28 - 29 октября 1989. Городок
На утро разлепил глаза – вспомнил вчерашнее и умер. Взаправдашним покойникам хорошо, им не нужно тащиться на работу. А мне придется.
Вчера директор после банкета предупредил, что в субботу едет в областной центр на совещание, а потому собирает педколлектив на одиннадцать в школе – довести новые требования, которые на том совещании прозвучат. Учителя возмутились – кому охота в субботу выходить. Мне же тогда было без разницы – я гордился приглашением и опасался вечера. Как оказалось – не зря опасался. И теперь нужно идти пред Физичкины злорадные бельма, юлить, объяснять…
Сунул голову под подушку, отгородился от несправедливого мира. Вчерашние страхи нахлынули с новой силой. Физичка точно расскажет. Не задобрить её ничем. Тем более, в дневном свете задуманный вчера отвлекающий «роман» представился не выходом, а извращением. Похуже моей девиации. Теперь любые отношения с Еленой Петровной, кроме вынужденно деловых, казались бредом, превращали романтику в надругательство над гармонией. Таким образом, с «романом» не сложиться. Даже ради Ани.
Окончательно добитый таким умозаключением, поднялся. Кое-как протер глаза, натянул пропитанные вчерашним страхом манатки и побрел субботней полупустой улицей в школу, к позорному столбу.
Директора еще не было. Зашел в учительскую, кивнул педагогам, присел в углу. Галдеж смолк, все уставились на меня: кто с интересом, кто с плохо скрываемой неприязнью, лишь трудовик подмигнул. Запахло грозой. Холодея от дурного предчувствия поднял глаза на Физичку – та подобострастно кивнула, ехидно улыбнулась. Точно рассказала!
К счастью немая сцена длилась недолго – приехал директор, началось собрание. Полчаса Михайло Михайлович растолковывал требования областного начальства по ускорению, гласности и перестройке советской школы, но я, ожидая судилища, добрую половину не разбирал. Решил: если начнется – буду ВСЁ отрицать. Хорошо, что НИЧЕГО между нами не было! Главное – выгородить Даму сердца.
К черту! Какая дама?! Ведь она первая затеяла, дура малолетняя. Любви ей захотелось! Обо мне она подумала?! Я повелся, но она же – первая. Если бы тогда не пришла, я б сам не начал, не звонил. Даже, если б хотел – побоялся. Бог видел. Лицемерный мир, и я – дитя этого мира. Он меня таким создал.
Совещание закончилось. Самые нетерпеливые начали собираться. От сердца отлегло – авось пронесет. Может, мне показалось, что Физичка ехидно улыбнулась, а учителя замолкли, когда зашел?
Не пронесло.
– Михайло Михайлович! – пропищала с места Физичка противным фальцетом. – Пусть педагоги задержаться. У меня любопытное сообщение.
Сердце остановилось. Лицо штрикнуло горячими иголками. Я прикипел к стулу.
Беспокойная масса замерла. Физичкины подруги глянули на меня (уже знают!), остальные с интересом уставились на Физичку.
– Что произошло, Елена Петровна? – озабоченно спросил директор.
Физичка поднялась со стула, обвела взглядом учителей, зло улыбнулась, кивнула в мою сторону.
– Вчера после школьной дискотеки, примерно в половине десятого вечера, я стала свидетелем, как старший пионерский вожатый Яневский Эльдар Валентинович находился с восьмиклассницей Раденко Анной в частном секторе, на Новосельцах. Девочка мне призналась, что вожатый проводил её домой.
Директор облечено вздохнул.
– Ну, проводил. Не самой же ей ходить в темную пору.
– Как это – НУ, ПРОВОДИЛ?! – вскинулась Математичка, старая дева страшной наружности. – Вы его покрываете!
– Полно вам. С чего вы взяли, что Эльдар вынашивал плохие намерения в отношении Анны?
– Он держал девочку за руку, – констатировала Физичка.
– Не за ногу же, – хмыкнул трудовик, обводя комнату похмельными глазами.
