2.2. От образа феодализма к образу капитализма,
- под знамёнами «свободы торговли»
В первой главе, дающей самое общее представление о фундаментальной социологической теории развития общества «Полилогия …», был зафиксирован исторический факт восходящего перехода от градации к градации в следующей последовательности: первобытность – рабовладение – феодализм – капитализм – социализм и, как общепринятая гипотеза высокой вероятности, - «Информационное общество».
Прежде чем приступить к изложению собственно логики истории, опираясь на упомянутый исторический ряд восходящего развития общества, целесообразно кратко напомнить суть этих переходов на примере такого исторического факта как, положим, перехода от градации феодализм к градации капитализм.
И ещё. Так как «логика истории» опирается в нашем изложении на фундаментальную метатеорию «Полилогия …», то пример этого исторического перехода приведём в основном в изложении А. С. Шушарина с обильным цитированием материалов главы 9 «Феодализм («Политическая география», или «Критика монотеизма»).
В науку понятие «феодализм» было введено в девятнадцатом веке, когда сам феодализм (Западная Европа) уже приказал долго жить. Однако теоретическая таинственность этой формы производства, через которую, так или иначе, прошёл почти весь мир, по-прежнему сохранялась. Революционный сдвиг в научном понимании феодализма и в целом восходящего развития общества был вызван выходом в свет пятитомной метатеории А. С. Шушарина «Полилогия современного мира. (Критика запущенной социологии)».
А. С. Шушарин пишет: «Более того, актуальность теории феодализма буквально удесятеряется тем, что как у рабства с капитализмом существуют некоторые подобия, таковые есть и у феодализма с плановой (отраслевой) системой (социализмом – ХАТ). Ситуация усугубляется и тем, что, конечно, не «онтологически» (негэнтропийно), а именно теоретически и феодализм, и плановая система сложнее соответственно рабства и капитализма. Наконец, без «восстановления» фундаментального содержания феодальных структур невозможно и переосмысление современных мировых процессов».
Социальные диспропорции, деформации, искажения, «неравноправности» и возникают в социальных системах как систематические не в условиях некоторого абстрактного равновесного состояния, а в условиях вполне определенной асимметричной собственности. В нашем случае речь идёт о вполне конкретных, доминирующих, материальных формах феодализма, а именно о территориальных производственных отношениях. Так как при феодализме доминирующим объектом отношений собственности является «пространство производства и жизни», то эта асимметрия и проявлялась как асимметрия собственности на территорию как пространство производства.
В этой связи А. С. Шушарин пишет: «В этих условиях невинное, естественное местное базовое взаимодействие, как уже господствующие, все «освещающие» (деформирующие) территориальные производственные отношения, как гомогенная форма (в частности, равновесия) всегда гетерогенного производства, превратилась в свою противоположность тисков автаркии (феодальное самодостаточное территориальное пространство производства и воспроизводства действительной жизни - ХАТ). Действительно наивная, но светлая мечта киников – Антисфен, Диоген, известный тем, что жил в бочке, – боровшихся с рабством, почти вполне осуществилась, все «светлое» в итоге утратив, разместив все общество по местным «бочкам» (хотя, конечно, и с необратимым преодолением рабства)».
2.2.1. Автаркия
Автаркия это, прежде всего элементарное, наиболее отчётливое прояснение феодализма в значении эндогенной материальной структуры «идеального типа» отдельного феодализма, а не в часто используемом значении изоляционистской политики. Разумеется, что такого чистого феодализма как «гомогенно-изолированной автаркии» нигде и никогда не было, но во всевозможных сочетаниях и трансформациях он был почти везде.
2.2.1.1. Эмпирический хаос внешних черт феодальности
С окончанием рабовладения и переходом к феодализму стало возможно только собственное воспроизводство работников, ибо трудовые ресурсы (рабы – работники) были обобществлены.
Теперь работников надо самим обстоятельно готовить. Отсюда и возникла свойственная феодализму организация всеобщего образования (и воспитания) в общекультурном смысле, хотя и в религиозной форме. Это появление приходов, школ, педагогики, университетов, книжной культуры и элементарной правовой грамотности, правотворчество и создание первых судов присяжных, коллегиальных форм управления. Тем самым были созданы условия для накопления знаний и последующему прог¬рессивному движению. Однако при этом, как замечает «сурово» А. С. Шушарин, комментируя «натуральность» феодализма, - «…феодализм таки преодолевался без участия науки (не потому ли, хотя б отчасти, и несколько столетий понадобилось?); а еще круче аналогия – социализм затрещал, а наука тоже пока промолчала. Так сказать, не в курсе. С неумолимым ростом мощи стихий современной «социальной материи» это становится просто все более опасным».
Характеризуя часто используемые понятия «собственность феодалов на крестьян» и «крупное землевладения феодалов», автор полилогии отмечает: «…в характеристиках феодальной собственности появляются следующие атрибуты: «условность, ограниченность, иерархичность», «неполнота», «расчлененность собственности и владения» (…). Да и как все это еще объяснить с вещистских, экономических («имущественных») представлений. И, конечно, все вертится вокруг земли.
В особом виде неясность феодальной собственности обнаруживается в связи с ремеслом, городом. Говорится о типично феодальных чертах ремесла, цеховой организации, городского хозяйства: натуральность, техническая регламентация, уставы, цензы, фиксированные сырьевые и сбытовые сферы. Однако интересно то, что в этом подробном описании натурального цехового строя города (…) собственность как сколько-нибудь существенное отношение практически не упоминается.
<…>
Безусловно, Средневековье носит главным образом аграрный характер (Ж. Гофф), но и город ему имманентен, что резко ус¬ложняет действительно теоретическое понимание, так как сра¬зу же означает несводимость феодального к земельному (аграрному), как бы его роль ни была велика.
<…>
… нам предстоит сперва показать, что (даже только в исключительно «земельном», аграрном секторе) самая глубокая суть феодальной собственности, в смысле ее предметного, субстанционального, весомого и т.п. объекта, вовсе не в земле!».
И далее. ««Феодальная земельная собственность, – пишет типично Ю.М. Рачинский, – будучи... частной, не была, однако, безусловной частной собственностью... Каждый феодал получал землю от другого феодала в том случае, если он обязывался выполнять известные ус¬ловия, т.е. служить ему...» и т.д. (Юрий Михайлович с этим «служить» как раз и начал было приближаться к трудной сути де¬ла.) Но невозможно же все это объяснить бяками феодалами, и потому вопрос в том и состоит, а почему это средства производства могут быть «безусловно» частными (при капитализме), а вот при феодальности везде и повсюду на белом свете обязательно городится какая-то «условность», иерархия, «рассеянность суверените¬та», необходимость «служить». Ведь и с негэнтропийной точки зрения неспроста все это было, отпусти «на волю» – и бойня гарантирована. Ну а дальше пресловутая «личная зависимость», без которой «нельзя реализовать феодальную собственность». Раз неясная рыночно-наемная, значит, «личная».
Заканчивая характеристику объекта отношений собственности, А. С. Шушарин пишет: «Короче говоря – на процесс здесь собственность, а потому и абсолютно невидима она для вещистского, экономического мышления, а может даже, и для «системного» (…).
Доминирующим объектом феодальной собственности является вовсе не земля (как средство сельскохозяйственного, горного и пр. производства), а территория, местность, т.е. территория как пространство производства, как некая «производящая территория». Хозяйственную ценность (юридическую тень субстанции общественного богатства), нащупывая суть, писал С.Г. Струмилин, представляют собой лишь населенные людьми земли. Но сама по себе эта ценность и не земля, и не люди. Этот неудобоваримый для экономизма объект феодальной собственности находил также свое проявление, в частности, в податной политике, например в виде «живущей пашни», именно облагаемой сборами. Безлюдную же «пашню» сборами никак не обложишь, равно как и людей без «пашни». Феодальная собственность в главном содержании есть отношения с территорией, местностью, как натуральным процессом или пространством производства (или «оживотворенным пространством» в образе Г. Зиммеля, по А. Филиппову), т.е. с объектом, который по своей невещности нигде и никогда не может быть частным, а всегда образует объективно более сложные отношения людей. А таковой «оживотворенный» объект, кстати говоря, имеется и в городе, в коем никакой «пашни» нет, но все тоже суетятся.
