Светлана возвращалась из Красноярска в Москву в хорошем настроении. Она повидалась со своими подругами, а это для неё значило очень многое — словно напилась свежей родниковой воды, набравшись заряда душевных сил на долгие годы вперёд. Побывала Светка у всех, кто был дорог её сердцу. Только в свою старую квартиру не поехала. Как вышла десять лет тому назад из неё, так больше ни разу ногой не ступала туда. Продавать её Светлана категорически отказалась, хоть свёкор, Владимир Романович Салогуб, и предлагал ей это сделать. Но она ответила, что только сам Володя распорядится своей квартирой, когда вернётся. Предприимчивая Людка посоветовала сдавать в аренду пустующую жилплощадь. Считая, что в семье Славуцких лишь отец деловой человек, все Светкины квартирные дела в Красноярске она взяла в свои руки. С квартирантов брала только в валюте, оплачивала коммунальные, а все остальные деньги складывала и раз в год обязательно отчитывалась перед подругой. Теперь ещё появилась однокомнатная квартира Натана Григорьевича. Два года назад Людмила по просьбе Светы привезла его в Москву. Одинокий старик в Красноярске чувствовал себя всё хуже и хуже, ему нужен был уход, и Славуцкие приняли решение забрать его к себе. Он немного посопротивлялся, стесняясь обременять собой, но, когда Светлана сказала, что Викентию, коль он надумал стать врачом, будет очень полезно ухаживать за ним, Натан Григорьевич согласился. Неизвестно, кто больше уделял внимания старому фотографу: будущий врач или его бабушка. Но умер Натан Григорьевич год тому назад, окружённый заботой и любовью.
«Если Ольга Бурачок действительно возьмёт в свою семью с десяток детдомовских детей, — думала Светка, — нужно будет, чтобы Люда обязательно продала эту квартиру, а деньги передала Оле на её семейный детский дом. Как пришли деньги, так и уйдут в память о добром человеке на полезное дело».
Снова пять часов лёту, теперь уже домой. Но трудно Светке сказать, где её дом. И в Красноярске чувствует она себя дома, и в Зеленограде, где живут родители и сын. Владимир Романович, Володин отец, сказал, что в Германии всегда найдётся место для невестки и внука, чтобы она помнила — у них там есть дом. Удивительно везёт Светлане на хороших людей! Когда Салогуб-старший узнал о несчастье с сыном, он пригласил Свету и Викентия в Росток. Светлана долго сомневалась, стоит ли ей туда ехать. Но позвонила Ева и сказала, что Владимир Романович не находит себе места от горя, считая, что после гибели сына его долг повидаться с внуком и позаботиться о нём, что он стал плохо себя чувствовать от переживаний, и она, Ева, настоятельно просит их приехать. И Света решилась.
Опять она проделывала путь до Германии в поезде Москва–Берлин. Только теперь вместо мужа рядом с ней был двенадцатилетний сын. И опыт путешественника у неё стал побогаче. Она неплохо уже говорила по-немецки, изучая его вместе с Витей, специально окончив курсы иностранных языков. Поэтому, если бы она заблудилась в Германии, теперь у неё не было бы необходимости «отдаваться властям». Над этим её намерением смеялся Володька в прошлую поездку. Как яркая солнечная вспышка вспоминался тысяча девятьсот девяносто первый год. Да, пожалуй, вся жизнь с Салогубом была интересной, радостной и счастливой.
В Ростоке их с Викентием встречали Салогуб-старший и Петер, сын Евы. Владимир Романович внешне очень сдал, это было видно с первого взгляда. Увидев, как смотрит на него невестка, он спросил:
— Что, постарел? Ничего, ничего! Сейчас с вами снова помолодею!
Сразу же, не заезжая в Росток, как и в прошлый раз, их повезли в лесничество, в дом Петера. Ничего не изменилось за это время — ни Петер, ни Ева, ни дом. По-прежнему, услышав звук машины, выбежала на лужайку уже старенькая Амзель. Дружелюбно помахала гостям хвостом, давая понять Светке, что помнит её, а Витьку принимает за своего.
