Я никогда не задумывался о Тенях. Важно ли или возможно ли, что о Тенях задумывались вы? Синие Тени безмерны, они хранят в себе мрачные тайны и приоткрывают нам тайные ходы и лазейки в иные смысловые и чувственные категории непознанных пластов измерений.
Однажды, ярким июньским утром я сидел на веранде в тропической оранжерее, подтягивая чашечку за чашечкой отборный колумбийский кофе. Внезапно, какой-то голос, звучавший, точно бы из глухой бочки, окликнул меня. Взгляд почти мгновенно упал на стену, которая принялась извиваться отражением собственной Тени на поверхности вазы, изгибаясь в подобии агонии орхидей. Можно было подумать, что всепоглощающий солнечный свет доставлял Теням стен неминуемый и непременный дискомфорт. Тогда я решил предпринять хоть что-нибудь, а именно: подошел к стене, взял горячий утюг и принялся сосредоточенно разглаживать отражения, бьющиеся мотыльками, вырывающимися на свободу из плена чьих-то ладоней, сложенных сначала заботливой лодочкой, а затем тут же схлопнутых створками злобных хищных раковин.
На внутренних границах времени, переходящего в пламя, заплясали мерцающие пятнышки световых зайчиков от огневых узоров, точно отбрасываемых сиянием зажигалки. Трепетный язычок времени слишком уж стремился выйти за грань, вырываясь волнующим сердце колыханием из паутинчатых веточек моих когтистых пальцев. Он яро бился, будто шмель в коробочке, закомплексованная моль или карликовая полиэтиленовая плёнка пакета на сильном попутном ветре, начинающая напоминать собственным громким шуршанием рассыпчатый и сухой парик просвещённого аристократа, напудренный пыльно-жирным тальком или даже хлопкоподобным асбестом - просто по ошибке.
Когда я удосуживался-таки нагнуться и заглянуть вовнутрь центра извивающихся силуэтов Синих Теней, то понимал, что это именно Они меня нашли, но стоило вытащить голову из пучин любой Тени, как знание о Них становилось каким-то смутным, чуть тревожным и бередящим душу чувством, едва ли поддающимся возможности описания. Но как только я снова решал погрузиться в трепетную Тень, движимый и подталкиваемый беспокойным, торопливым и чуточку детским любопытством почемучек, то вновь и вновь замечал Их, различая столь же чётко и ясно, как вы способны рассмотреть собственные руки. Они не были кем-то или чем-то определённым. Кроме того, Они вовсе даже не нуждались в том, чтобы приходить и уходить, просто Их проявления были не менее непременными в циклической природе Земли, как приливы и отливы или смена времен года и суток.
Контурами силуэтов начали пропитываться материалы окружающий меня материи, нога увязла в какой-то липкой холодной субстанции, одновременно похожей на бесцветный крем для обуви и жидкий парафин, но лишь ощущавшейся, как нечто совершенно ледяное на ощупь. Неожиданно силуэты Их приняли меня вовнутрь, а обозримая действительность уползла вверх, методично и планомерно расщепляясь на взрывные мириады мелких разноцветных осколков землистого, а быть может, и земляничного, как мыло, остро-стекольного фейерверка. Над головой оказался повисший в абсолютной пустоте бликующий пол, тогда как меня окружал лабиринт из старинного дерева и ароматного пуха, между цилиндрическими стенками которого я, по-видимому, как раз и обнаружил наличие собственного удивительного существования сознания.
Впрочем, пустота вокруг вовсе не была абсолютной. Относительно этой пустоты лабиринт казался созданным из пропитанных высококачественной морилкой рядов старинной дубовой мебели века восемнадцатого или девятнадцатого, а в пустоте лабиринта бурлили красочные метаморфозы развивающегося и разрастающегося космоса, распластанного во времени по слоям, как многоуровневый бисквит с джемом из персика или айвы.