Территорию как базовый объект в принципе невозможно ни купить, ни продать, ни обменять (как это можно сделать даже с землей как средством производства, несмотря на ее недвижимость), ибо она предметно не вещна в отдельности от человека, а процессуальна, привязана к местности и, самое главное, неотделима от самих людей как «живущая», трудоосвоенная, производящая, «жилищная», занятая (в смысле уймы всяких дел) территория».
Теперь о «громаде явлений территориальных (натуральных) производственных отношений».
2.2.1.2. Теория эндогенного феодализма
Чтобы понять феодальную «социологию пространства» как элементарную социологию необходима теория и, как пишет А. С. Шушарин, - «А это возможно единственным проверенным путем, т.е. сначала созданием эзотерической революционной теории территориальных производственных отношений в условиях их же собственного безраздельного господства, т.е. теории эндогенного феодализма. Самый исходный эскиз этой теории как «политической географии» (но только ничуть не «экономии») мы и пытаемся набросать. Это и будет, так ска¬зать, критическая теория отношений местной жизни, господства натуральности, скрытой за ним собственности на пространство производства как некий узурпированный процесс.
Однако, напомним, что, установив этот весьма странный объект феодальной собственности, территории как живущего прост¬ранства производства, процесса, в началах теории необходимо понять симметричное, естественное содержание взаимодеятельности людей в связи с этим пространством производства (когда ни о какой собственности еще речи нет), т.е. не что иное, как местное базовое взаимодействие людей в его социальной нейтральности, нормальной жизненности, как абстрактный, объективно-логический тип качественно определенной, гомогенной взаимодеятельности людей, тип суеты, стихиали, «объективной нереальности». Ведь все «испорчено» на хорошем основании».
Местное взаимодействие (симметрия).
Местное или натуральное производство объективно характеризуется натуральными, местными процессами взаимодеятельности людей как агентов производства действительной жизни. В сравнении с товарами, которые можно изготавливать вне места проживания и даже в другой стране, а затем развозить и продавать, такие объекты как, например, магазин, в котором продаются эти товары, или, например, школа, баня, трактир, пекарня и т.д., всегда должны быть рядом с местом проживания, под боком. Сельскохозяйственные культуры можно выращивать там, где они произрастают, руду и минералы добывают там, где есть их залежи, дома, школы, детские сады и т.п. – где живут, т.е. в натуральной связи с данной местностью и вне зависимости от известных отношений собственности, экономических отношений. Местные взаимодействия масштабны и обусловлены включением «ближних» связей по самой природе территориального. Это есть включение в некоторую иерархическую целостность относительной самообеспеченности совокупной деятельности людей данной местности. Масштаб этого включения может быть любой - двор, дом, улица, деревня, город, район, область, регион, страна, группа стран.
А. С. Шушарин пишет:
««Натуральное производство» – это все то же самое производство жизни (оно всегда одно), но объективно существующее (и взятое) в гомогенном срезе своего именно территориального бытия в привязке к большей или меньшей, всегда определенной местности. Это срез расположения (в том числе расселения, проживания), размещения, передвижения, перемещения (в том числе миграций, переселений) в производстве жизни. Это субстанции, по словам В.П. Семенова-Тян-Шанского, соответствующие вопросам «где?», «куда и откуда?», «почему здесь и там?», «почему туда, сюда?» в отношении всего сущего на земной поверхности, от геологии до идеологии (Н.Н. Баранский). Соответственно имманентны этому «производству» пути передвижений, начиная с тропок и до сложнейших транспортных сетей. Ведь транспорт, собственно, и имеет дело с натуральными передвижениями, перемещениями вещей, людей, даже информации, с неизбежной «физической» привязкой к данной местности сетей, маршрутов, исходных, промежуточных и конечных пунктов («остановок») этих перемещений. Сюда же относятся и всегда замыкающиеся на местность топливно-энергетические, да и вообще все натуральные потоки.
Это «натуральное производство» находит свое проявление в махине процессов проживания, жилья, коммунального хозяйства, буквально в местной промышленности, местном аграрном деле, всяком обслуживании по месту жительства и деятельности людей. Образование – явление демографического взаимодействия, но детей учить надо в школе, рядом; торговля во многом связана с вещественно-продуктовым взаимодействием, но магазин должен быть рядом; индустриальный гигант очень далек от местных дел, но и жить надо рядом, и куда денешься от местной канализации и пр.; рвать зуб, ставить банки и примочки далеко не поедешь и т.д. Потому «место приложения труда является детерминантой места жительства и в связи с этим удовлетворение повседневных потребностей людей (работников) осуществляется, как правило, в пределах четко очерченного ареала...». Хотя все ж придется показать, что действительно очерченного, но и не очень-то четкого.
Агентами местных взаимодействий являются люди уже не как организмы, не как граждане (работники, специалисты), а как взаимодействующие соседи, земляки, жители большего или меньшего масштаба этого совместного (от слова «место») взаимодействия. Так сказать, homo-соседи. Основой этого взаимодействия является натуральное, или территориальное, разделение труда.
<…>
Территориальное, или натуральное, разделение труда суть, в первом приближении, единство и различие деятельности людей по признаку полноты, самообеспечения жизни в данной местности. Причем это не просто территориальное, с витающим духом обмена (между территориями), разделение труда, а именно натуральное. Хотя это аспекты одного и того же. «Территориальное» несколько больше оттеняет различия, а «натуральное» – связность, имманентную присущность местности. Базовый механизм связи натурального разделения труда будем называть спряжением, или соседством, в большей или меньшей местности. Так что какое-то спряжение есть и у соседей по квартире, и, скажем, у США с Мексикой».
Признаками натурального разделения труда является единство и различие деятельности людей, в совокупности обеспечивающих полноту их жизни в данной местности и необходимую связь с другими местностями и регионами. Это и разделе¬ние труда, и одновременно его соединение, посредством механизма соседства и спряжения, который сам по себе не имеет никакого отношения к общению, трудообмену и обмену. Последние три механизма доминировали соответственно в первобытности, при рабовладении и при капитализме. Правда следует заметить, что спряжение уже «обязательно» предполагает данность общения и трудообмена, но ещё совсем не обязательно присутствие развитого обмена.
Любая деятельность людей, так или иначе, дифференцирует пространство. Соединение этого дифференцированного пространства осуществляется посредством транспортной сети, однако само натуральное разделение труда и дифференциация пространства пред-шествуют его спряжению и развитию транспорта. Во многом природное различие пространства (плодородие почв, климат, природные ресурсы, полезные ископаемые и пр.) и стимулирует человеческую деятельность именно в территориальном срезе бытия.
«Город существует как город» лишь в резком различие с менее интенсивном окружающим пространством, как нечто более плотное и динамичное, в которых осуществляется пространственная концентрация производства, людей, инфраструктуры . «Города и дорожная сеть – это каркас, это остов, на котором все остальное держится... придает... иерархию... соподчинение... координирование» (Н.Н. Баранский).