– Что вы себе позволяете, Иван Федорович! – Математичка гневно шикнула на защитника, перевела глаза на меня, уже умершего, распластанного безвольной амебой по стулу. – Непедагогические ОТНОШЕНИЯ с ученицей отвлекли её от учебного процесса, нанесли моральную травму, которая будет преследовать всю жизнь, вызывать отвращение к мужчинам, и пагубно скажется на…
– Зачем вы так, – подала голос Химичка, участливо посмотрела на меня. – Эльдар Валентинович девочке добро хотел сделать, провел домой. Сейчас столько бродячих собак развелось. Вот было…
– Знаем, какое добро мужики девчатам делают. Особо дурным малолеткам, – хохотнула Физичка.
– Тихий-тихий, только в тихом омуте черти водятся, – вставила учительница географии.
– Дискотеки эти давно запретить пора… – сказал еще кто-то, но я – оглохший – уже не разбирал.
– Хватит! – директор ударил ладонью по столу. – Развели галдеж! Это школа или базар?
Все враз смолкли. Директор хмурым взглядом обвел учительскую, посмотрел на меня.
– Встань, Эльдар.
Я поднялся на ватных ногах.
– Не знаю, что там случилось, но больше такого не должно повториться, – глухо сказал директор, изучая обгрызенный колпачок шариковой ручки. – Вряд ли Эльдар что-то предосудительное допустил – я его знаю. Как старший товарищ он проводил девочку домой – и правильно сделал. Но…
Михайло Михайлович подвел на меня глаза.
– … так не принято. Если ученице не с кем идти домой после вечерней дискотеки, значит, не нужно было приходить. Но если уж пришла… А еще лучше – запретить посещать танцы ученикам восьмых, даже девятых классов. Елена Петровна, вы, как самая ответственная в нашем коллективе, возьмите это под свой контроль. Запишите в протокол.
Физичка недовольно кивнула – не понравились ей примирительные слова директора. Поняла, что показательного суда не будет.
Я тоже понял, немного расслабился.
– А ты, Эльдар, пойми. Советский педагог должен быть примером во всём. Вот вчера второй секретарь райкома Партии тебя хвалил, и заслуженно. Но для комсомольца, а тем более будущего коммуниста, необходим незапятнанный моральный облик. Прими к сведению и пообещай, что больше такого не повториться. И мы забудем. Даже в протокол этот вопрос не внесем. Так, Елена Петровна?
Физичка недовольно буркнула под нос, однако спорить не стала.
– Пообещай. При всех.
– Я что-то нарушил? – подал я осмелевший голос.
– Не упирайся, Эльдар. Дай честное слово, что такого больше не повториться, и разойдемся, – шикнул на меня директор.
– Пусть при всех даст честное комсомольское слово, – сказала Физичка, привставая с места, – что никогда, НИКОГДА не будет иметь ОТНОШЕНИЙ с Раденко Анной в школе и вне школы, кроме определенных учебной программой и планом официальных мероприятий.
Директор вздохнул, посмотрел на Физичку, потом на меня. Недолюбливал он Елену Петровну.
– Вам станет от этого легче? – с вызовом уставился я на Физичку, чувствуя поддержку директора.
– Станет легче ВСЕМ! – отрубила та, сверля меня ненавидящими бельмами. – Обществу, в первую очередь, которое осуждает ТАКИЕ постыдные отношения.
– Ну, раз обществу… – развел я руками.
– Не упирайся! – перебил меня директор. – Пообещай и разойдемся. Я есть хочу, с утра ничего не ел. Имей совесть!
– Обещаю.
– Громче скажите, – настаивала Физичка. – И конкретно: ЧТО ВЫ ОБЕЩАЕТЕ?
– Я обещаю, что не обижу общество своим поведением, и не дам усомниться в здравом смысле его требований. Так же, я не дам поводов для ревности престарелым, никому не нужным, неудовлетворенным женщинам.
– Что?! – округлила глаза Математичка.
