голосов.
- Почему это не поедут со мной? А? Змея, ты, земеища…. – увлекается он своими эмоциями. Такой он мне нравится больше.
- Ты палками неаккуратно кидаешься! Мне прямо в глаз попал, чуть не проколол, змей!
Костя, конечно, говорит, что это я змея так еще. Кто-то радостно хихикает. Загорается интерес в наблюдающих за происходящим глазах.
- Да, да Узурпатор меня еле домой довез – вбрасываю я в атмосферу людей, объединенных холодом, царящим за низкими окнами, тему для обсуждения. Мне интересно, что скажут о близко знакомой мне лошади мало знакомые люди.
Удачный повод для разговора для искренних, не заставивших себя ждать воспоминаний.
Увлеченно, наперебой зазвучали женские голоса, пробуждаясь от следов эмоций, когда-то пережитых по поводу лошадей, и в месте с ними. В их рассказах летели из-под копыт коней искры в сумерки ночного города. В памяти и на случайно оказавшемся под рукой видео несли их бешенным галопом лошади. Вроде Резонатора, который вчера вечером в моих глазах хромал на все четыре ноги одновременно. Я стучу в клавиатуру и бешусь бессильным и бес-полезным белым гневом.
- Как-то медленно ты проскакала на нем, - звучит в моих ушах голос.
- Сейчас потеплеет еще попробуем, – отвечает такое знакомое мне желание сходить в конный поход.
Я вспоминаю себя и Алену. Наше мнение о лошадях, наша потребность в их присутствии в жизни очень роднит нас с этими людьми. Мы действительно были такими же как они, эти влюбленные в лошадей девочки возраста «сильно за двадцать и чуть за тридцать лет»? Какие стороны содержания их слов выводят меня из равновесия? Я узнаю себя? Узнаю образ, которому не хочу соответствовать? Или просто завидую вороной в загаре завистью их способности получать удовольствие от любви к лошади?
Открытая мысль приносит радость: страсть, которою питаю к лошадям не могла не довести до греха. Я глубоко и горько завидую другим людям, людям которым хорошо везде, где лошади. Мне уже давно хорошо только там где лошади хорошо. Но хочется, надо собраться с силами и идти туда, где плохо. Пока плохо.
- Что делаешь? Что-то ты измученная совсем! Ловко звучит женский голос, уловивший мои грустные чувства, почувствовавший слабость и боль.
Едва заметно улыбаются глаза Виктора Ивановича такому чуткому женскому участию.
Я не отвечаю.
Настораживается Костя: чужие отрицательные эмоции переживает он еще хуже, чем свои собственные, особенно сейчас, когда план их содержания так противоречит плану выражения.
Я боюсь начать подробно объяснять, почему я выгляжу как раз так как себя чувствую, и не считаю необходимым принимать парадный вид, почему так непривычно сдержанно молчит Анатолий Игнатьевич, теряется Костя в поисках ответа на такой простой вопрос: «Где Наталья и что она делает?» Почему вопреки, ожидаемому задумчиво и очень тихо курит Кирилл.
Отвечая на эти вопросы, я не обойду и главный: почему так хорошо здесь вам? Это касается даже не чужой боли, которая по-хорошему, должна становиться общей в мире коников. Вопрос о болезни чужой лошади не стоит. Но ваши собственные кони, перевезенные за 120 километров, возившие вас по полям до глубокой ночи, стоят у коновязи уже 12 часов. В 8 утра я видела только одну девушку, пришедшую покормить кобылу, на которой она ездила. Лошадь зовут Базиликой. Девушку… я не знаю хвалить ее или осуждать. Меня учили, просто: «корми всех или никого». Как и кто учил ее - я не знаю. Половина двенадцатого, угнетенно качаю я головой словно в такт новому рассказу о приключении на лошади, от которой в памяти людей не останется даже имени.
Неожиданно, говоря скорее по-поводу глубоко переживаемого, чем по теме услышанного взрывается матом Кирилл, приехавший сюда потому, что не может иначе.
Цензурная часть его сообщения сводится к тому, что городские, видимо, в лице здесь присутствующих, все идиоты. К лошади надо относится как к лошади: его кони заслужили себе пенсию долгой безотказной работой. А за что любят городские своих дармоедов, ему не ясно.
Я оживляюсь. Разговор близится к критической теме. Сосредоточились взгляды. Зазвенели в душном воздухе звуки голосов, охотно отразивших чувства, такого намеренно грубого Кирилла. Странно звучит его грусть по поводу настоящего и тревога за будущее.
«Мужчина, что с него взять, - думаю я, - и чувствую, как под осевшим налетом чужих эмоций просыпается гордость – только русские умеют выражать сострадание матом».
Кирилл все еще фонтанирует по поводу общего и такого болезненного частного случая: «Всем им красный галстук повесить, всем». Я давно заметила, что сила выраженных эмоций в его случае соответствует глубине переживаний. Интересно, где берет он силы справляться с собой?
Смолкли женские голоса. Внимательно следят за словами Кирилла расширившиеся зрачки распахнутых женских глаз. Словно собираясь что-то сказать откидывается на спинку кресла Виктор Иванович, Анатолий Игнатьевич щурится как от солнца и думает о своем, настороженно молчит Костя.
А увлеченный собственными эмоциями и таким безраздельным женским вниманием Кирилл неожиданно замолкает, бросая в печь догоревшую без его участия сигарету. Достает новую…
«Ну, вот и покурить можно», - ехидно думаю я.