Как когда-то была у Владимира Романовича мужская дружба с Володей, так теперь подружились они с внуком. Салогуб-старший с жадностью выспрашивал обо всём, что происходит в России, о прожитых четырёх годах. Сокрушался, что не протянул руку помощи, не зная, с какими материальными трудностями пришлось столкнуться сыну и его семье. Горько смеялся он над неудачной попыткой Светы стать коммерсантом. С интересом выслушал Витькин рассказ об их с мамой увлечении фотографией, о Натане Григорьевиче и его уроках, посмотрев на старенький, ещё Володькин «Зенит», который второй раз приехал в Германию. Через несколько дней Салогуб и Ева уехали в Росток, а вернувшись, преподнесли Светлане подарок — фотоаппарат «Nikon» самой последней модели. О таком фотоаппарате можно было только мечтать. Вручая его, Владимир Романович сказал, почти дословно повторив Натана Григорьевича, что все они, немецкие родственники Светы и Вити, будут счастливы побывать когда-нибудь на их вернисаже.
Десять фотоплёнок привезли Светлана с Викентием домой — по одной плёнке в день снимали. Ева в восхищении рассказывала своим приятельницам об этом: «Айнс таг — айнс филм!»
Петер, к своим тридцати семи годам успевший жениться и разойтись с женой, незадолго до их отъезда, оставшись наедине со Светланой, сказал ей по-немецки:
— Света! Ты помнишь наш разговор в прошлый ваш приезд с Володей? Ты спросила меня, что бы я сделал, если бы в войну встретил кого-нибудь из вас, бежавших из концлагеря?
— Конечно, — ответила ему Светка, — прекрасно помню.
— Я сказал тогда, что на тебе я бы обязательно женился.
— А Володя засмеялся и сказал, что пора идти спать, а то ещё немного и у нас начнётся братание! — с грустной улыбкой продолжила Света. Ей было приятно вспоминать то время и своего мужа.
— Я не хочу братания! — сказал Петер, совершенно серьёзно глядя на неё. — Я хочу жениться на тебе.
— Спасибо, Петер! Но у меня есть муж. Я верю, что Володя найдётся.
— Света! Помни всегда то, что я тебе сказал. Хорошо? — Петер, казалось, не слышал её ответа.
— Спасибо! — ещё раз повторила Света и ушла к себе на второй этаж, где Витька сидел в кресле и перебирал струны гитары Петера.
Светка вспомнила, как она, неожиданно простыв, лежала в жару на этой кровати здесь, а Володя сидел рядом и пел ей все песни подряд под Петерову гитару. Ей же почему-то хотелось услышать ещё и ещё раз «Я спросил у ясеня, где моя любимая?» Разве могла подумать тогда, что пройдёт два года, и она сама будет готова бросаться к кому угодно с вопросом о том, где, в каком краю ей теперь искать своего любимого?
Неизвестно, с чего и какие мысли появились в головёнке Витьки по поводу Петера и Светланы. Но однажды, вернувшись с прогулки из лесу, куда они ходили с Амзель и её хозяином, Витька, готовясь к ужину, подошёл к матери, почесал в своей всегдашней манере макушку головы и проговорил, хитро улыбаясь:
— Мам! По-моему, нам пора ехать домой. Я устал от немцев. Я никогда не смогу жить в Германии даже с такими хорошими людьми, как Петер. Вот если бы папа нашёлся!
— Не чеши свой затылок, это неприлично! Забыл, как папа говорил тебе, что ума от этого не прибавится? А папа наш обязательно найдётся. Я в это верю! И ты верь, — ответила Светлана. — Ты помнишь стихи Симонова «Жди меня, и я вернусь! Только очень жди…»? — спросила его мать.
— Ой, ма! До чего же ты любишь стихи, в отличие от меня! Я лучше пойду в футбол погоняю, пока к столу не зовут, — видимо, удовлетворённый и обрадованный ответом Светки, он выскочил из комнаты. И уже с улицы Светлана услышала, как он по-немецки кричал: — Петер! Пошли в футбол играть! Дед будет стоять на воротах!
«Вот ведь маленький хитрец! Что учуял? В кого только такой?», — подумала Света. Сама она с детства отличалась простодушием и бесхитростностью.