В этой связи А. С. Шушарин пишет: «В общем случае это вообще высокоплотные центры, начиная с вигвама вождя, центральной усадьбы, центральных улиц и площадей, самих городов, центральных районов и т.д. по отношению к их окружению, как «ядер и протоплазмы клетки» (Б. Родоман). Но если негорода могут в значительной мере определяться природной детерминацией деятельности (сельское хозяйство, рыболовство, лесное дело, добыча полезных ископаемых, рекреация и т.д.), то особенность городов и центров вообще в их иерархии обуславливается плотностью, социальным многообразием деятельности. Именно центры обеспечивают всю «гамму отношений и всю совокупность связей территории» (Э.Б. Алаев), т.е. выступают сами как некоторая материальная субстанция связи территории с этим естественным «неравенством» (Б.Н. Зимин, В.А. Шупер).
<…>
Вообще явление городского хозяйства, обустройства бытия вплоть до нынешних мегаполисов суть типичная форма организации именно территориального порядка, проявление местного взаимодействия».
Элементарной формой богатства в местном взаимодействии, «телом», «плотью» спряжения, или соседства, является не вещь, а процесс как натуральное занятие, определенная совместная и привязанная к местности деятельность, включая самое жительство. Таким образом, любая деятельность извечного гетерогенного производства неизбежно неким образом «привязана» к местности, поэтому, несомненно, натуральные занятия выступают лишь его объективно-логическим срезом, срезом «действительной жизни».
Местность, как отмечает А. С. Шушарин, - «не только «не концентрируется», но еще и не перемещается, т.е. выступает как фактор, обуславливающий привязанность деятельности к местности в виде натуральных занятий, в простейшем виде всех хлопот вокруг жительства. … Вот эти вещно или штучно не осязаемые занятия и составляют объективную ценность как самообеспе¬чения местного бытия, основы индивидуального смысла для человека в псевдорационализациях (или «идеалах») типа: мой дом, улица, деревня, город, район и т.д. Хотя подлинными ценностями являются именно самообеспечивающие местность «неосязаемые» натуральные занятия».
Таким образом, имеет место некий «состав занятий, в продуктах никак вообще не проявляемый (жилье, транспорт, лавка, харчевня, храм, защита и пр.), но в срезе полноты жизнеобеспечения людей составляющий само воспроизводство жизни в данной местности.
<…>
Причем натуральные занятия именно не столько коллективны, сколько незримо совместны. Они особо заметны, пожалуй, только в транспорте, энергетике, всяком местном обслуживании. Но в действительности в натуральных занятиях, явно связанных с местностью, в той или иной форме участвуют все живущие в данной местности (сборы, налоги, «субботники» и пр.), и лишь отчасти специфицированно. К примеру, весенние очищения городов, замечают даже «экономиксные» неоклассики, являются совсем не рыночными процедурами».
Итак, - «Совокупное богатство (впрочем, нерасторжимо сплетенное с индивидуальными ценностями) в местном взаимодействии, т.е. уже общественная самоценность все того же «оживотворенного» пространства производства, объекта как процесса, есть натуральное богатство жизни людей как своего рода высота и номенклатура процессов жизнеобеспечения, включая и трудообеспечение, в данной местности. Однако даже по сравнению с метафорами «телесно-духовное здоровье», «трудовые ресурсы», тем более «вещественное богатство» – это очень трудная абстракция какой-то размытой, вязкой и всегда иерархической субстанции.
<…>
Натуральное богатство имеет иерархический и «полевой», или «ареальный», характер. И с этим ничего не поделать – какое есть. Утилитарно мысля, мы привыкли считать, что люди хотят быть богатыми. Но они ведь хотят быть богатыми здоровьем, иметь «богатую» профессию, жить богаче там, где живут, или там, где живут богаче. Вот последние «где» и есть проявления натурального богатства, в том числе ценностей городских, пригородных и пр. участков (безразлично, выражаются ли они в деньгах или в длинной очереди, а то и «связями», в исполкоме). Но это натуральное богатство не суть все бесконечномерное богатство, а только такая его гомогенная форма, которая состоит в полноте и степени приближения все¬го этого богатства к местам обитания человека, местном самообеспечении, в том числе в виде занятий, связывающих местность с другими. Конечно, это натуральное богатство обуславливается и естественными условиями данной местности, и культурными накоплениями, но совсем не тождественно им, ибо суть не вещь, а трудовая, деятельностная субстанция. Полез¬ные ископаемые – богатство лишь в трудоосвоенном процессе, включенном в другие. Памятники культуры или рекреационные зоны – богатство лишь тогда, когда они включены в натуральные занятия, скажем, просто обслуживания туристов и транспорт».
Материально-знаковое отношение («прописка», топонимика производства, натуросчёт).
«В материально-знаковой сфере местное взаимодействие обслуживается специфическими «ярлыками», обозначающими причастность агентов и их занятий к местности. Вот именно эти ярлыки, выражаясь терминами «социологов пространства», как раз и позволяют «тематизировать» реальные, субстанциональные, далеко не феноменальные, территориальные отношения. В самой абстрактной форме будем называть эти основные ярлыки пропиской, а всю знаковую сферу – топонимикой «производства и воспроизводства жизни», от квартиры до страны.
<…>
Под пропиской понимается, вообще говоря, вся огромная совокупность социально тематизируемых знаков, означающих тер-риториальную привязку всех процессов «производства и воспроизводства действительной жизни» к местности, от буквальной прописки проживания человека и размещения предприятий до означенности связующих местности путей сообщения, потоков или маршрутов караванов, самолетов, поездов, кораблей, трубопроводов, энергосистем, вплоть до городских автобусов и зон обслуживания такси. Соответственно рациональный, хозяйственный аспект деятельности в сфере топонимики можно назвать натуросчетом».
<…>
Нет спору, все же тяжеловатые абстракции, но ничего не поделаешь – такова объективная логика этих гомогенных субстанций. … Между тем натуросчет буквально никто не осуществляет (понятие эзотерическое, явление материально-знаковое), но оглянитесь и убедитесь, что он есть везде и всегда. Причем если всякие «затраты-выпуски» вполне сносно характеризуются деньгами, то проблемы жилищно-коммунальные, транспортно-энергетические и пр. в денежных выражениях выглядели бы довольно убого. Инструкция ко всякому хоть чуть сложноватому товару сопровождается географией расположения мастерских по ремонту, т.е. означается не деньгами, а названиями мест на карте. Любые «затраты-выпуски», товарные сделки или планы тоже не в воздухе висят, а существуют во плоти процессов перемещений «откуда» и «куда» в пространстве топонимики. Даже «протокол о намерениях» фиксирует места пребывания высоких договаривающихся сторон. Кстати, в Интернете одним из ключевых протоколов является «транспортный», как говорится, откуда и куда и по каким «электронным дорогам». Так что без «натуросчета» никакие хозяйственные процессы не возможны.
Тем не менее, мы еще не рассмотрели едва ли не главного – иерархичность местных взаимодействий, вообще всего территориального, натурального, пространственного. Короче говоря, вплотную впервые вышли на долгожданное явление администрации, «начальства»».
Территориальная администрация, или ультраструктура.
«Начальство на то и начальство, что существует с самого начала. А если позволить себе антропоморфизацию биологического, то в виде ситуационного лидерства и ранговых структур начальства преполно уже и в животном мире. Так что «административно-командность», «номенклатура», шефы есть у всех, во всяком случае «семейных», стадных, стайных животных. Не идет почему-то без них дело. Несмотря на демократию. И между прочим, мы уже прошли две ультраструктуры и даже «номенклатуры», и отнюдь не всегда ласковые, культурно-родовую («семейную», «старшинскую» и пр. (первобытность – ХАТ)) и демографическую (профессионально-образовательную, «наставническую», «кадровую» и пр. (рабовладение – ХАТ)). Но только обе они более рассеянны, или диспозитивны, по крупному не иерархичны».