– Я буду жаловаться в районный отдел образования! – крикнула Физичка, взбрыкнула, опрокинула стул. Тот затарахтел, грохнулся на пол.
– Всё! – вскочил директор. – Пятничные дискотеки запретить! Для всех. Навсегда. Запишите в протокол! С Яневского в декабре снять премию. Полностью! Голый оклад ты у меня получишь, умник. Тоже в протокол запишите. И… если, не дай Бог, я увижу или услышу, что вы собачитесь между собой, это касается Елены Петровны и Яневского, или жаловаться друг на друга вздумаете, сор из избы выносить, то вылетите со школы. Оба! Последнее в протокол можете не записывать, но только вздумайте ослушаться!
Михайло Михайлович подхватил со стола портфель, вышел. Учителя молчали. Долго не раздумывая, я выскользнул во след – от греха подальше.
Сначала хотел догнать директора, объясниться, попросить прощения. Уже было кинулся по коридору, но передумал – не в том он настроении. А что премию с меня сняли – это хорошо. Выпустили пар. Дернул же черт с Физичкой сцепиться.
Вышел на улицу. На душе паскудно: плакал обиженный Пьеро, насупился Гном. Я только что предал Аню. Хоть и прямо об этом не сказал, не пообещал, как Физичка хотела, однако знал, что между нами НИЧЕГО больше не будет. Второго позора я не переживу.
Только, как Ане сказать? Единственная надежда, что Физичка вчера ей мозги вправила, и ничего сообщать не придется.
Кое-как дотащился домой. Закрылся в келье. Хорошо, мамы дома нет – не пришлось ничего объяснять.
В родном защищенном мире стало еще хуже. Моё предательство представало грехом Иуды, который предал доверчивую душу. Вернее – моё будущее предательство, которое еще не совершил, но обязательно совершу. Вот уже дребезжат серебряники, за которые продам Аню и куплю себе призрачное успокоение, удобную маску для выхода в свет.
А может, пошли они все! Возьму и не брошу. Будем встречаться, целоваться, ходить вместе в кино, в библиотеку, гулять вечерами.
И что дальше?
Физичка не простит, раструбит на весь Городок, до райкома партии дойдет, в область напишет. Исключат меня из комсомола, выгонят со школы, опозорят. Пусть!
Но, если б я знал, чувствовал, что люблю Аню бесполой непорочной любовью, которая может ждать два года, и три… Себе-то я могу признаться, что чувства мои к ней всецело подтверждают циничную Формулу, выведенную прошлым летом. Не юной простотой она пленила меня, не детским бескорыстием, а другим (недозволенным! невозможным!): наготой в обветренном сарае, горячим дыханием у ключицы, судорожным прижатием, когда моя грешная рука скользнула ей между ног. И знаю для себя, подленьким знанием-предчувствием, что смог бы сделать с нею то, что делал в детстве со своими бесстыдными подружками. Даже больше. И никто об этом не узнал бы.
Размышления прервал дребезжащий телефон в прихожей. Под сердцем шелохнулась Хранительница – звонит Аня…
Только не раскисать!
Не снимая трубки, протянул аппарат в келью, прикрыл плотно двери. Набрался духу.
– Алло…
Началось со слез. Потом Аня, икая и всхлипывая, рассказала, что вчера по дороге Физичка расспрашивала, в каких мы отношениях, и не обидел ли я часом, не обманул бедную девочку.
– Я ей ничегошеньки не сказала. И никогда никому не скажу, даже если что-то будет… – покорно выдохнула девочка.
Только не раскисать! Не поддаваться утробно урчащему Демону, сопливому Пьеро.
– К вам Елена Петровна домой заходила? – спросил равнодушно, будто о погоде в Африке.
– Нет. Хотела, но потом передумала.
– С мамой не говорила?
– Не-а. Только пригрозила, что на другой раз расскажет директору и маму в школу вызовут. И… – Аня запнулась. – … предупреждала, чтобы я с вами не дружила, потом, что вы можете меня, ну… Только я знаю, что вы не такой! А даже если…
– Ты маме о Физичке рассказала? – перебил Аню. Не было силы слушать девичьи придыхания.