В кромешной тьме, счастливо сознавая мимолётное естество вспышек собственного существования, проносились метеоры и недавно образовавшиеся сверхновые, испускавшие всепронизывающие гамма-лучи радиации, которым чужды глупые дни единообразной тоски человеческой. Космос бурлил, как котелок сладкой каши. Вспышки, постоянно возникающие и разрастающиеся в кромешной темноте, как пышки и пончики в духовке, будили в воображении самые необычайные картины, будучи в своей внутренней и внешней сути намного совершеннее и эстетичнее любых представлений или мыслей людских.
Пушистый ароматный мех лабиринта древних деревянных стен порождал прямо передо мной всепровозглашающее тело змея Лютафорца, за хвост которого я успешно и зацепился, желая обнаружить выход из полусмиренного летающего сияния Их Теней, придав сознанию подходящее направление, через которое можно уйти в другой режим разума к сверхразуму, а от восприятия к сверхвосприятию и от осознанности к сверхосознанности. Тени и Их силуэты подобны зверям, постоянно милым и лучащимся синими векторами направлений потоков - в том и заключается их живой первозданный настрой.
Сверхразум постоянно должен следить сам за собой, а оттого может быть лишён эмоций, пребывая в крайней степени достижения цели такового. На деле же он исполнен тех контролируемых эмоций, что разумом повседневности не осознаются, вот посему-то сверхразум стороннему наблюдателю зачастую кажется безэмоциональным, ибо эмоции в нём не названы, не открыты словам, потому недоступны и остаются по-прежнему непонятными для каузально-ориентированного разума профанических представлений о практико-эмпирической упорядоченности пространственно-временных структур в парадигме социально-ориентированного прагматизма казуальных интерпретаций и взаимодействий, характерных для перцептивных областей представителей современной технократической цивилизации.
Интенсивность протекания указанных процессов способна в разы превышать ожидания относительно каждой категории способов отражения Вселенной, которую мы, следуя привычными путями самоорганизации групповых взаимодействий друг с другом, договорились называть и конструировать, а потому воспринимать обыденным разумом повседневной логики и вездесущей рациональности, ложно кажущейся нам глобальным и абсолютным мерилом, но, в действительности, не отражающей ничего, кроме способности человеческого вида обрабатывать энергоинформационные потоки Бытия строго определённым способом, выработанным в процессе эволюции общественных соглашений.
Человек, стоящий где-то между категориями, способен разрешить проблему неравновесности как вовне, так и сверху над нами, равно как и вовнутрь, вглубь. Змей Лютафорц дико заворачивал по сторонам, скручиваясь кольцами восстающих из него и повсюду топорщащихся пальцев-змеек, состоящих из призматических фрагментов бело-кофейных оттенков, то вдруг превращался в поблёскивающее цитоплазмой создание, похожее во внутреннем оборотничестве на серовато-цилиндрическую торпеду или кильку, покрашенную износоустойчивой и термостойкой краской-серебрянкой и превзошедшую в размерах саму себя. Но цель будущности силуэтов оказалась достигнута, и вот уж я шёл босиком по оранжевому полю приторно зелёного блеска на изгибах злаков, чуть пригибаемых ветром. Зелёным же, точно выточенным из змеевика, выглядел купол неба над головой, испещрённый чёрными крапинками белого шума, прорывающегося сквозь дискретные всполохи, слепящие пугающей внезапностью появления.
Меня встретил трёхглазый крестьянин, поспешно и смешно выкарабкавшийся из голубого ящика, торчащего одиноким входом в бомбоубежище подземного города, запрятанного прямо посреди пашни чуточку зашкаливающих оттенков цитрусового пламени, живого, как йогуртовые бактерии. Крестьянин сказал мне: “Вижу, что ты пришёл издалека. Вижу также, что ты не из здешних мест. Чтобы знать подобное настроение теневых мощностей поля, где мы сеем, жнём и живём, каждый из нас использует матрёшечную луковицу, носимую шляпой на макушке головы. Она, всенепременно, является базовой средь наших плодородных земель и угодий, а оттого показывает подходящие нам правила существования, первичные и привычные общественно-личные права и дела Гоэлиин Злад, стороны родимой страны всего во всём, разместившейся на оранжевых песках под змеевичным небом в точечку, где ты пребываешь сейчас.