Здесь, в анализе территориальных явлений, и в отвлечении от всякого политического, имеет место вертикальная дифференциация – одна из базовых форм производственной администрации, номенклатуры, бюрократии. Это и есть «проявления неотъемлемых от всякого территориального его же собственных ультраструктур, «спиритуализма», по Марксу».
В этой связи А. С. Шушарин пишет:
«В объективно иерархичном местном взаимодействии (двор, деревня, уезд и т.д.; квартира, дом, микрорайон, район, город и т.д.; тропки, дорожки, дороги, магистрали и т.д.) спряжение натуральных занятий в их совокупности осуществляется иерархией территориальной организации производства, местными, «земельными», го¬родскими органами управления, безразлично какой политичес¬кой формы, системы представительства, титулования и пр. Так сказать, жэками и исполкомами. Это такая же материальная необходимость, как и любой общественно необходимый труд, реализуемый миром, старостой, домуправом, сходом или узурпатором.
<…>
Территориальные органы в производственном содержании и выполняют задачу установления эквивалентности спрягаемых натуральных занятий и жизнеобеспечения в формах тех же прописок (в их широком смысле). Можно сказать, как товару нужен «третий товар» (деньги), так и спряжению как непрерывному процессу нужно «третье занятие» (территориальное администрирование). Вспомним, как экономист Ю.М. Рачинский посетовал, что феодал получал землю, если обязывался служить. (Натуральное вообще «в чистом виде» служебно. … служба, выполняемая территориальными органами, так сказать, от старосты, шерифа, горо¬дового, участкового или жэка до территориального центра, в производственном содержании естественна, объективна. Эта слу¬ж¬ба – тоже одно из натуральных занятий, … их же «спиритуализм», т.е. собственная же ультраструктура. И без территориальной организации не обойтись ни в племенной жизни, ни в космической эре.
<…>
(При этом если, допустим, обмен как механизм контроля производства оказывает давление на труд посредством рынка, то спряжение занятий оказывает на него такое же давление посредством иерархической территориальной администрации. Хотя по сути это всегда давление других агентов и взаимодавление. Потому, в частности, так называемая «личная зависимость» на самом деле всегда суть взаимозависимость, и в данном случае вовсе не «личная», а местная, территориальная. «Личность» определенного шефа-то могут перебросить, а местность остается.) Другое дело, что естественное территориальное управление, как это ни трудно, необходимо постоянно отличать от формально схожего и часто срастающегося с ним политического управления, целого ряда совсем других «бюрократий»».
Для того, чтобы оценивать и прогнозировать «поведение» этой социальной системы недостаточно просто знать механизм взаимодействия её агентов, необходимо, для изучения количественных и качественных изменений в ней, знать «какого рода абстрактное равновесие характерно для данной системы».
Территориальное равновесие.
Само по себе местное базовое взаимодействие социально нейтрально, симметрично и «равноправно». «Симметрия этого взаимодействия и состоит в абстрактном территориальном равновесии производства, в эквивалентности спряжения и баланса натуральных занятий, динамическом соответствии занятий и прописок, пробивающих себе дорогу через хаос текущих противоречий «за спиной агентов» в пропорциональности натуральных занятий и структур, устанавливаемых общественно необходимым местным трудом в его бесконечных конкретных многообразиях и посредством территориального управления». В отличие от органического, гражданского или товарного равновесия, которые «экстерриториальны», то территориальное равновесие всегда как-то привязано к определенной местности, к «сгусткам населения и ресурсов». Известно, что в обмене общественная необходимость труда, равновесия, устанавливается посредством рынка, тогда как «в спряжении оно устанавливается посредством территориальной организации производства и в собственном содержании вне всякой зависимости от рынка».
«На этот счет, - пишет А. С. Шушарин, - географы говорят о происходящей в территориальных процессах особой «экономии времени» (на самом деле «время» – одна из метафор труда), «принципе наименьших усилий применительно к людскому поведению» (Дж.К. Ципф), «минимизации расстояний и максимизации использования пунктов и ареалов в этой структуре...» (Морилл). Последнее определение, на мой взгляд, – одна из предельно емких характеристик самой сути территориального равновесия, …
<…>
Но дело еще и в том, что каждый тип социальной симметрии означает и особый тип как «напряжения», так и «экономии» (минимизации, диссипации) труда всегда в некотором его специфическом содержании. В каждом базовом срезе происходит экономия (минимизация) труда не вообще (диссипация, «наименьшие усилия»), а только в его гомогенной логике».
Так в товарном равновесии экономится не труд вообще, а труд в форме «себестоимости» (издержек производства) товара, невзирая на выбрасывание людей из производства. Каждое гомогенное равновесие внутри себя многомерно, а потому гибко и «действует не мытьем, так катаньем». При этом, однако, каждое из них ортогонально другому.
Автор полилогии утверждает: «Территориальное равновесие устанавливает такой выравнивающий порядок, что в совокупности всех занятий каждое осуществляется минимально необходимым трудом самообеспечения местности и связей с другими. Одной из метафор характеристики этого равновесия является, можно сказать, напряжение замыкания, или экономия передвижений, что в итоге противоречит самообеспечению, т.е. опять же предполагает что-то «силовое» для раздвижения бытия. Если товарное равновесие «экономит» труд, невзирая на лица, расширяя его поле, то территориальное равновесие, наоборот, «экономит» труд, «взирая на лица», стягивая его поле. Соответственно давление внутренней «обратной связи» противодействует такому стягиванию. Копайся у себя в огороде, но нет-нет да выходи на совместные работы или оплачивай их, а также считай неизбежными бандитские, королевские, посреднические, планово-заготови¬тель¬ные продотряды, так сказать, как свои же «крыши» и пр. Причем все это резко «не рыночное» свойственно любым масштабам и типам местностей,…».
Напряжение замыкания, самостягивания, территориального равновесия присуще любым социальным системам. Так, например, США дороги между штатами сами штаты не очень волнуют, а потому междуштатное дорожное строительство финансируют... федеральные органы. Подобное имеет место и в России, где так же различают дороги местного и федерального значения, и здесь так же не обходится без федерального «вмешательства».
Заканчивая раздел о территориальном равновесии А. С. Шушарин замечает: «Отсюда же еще раз становится ясно, что между всеми разными базовыми равновесиями всегда неумолимы определенные противоречия. Что «выгодно» «семейно», демографически или территориально и т.д., может быть совершенно «невыгодно» экономически, и наоборот. Совершенно понятно, что интересы, примерно говоря, семейного свойства, профессионального рода, местного благополучия, прибыли, плана все между собой противоречивы. Поэтому «производство и воспроизводство действительной жизни» всегда в своей же базовой основе суть множественный диалог, т.е. абстрактный полилог, однако в исторических формах общих равновесий, приобретающий характер вполне конкретного хора с тем или иным «первым голосом» или даже почти монолога, заглушающего (деформирующего) все остальные голоса. Но и никогда полностью».
Отклонения от территориального равновесия многообразны и обнаруживаются, прежде всего, в форме «горизонтальных» пространственных дисбалансов в самом пространстве производства. Это проявляется в неиспользовании земель и перенаселенности бедных районов, в различии уровней жизни по местностям, в различных транспортных неурядицах (пробки, разбитые дороги и их отсутствие, частота движения и загруженность, и пр.). Кроме того известны как явления натурализации (аномальное замыкание) так и взаимное «давление мест», а именно центров и провинций, городов и окружений, натуральных и обрабатывающих местностей. Это проявляется в дефиците или инфляции прописок, в сбоях натуральных потоков (топливо, электроэнергии и пр.), в аномалиях миграций или застоев населения, и т.д.