– Да. То есть – нет. Вернее, – не всё.
– Как это?
– Я сказала, что Елена Петровна шла с дискотеки, и мы пошли вместе… К вам в гости можно?
Сердце остановилось, Демон завизжал, Пьеро радостно захлопал ресничками.
– Нет! – твердо сказал рассудительный Гном-спаситель.
– Почему? – обижено спросила Аня.
– Нельзя.
– Почему, нельзя? Я тут заметки для сценария написала, для концерта в честь Великой Октябрьской Социалистической революции, покажу вам. А еще сценку инте…
– Нельзя! – крикнул в трубку, понимая, что соглашусь.
– Вы не хотите, чтобы я пришла? – всхлипнула девочка.
– Не хочу!
– Так вы меня нисколечки не любите? Даже чуть-чуть? – уже сквозь слезы.
– Не люблю! – выдохнул и положил трубку.
Всё! Только не скулить. И не думать о ней.
Кинулся на кухню, налил полстакана маминой клеверной настойки от стенокардии, выпил одним махом. Не закусывал.
Второй налил, почти полный – выпил, сдерживая спазм. Так надо!
Посмотрел на портрет Пушкина. Нужно уметь сказать «Нет!», даже если очень не хочется! Это не его слова – поэт так не сможет. А я смог – сволочь мерзкая, бесчувственная!
Через пару минут злой мир-разлучник задрожал, поплыл. Отпустило.
Поковылял в келью, придерживаясь за стены, за дверной косяк, за книжные полки, за спинку кресла. Упал навзничь на диван. Заскулил.
Пробовал заснуть – не мог: всё какой-то калейдоскоп стыдных картинок перед глазами вспыхивал, мерцал, менялся, путал хронологию, смешивал реальность и бред, дразнил налитую плоть, больно-сладко вдавливал в одеяло, проецировал возможное еще недавно (а теперь совсем невозможное) на экран затухавшего сознания.
Пробудился ближе к полуночи. Мама чувствовала моё горе, не беспокоила.
Голова раскалывалась. Выпил полбанки рассола. Только не думать об Ане – ОНА УМЕРЛА! Уехала! Растворилась.
Порылся в столе, нашел первый номер «Нового мира» за этот год, до рассвета нырнул в коммунальную квартиру, сотворенную Пьецухом в «Новой московской философии», где Чинариков утверждал, что в природе нет добра, потому что добро бессмысленно с точки зрения личности. Вот так. Добро бессмысленно! – пульсировало в отравленном мозгу.
30 октября 1989. Городок
Дожил до понедельника. По дороге в школу решил написать заявление и уволиться. Прямо сегодня. Уехать, завербоваться на БАМ, в арктическую экспедицию, к черту на кулички, только бы ЕЁ не встретить в коридоре.
Пробрался в пионерскую комнату, запер дверь. Уже после звонка на урок, крадучись, заскочил к шестиклашкам, промымрил о культуре Древней Греции; не опрашивал, оценок не ставил (побоялся идти в учительскую за классным журналом). Общение с детьми немного отвлекло, увольняться передумал. Но как жить дальше?
А жить пришлось, особенно на второй большой перемене, когда в пионерскую комнату с визгом завалила октябрятская ребятня, а за ней и пионерский актив. Хорошо, без Ани. Зато пришел Сашка. Всегда говорливый и насмешливый, на этот раз Сашка молчал, лишь зыркал на меня недобро (знает?). Я пытался шутить, обсуждать сценарий, но маска веселого клоуна постоянно сползала, являя насмешливым зрителям испуганного Пьеро. Сашка постоял, посмотрел на бездарную комедию и ушел. Змея шепнула, что это Аня его послала.
