Николай КРАСИЛЬНИКОВ
СОЛНЦЕ НА СПИЦАХ
Мне купили велосипед. Не какой-нибудь октябрятский «Школьник» или пионерский «Орлёнок», а настоящий, взрослый. С кожаным скрипучим седлом на пружинах. С багажником. И маркой на раме – «Урал». Нет, это был не велосипед, а двухколёсная радость. Мечта всех повзрослевших мальчишек!
Надо слетать в ларёк – пожалуйста.
Забрать братишку из детсада – мигом.
Узнать, какой новый фильм в нашем летнем кинотеатре – с удовольствием!
Ведь у меня отныне надёжный друг и помощник – велосипед. Я на нём готов был куда угодно сгонять, хоть на Северный полюс!
Я носился по улицам сломя голову и не знал: то ли ветер за мной гонится, то ли я – за ветром.
В глазах всё мелькало – дома, калитки, дувалы, прохожие, цветы вдоль штакетников…
Мама журила:
– Не надоело тебе крутить педали?
Я ретиво мотал встрёпанной головой с застрявшим в волосах ветерком: нет! – и снова летел по упругой, накатанной до блеска, колее.
Особенно мне нравилось ездить под вечер, когда спадала полдневная летняя жара. Люди открывали окна. Навстречу прохладе, струящейся от недавно политой земли.
Я старался как можно чаще мелькать возле окна Женьки Степановой – моей одноклассницы, мировецкой девчонки с редкими веснушками-веселушками и вздёрнутым носиком.
Вот если бы только не её гордыня: «Я не такая, я другая!»…
Видите ли, ей купили аккордеон, и она теперь целыми днями, перебирая перламутровые пуговки тонкими пальцами, разучивала ноты.
Иногда из окна доносился её не совсем уже детский голос:
До завтра, до завтра…
Какая-то нудная песня. Правда, пела Женька приятно, солнечно. Недаром наш сосед –учитель музыки Марк Ильич, дававший уроки пения моей однокласснице, говорил, что у неё «в голосе серебро второй октавы». Я мало понимал, что это означает, но чувствовал, что он верил в Женькин талант. И всё же: сколько можно повторять одно и то же каждый вечер?
До завтра, до завтра…
И что с того, что у неё аккордеон? Зато у меня новенький велик! Пускай не задаётся и смотрит, как я ловко на нём объезжаю ямки, делаю восьмёрки. Хочу – с руками, хочу – без… А ещё могу положить на руль ноги, раскинув руки ласточкой, и лететь, лететь… Как в цирке! Вот так…
И тут под колесо подвернулся камень.
Я кувыркнулся через голову и чебурахнулся в пыль. Боль полоснула по плечу. Я открыл глаза и увидел над собой Женьку. И когда она успела здесь появиться? Женька быстро-быстро моргала ресницами:
– Ухти-пухти! Тебе больно, капитан Сорвиголова? – так она называла всех мальчишек, по названию любимой книги.
– Пустяки, – совралось, как с языка сорвалось.
Я еле поднялся с земли. Оцарапанное плечо саднило. В глазах плавали разноцветные круги. От боли в боку я предательски ойкнул. Женька подняла велосипед с ещё крутящимися спицами и прислонила к дереву.
– Пойдём, – сказала она, и потянула меня за руку к скамейке.
Я плюхнулся на тёплую доску.
Женька вынесла из дома пузырёк с йодом и бинт.
– Терпи, – приказала она и прижгла ваткой рану. – Ну как, теперь легче?
– Так себе, – пролепетал я.
Она присела рядом.
– А почему ты меня никогда не покатаешь? – спросила Женька.
– Это можно. Это я запросто, – распетушился я. – Хоть сейчас…
– Сейчас не надо. А вот завтра…
– Что завтра?
– Прокати меня за кожевенный завод, на клеверное поле. Там, говорят, перепёлки поют.
– Хорошо, прокачу, – согласился я, втайне радуясь.
– Смотри, не забудь, – предупредила Женька.
Я однажды забыл вернуть ей тетрадку по математике, которую брал, чтобы сверить свой ответ, поэтому густо покраснел и ответил:
– Постараюсь.
Встал и, силясь не прихрамывать, направился к велосипеду.
В открытое окно вслед донёсся игривый Женькин голос:
До завтра, до завтра…
Что за монотонная песня? Будто веселее нет, мне и так без этого грустно.
В назначенный час я был возле Женькиного дома. Она встретила меня в светлом сарафанчике и в соломенной шляпке с лентами. Я посадил Женьку на раму, и мы покатили на прогулку.
След от колёс змейкой петлял в пыли. Я лихо крутил педали, и куда только делась вчерашняя боль! Позади остались продуктовый ларёк, амбулатория, кожевенный завод, водонапорная башня, и перед нами распахнулась даль с холмами, которые пластающимися волнами уходили к расплывчатым контурам далёких гор.
Ветер тугой пахучей волной ударил с поля. Зелёный ковёр расстилался до самого горизонта, где стальными нитями поблёскивали серебристые рельсы.
Мы остановились. Я положил велосипед у обочины, покрытого щебёнкой, большака.
– Ух, как здорово! – обрадовалась Женька и раскинула руки, будто хотела поймать и ветер, и эту даль, и солнце над голубонебыми холмами.
В сухих комлях глины перетирали крылышками невидимые цикады.
Из-под ног светлыми брызгами выплёскивали кузнечики.
Женька находила в траве редкие васильки и ахала. Потом она сорвала несколько цветков кашки и один протянула мне. Фиолетовый, с белыми пушистыми крапинками.
– Съешь и загадай желание, – сказала Женька. – Обязательно сбудется!
Я, зажмурив глаза, проглотил цветок.
– Трусишка-зайчишка, а не капитан Сорвиголова, – засмеялась Женька. – У него же вкус мёда…
Она собирала какие-то неизвестные мне травы, и скоро из них получился душистый букет.
Женька опустилась на траву, видимо, устала, и мне предложила взглядом сесть рядом.
– Тебе кто-нибудь из наших девчонок в классе нравится? – спросила Женька улыбчивым голосом.
– Нет, – сказал я (хотя мне втайне всегда нравилась она) и уши мои предательски запылали.
– Ну и напрасно. Вон Валька-гимнастка – прикольная!
– Подумаешь… А, может, я никогда не женюсь! – гордо заявил я.
– Ну и дурак, – усмехнулась Женька. И белые её зубки, словно дразня, перекусили пополам сочную травинку.
Солнце наполовину село на загорбки холмов. Вместе с сумерками повеяло прохладой.
– Пит-палак, пит-палак! – брызнул звук из травы.
Женька приложила палец к губам.
– Поть-пилык, поть-пилык! – отозвался перепел с другого конца поля.
Над далёкой просёлочной дорогой поднялось облачко пыли. Это шли женщины. Они несли охапки срезанных ветвей тутовника. Для гусениц шелкопряда.
Мы с букетом трав и цветов возвращались на велосипеде домой. Сердце моё отчего-то колотило по рёбрам.
Я не знаю, как пахнет солнце, и вообще имеет ли оно запах. Но в тот вечер, чувствуя близко загорелые Женькины плечи, я почему-то подумал, что они пахнут солнцем, звонким ташкентским летом. И ещё чем-то, чему нет названия.