Все эти и другие социальные диспропорции, деформации, искажения, неравноправности и возникают как систематические в реальности не в абстрактных равновесиях, а в конкретных социальных системах, определенных материальных формах территориальных производственных отношений, в условиях вполне определенной асимметричной собственности на пространство производства и жизни, как собственность на территорию этого производства. А. С. Шушарин заключает: «В этих условиях невинное, естественное местное базовое взаимодействие, как уже господствующие, все «освещающие» (деформирующие) территориальные производственные отношения, как гомогенная форма (в частности, равновесия) всегда гетерогенного производства, превратилась в свою противоположность тисков автаркии. Действительно наивная, но светлая мечта киников – Антисфен, Диоген, известный тем, что жил в бочке, – боровшихся с рабством, почти вполне осуществилась, все «светлое» в итоге утратив, разместив все общество по местным «бочкам» (хотя, конечно, и с необратимым преодолением рабства)».
2.2.1.3. Автаркия как эндогенная материальная структура
«идеального типа»
Итак, в автаркии доминирует собственность на пространство производства – это прочное и плотное отношение, которое, в частности, проявляется и в известных земельных отношениях. А. С. Шушарин пишет, - «это вовсе не имущественные отношения, а определенный общественный способ связи труда и его условий как объективное отношение людей по поводу ограниченного (необщественного) пользования доминирующим объектом обстоятельств производства. Это собственность совсем не частная, и не групповая, и даже не классообразующая (конечно, в привычном смысле), а именно натурально-иерархическая, территориально-иерархическая, т.е. собственниками одновременно являются все, но и никто (вспомним политическую формулу П.Г. Виноградова о «рассеянии суверенитета»). Но тем не менее она исторически и логически вполне определенная, не контролируемая обществом, стихийная детерминирующая сила. Отсюда и возникает «непостижимость» этой формы, в которой «все зависимы – крепостные и феодалы, вассалы и сюзерены, миряне и попы», мастера и ремесленники, включенные «в общественный круговорот в качестве натуральных служб и натуральных повинностей». Обратим внимание и на основную субстанцию – «службы и повинности»; это явно никак не вещи, средства производства, товары и пр.
<…>
Естественные натуральные занятия прежде всего в сельском хозяйстве превращены в предстающие насилием многообразнейшие повинности (производственное принуждение как уже не диктат, но и еще не эксплуатация, в ее строгом значении)».
И далее.
«А в автаркии же земля никакой цены не имеет (там в чистом виде вообще никакой цены не имеется), скорее земля, а еще точнее, место (держание) в виде пожалования (наделом ли, поместьем) служит «ценой» (а в знаковой форме пропиской) той или иной повинности или службы. Отсюда и возникает, в частности, замеченный, но отнюдь не просветленный, А.В. Чаяновым парадокс, что малоземельные крестьяне платят за землю со значительным превышением капиталистической абсолютной ренты. Но в действительности они платят вовсе не только за землю, но и за ценность совсем иного свойства, за место бытия или даже за местное бы¬тие (хотя здесь, конечно, уже с капиталистическим «уклоном»)».
Основные черты автаркии.
«Автаркия представляет собой территориально-иерархическую рас¬щепленность всего производства, разграниченную барьерами (прописками), прикрепленностью людей, занятий, всего производства к местности, в виде предельно фиксированных зон действия всех служб и повинностей. Это такая общественная «организация труда», происхождение которой и относится ко временам «удельщины». Поэтому здесь все подчинено основному производственному отношению, которое метафорично можно назвать уделом (разумеется, не в политическом смысле форм периода начальной феодальной раздробленности на Руси, «удельный князь») или, лучше, феодом. Феод (удел) – это, образно говоря, «рок» феодализма, как диктующий все порядки капитал, феод – это и суть довлеющий неведомой силой удел крепостных выполнять повинности, удел феодалов нести службы и заставлять выполнять повинности, неотвратимо при этом беспокоиться о соответствующей положению роскоши, без которой и феодал не феодал, в том числе и в глазах крепостных. Удел (феод) и есть всевластвующее во всех многооб-разнейших конкретных формах (бенефиций, феод, лен и др.) и сквоз¬ное по вертикали главное производственное отношение, в пред¬метной основе которого и лежит вязкая собственность, «живущая пашня», территория как пространство производства, лишь более или менее количественно характеризуемая объемом соединяемого ею труда (в частности, число «душ»).
<…>
Обуславливаемая феодом цель производства парадоксальна. В силу иерархичности отношений и проявляясь в мотивах хозяйствования, эта цель вообще не монологична – вверх: как можно меньше сделать или, наоборот, выслужиться, рассчитывая на покровительство; вниз: заставить больше сделать или, наоборот, рискуя покровительством, «либеральничать», рассчитывая на расположение низа, опору. Соответственно и «чувство приверженности сеньору» отнюдь не психологическая «слабина», а проявление производственной необходимости. Свобода мироощущения, пишет Ж. Гофф, «могла реализоваться только в состоянии зависимости, где высший гарантировал низшему уважение его прав». Но такие гарантии суть тоже зависимость, т.е. вза¬и¬мозависимость. Это же ведет к территориальному выравниванию в положении «низов» при дифференциации «верхов» не только по вертикали, но и по горизонтали, по местностям. Но по «горизонтали» главное – выравнивание, в частности в форме регалий, т. е. монополии на доходы своего рода любых объективно монопольных («злачных») местностей (горных, соляных, лесных) или даже областей деятельности (монеты, суд и т.п.).
<…>
Вообще цель производства как метафора основного закона системы, находящего свои проявления в интересах участников, всегда содержит и рациональный базовый момент. В данном случае «экономия передвижения», самообеспечение, неотвратимый «натуросчет» и пр. Но будучи гомогенной (однотипной, доминирующей), эта цель рано или поздно идет вразрез с естественным развитием гетерогенного производства. Вот в данном случае оно и становится все более самозамкнутым, предельно натуральным в этом классическом смысле».
Господствующая форма производства, в данном случае, это территориальная (местная), которая в общем равновесии «освещает», подчиняет своей «однородной», типологической логи¬ке всё. То есть деформирует, все гетерогенные процессы и структуры производства совсем не территориальной природы. Это явление в полилогии называется эндогенной типизацией.
Торговля и ремесло превращены в замкнутые, зарегламентированные и разграниченные между собой барьерами зоны феодов, деятельности купеческих гильдий и цехов. Экономические отношения в результате автаркической деформации сильно «заглушены». «Парадоксально, - пишет А. С. Шушарин, - что даже «цена» могла обозначать именно натуральный эквивалент (М. Блок), т.е. даже денежное выражение, когда имело место, могло иметь совсем не стоимостное содержание! Поистине историки способны увидеть явления, суть которых экономисты даже выразить не в состоянии.
Товарность, время которой в производительном развитии еще не пришло, выступает только как минимально необходимое средство взаимосвязей. Деньги «мало циркулируют» (М. Блок). Обмен здесь осуществляется только как обслуживание спряжения натуральных занятий в данной местности, а потому же и ограничен у каждого «моста» (Ж. Гофф) всевозможными барьерами и в основном натурален (бартер) или административно опосредствован («продразверстки» оброка). А в Европе патрули у этих «мостов» иной раз всех не местных «арендаторов» (т.е. крепостных на «свободный», западный лад) просто вешали (Паршев А. П. – ХАТ). Понятно, что все глубинные тенденции, разлагающие феодализм: ремесло, ростовщичество, вольные города, нарастание торговли, денежной ренты и т.д. – как раз эволюционистски и маскируют саму суть сис¬те¬мы, которую эти тенденции разрушают и еще в «старо-новых» фор¬мах преодолевают.
В целом автаркия, говоря в современных образах, – это своего рода сплошное местничество, минимальный бартер, максимальное самозамыкание, тирания закрепляющей людей и производство прописки, только иерархической, где все на своих местах, от крепостных с неотчуждаемым наделом до феодала любого уровня и центрального двора, вынуждены по возможности «грести под себя», предельно самообеспечиваться, замыкаться, так что в самом невыносимом положении оказываются непосредственные производители, прежде всего крепостные».