К огромному сожалению Светланы, ни Владимиру Романовичу, ни Петеру не было известно имя югославского певца, который почему-то так интересовал Володьку Салогуба. «Он вообще ничего не говорил об этом», — ответили оба почти в голос. Правда, у отца вспыхнуло мимолётной искрой предположение в связи с отъездом сына именно в Югославию, но оно абсолютно не было связано с музыкой. Поэтому он решил, что не стоит говорить о такой ерунде, о которой и сам-то Володя никогда не заикался, закрыв этот вопрос раз и навсегда в свои семнадцать лет.
Приехав домой и сделав свои «цэйн филм — цйэн таг» в Германии, Светлана, подталкиваемая отцом, большим фотолюбителем, отнесла снимки в журнал «Мир путешествий», снабдив их собственными комментариями. К её огромному удивлению, снимки взяли и несколько из них напечатали в одном из номеров журнала, предложив написать небольшой очерк. Тогда и появилась Светлана Волевская — внештатный корреспондент журнала. После этого ей было уже не стыдно идти с рекомендательными письмами Натана Григорьевича к его друзьям. Благодаря этим людям у неё возник ещё один дополнительный заработок. Света была счастлива. Наконец-то появилась интересная работа и материальная независимость. А то в последнее время ей уже становилось неловко смотреть в глаза родителям, которые, по сути, содержали их с Витькой. И Светка нет-нет, да и вспоминала старую кореянку, нагадавшую ей в далёком детстве богатую жизнь. «Что же ты, — думала иногда она с грустью, — старушка моя корейская! Я ведь так верила в твоё гадание! Неужели ты ошиблась?» Нет! Не ошиблась! В хорошее надо верить всегда, и оно обязательно сбудется!
Года не прошло после поездки в Германию и дебюта Волевской фотокорреспондентом, как однажды в редакции ей передали номер телефона, по которому её просили позвонить. По какому поводу, не сказали. Звонить можно в любое удобное для неё время. В любое, так в любое. Она позвонила вечером, часов в девять, вернувшись домой из Москвы. Усталая, сидела Светлана в кресле, набрав номер телефона. После нескольких гудков ей ответил приятный женский голос:
— Сологуб!
— Простите, что? — переспросила Светка, чуть не выронив трубку от неожиданности.
— Не что, а кто! Элеонора Сологуб слушает вас, — ответили ей.
— Вы просили позвонить вам, — не своим голосом, ещё не до конца отойдя от пережитого потрясения, сказала Света.
— А кто вы? Как ваша фамилия? — уточнили в трубку.
«Салогуб!», — чуть не сказала Светка по привычке, но, спохватившись вовремя, назвала свой псевдоним:
— Светлана Волевская.
Так у неё появилась новая работа в журнале «Дом и уют», который создала Элеонора Сологуб, архитектор по образованию, занимающаяся дизайном. Уроки старого фотографа Натана Григорьевича пригодились Светлане Салогуб. И не просто пригодились. Они круто изменили всю её жизнь. Вот уж поистине, всё, что делается — к лучшему. Удачно, что она взяла себе фамилию Волевская, а то была бы путаница, как сказала Лариска Романцова. Удивительные совпадения продолжились выясняться при более близком знакомстве Светланы Владимировны Волевской и Элеоноры Юрьевны Сологуб. Оказывается, они обе окончили Красноярский политехнический институт в один и тот же год. Даже деканаты их факультетов были в одном корпусе, в «Б». Это сильно сблизило молодых женщин. Как обычно бывает в таких случаях, обеим стало казаться, что они когда-то, пусть мельком, встречались. Нет, они не стали закадычными подругами, но землячками себя считали по праву.
***
Приехав из аэропорта домой, Светлана, не заходя к себе, позвонила в дверь родительской квартиры. «Какой папа всё-таки молодец, что придумал поселиться на одной лестничной площадке! — в очередной раз с благодарностью подумала Светлана. — Как это удобно!»
Дверь открыла мама. Елена Викентьевна Славуцкая почти не изменилась со временем. Конечно, при хорошем освещении и вблизи можно было рассмотреть «паутинки в пол-лица». Но стать стройной женщины позволяла «издали, да в сумерках», как посмеивалась она сама, принимать их с дочерью по-прежнему за сестёр. После первых слов приветствия и расспросов о том, как прошла поездка, как здоровье родителей, Светлана поинтересовалась:
— А где Викентий?
