20 октября 1989, Городок
На этот раз, не смотря на погоду, в вестибюль школы, где проходили танцы, народу собралось – не протолкнуться. Сладко плакал «Ласковый май». Особо по душе школярам приходились медленные танцы, во время которых юные создания, улизнув из-под родительской опеки, дотрагивались к запретным и манящим отношениям с противоположным полом.
Дискотека шла своим чередом. Я ставил музыку и коротко рассказывал заготовленную информацию о композициях, по крупицам отобранную из газет и журналов. Химичка топталась поблизости, наблюдала за поведением школьников, но более ревниво отслеживала мои поглядывания на гибкие фигурки старшеклассниц.
После восьми вечера, когда танцы закончилась, зал опустел, а я с парой добровольцев складывал дискотечные принадлежности, заметил возле выхода восьмиклассницу Аню – Сашкину сестру.
Сашка в школе был личностью известной – председатель совета пионерской дружины, активист и заводила. Я знал, что у него есть старшая сестра, даже общался с нею несколько раз во время подготовки тематических вечеров, но особого внимания не обращал – девочка как девочка, как и все в её возрасте – непоседливая хохотушка-насмешница. Вот только глаза – огромные, синие.
– Почему домой не идешь? – спросил строго.
– Не с кем, – вздохнула Аня. – Сашка меня привел, а потом с ребятами убежал. Обещал вернуться. И сапоги мои у него. У нас в переулке грязища – не пройти... Я подожду. Сама по темноте идти боюсь.
Чувствовал, что ей неловко. Знает: нельзя восьмиклассникам на дискотеки ходить.
– Жди. Если не дождешься, – найду провожатых, – кивнул на двух старшеклассников, которые тащили колонки в пионерскую комнату.
– Не захотят. Их девчонки ожидают. И пойдут они в другую строну.
– Разберемся. Ты пока сиди.
Через полчаса уборку зала закончили. Сашка так и не вернулся. Провести Аню домой ребята отказались – их вправду ждали подруги. Решил, что проведу девочку сам, а Марию Ивановну домой доставят старшеклассники – им по дороге.
Химичка запротивилась, хотела идти со мной, но убедил, что глупо вместе тащиться по лужах: сначала в один конец – километра два, затем возвращаться домой – еще четыре. К тому же дождь пустился, промокнет в дермантиновой курточке, а у меня плащ армейский, захватил – будто чувствовал. На том и порешили.
Переться в такую погоду, да еще на окраину, где жила Аня, честно говоря, не хотел. Но как по-другому? Саму отпустить? А если случиться чего – проблем не оберешься. И так многие учителя мои танцульки не одобряют, директора подначивают прекратить безобразие в школе. Одним словом, провести девочку домой было моей обязанностью.
Распрощались с Химичкой у школьных ворот. Мария Ивановна зыркнула недовольно, как показалось – ревниво. Было бы к кому? К девчонке тринадцатилетней, которая по грудь мне недотягивает; в классе её Кнопкой кличут из-за маленького роста.
Пошли с Аней центральной улицей, затем, ведомые девочкой, разбитыми переулками, о которых я не догадывался, прожив всю жизнь в Городке. Шли молча, всматривались под ноги.
Дождь расходился, упругий ветер швырял в лицо колючую влагу – не до разговоров. Включил электрофонарик, но желтое пятнышко и на метр не пробивало серую муть. Аня шла впереди, я за ней. Мы брели как две одинокие сомнамбулы в промокшем мире, натыкались на колдобины и лужи, которые безуспешно пытались обойти, попадая в еще большие. Плащ мой намок, рюкзак набух, я еле переставлял ноги, утяжеленные налипшей грязью. Анин силуэт серым пятнышком мелькал на расстоянии вытянутой руки, мокро поскрипывал болоньей.
Вдруг девочка качнулась, трепыхнула руками, ойкнула и завалилась на бок, прямиком в лужу. Подскочил уже поздно, подхватил, поднял на руках мокрый визжащий комок. Приблизил фонарик: один полусапожек увяз в грязи, торчал из лужи.
– Ногу подвернула? – спросил, склоняясь к лицу девочки и перекрикивая влажную дробь.
– Не-а… – отчаянно ответила Аня, замотала головой, попыталась соскочить.
– Сиди! – притиснул сильнее. – Куда без сапожка. Нужно на сухое выбраться. Обними меня за шею – не удержу!