И далее.
«В аграрном секторе именно «крестьянская семья приобретает почти совершенно самодовлеющий характер вследствие своей независимости от рынка... словом, благодаря характеру натурального хозяйства вообще, эта форма как нельзя более пригодна для того, чтоб служить базисом застойных общественных отношений» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 25). Эта же форма, в частности как трехполье, идет к своей гибели уже потому, что в условиях мелкого производства происходит постепенное обеднение и истощение почвы, хотя и мелкое не вообще, а именно дотоварное. (...) Но именно мелкое производство от феодализма неотделимо, несмотря на любые крупные хозяйства, ибо и при отработке или холопстве в этих хозяйствах фундаментом все равно остается каждый «отдельный дом как самостоятельный центр». Такое же понимание четко и часто фиксируется Ж. Гоффом: крестьянская семья – социально-эконо¬мическая единица (точнее, натуральная); основа замкнутого хозяйства – «двор» (это точно, ибо «двор» – натуральная структура, т.е. уже совсем не «семья» – социально-биологическая структура). А вот бросающаяся в глаза вся феодальная иерархия и суть лишь «спиритуализм», собственная же ультраструктура (институт) «дворовой замкнутости» всей системы. Но и ультраструктура, конечно, как таковая базово нейтральная, а в автаркии как безраздельно доминирующая, уже пересыщенная, изощренная, извращенная, во многом паразитарная и пр.
Разрушить и восходяще преодолеть эту, выражаясь ныне мод-ным языком (но с обратным знаком), повсеместную «самостоятельность», в совокупности превратившуюся в предельно «замкнутую феодальную организацию» и надстроившую над собой автаркическую территориально-иерархическую форму, т.е. освободить производство и человека от всех границ автаркии, и предстояло капитализму».
Восходящие силы и сложная «геометрия» стратификаций.
«Непосредственно «воспроизводя» господствующую собственность на пространство производства, основная производственная стратификация классического феодализма натурально-иерархична (в том числе и в городе), а в своей преобладающей по массе агросекторной части парцеллярно-иерархична». Это «геометрически» прекрасно иллюстрирует Э. Геллнер: ««низы» поделены вертикалями (парцеллярность), а «верхи» горизонталями (иерархичность)».
Автор полилогии пишет: «…классический (европейский) феодализм в низовой основе и был как раз «атомизирован», но именно территориально, натурально, «дворово», образуя и всю иерархию. На этот же счет М. Блок характеризует всю феодальную лестницу так, что каждый в этой лестнице мог заявить: «мое поле». Этот образ лишний раз свидетельствует, что собственность здесь вовсе не на землю, вещественное, делимое, отчуждаемое (средства производства), а на процессуальное, и в этом отношении неделимое, пространство производства, производящую местность. Точней, собственность на землю (как и на орудия) есть, но вот суть-то вовсе не в ней, она целиком подчинена (деформирована) более могущественной «полевой» собственности с парцеллярной основой. Фундамент – крестьянский двор, но и деревня – «двор» (общинная собственность здесь может образовывать «дополнение парцеллярного хозяйства» и только дает возможность содержать скот, являясь «общинным придатком», а не сутью структуры), и группа деревень – «двор» с их городами, и вся страна – «двор», включая сюда объективно дополнительные «придатки» по ступеням иерархии в виде гроздьев дворов от господского клина до государевых земель.
<…>
Классический же (точнее, элементарный) эндогенный феодализм, … натурально и парцеллярно иерархичен. Соответственно феодалы (светские, церковные) – тоже, можно сказать, класс, но лишь вкупе и в соотнесении с крепостными, а не в собственном содержании, ибо эти феодалы сами сурово структурированы вместе с гроздьями земельных и пр. чиновников административно-территориального управления. Поэтому по сути основная феодальная стратификация никак не классова (в привычном дихотомичном смысле), а именно натурально-иерархична, с основой – парцеллярными крепостными (как бы главный производительно, но социально пассивный класс), совместно держащими пространство производства, и «клочками» поделенной местности, непод¬вижной, несменяемой, «неотчуждаемой». Отсюда и самозамкнутость процесса, низкие миграции по горизонтали, низкая социальная мобильность по вертикали».
Особый интерес несомненно представляет анализ психологии и ментальности феодального производства. В этой связи А. С. Шушарин замечает: «Анализ психологии, ментальности, феодального производства – тема неподъемная. Здесь лишь отдельные штрихи, по возможности обращающие внимание не столько на собственное содержание ментальности (это огромный вопрос), сколько на предпрорывный ее негатив. В мышлении «низов», впрочем, обуславливающем и интеллектуальные надстройки с их величайшим отрывом, преобладало местническое, ближнеконтактное в謬дение мира. От¬сюда средневековые представления о прост¬ранстве, в частности геоцент¬ризм, нелинейная, обратная неевклидова перспектива (Б.В. Раушенбах) в изобразительном искусстве. Характерно было отсутст¬вие личного времени и нужды в нем (Д.Э. Харитонович), ведь структура производства – «круговорот», вневременной, повторяющийся процесс, развертывающийся в координатах местности, а не времени.
Поскольку подлинная доминирующая ценность, или богатство, невещно, сама «живущая местность» иерархична, никогда не имеет однозначной данности в своей «дислокации» (мое и село, и уезд с городом, и т.д.), то в мышлении, в смыслах «божественного социального» должна быть изобретена и одна «общая точка», оформившаяся через иерархию в монархе («земная иерархия» священноначалия), и «небесная иерархия», … так или иначе свойственные всем монотеистическим идеологическим системам. Как многим «профессиональным классам» рабовладения (или, в иной форме, племенам) имманентно язы¬чество (многобожие), так и феодальной иерархии имманентен монотеизм (однобожие)».
И, наконец, несколько слов о классовой стратификации. Этот момент особенно интересен тем, что переход от феодализма к капитализму как от доминирования объекта-процесса к доминированию объекта-предмета во многом напоминает основную ситуацию настоящей работы, то есть переход в последовательном восходящем развитии общества от доминировавшего при социализме объекта-процесса «функция, технология» к доминированию объекта-предмета «информация» в грядущем «Информационном обществе». ( Этим собственно и объясняется, во многом, подробный анализ и возврат к далёкому прошлому феодализма.) Вот как об этом давнем прошлом пишет автор полилогии А. С. Шушарин.
«Восходящие силы (акторы), «представляющие» зреющие в недрах производства обновляемые производительные силы, оказываются здесь вне логики всей системы основной стратификации, как просто ортогональные натуральности, экстерриториальные.
Здесь особо верны соображения П. Бурдье о несовпадении «бумажного класса» («в себе») и восходящих сил, динамической стратификации. Конечно, город в «разрыве натуральности» (Сванидзе) впереди, но он всегда и везде выше окружения, его же «вечная» несимметричная (но и не асимметричная) часть. (Потому надо заметить, что «разрыв натуральности» осуществлял не собственно город, как извечный «фокус» территории, а лишь сосредоточенные в нем ростки товарного производства, промышленности, ремесло, купечество, ростовщичество. Потому, строже говоря, разрыв натуральности состоял прежде всего в товаризации, или массовизации, производства, в том числе и сельского хозяйства, иногда даже шедшего впереди города.) Так, известно, что крепостное сословие заключало «в себе все зародыши буржуазии» (Маркс К., Энгельс Ф., Соч., т. 4), т.е. выходящие на исто¬ри¬ческую сцену передовые силы. Но в то же время нелепо полагать, что все эти «зародыши» становились буржуазией. К тому ж новые классы, даже в почти классических ситуациях, сначала выступали в искажающих «одеяниях старых сословий». (Это соображение М.А. Барга важно и для понимания наших дел.)