Трёхглазый пахарь поставил свою матрёшечную шляпу-луковицу передо мной прямо на землю, уронив, будто бы случайно - а на самом деле специально - с собственной макушки так, чтобы шляпа даже не заподозрила искусный крестьянский обман и чистейшей воды трюкачество. Луковичная матрёшка тут же принялась ползти по вершинам комьев земли и разрастаться, точно оголодавшее пламя Их хищных Теней, пожирающее лист бумаги. Последовал изоморфный взрыв аннигиляции материи, состыковавшейся с антиматерией, кракеном выползшей из глубинных слоёв луковичного головного убора. Я только что был там, но вот уж наблюдал взрыв, явленный мне ночными зарницами у кромки горизонта, перенесясь выталкивающим изгибом пространства за пределы доступности ударной волны аннигиляции.
Когда я с разбега прыгнул в каменоломню кратера, образовавшегося от крестьянской поляны, то Их силуэты впопыхах благословили меня смазывающими волнами благодарности, как облизывающие нос цуцики, будящие хозяев ранним росисто-освежающим утром. Вокруг вдруг стало заново просто чудно пыльно. Сильный запах горячего чуть пригорелого мясистого дерева царил, как после выпекания деревенского пирога из опилок. Синие Тени кутали меня, согревая, в кители или шинели, Они вихляли, обволакивая мне ноги ветром чёрных лент, чуточку багряно-бархатистого оттенка, придававшего им сходство с вишнёвым компотом, взмывали вверх, взвивались и завивались кругами затмений, через которые едва-едва пробивался солнечный свет. Тени, конечно же, меняли меня, тянули дальше, не оставляя даже толики шанса реализоваться тонам волевых усилий, пробравшись вовнутрь действия, или даже элементарно прижаться где-нибудь за скалами хотя бы течение тягучей минуты.
Мир иной, куда я неожиданно попал из оранжево-зелёных переливов пахотных угодий Гоэлиин Злад, именовался Эвнарсд Злад и был сплошь деревянным. И вот, подстраиваясь под характерные свойства окружающей среды, даже у меня в волосах от воздействия местного климата постепенно начала расти солома. Их экспедиционные трясущиеся руки и ноги в Тенях силуэтов насквозь пропитались малиновым маслом и подсолнечным молоком, но в своих маслянистых утехах Теней Их силуэты всегда были ненасытны, безутешны и безропотны. Когда я увидел, что всё в этом мире взрастало только из дерева - дома, продукты, даже свет деревянный, вода, ярко-зелёно-малахитовое небо Эвнарсда, точно открытое солями меди - то подошёл к одному из жителей и щёлкнул по его груди лёгкими и ветвистыми костяшками пальцев рук. Раздался глухой деревянный стук с треском и гулом, похожий на уханье совы где-то глубоко в телесных полостях жителя. “Наверное, в них уже поселились и давным-давно живут совы”, - подумал я тогда.
По закону Эвнарсда Злад всё человечество из мяса, когда бы то ни было оно встречено, видимое и цельное или в разобранно-разрозненной форме, признавалось априори виновным, если не могло представить доказательства в виде поручителя собственных мнений. Тишайшие колонии существ, живущих здесь испокон веков, исполняли роль единственной категории мерил в подуровнях невообразимых возможностей. Они также были разновидностью Теней Их силуэтов и в то же время компонентой реальностного взаимосвязанного единения, предоставляющей услуги как правительства, так и жителей, а единственным способом Их личного выражения в совмещениях было обращение друг к другу поодиночке и в порядке живой очереди, лишь затем задумываясь о том, что все они представляли собой единый колониальный организм теней, лишь на мгновение забывший или изобразивший забвение вечного факта самовзаимопроникновенности и комплексной транссоединённости, вступая в облака всей колонии поскрипывающими мягкими шажками так, как ходили бы кошечки, если бы эти кошечки, обращаясь тенями Их силуэтов, действительно становились вдруг раздельными.
