Ведь вы знаете, как это бывает: вы приходите на праздник – вас пригласили – вы приходите, поднимаетесь по ступенькам, отворяется дверь, вас окутывает облаком веселья, запахов, необычно яркого света, окатывает волною доносящейся из гостиной музыки – какие-то люди, полузнакомые и вовсе незнакомые вдруг мелькают перед вашими глазами и приветливо улыбаются вам; вот вы уже знакомитесь: «Добрый вечер, я – такой-то, оттуда» – «Здравствуйте, очень приятно познакомиться – я такой-то, отсюда…» – «Очень приятно, а где же хозяева?» – появляются хозяева, тоже радостные, улыбаются вам: «О-о, вы поглядите, кто пришел, – восклицают, – сколько, как говорится, лет, сколько зим… Где же вы пропадали?» – «Да я, как-то так… жизнь, знаете ли, хлопоты… Семья, как-никак… Это – вам» – вы наконец вручаете хозяйке приготовленный букет. «О-о, как приятно!.. Так у вас семья? Скажите, как интересно, мы совершенно ничего не знали… И – давно? кто же?» – Своей семьи у вас нет, вы имели в виду старушку-мать и брата, школьника еще; вам приходится неловко как-то это объяснять… «О-о, понятно, теперь всё понятно, как мило, что вы все же заглянули…» – «Ну, проходите, проходите, – вступает хозяин, которого вы знаете лет, наверно, тысячу, но никак не меньше ста, – давно все вас ждут, и за стол без вас не садились…»
Все уже давно сидят за столом, и вы не видите ни одного… – нет, впрочем, вон ту девушку вы видели когда-то у ваших, тоже общих, знакомых, она сидит и явно кокетничает с соседом, не обращает на вас внимания… Ну и ладно. Да, и еще вон там – лицо вроде знакомое, только вы никак…
Вас усаживают за стол; соседка слева просит передать ей рыбу, глядит на вас заинтересованно; вы передаете ей рыбу, немного пока смущаясь. Вежливо знакомитесь, слово за слово завязывается обычный застольный разговор…
Тут наливают, хозяин произносит прочувствованный тост, все, чокаясь, выпивают. Огни, как им и положено при таком случае, становятся ярче, вы уже вовсю рассказываете анекдоты вашей новой знакомой – что слева, с рыбой: «А, знаете, есть еще вот такой…» – «Что вы говорите? Я никогда не слышала… А он – приличный?» – «Приличный, он – совершенно приличный, только там в конце есть одно неприличное слово…» – «Что вы говорите? А… какое?» – «Ну, вы знаете, я не могу вам так эээ… сказать…» – «Ну хорошо, если только одно…» – вы рассказываете анекдот и произносите это последнее, в сущности, совершенно невинное слово, почти прикоснувшись губами к розовому ушку: «Ой, я не могу, – хохочет владелица ушка, – какая прелесть…» – «А есть еще, знаете, вот такой…» – «Да что вы говорите?..»
Проходит час. Праздничные огни уже вовсю прыгают в глазах, их гасят и начинаются неизбежные «танцы». Музыка обволакивает разомлевшее сознание, вы нежно, но вежливо обнимаете вашу – случайную – партнершу за талию, вдыхаете аромат ее волос, только вот непослушные руки сами собою то и дело сползают ниже… Ну и ладно. Впрочем она, похоже, и не возражает… И неожиданно танцы переходят в новое застолье – снова зажигается свет: все, порозовевшие и красивые, двигая стулья и задевая стоящие уже в полном беспорядке приборы, усаживаются по местам; общий бестолковый разговор распадается на несколько ручьев – по интересам, вы прислушиваетесь то к одному то к другому, присоединяетесь наконец, что-то говорите сами, удачно шутите, ловите на себе чей-то восхищенный взгляд – чей же это?.. – блаженно думаете вы про себя…
* * *
Когда, в какой момент вы чувствуете, что все это кончилось – для вас? Когда, пытаясь поддержать общий разговор, вдруг осознаете, что вас не слышат и не слушают? Даже намеренно не обращают на вас внимания, и лица вокруг становятся терпеливо-напряженными, точно стараются не замечать какой-то совершенной вами неловкости… Или старый приятель, хозяин, прервав вас на полуслове, толкнув вас неожиданно плечом и не извинившись, бросается провожать кого-то незнакомого вам, а хозяйка вежливо косится в вашу сторону и тихо отвечает подруге, видимо, на заданный тою вопрос: «Это – наверно, муж пригласил…»? Проводив особенно спешащих по важным делам, все усаживаются обсудить последние новости, но для вас не находится в этом разговоре места, тема его совершенно вам незнакома, да и неинтересна, вы не можете сказать ничего вразумительного, хотя по инерции еще продолжаете улыбаться; улыбка получается немного кривой и немного жалкой; наконец вы поднимаетесь со своего места – все стараются не замечать этого – только вежливо дают вам протиснуться к двери на кухню, или на балкон – если тепло. Стоя на балконе или кухне, вы слышите доносящиеся разговоры, смех и начинаете наконец понимать, что вы уже… – лишний? только никак не можете понять, что же случилось – вот, только что, пятнадцать минут назад все было так хорошо, и вдруг… Что же случилось?.. Вы начинаете вспоминать: что же вы сделали? что сделали не так? – «Ох, мне не следовало рассказывать эти анекдоты, начинаете вы терзаться, – зря, зря, зачем…» – «И я наверно сказал глупость о событиях в Индонезии – конечно, не следовало, я же там не был никогда, так просто ляпнул… может выпил лишнего, как-то незаметно…» Вы, впрочем, совершенно трезвы теперь, и лишь голова начинает болеть все сильнее.