— Пошёл провожать девочку! — с сияющей улыбкой ответила мать.
Видно было, что об этом событии ей не терпелось рассказать с самого начала встречи. Не пережившая в своей материнской жизни из-за длительных загранкомандировок, связанных с работой, первых свиданий дочери, Елена Викентьевна восполняла случившийся пробел внуком.
Это что-то новое! Светлане казалось, что её сын интересуется только медициной и спортом. Ни музыка, ни литература — всё, что было так близко ей — абсолютно не занимали его. Немного бренчал на гитаре, неплохо рисовал. Склонность Вити к рисованию всегда удивляла и радовала Свету. Ей самой было совершенно не дано не только рисовать, но даже чертить мало-мальски сносно. Тем не менее, живописью он отказался заниматься вскоре после того, как походил в изостудию. Фотографировал тоже от случая к случаю. Вот бегать, закаляться, выходя даже в стужу в лёгкой осенней куртке, как будто ему нечего надеть, бедняжке, — это, пожалуйста! В футбол играл бы круглосуточно, если б не институт. Светлана переживала, что сын растёт, на её взгляд, бездуховным, хоть они с бабушкой и старались ему прививать её. Отец и приятельницы утешали Светку тем, что молодёжь в основном вся сейчас такая. А Элеонора Сологуб как-то похвасталась стихами своего сына, ровесника Вити. Есть же талантливые дети! Но и тут нашлось оправдание Викентию — у того мальчика, значит, просто склонность к литературе. Он и учится в университете на факультете журналистики. А Витя силён в другом. Каждому своё Бог даёт…
— Какую девочку? — спросила Светлана удивлённо. — Не рано?
И сама себе ответила: «Какое там, рано! Некоторые в двадцать лет женятся. А вдруг и здесь что-то серьёзное, а я со своими разъездами просмотрела?»
— У нас появилась Юлечка! — порадовала мать.
— Это серьёзно? — тот же вопрос, какой только что задала себе, повторила Светка матери.
— А я когда-нибудь несерьёзно говорю? — обиделась на неё Елена Викентьевна. — Тем более о таких серьёзных вещах!
— Нет, у него с девочкой серьёзно? Или, может, просто по каким-нибудь институтским делам заскочила к нам? За лекциями, например.
— Ну, какие лекции, Света? Каникулы ещё не кончились!
— Ах, да! — вспомнила Светка. Совсем зарапортовалась!
— Она у нас уже не в первый раз была. Славная девочка! Невысокая, светленькая, вроде тебя. Только глаза у неё, как у Вити, тёмные, а не голубые. И ты знаешь, мне стало так это нравиться, когда у светловолосой девушки карие глаза! Нет, твои глаза мне тоже очень нравятся! Они у тебя отцовские, — спохватилась Елена Викентьевна. — А у Вити глаза, видно, как у Волевских. Но контраст — это так необычно!
— Ну, я вижу, ты уже согласна правнуков нянчить! Навёрстываете упущенное, Елена Викентьевна?
— Да ну тебя! Вот уж кто несерьёзный человек у нас в семье — это ты!
— Ладно, ладно! Я предпочитаю самокритику критике со стороны! Оставим пока мою персону в покое! — засмеялась Светлана. — Ещё что-нибудь про эту Юлечку известно, кроме внешнего образа?
— Учится в одной группе с Витей. Очень хорошо, со вкусом одета. Скромная, воспитанная девочка. Кушает мало, но всё, что предлагаю, не капризничает!
— Это довольно существенно!
— Да! Стихи любит! — вспомнила мать с радостью, явно надеясь, что представленный ею образ Витькиной подружки расположит Светку к ней.
— Тем более странно! Что общего у них может быть? Чем Витька мог ей понравиться? Он не знает ни одного стихотворения, по-моему. Может быть, она футболистка? Сейчас, по-моему, есть даже женская сборная страны по футболу.
— Да не болтай ты! Там не девочка, а дюймовочка! Какая футболистка? — окончательно рассердилась мать на дочь.
— Фамилию её ты хоть знаешь? — спросила зачем-то Светка. Хотя, в общем-то, зачем ей её фамилия?