Но непривычно тихо и весомо Кирилл продолжает: «Ну вот нахрена это надо: поднимать, уколы колоть, ночи не спать, все равно ж… а так бы хоть копеечка была в зиму». И неожиданно, словно очнувшись от оцепенения продолжает восстановившимся, настроенным на эффект тоном: «Я б …».
«Кирилл, - удивляюсь я звукам хриплого, словно чужого голоса, треску дров, тишине, мне, ведь и добавить-то в сущности нечего. По большому счету я с ним согласна. - Если бы это был мой конь, ты бы так и сделал. Я бы застрелила и на работу поехала. Дело в хозяине, а не в коне.»
Я еще много хотела ему сказать. Он здорово помог в ту непривычно страшную ночь болезни Дозора. Но мои чувства по этому поводу было сложно выразить словами. Да и взгляд его, впервые за годы знакомства посмотревший на меня как на человека, намекал, что можно и промолчать.
- А что там за лошадь болеет? – зазвенел нисходящий тон совсем неженского безразличия.
- А Наталья что не идет? Устала, наверно? – добавила ускользающая мысль по поводу того, что неплохо бы было знать придет ли хозяйка вообще или можно уже чувствовать себя как дома.
Прерывая поток восторженной горечи и лицемерия, очень прямо, как умеет, задал вопрос Костя:
- Вы коням-то сена утром давали? День уже.
- Да, надо… Холодно там, - неровно зазвучал смешанными чувствами женский голос, плохо маскируя безразличие к самому факту досадой по поводу такого явного промаха. А что там, холодно?
Возникает секундная пауза. Можно, конечно, воспользоваться ею и успокоить хозяев: честно сказать, что кони напоены и сена получили вдоволь. Но я молчу.
- Да, да, я дам. Все я пошел, - звучит полный деятельности голос, подскакивает с мальчишеской резвостью со своего места Владимир Игнатьевич, на ходу набрасывая на плечи очередную непонятного вида куртку. Ровно скрипит затворяющаяся за ним дверь.
Почему-то мне вспомнился день, когда я общалась с этим человеком впервые. Мы кормили коней, и он долго возмущенно сокрушался на работников, что вот распоясались, совсем, даже коней сам кормить вынужден. Подробно вспоминал он этот случай и на следующий день. «Кто мне мешал внимательно его слушать тогда?» - думаю я с плохо скрываемой досадой и неожиданно понимаю, что взыскательно, чуть дольше чем комфортно чужой ревности, чуждой даже любви, смотрю ему вслед. Это ненамеренная поза: я просто устала и нет сил злиться за вчерашний «диалог в конюшне». Я была не права. Я устала, раздражена, плакала сидела. Я неправильно истолковала его приподнятое настроение: просто он здесь дома.
Хорошо или плохо – как умел… конный мир Приморского края, в который я пришла, создал этот человек. Да какой он, собственно, человек? … Мужик? Мальчишка! Пятнадцатилетний подросток шестядисятилетнего возраста (как в моем любимом кино). Пацан, разжигаемый гормонами и испепеляющей энергией кода-то латинского отчества…
Очень легко, очень по-русски ставить в вину человеку то, что является его бедой. Остается надеется, что у новых поколения конников будут разум и чувства способные преодолеть расставленные прошлым преграды. Чувства, которые против собственной воли силился пережить и выразить словами русской речи Кирилл, вселяют надежду на то, что с любой бедой можно справиться до того, как станет она причиной настоящего горя.
;
21. Лошадь для души
Белая зимняя дорога уводила меня от теплого шумного домика. Я улыбаясь шла к конюшне. Вопрос «болеет Дозор или выздоравливает», мучавший меня последние сутки, решился в услышанных разговорах сам собою. В обществе, где без надежды, на здоровье болеют лошадьми люди, вариант вставать на ноги и жить ради смысла был по-настоящему реален пожалуй лишь для парализованной лошади.
Прерывая цепочку напряженных мыслей, заржал Азиз. Невеселые перспективы принятия и осуществления решений, которые позволят ему жить лошадиной жизнью, рисовали ближайшие месяцы неприятными реалистичными тонами. Но будущее, в котором конь выступает фигурой, а не фоном для главной темы мне нравилось. Нравилось не меньше чем то, что я осознанно выбрала такое будущее для нас двоих.
Азиз ржал, суетился и стучал ногами за закрытой дверью конюшни. Почему-то никто не делал ему замечаний. Открыв дверь, я проскользнула внутрь. Дневной свет надежно маскировал запах лекарств другими ощущениями. Падал из окон рассеянный свет. Ржал и стучал ногами Азиз. Посреди конюшни в проходе между денниками стояли Наталья и Дозор. Смотреть было страшно на обоих. Серый конь, избитый следами человеческой помощи, неуверенно переминался с ноги на ногу. Еле слышно отвечал бетонный пол на движение его копыт. Едва различимый звук слов человеческой речи сопровождал движения лошади. И не удивило, что в голове моей зазвучали те же самые слова, что Наталья произносила вслух.
Долгие годы понимала я лошадиную силу как физическую величину. Но с тех пор как стал ее конкретным воплощением пушистый серый конь, парализованный болезнью не меньше, чем парализует жизнь способность людей мыслить, не могу я не думать о том, сколько таких сверх лошадиных сил нужно, что бы привести в движение душу человека.