Раздумья ваши прерываются парочкой, которая вваливается и, не замечая вас, начинает целоваться. Вы выскакиваете как ошпаренный, но вам все еще как-то неловко вот так просто взять и уйти: пытаясь придумать какой-то предлог, вы возвращаетесь в гостиную; несколько неприязненных взглядов поворачиваются к вам. «Дорогой мой, ну не будьте таким хмурым, – чуть раздраженно замечает хозяйка, – все-таки праздник…» Кто-то из гостей, незнакомый вам, вальяжно развалившийся на диване, по-хозяйски обняв за плечи ту самую владелицу розовых ушек, которой вы рассказывали свои злополучные анекдоты, небрежно прислушивается, как она, конфузливо хихикая, явно пересказывает их теперь, прильнув губами к его толстому волосатому уху. Вдруг он поднимает взгляд и нагло вам ухмыляется.
Вы неловко киваете сидящим – этого снова никто не замечает – почти бежите в прихожую и, уже ни о чем не думая, скоро одеваетесь… сами отворяете дверь… переступаете порог… Чуть замедлив шаг, идете вниз полутемной лестницей, прочь, прочь от этого дома – как вы оказались там? – ах, да – вас пригласили… Кто? Вы начинаете вспоминать, напрягаетесь, но вспомнить не можете … Позвонил кто-то? Вроде нет…
Сами, сами вы явились туда, сами – затосковав от одиночества и безысходности, вспомнили, что были когда-то в этот же день, в этом же доме, у этих же людей, только много-много лет назад… Может быть сто, или тысячу… И было это совсем-совсем в другой жизни ¬– солнце тогда светило каждый день, а дождь шел всегда только поздно ночью, так что наутро, политые, омытые его водами мостовые, казалось, сами звали ноги в утренний путь мимо свежей и также умытой листвы, мимо улыбающихся окон в знакомом переулке – к любимым друзьям, что любили и вас когда-то, когда стояла вечная весна, а зимы не было вовсе, все были молоды и красивы, пели под гитару песни, как-то незаметно перебиваясь на гроши, что изредка зарабатывали – как-то тоже легко и незаметно…
* * *
Я часто думаю, когда, в какой момент вы понимаете, что больше не нужны в этой жизни? Что она прекрасно станет обходиться и без вас, что даже вас уже понемногу перестают замечать, а заметив, скорее чуть смущаются поначалу, а затем и начинают проявлять легкое нетерпение – когда же, наконец, вы станете снова незаметны, скроетесь, может быть, в какую-нибудь щель, в стене, или в полу… Когда вас перестают слушать и слышать, и понимать, что вообще вы что-то говорите, а не ветер это шелестит увядшей сентябрьскою листвой? Когда встречные девушки уже не останавливают ни на секунду случайно – украдкою, сладко замирая от собственной дерзости, или открыто, откровенно сознавая его притягательность – брошенный на вас взгляд, а скользят им по вашей усталой серой фигуре равнодушно, бессознательно, будто по неровной, иссеченной непогодою коре старого дерева?
Когда вы понимаете, что в действительности всего лишь и есть только покой и воля, однако и они давно прожиты, и давно уже обернулись скукою и одиночеством? Когда замечаете, что более не можете делать то, что с легкостью, не задумываясь, делали еще несколько лет назад? Когда понимаете, что многое из того, к чему вы привыкли, что считали естественной частью своей жизни, уже не можете себе позволить? И многого, что могло бы быть, уже никогда – слышите: никогда – не будет, что это более невозможно; это может быть и будет с кем-нибудь другим – с кем угодно – но не с вами? А то, что суждено вам, теперь подробно и бесповоротно расписано, определено, задано границею, очерченной крашеными стенами вашей одиночной палаты, и неотвратимо как возмездие; и более нет вам пути ни назад, ни в сторону, а только лишь вперед по этому, когда-то выбранному вами для себя коридору. Разрушьте всю свою жизнь, начните ее с пустого места, с нуля – вы все равно будете чувствовать их: закрывая глаза, вы будете из-под облупившейся кое-где краски видеть шершавую поверхность бетонных плит, замыкающих эти незримые границы, а вдалеке – пока еще вдалеке – покойную синеву надвигающейся закатной тьмы.
Кто и когда пригласил вас на тот праздник, что был до вас и будет продолжаться уже без вас, мало-помалу выпроводив вас за дверь – не запертую, нет – вы можете, вы пока что можете снова сделать шаг и войти, сконфуженно и заискивающе улыбаясь, ожидая – дадут ли вам еще хоть час, хоть минуту побыть в ярком радостном свете и шуме? глянут ли на вас приветливо чьи-то случайные глаза, коснется ли вашей руки чья-то нежная кокетливая, или, напротив, крепкая дружеская рука – или снова резиновой подушкою равнодушия вытолкают вас вон, за порог, во тьму внешнюю? И тем более мучительно ваше ожидание, ваше колебание у этого порога, у границы горячего света беспокойной, суетливой жизни, с ее шумными юношескими страстями – порою ничтожными, порою – высокими; у черты, по другую сторону которой – прохлада и неяркий рассеянный свет всё изведавшей и всё, на свою беду, постигшей бессмертной и безжизненной мудрости, что рано или поздно является всем, однажды ее призвавшим: кому – на закате, кому – на рассвете.