— Миронова! — ответила Елена Викентьевна.
Сердце ёкнуло в груди у Светланы от знакомой фамилии.
— Ладно, вечером устрою ему допрос с пристрастием! — шутливо пообещала она.
— Ты меня не выдавай! Дождись, пока сам расскажет! — испугалась мать.
* * *
— Юлька! Я хочу познакомить тебя с одним удивительным человеком! Нам обоим общение с ним будет очень полезно. Ты почерпнёшь массу интересного для себя, поговорив с ним как медик с медиком. А я, послушав разговор двух профессионалов, может быть, сумею написать приличный рассказ о герое нашего времени, — это было первое, что сказал при встрече со своей подругой Юлей Мироновой Миша Сологуб.
Мишка с Юлей знакомы так давно, что даже не помнят, с чего началось их знакомство. Впрочем, это совсем неудивительно. Ведь встретились они впервые, когда Мише было немногим больше года, а Юлю забирали из роддома вместе с её мамой. Потому что мама Миши была лучшей подругой Юлиной мамы. Было это почти девятнадцать лет назад в далёком городе Красноярске, где они тогда жили. Их бабушки до сих пор живут там. А они, перебравшись в Москву почти одновременно, дружат все эти годы так же, как их родители.
Окончив школу с золотой медалью, Миша поступил в МГУ на факультет журналистики. Сколько он себя помнит, столько сочиняет что-нибудь. То писал маленькие рассказики, то стихи. И самым благодарным и верным его слушателем всегда была Юля. Отцу постоянно некогда. Да и не очень-то ему это интересно, как понял Миша, повзрослев. У отца слишком много земных забот. Он строитель до мозга костей. Сначала дома возводил, теперь вот партию создал. У него вся жизнь расписана по минутам — общественная работа, депутатская деятельность. Очень редко удаётся ему выкроить время на любимое занятие, футбол, которым когда-то в институтские годы он занимался на полном серьёзе. Отец пытался и сына увлечь этим видом спорта. Но, то ли действительно сказалась нехватка времени, то ли Мишка был таким неспортивным, только ничего из этого не вышло. Мише гораздо приятнее посидеть с книжечкой где-нибудь в тихом уголке, послушать хорошую музыку, неважно какую — классическую или современную. Главное, чтобы было настоящее профессиональное исполнение. Вот мама всегда приветствовала его увлечение музыкой и литературой. И лишь исключительно для здоровья требовала от него делать по утрам зарядку. Со временем это вошло в привычку, он стал заниматься физкультурой без напоминания. Может, благодаря этому не остался хлюпиком. Да, он не баскетбольного роста, немного ниже отца. Но вряд ли кто посмеет сунуться к нему на улице. А если сунется невзначай, то горько пожалеет, потому что Миша весьма неплохо владеет приёмами каратэ. Тут уж, спасибо отцу — заставил, а мама, на удивление, поддержала его в своё время.
— И что же это за удивительный человек? — поинтересовалась Юля, листая недавно нашумевший роман Александра Покровского. — Где ты его откопал?
— Кого?
— Ну, героя нашего времени! Не книжку же!
— А! Я его не откапывал. Он сам приехал к нам в гости. Оказывается, они дружат с моим отцом с детства. Просто много лет не виделись. А сейчас какие-то дела привели его в Москву, и они встретились. Мама сегодня устраивает приём земляков в тесном семейном кругу. Твой отец, насколько я знаю, тоже будет. Приходи и ты, я вас познакомлю.
— С моим отцом? Шучу! Не вскидывай ты свою бровь! Как только это тебе удаётся делать? Я, сколько ни тренируюсь, не могу так. А мне бы очень хотелось научиться этому. Потому что один мой знакомый говорит, что его мама, когда сердится или крайне удивлена чем-то, тоже вскидывает одну бровь. А у меня взлетают кверху сразу обе, — смеётся Юля.
— Фу! Я даже не замечаю, что я так делаю. Может, это у меня нервный тик? Ты как будущий врач не можешь мне объяснить?
— Да я бы не сказала, что у тебя нервная система со сдвигом. По-моему, ты очень спокойный человек, так что тик тебе не грозит.