От догадки (или подсказки) сладко заныло под сердцем, окатило стыдом. Представилось во всей неприглядности моё трусливое состояние – прячусь, как тварь дрожащая. Нет! нужно встретиться, поговорить, объясниться. Ну и пусть все увидят! Она меня любит, она поймет. И я люблю – теперь уже точно знаю. Бедная-бедная девочка – никому её не отдам!
Еле дождался следующей перемены, меряя шагами пионерскую комнату. Лишь только прозвенел звонок, кинулся в Анин класс. Не застал. Пошел наугад по коридору.
Она стояла у окна с одноклассницами. Девчонки что-то обсуждали, похохатывали. Решимость моя враз улетучилась, залило горячей волной. Подойти, отозвать Аню, или прямо там объясниться (глупость несусветная!) было выше моих сил. Прошел мимо на деревянных ногах, только и смог поздороваться дрожащим голосом. Аня сразу отвернулась, а девчонки глянули, как на досадную помеху, и ехидно так процедили: «Др-р-асте».
Еле сдержался, чтоб не побежать за спасительный угол. Спиной чувствовал их презрительные взгляды и злой шепоток. Аня им рассказала?!
Возвратился в пионерскую, закрылся на замок. Перебирал методички, пробовал писать сценарий, считал звонки на переменки, поглядывал на часы, ждал окончания шестого урока (по расписанию в восьмом классе сегодня шесть).
Перемучившись злой тоскою и стыдом, твердо решил встретиться с Аней и поговорить, попросить прощения, в конце концов. Ну и пусть узнают! Пошли они, советчики-доброжелатели, вместе с директором, Физичкой и райкомом партии! В гробу я видел их отчетно-выборную конференцию – мне и без неё хорошо. А без Ани? Без Ани плохо. Боже! как я мог предать эту доверчивую душу!
Теперь, если простит – на всё соглашусь: пожелает встречаться – будем! хоть в сарае, хоть у меня дома; пожелает в кино или на взрослую дискотеку – пожалуйста; захочет целоваться – хоть сто раз; захочет большего… Лучше не думать.
Закончился шестой урок. Вышел во двор. Встал обреченным столбом у входных дверей, принялся ждать, высматривая Анину фиолетовую курточку, синюю шапочку, косички с голубыми бантами – всё под цвет глаз, всё милое, любимое, которое не уберег, которое могу потерять навсегда. Уже потерял.
Полчаса торчал у дверей, продрог на сыром ветру – Ани не было. Потом она появилась в окружении все тех же подружек. Прошла мимо, на меня не взглянула. Окликнуть не решился.
Возвратился в Сашкин класс – не застал.
Так мне и надо!
Мавр сделал своё дело и может идти домой. Там есть спасение – мамина настойка от стенокардии.
Понуро побрел коридором в пионерскую комнату чтобы забрать сумку. По дороге заглянул в кабинет химии: Мария Ивановна, моя воздыхательница, сидела за столом, проверяла тетрадки.
Обиженный Демон шелохнулся, намекнул подленько, что клин клином вышибают, потому можно с Химичкой вечером встретиться, пригласить в гости, или к ней напроситься – развеять злую печаль. Вон как головку повернула, улыбнулась приветливо, пошла румянцем. Окинул взглядом претендентшу на роль клина: маленькие глазки, носик в конопушках, блёклые волосики, серый вытянутый свитер, растоптанные бесформенные сапожки… Решил не мучить ни её, ни себя. Кивнул и пошел дальше.
Закрылся в пионерской комнате, тупо уставился в сценарий, но кроме завитков на полях ничего вразумительного изобразить не смог. Всё напоминало об Ане: вон на том стульчике она сидела, когда сбежала с урока, а рядом, на корточках сидел я, держал её руки, опасался нечаянных гостей, хотел, чтобы она ушла. Если б сейчас вернуться в тот день, мы бы заперлись и делали ВСЁ, что она пожелает – прямо под портретом стеснительного Владимира Ильича, перед стендом с пионерами-героями.