Мой инстинкт мясной, а не деревянной жизни, повсеместный для людей микроскопической повседневности, показался Теням кошмарным безобразием, внушающим серию ужасов вовнутрь естества деревьев Их силуэтов. Как известно, любые правила - всегда лишь мерила для руководства и управления в здешних краях. Да и не в здешних - тоже. Каждый ужасный бюрократ из числа нижайших является древораспределителем, тогда как верховные Тени организуют в государстве распорядок дня, характерный и обязательный для исполнения всеми и каждым, кто ещё способен был оставаться силуэтом древесной Тени, не теряя при этом своих пней и не забывая корней.
Нижайший из числа земледельцев, встреченный мною на оранжевом поле мира Гоэлиин Злад со своею луковичной матрешкой шляпы, поведал мне историю деревянного мира, предшествовавшую образованию кратера. Изначально это была единая цепь на двоих. Мир сцеплялся со сплетённым из бесплотного поля пространством. Постепенно это поле, образованное посредством Синих Теней, развоплощённых в иные формы, едва лишь зародившиеся виды разнородной материи, оказалось согласовано с полем чужих переплетений идей. Но хозяева этого мира не хотят оформлять разные пакеты документов, описывающих неравенство ленивых представителей партии Теней в переплетениях цепи двоих, поскольку расходы на оформление бумаг ровно в два раза превышают действительную необходимость в подобного рода расходах.
Идеальным пунктом среди возможных, долговечно рассказывающим мир во всех мельчайших деталях и не таким уж дорогим в плане себестоимости, было бы превращение модифицированных форм полевой материи через силуэты Их Теней во всё дерево Эвнарсда, разбуженное кем-то из переплетений Цепи Двоих. Оно, будучи хитросплетённой косой, никогда не находилось здесь и сейчас, а теперь его появление вызвало лишь временной парадокс.
Поэтому именно дерево Эвнарсда Злад было избрано в качестве идеального строительного материала для реальности Теней Их силуэтов впопыхах, ведь это дерево невозможно было ни получить, ни срубить, ни даже синтезировать, добравшись до него непосредственно: ибо оно всегда было очень далеко, находясь как-то особняком на самом горизонте доступности для Их Теней, но зато его можно было телепортировать в форме готовых досок на любое время, расстояние и в любом возрасте, состоянии и степени устаревания древесного материала. Правда, при перемещении часть очень нужных Им пеньков уходила на разжигание телепортационной печки, работающей исключительно на целевых телепортируемых материалах.
Жители этого мира решили соединить деревом двигательно-колебательные эманации, заменив канатный трос проволоки, изрядно и обильно напомаженной машинным маслом теневых структур неопределимости, а разнородную материю починили единообразными лесными породами повышенной ценности, сотканными из досок того самого, перемещённого печкой из мира Гоэлиин Злад, протостроительного материала всего, применённого в данном случае для силуэтов Их Теней в Эвнарсде. А отныне каждое существо нашлось в качестве элемента или даже подобия элементарной частицы в колонии деталей разума Синих Теней, перешедшего в целях сохранения вида в древесное агрегатное состояние существования, закрепив за собой локусы-сейвпоинты достижения отхода в старую форму на случай катастрофического разрушения древесной оболочки контуров Тени себя.
Я, громогласно вибрируя и явственно производя неоднозначное впечатление при наблюдении со стороны, громом или звоном шипения провозгласил стремление к призыву заклятия древесного воссоединения всех колоний Их Синих Теней. Правда, при этом чащевые чары древесных красот стали заменителями вежливой живости теневых контуров, заслонивших даже самые дубовые сердца Теней. Последующие три недели прошли под знаком моей работы, заключавшейся в распиливании многих тысяч добровольно эмансипированных существ, сотканных из кристаллов и дерева, так что теперь событию, милому их душам, было бы проще стать напоминанием всем нам о никогда великом единении во древе. Оставшуюся половину древесного тела я просто не вернул, чтобы окончательно не задеревенеть самому: так пусть же явление перехода между мирами навсегда останется личной прерогативой Теней.