— Ну, это ты напрасно! Иногда я бываю очень даже эмоциональным. Видимо, ты меня недостаточно хорошо изучила за эти годы, подруга. Я, кстати, недавно стихотворение написал. Ты его ещё не слышала. Сегодня прочту Стрельцову. Мне очень важно его мнение — мнение человека, знающего горячие точки не понаслышке, — произнёс Миша с жаром.
— Так ты хочешь меня познакомить со Стрельцовым? С тем самым? — удивилась Юля.
— Ну, а я тебе про кого целых полчаса говорю! — воскликнул Миша, удивляясь непонятливости подруги.
— Про сбор земляков, про новый стих, про героя нашего времени.
— Здравствуйте! Вот он и есть герой нашего времени!
— Боюсь, что в герои у нас сегодня зачисляют несколько иных людей, — с сожалением посмотрела на него Юля. — Вот «крутой», на «Мерсе», в морду дать — это да, герой!
— Ну, не для меня! Ты же знаешь, как меня волнует тема войны. И даже не столько сама война, сколько то, что чувствуют люди, побывавшие там. Или просто в экстремальной ситуации... — Миша, взяв из рук Юли книгу, слегка потряс ею. — Ведь и там не все герои. А что такое героизм? Разве матери, которые ищут пропавших сыновей в логове тех, кто убил их детей, это не героини? А те, кто, не зная устали, повседневным трудом старается им помочь, как Стрельцов и его лаборатория, — это не герои? А девчонки, которые ждут своих парней из Чечни, а потом выходят за них, безруких и безногих, замуж? А эти пацаны и их невесты — наши с тобой ровесники, между прочим, а то и моложе. А тот, кто мог отсидеться дома, спрятавшись за папину спину, но пошёл воевать наравне с обычным мальчишкой? Например, погибшие сыновья генералов Шпака, Пуликовского, отвоевавшие своё инвалид Говорухин или сын генерала Куликова? Это героизм или просто честное служение Родине? Они сами, наверняка, считают это простым выполнением мужского долга. Даже если кто-то сейчас не понимает этого, то время рассудит их. А на «Мерсе»... Я, Юлька, недавно случайно услышал, как мама с отцом говорили про какого-то Пашку Лома. Он, по-моему, тоже из земляков. Так вот этот ещё в советское время сидел сначала за кражу мелочёвки с завода, потом за убийство. А недавно узнали, что он совладелец крупного завода. Наверняка, на «Мерсе» катается. По его стопам, что ли идти?
— Ой, Миша! Так, как ты, рассуждают, мне кажется, не многие. Правда, один мой знакомый тоже... А, ладно! Ты стих почитаешь? — спросила, оборвав себя на полуслове, Юля.
— Нет, Юлька, извини! Вечером послушаешь, хорошо? — просительно посмотрел на неё Миша.
— Знаешь, Миш, я не смогу сегодня прийти. Я буду занята. Почитай сейчас!
— Чем это ты будешь занята? — удивился её друг. — А как же знакомство со Стрельцовым? Я тебя не понимаю!
— Что тут понимать? Занята буду делами. А со Стрельцовым познакомишь, когда он будет свободен. Ты что, не соображаешь, что на вечеринках, пусть даже в тесном домашнем кругу, о таких вещах нормально не поговоришь? Он же, надеюсь, не завтра уезжает?
— Наверное. Он вчера только приехал. Ох, и хитрая ты, Юлечка! Куда-нибудь в клуб бежишь с «одним своим знакомым» вечером?
— Не скажу! Читай! А то мне пора!
— Нет, Юль! Сначала Стрельцову. Тебе понравится, я знаю. Но сначала ему!
— Ох, и самомнение у вас, молодой человек! С чего это ты взял, что мне понравится? Разбаловала я тебя своим добрым отношением, предатель! — притворилась, что обиделась, Юля.
— Это ты предательница! Не можешь отказаться от развлечения ради хорошего и интересного человека.
— Ну, я же не знала, что тётя Эля именно сегодня устроит приём! А я пообещала этот вечер другому хорошему и интересному человеку гораздо раньше. Не сердись, Мишка! Я побежала! Привет родителям! Пока!
Чмокнув друга в щёку, Юля упорхнула. Хорошая она девчонка. Даже не девчонка, а «свой парень»!