– Неудобно… – пробубнила девочка, но охватила за капюшон, поерзала, устроилась на руке. – Там, дальше по улице есть хлев ничей.
– Показывай!
Поддерживая Аню одной рукой, второй выдернул из грязи потерянный сапожек и мы тронулись. Метрах в двадцати, на противоположной стороне переулка чернел остов полуразрушенного дома, а у самой дороги – покосившийся деревянный сарай. Вокруг – ни огонька, забор повален, спутанные останки бурьяна, сопревшей крапивы. Не жилой двор, запущенный.
Пригнулся, поднырнул под навес сарая – полегчало, нудная дробь в капюшоне смолкла. Со щелей в разбитых стенах задувал ветер, но сравнительно с улицей, здесь было хорошо.
Посветил фонарем, огляделся, отыскал место посуше, опустил Аню на прелую солому. Девочка походила на перемазанного чертенка, в одном залепленном грязью сапожке; на второй ноге когда-то белые колготки по колено вымазаны серой жижей.
Пристроил фонарь в щели перекошенной стены, присел на корточки, размял затекшие руки.
– Здесь давно баба Маня жила, – с деланным задором щебетала девочка. – А когда померла, то уже никто не приезжает. Ми тут в детстве игрались, всё облазили. Я каждую щель знаю.
Судя по Аниному голосу, приключение ей по душе – завтра будет что подружкам рассказать.
Я сбросил с плеч намокший рюкзак, подобрал щепку, принялся счищать грязь с сапог, которые превратились в бесформенные бахилы. И что дальше?
– А давайте костер разведем, погреемся, и так просидим до утра, – беззаботно продолжала Аня. – Мне нисколечко не холодно. Там, в доме, в одной комнате даже стекла в окнах есть и диван старый.
Будь на её месте Химичка, может, согласился на костер, и диваном поинтересовался. А так… Нужно уходить. Холодно! Пока шел – разогрелся, но за несколько неподвижных минут холодные язычки начали пробираться под плащ.
Аня тем временем обулась, сняла курточку, развесила на проваленной потолочной доске. Осталась в легоньком гольфике и юбочке. Присела на корточки, принялась собирать щепки.
– Нет, костер мы разводить не будем, – остановил девочку. – Ты дрожишь вся, заболеешь. Домой тебе надо.
Аня продолжала собирать дрова.
– Слышишь? Домой идти надо. Здесь холодно и сыро. Заболеешь. До твоего дома далеко?
– Далеко. Полкилометра – если по улице, а если напрямую, через сад – вполовину ближе, – не прекращая поиски, отозвалась Аня. – Но погреться нужно, у меня сапожки промокли и колготки, ног не чувствую. Вот сейчас разведем…
– Не разведем! Снимай сапожки. И колготки тоже! – скомандовал. До меня дошло, как разрешить оказию.
– Что? – Аня подняла на меня удивленные глаза.
– Сапожки и колготки мокрые снимай – при такой погоде точно простудишься. Упакуем их в рюкзак, а я возьму тебя на руки, укутаемся плащом, так пойдем.
Аня посмотрела на меня, кивнула головой.
– Ладно. Отвернитесь.
– Подожди! – остановил девочку, уже начавшую разуваться. Порылся в рюкзаке, нашел вымпел от пионерского горна, расстелил на влажной соломе возле Аниных ног.
– Садись.
– Зачем?
– Помогу снять сапожки. Садись!
– Я мокрая. Он же вымажется. Это – пионерская святыня!
– Ничего с ним не станется, постираем. Я разрешаю, как главный пионер в школе. Садись, солома грязная.
Аня зыркнула из-подо лба и плюхнулась на вымпел. Я присел рядом, стянул сначала один сапожек, потом другой, стараясь не смотреть под задранную юбку.
– Теперь снимай колготки, я отвернусь.
Отошел, подхватил с пола клок прелой соломы, отер запачканные руки, сунул в щель под дождь, сполоснул.
– Я готова, – пискнул за спиной продрогший Анин голос.
Повернулся. Та стояла на вымпеле, переступая с ноги на ногу, держала в руках грязные колготки.
– Сейчас. Подожди немножко, согреешься.
Я скинул плащ, повесил на гвоздь, снял через голову свитер, связанный мамкой для межсезонья, протянул девочке.
– Одевай.
– А вы?
– Подними руки!