Крестьянские восстания Средневековья еще вовсе не буржуазны, а суть наряду с голодом периодические проявления нарушений и восстановлений самого типа автаркического равновесия. Лишь позже они приобретают антифеодальный (негативный) характер, но и тоже еще не буржуазный в собственном смысле. Классики постоянно отмечали двойственность крестьянина того периода как мелкого земельного собственника и как «наемного рабочего с наделом», т.е. мелкого дотоварного крестьянина как консерватора, реакционную силу и как будущего буржуа, уже товарного крестьянина или наемного работника, и лишь позднее, уже в совершенно другой исторической задаче (и регионе), и как известного потенциального союзника пролетариата. Но все-таки, как теперь становится понятно, насчет «собственников» не точно.
И мелкий собственник (но уже земли!), и наемный работник (уже не крепостной) – фигуры прогрессивные. Ведь, к примеру, беспощадное «огораживание земель» было разгораживанием пространства производства, т.е. его обобществлением, ликвидацией его узурпации. Потому не «экспроприация земли у сельскохозяйственного производителя, крестьянина, составляет основу всего процесса», как писал Маркс, а высвобождение земли, в том числе в производственную частную собственность, из тисков собственности на пространство производства. Потому же и в преодолении феодализма крепостное сословие, конечно, выдвигало новые силы, но более просто, в качестве основной части именно народа как «всеобщего субъекта» истории в ее переломные эпохи, а вовсе не передового класса. Принципиальная внесистемность (в действительности – экстерриториальность) вос-ходящих сил преодоления феодализма потому в относительно политизируемых формах находила свое весьма косвенное выражение как «третье сословие» (податное население), «третий элемент» (раз-ночинная интеллигенция), и даже «мещанство», как «политическое орудие» против феодализма. Но все это с высокой степенью условности, ибо в действительности на «третье сословие» как на восходящие силы номинально указать было невозможно.
Отсюда опять огромно значение идеологической и символической номинации и самономинации (к примеру, протестантизм). Поэтому же производительный сдвиг следует видеть здесь во всей гро¬мадности перемен естественно-техни¬чес¬кого (производительно¬го) содержания весьма протяженных революционных процессов, ломающих феодальную замкнутость, натуральность, местническую самообеспеченность, «самостоятельность» и пр. Потому ж новые силы рекрутировались далеко не только из непосредственно капитализирующихся или пролетаризируемых крепостных, ремесленников, но и из отдельных купцов, ростовщиков, помещиков, дворян, а то и церковников. В частности, раскол самого дворянства («аристократии») на «новое» и «старое», пишет М.А. Барг, – явление общеисторическое. Но с другой стороны, когда И. Валлерстайн «разоблачает» миф о том, что буржуазия свергла аристократию (ибо на самом деле, как он считает, аристократия сама обратилась в буржуазию), то это уже некоторый перегиб от стандартных классов в обратную сторону политицизма. Или это частный момент известной «непотопляемости» «номенклатур» или олигархий во всяких властных структурах, к самому производственному содержанию перемен касательства не имеющий.
Конечно, можно сказать, что движущей силой было зарождающееся частнособственническое ядро, но без всей массы людей, мучительно рвущих с непостижимой натуральностью иерархически неуловимого феода и вступающих в новую, взаимную теперь уже «товарозависимость», это ядро было бы ничто. Тем не менее неклассовое (конечно, в привычном смысле) строение общественных сил никак не умаляет накала общественной борьбы восходящих сил с силами господствующими, консервативными. Даже наоборот. Именно неявность сил предопределила длительность и кошмары процесса преодоления феодализма (теории коего, напомню, и до сей поры нет). Поэтому, скажем, кровь, пролитую в Октябрьской революции, Гражданской войне, любителям таких сравнений надо сопоставлять с кровью, пролитой в европейской капитализации, проходившей не одно столетие, да еще с учетом относительной малости тогдашнего населения».
В этой же связи кратко напомним идеологические кол¬лизии капиталистического прорыва.
2.2.2. Идеология капиталистического прорыва,
«дух капитализма»
Прочность сложившейся идеологической формы, выражающей прочность феодальной собственности, была весьма велика.
«Невежество было огромно», но в сравнении с рабством это был прогресс. «Интеллектуальное равновесие» обеспечивалось идеологической иерархией. В этой связи А. С. Шушарин пишет»: Радикальный сдвиг, отражая глухие производительные перемены, произошел именно с Реформацией, протестантизмом, с его новой этикой и далее со знаменитым «духом капитализма». Духом вполне исторически релевантным, но именно «духом», тем более что «плоть» преодолеваемых структур была непрозрачна. В еще мистических формах, и сперва еще в элитарных сферах, он содержал и положительные начала освобождения мысли, но затем, в частности «разрешив» прямое обращение верующих к богу (так сказать, «гласность»), привел и к буйному высвобождению невежества. В частности, в Европе это проявилось в кошмарной, примерно столетней, полосе «охоты на ведьм», так сказать, поиска виновных. И вообще «дух капитализма», начавший утверждаться с Реформацией, процессом был не очень ласковым. Так, при одном из «лидеров» реформации, Генрихе VIII, утвердившем англиканскую церковь, провели не только секуляризацию монастырей, но заодно и повесили 80 000 крестьян, не считая прочих (Паршев А.П.)».
Доминирующая в обществе «идеология» самообеспеченности и самодостаточности превратилась в тиски тотальной замкнутости и самозамкнутости. Казалось, что нет сколь либо ясной («товарной») восходящей альтернативы дальнейшего развития. И если сегодня в большинстве своём эта альтернатива признаётся за товарным способом производства, то тогда эта альтернатива была скрыта «за спинами» самых различных идейных форм. «Товары какие-никакие были всегда, но за ними еще была скрыта революционная перемена самого типа труда. Все шло ощупью, в шатаниях странного аттрактора, перегибах и откатах, идеологически по сути идейно выражавших в самых разных формах либерализма релевантную капитализации секуляризацию и критику (господства) монотеизма (известную, в частности, как «разволшебствление» мира, сделавшее в итоге людей «капиталистического духа» «безразличными к церкви» – М. Вебер) и глубоко скрытого за ним торжества «натуросчета». Хотя и критику, безмерно далекую от подлинной революционной теории».
Автор полилогии продолжает:
«Что же касается знаменитого «духа капитализма» по М. Веберу, то опять здесь предстоит кое-что расплести. Без духа, новых практических интенций, ментальности, «этоса», «строя мысли», касаемых перемен всего производства и «организации труда», действительно восходящих перемен никогда не бывает. Здесь Вебер прав безоговорочно. Правда, тем более встречая «необычайно упорное сопротивление», следовало бы особо подчеркнуть, что сперва новый «дух» был скорее нигилистичен (буквально либерален), нежели конструктивен (известные laissez faire – свобода торговли и laissez passer – свобода передвижения по определению более отрицательны, чем положительны, в частности поощряющие не только благие трудовые намерения).
Второй момент состоит в постоянной характеристике Вебером докапиталистического поведения как традиционного. А вот это уже некая серьезная недоговоренность. Сам же Вебер точнейше пишет, что «жизнь может рационализироваться» весьма различно, но вот, огульно называя докапиталистическое «традиционным», лукаво уходит от самого главного, предметного содержания преодолеваемой рациональности, каковая как доминанта отжила свое, но как таковая хозяйственно инвариантна. Сие значит, что Вебер даже не ставил перед собой вопроса о теории преодолеваемой структуры и восходящего капитализационного процесса.