Поздно и глупо что-то менять. Аня на меня обиделась (правильно сделала!) – нужно принять и жить дальше. Зато о первой своей, неверной Зине, и думать забыл. Дед учил, что в любом событии, даже самом незначительном, радостном или грустном, есть скрытый смысл, оно для чего-то предназначено. Получается, недельные отношения с Аней были предназначены лишь для того, чтобы забыть Зину.
Вот так – просто и ясно, и незачем жалеть.
Но почему на сердце так жутко? – будто сдавила его неведомая злая сила и царапает, терзает.
За окнами смеркалось. Не найдя выхода из замкнутого круга, решил идти домой.
Несчастный и ослепший побрел полутемным школьным коридором. У дверей физлаборатории привиделась скрюченная тень – мерещилась Физичка. И тут меня караулит, зараза!
Лишь когда налетел на мягкое, испуганно взвизгнувшее, понял, что Физичка не мерещилась.
– Какой вы стремительный! – пискнула Елена Петровна. – Вечно нас земное притяжение сталкивает.
– Извините, ради Бога! – выдохнул, опешив от неожиданной встречи. Только её мне не хватало.
– Вы даже о Боге вспомнили. Никогда бы не подумала: пионЭр, комсомолец, будущий комуняка – упоминает Бога всуе.
– Зачем вы так?
– А зачем вы обозвали меня в субботу на собрании?
– Я не конкретно вас. Я – в общем.
– Расслабьтесь. Вы были правы: я действительно никому не нужная и неудовлетворенная – и в прямом, и в переносном смысле, – Физичка нервно хохотнула, протянула мне ключ. – Помогите даме попасть в лабораторию.
Отказаться не решился. Поставил сумку на пол, взял ключ, подступил к дверям, нащупал скважину.
– Подождите, – Физичка чиркнула спичкой, наклонилась ко мне. – Хоть бы лампочку вкрутили. Две недели завхозу говорю – никакой реакции. Не любит он меня, никто меня не любит.
От Елены Петровны веяло хмельным духом. Она, что, в школе пила?! Никогда бы не подумал.
Отщелкнул замок, приоткрыл дверь, отступил, пропуская хозяйку.
– Э, нет! Теперь вы мой спаситель и мой гость. Скажу вам по секрету, – Физичка потянулась ко мне, обдала бражкой, – у меня там, в тумбочке, за электрофорной машиной, припрятана бутылка «Посольской». Не Бог-весть, какое сокровище, но вечерок скоротать можно.
– Я не пью, – сбрехал. От одного упоминания об алкоголе в желудке противно булькнуло.
– Со мной никто не пьет, но вы будете. Если женщина просит, тем более, неудовлетворенная.
– Я вообще не пью! – отмахнулся, ища глазами сумку.
– А со мною выпьете, потому, что я – ваш должник.
– Вы? – удивленно поднял глаза на Физичку.
– Да. Я в пятницу испортила вам свидание, Эльдар Валентинович. Уж, простите.
– Вы не так подумали…
– Какое вам дело, что подумала глупая баба? Не бойтесь. Я понятливая.
– Я не боюсь. Между мной и Аней ничего не было, и быть не могло!
– Только не нужно лгать. Лучше проходите, пока нас тут вдвоем не застукали: донесут директору – обоих со школы выгонят. Скажут, что собачимся.
– Я серьезно… – принялся оправдываться.
Не отводя настороженных очей от Физички, присел, нащупал на полу сумку. Уже было собрался шмыгнуть в сторону, но та властно взяла меня под локоть, подвела на ноги, втянула в лабораторию. Захлопнула дверь, закрыла на защелку.
– Так-то лучше. Сейчас выпьем, может даже на брудершафт, помиримся.
– Я с вами не ссорился, – обреченно сказал, оглядывая лабораторию, по периметру охваченную сплошным столом, на котором громоздились физические приборы.
– Опять вы лжете, – вздохнула Физичка, посмотрела, как на двоечника. – Не стойте, положите сумку и помогите даме накрыть стол. Вон там, в тумбочке шпроты есть и хлеб – сделайте бутерброды.