Аня смутилась. Я подступил, растянул свитер.
– Не надо, а как же вы? Замерзнете же… – отказалась Аня, но руки подняла.
– Согреюсь по дороге.
Примерился, продел тонкие кисти в рукава. Снял обратно – Анин гольфик был насквозь мокрый, напитанный холодной влагой.
– Так не пойдет. Снимай всё и… юбку тоже. Вон, бок в грязи.
Аня понурила голову, но спорить не стала – видно замерзла. Схватив за край, стянула гольфик через голову; осталась в белой маечке, облегающем едва набухшие грудки. Заколевшими руками принялась дергать боковую молнию на юбке, та намокла, не поддавалась.
Я уже не отворачивался, не до церемоний – на улице хорошо если плюс пять, а она дрожит, зубы цокотят. Да и я, оставшись в футболке, примерз немного.
Присел возле девочки, убрал её руки от молнии, рывком расстегнул, потом пуговку, дернул юбку вниз. Та поддалась, приспуская за собой прилипшие трусики, открывая темнеющий лобок.
– Ой! – встрепенулась девочка, обеими руками вцепилась в резинку, натянула обратно.
Сделал вид, что не заметил, однако подлый Демон разбужено шелохнулся, слюняво зевнул, потянулся сладко. Этого еще не хватало! – зло шикнул на него Гном. Демон испуганно притих, замер, но отравленное подловатое семечко, маленькое, как жало иголки, заронилось, укололо.
Стараясь не смотреть на дрожащую Аню, расправил свитер, продел руки, натянул по колени, высвободил голову.
– Вот, так лучше! – отступил назад, осмотрел девочку. – Сейчас уложимся и пойдем.
Собрал Анины вещи, закатал в курточку, сунул в рюкзак. Надел плащ, рюкзак закинул за спину. Потом вынул левую руку из рукава, поддерживая правой высвобожденную полу, подошел к Ане.
– Иди, – подхватил девочку под ледяную попку, поднял. – Бери меня правой за шею и устраивайся, а левой придерживай плащ, чтоб не расходился.
Обняла, прилипла. Я плотно окутал её свисающей полой, накинул капюшон, вторую полу завел справа, поплотнее прижал, сцепил руки в замок. Вот и всё. Мы оказались в коконе, отделяющем от влажного мира.
Когда уже шагнул к выходу, вспомнил, что оставил фонарик в расщелине стены. Не возвращался – чтобы его забрать, нужно высвободить руку, разрушить кокон, потревожить приникшую девочку, впитывающую моё тепло; я впитывал её холод и ощутимо подрагивал. Единственным желанием было скорее выбраться на улицу, занести Аню домой и возвратиться в теплую келью. Отрешиться. Забыть. Подлый, подлый Демон!
Выбрался на дорогу. Через сад не пошел, опасался блудить незнакомыми хлябями. Из Ани сейчас плохой поводырь – закутанная с головой, она лишь сопела и подрагивала, когда теснее прижимал, боясь уронить на очередной колдобине.
Дождь не утихал. От эквилибристики по разбитой дороге я распарился, даже вспотел. Голым предплечьем чувствовал Анины отогретые бедра, её горячее дыхание возле ключицы.
Демон снова шевельнулся, трепыхнул хвостом, оглушил обалдевшего Гнома, заткнул сопливого Пьеро. Вот сейчас я могу дотронуться до неё ТАМ, где нельзя. И никто не узнает, даже она… Хочу ли? Не уверен. Раньше о том не думал. Видимо – да. Но не оттого, что ХОЧУ, а оттого, что НЕЛЬЗЯ, но я СДЕЛАЮ. Прямо сейчас.
Как запутано и страшно! Я еще никогда не дотрагивался ТАМ. Зина – не в счет – позор один. В студенческой общаге тоже: сплошной потный клубок. И детство не в счет: тогда я НЕ ЗНАЛ, что ЭТОГО нельзя делать, а сейчас ЗНАЮ, но сделаю. И в этом нарушении есть самая сладкая сладость…
Притворно спотыкнулся и, вроде сохраняя равновесие, разомкнув руки; вроде замыкая их обратно, сунул ладонь между сжатых Аниных ног, легонько вдавил пальцы в горячую ткань, но сразу одернулся.
НЕЛЬЗЯ!
Думать – одно, а совершить – совсем-совсем другое.
..........................................................