Третье, видимо, невольное лукавство довольно тонкого свойства. Опираясь на «проповеди Б. Франклина», Вебер позитивный аспект «духа капитализма» настойчиво связывает с известной аскезой, призванием, профессиональным долгом, деловитостью. Само по себе это совершенно верно, ибо в равной мере относится и к рабочему. Но, неоднократно упоминая о капитале и деньгах, Вебер никак не отмечает, что при деловитости всех носителей нового этоса, доминанта новой рациональности вырастала вовсе не в базе всякой деловитости, а в плоскости лишь делающих деньги. Иначе говоря, вполне нейтральная денежная трудовая деловитость сразу же шла в параллель с асимметрией капиталистической деловитости. Он приводит слова героя американского романа: «Из скота добывают сало, а из людей – деньги». А эта формула жизни такова, что в таковой добыче удача сопутствовать может только весьма немногим. Делание денег – поведение инвариантное, нейтральное, а делание их из других – отнюдь нет. Вот «культ» денег и был, так сказать, подлинно новым «духом», причем тогда вполне прогрессивным.
Наконец, четвертый прокол Вебера как непоследовательного, но все же идеалиста вполне древний, извечный, классический. Пои-ронизировав в адрес «наивного исторического материализма», «отражения», «надстройки», Вебер заявляет, что «капиталистический дух» утверждался как новый этос «путем тяжелой борьбы против целого сонма враждебных ему сил». Но зачем здесь уколы в адрес материализма, ежели все это и происходило как ментальные формы или идеологические стороны новой практики, обновляющихся производительных сил».
За этим историческим эндогенным прорывом, «в чистом виде» - скачком, стоял «первопроходческий сброс в небытие отжившей формы в его объективном содержании необратимого восходящего преобразования как естественноисторического, негэнтропийного сброса автаркии, или снятия натуральности».
2.2.3. Товаризация и обобществление
пространства для индустриального производства
Понимание сути эндогенного прорыва в преодолении феодализма должно быть свободно от конкретных «форм истории», от разнообразия форм врастания капитализма и разложения феодализма, наконец, свободно от адаптационных сдвигов и т. п. Исторически рождение капитализма, в результате сложения всех «исторических обстоятельств» и вызов, предполагало буквально полипричинную и «сложную взаимосвязь социальных, политических, институциональных, правовых, религиозных и прочих процессов».
В зреющем бифуркационном прорыве явно обозначалась дивергенция, - первоначально восходящий рывок обозначился в некрупных странах на периферии предшествующего исторического развития.
«Итак, феодализм суть социальная система с уже общественной собственностью на общую жизнь (все люди «равноправны» как организмы, телесно-духовные существа), на работников (все люди подданные, паства, граждане), но с господствующей ограниченной (необщественной) собственностью на территорию как пространство производства (процесс). В недрах «набухавших» производительных сил, всего производства (а равно и всех обстоятельств), как его экстерриториальная товаризация, массовизация, экономизация, происходило объективное обоб¬ществление пространства производства, находящегося в ограниченной, натурально-иерархической собс¬твенности, что и образовало основное противоречие критической формы. Переход к капитализму и означал восходящее необратимое обобществление «пространства про¬изводства», его изъятие из ограниченной собственности, симмет¬ри¬зацию и снятие в «инфраструктуру» господствовавших территориальных отношений (и их же ультраструктур), постановка их уже под новый контроль, контроль рынка, капитала. В агросекторе, в частности, капитализм «превращает земледелие из эмпирического, механически передаваемого по наследству занятия (опять же, замечу, процесс. – А.Ш.) самой неразвитой части общества в сознательное научное применение агрономии, поскольку это вообще возможно в условиях частной собственности»; происходит «рационализация земледелия, впервые соз¬дающая возможность общественного ведения его» (в смысле постановки под экстерриториальный контроль рынка). Земля как средство производства (особая вещь) может быть и частной, обмениваемым товаром, но территория как пространство производства стала необратимо общественной (эндогенно). Люди и производство освободились от тирании «прописки», от сплошной прикрепленности к местности.
При этом территориальная иерархическая организация «натуральной» жизни общества, в том числе ультраструктура, никуда не исчезла, но теперь она снималась, или, как говорят философы, сама «ушла в основания» (или опять все в ту же «инфраструктуру»), утратила свою громоздкость, всевластвующую извращенную автаркическую форму, стала необратимо снятой, симметризированной, «естественной» (если не считать уже новых деформаций). Эта иерархия обрела бесчисленные конкретные формы местных и вообще территориальных органов, структур и процессов организации местной (территориальной, натуральной) жизни. Прописка, в частности, из тисков превратилась в знаки регистрации производства и жительства людей в данной местности».
Вместо всевластвующей формы, это теперь просто «натуральная организация местной жизни, иерархия местного уп¬равления и самоуправления», служащая для регулирования всех процессов местного производства и территориальной организации: жилищного строительства, обслуживания населения, землепользования, транспорта и дорог, охраны окружающей среды и т.д.
«Обобществление пространства производства, несмотря на частную земельную собственность, привело к появ¬лению общедоступных пространств (например, основные дороги, порты, национальные парки), высвободило от границ миграции развитие городов, транспорта, связи. В частности, транспорт приобрел капиталистическую форму, но природа его территориальна, натуральна, неэкономична (здесь важно не путать, что транспортные средства вполне могут быть частными, но только не транспортные системы, каковые даже в частных формах все равно являются иерархическими «естественными монополиями», вплоть до электро- и трубопроводных сетей с их необходимыми ультраструктурами). Ну и главное – это, конечно, сам не знающий никаких границ (здесь только эндогенно) рынок со всей его атрибутикой. Теперь он командует «производством и воспроизводством действительной жизни»».
«В постфеодальных системах уже не автаркия с ее иерархической самозамкнутостью правит бал, а другие господствующие отношения «регулируют» территориальные отношения. Ведь, в строгом смысле, при феодализме влиятельных «бюджетных», тем паче «отраслевых» механизмов еще не было. Вот «феодалам» без них и приходилось управляться. И доуправлялись. Но имманентная логика территориального равновесия в его гомогенном со¬держании остается той же самой, лишь деформируемой капиталом».
Далее А. С. Шушарин пишет:
«Товаризация (индустриализация) означала утверждение массового вещественно-продуктового («механического», механизированного, в итоге машинного) производства, глубоко экстерриториального. Оно и выдвинуло в анизотропии развития по сложности на первые роли новый «надмеханизм», вещественный обмен, товарно-денежные, эко¬номические производственные отношения. О «механичном», «машинном» труде как основе процесса писал уже Гегель, почти дословно – Вебер, да и многие другие. И это бесспорно момент содержания индустриализации. Но я все же специально делаю несколько больший акцент именно на товаризации (или массовизации), как более точно выражающей и более глубокую суть именно общественного содержания процесса, кстати, на равных (а чаще даже с опережением) касавшегося и сельского хозяйства, об «индустриализации» которого по тем временам говорить еще явно рановато. Индустриализация, как это ни странно звучит, является, так сказать, явной (заметной) «промышленной формой» более глубокой товаризации как восходящего изменения доминанты самог; типа труда и его взаимосвязей.
Капитализм стал «приучать» общество и людей к следующей, более сложной и высокой, товарно-денежной, или доминантно-рыночной, дисциплине и организации общественной жизни. Со всей тогдашней неизбежностью такой переход сопровождался революционным (и не только) насилием. Так что над всеми буржуазными организациями того кошмарного времени сейчас вполне можно собрать суд. Но, увы, это был ни от кого не зависящий объективный восходящий процесс перемен бытия, в том числе и в сам;м «человеческом материале». И потому нельзя быть марксистом, писал Ленин, не питая глубочайшего уважения к великим буржуазным революционерам.
Следующий эндогенный прорыв обозначился уже при признаках кризиса капитализма».
В целом же, чем ближе к современности, тем теоретические продвижения становятся сложней, при этом особо следует остановиться на сложной эндогенной логике отношений частной собственности в восходящем развитии общества.