Надо было бежать, пока ещё не поздно. Не сказал бы, что побег стал для меня хорошей идеей, тем более, если плыть по дереву, однако же, позвольте вам доложить, что плохой идеей он тоже не был. На братские вспышки света я отвечал протиранием глаз кулачками рук. На третьи сутки путешествия по деревянной реке меня окончательно засосало вовнутрь досок, где я через судорожный обряд инициации Их силуэтов впопыхах обрёл контуры Их Теней, приравнявшись к дереву мира, созданного из мира дерева Эвнарсд Злад, но не будучи стройматериалом на самом деле, а только прикинувшись таковым. Ситуация, как видите, и была именно такой, какой я и добивался с самого начала своего общения с Ними: с одной стороны, обмануть Синие Тени так, чтобы они принимали меня за своего, с другой же стороны, не превратиться в Тень окончательно.
Что же касается самого процесса посвящения в пресловутые Синие Тени Их силуэтов, то оказалось ох как сложновато в мутной расплывчатости деревянного пространства собрать распластанный пузырь перцепции при вхождении возвратным бумерангом в деревянный смерч силуэтов Их ног. Я соединял местные валюты в категориях ценных опилок из Эвнарсда Злад, содержащие искомые крупицы, словно бы собирал только свой собственный мир, лишь потворствуя Теням, устраивая показ прозрачной письменности живописных облачных замков из воображаемого песка, а точнее, всего того, что от них, в конечном счете, осталось. Я обрывал по кусочкам то от пластичной тыквы, экспонированной мне Тенями в качестве проверки на сообразительность, то от собственных штанов, и смотрел, насколько медленно или же, наоборот, насколько быстро обретается результат, точно бы выстраиваясь сам по себе, но, на деле, создаваемый законами слоя Теней, столь же неизбежных, как сила тяготения, свет или температура в моём родном слое среза среды обитания, столь отличном как от Гоэлиин, так и от Эвнарсда.
В результате проводимых мною опытов проявлялись, как на старой фотокарточке, всё новые и новые существа и строения, зарождались и развивались планеты и звезды, а землетрясения болтали в воздухе колбы и пробирки с растворами Их Синих Теней. За моей спиной стремительным чёрным туманом разрастались линии самых невообразимых, а зачастую, с точки зрения человека, даже уродливых форм. Я вышел из дерева, отсекая Их силуэты впопыхах, а из силуэтов вылезали сущности теперь уже новой зарождающейся проекции, придуманной мною в процессе посвящения в Тени.
И точно так же, как я не был окончательно человеком или Их силуэтом, обманув Синие Тени, так и новый мир явился нам химерой, полученной от скрещения ликов двух Зладов, и это двуликое пространство отныне приняло на себя роль нового вместилища, высококачественно расширенного дома и свежеиспечённого обиталища для старых Теней в вариативных множественных проекциях, где всё возможно и ничто однозначно не определено, не описано, да и в принципе неописуемо и невыразимо, по крайней мере, для людей, не знаю, как уж там для невозможных разумов Их.
В новом пространстве всё герметично обустроено по моему усмотрению, а точнее, по внутреннему ощущению, этот мир мнится мне теперь полностью гармоничным. Но никому другому он таковым не мнится вовсе. Я тогда принял решение поэтапно включать и отключать в проекциях функции, складывающие свойства подпространств в тех или иных стабильных позициях целостностей, выбирая уже почти божеством новой параллельной Вселенной наиболее комфортные для меня законы скрещенных миров, поскольку стал, наконец-то, абсолютно очевидным представителем правящего класса Их силуэтов в царстве Теней и контуров дерева из объединённых возможностей Гоэлиин и Эвнарсда Злад.
Отныне и до нового объединения, произойдущего, возможно, уже не под эгидой дерева и отнюдь не в форме силуэтов Их Синих Теней, мы все являемся обитателями нового мира - Эвлиинда Злад. Даже змей Лютафорц. Хоть и пустяк, но пусть будет так - в нарекание грядущим поколениям землян, ибо сказание сие о сотворении ещё одной иллюзии из конструктора перечислимых кирпичиков ума. Вот и не вершите иллюзий больше. Никогда! Ведь для шествующих тропами прозрений творение причин и следствий есть извилистое петляние дороги вникуда. Ауммммммм!