Ослушаться не посмел. Отложил сумку, взял из тумбочки банку шпротов, открыл, принялся выкладывать на черствые ломти. Видно, Елена Петровна частенько тут выпивает: заметил на верхней полке пару пустых бутылок из-под водки, залапанные рюмки, полупустую литровку заплесневелых огурцов, нарезанный хлеб на блюдце, недогрызенное яблоко.
Повеяло вселенской тоской. Вот, никогда б не подумал, что жалеть Физичку стану, а пожалел. Говорят, жертвы любят своих мучителей – прям Стокгольмский синдром. Это же она мне всё испортила, разлучила с Аней! А может, спасла? Кто сейчас разберет. Попробовал прикоснуться к Змее – Хранительница молчала; знать, не важен ей ответ на этот вопрос.
Тем временем Физичка сполоснула над умывальником две рюмки, достала из холодильника с препаратами ломоть сала, нарезала в тарелку. Расположила заготовленное на столе меж амперметров, рычажных весов и прочих цилиндров, придвинула два стула, предложила садиться.
На правах хозяйки скрутила колпачок «Посольской», разлила.
– Не сердитесь на глупую бабу, Эльдар Валентинович. То, что между вами и Аней ничего не было – дело временное. Неделька-две – и сложиться.
– Не сложиться, – ответил понуро. Никак не успокоиться!
– И правильно. Зачем вам с малолетками связываться – от них проблем больше, чем толку: ничего не умеют, болтают лишнее, перед подругами хвастают. Оно вам надо? – как говорят в Одессе. Я, можно сказать, вас от позора уберегла.
Я глупо кивнул.
– Давайте за настоящих женщин! – подняла рюмку Физичка. – Взрослых и умных. Будь они неладны!
Откинулась, влила одним махом (видно, ей привычно), захрустела сухарем со шпротами. Я тоже выпил.
– Открою вам секрет… – сказала Физичка, закусив. – А почему мы «выкаем»? Давай на «ты». Договорились?
Я кивнул. Мне было всё равно. Мне было жалко бедную женщину, меня тошнило от запаха водки и хотелось домой, в свою берлогу, чтобы уединиться, пострадать сегодняшним горем среди вечных, верных книг, которые не обижаются на меня, не бросают.
– Так вот, я тебе скажу, что девчатам вообще учиться не нужно. Разве что в начальной школе, ну, в крайнем разе – в восьмилетке. Но в институтах – не нужно. От этого только беда.
Физичка проникновенно посмотрела мутными глазами – понимаю ли. Видно, её разбирало, язык заплетался.
– Вот говорила мне мамка – учиться надо, чтобы человеком стать. Я и училась. Ухажеров отгоняла, ночи над книгами чахла. Сначала в школе – золотая медаль, затем в институте – с красным дипломом физмат закончила. Стала человеком, Эль-дар! – Физичка пьяно скривилась. – Ну и имечко у тебя. Буржуазное. А еще комуняка!
– Древнескандинавское, – сказал я, чувствуя, что тоже пьянею. – Означает «Воин огня».
– Во-ои-н! – передразнила Физичка. – Так вот, Воин, выучилась я и стала человеком – как мамка хотела. ЧЕ-ЛО-ВЕ-КОМ, а не женщиной. Бесполым, серым, начитанным, никому не нужным человеком.
– Ну…
– Подожди, дай женщине кончить! – хихикнула Елена Петровна, пьяно подморгнула, стукнула кулаком мне по колену. – Ты же мною тогда побрезговал. Я знаю. Тебе… Всем вам, мужикам, свеженького подавай, простенького, глупенького. Чтобы глазками хлоп-хлоп, улыбалось, не противилось, жопкой виляло. Не грузило – одним словом.
– Не всегда.
– Всегда! Я других не встречала! Когда над книгами сидела, всё думала – выучусь, встречу принца такого же умного, как сама. И будем мы с ним долгими зимними вечерами книги читать, о Чехове говорить, о Бетховене, а потом в кровать – чтобы не заснуть полночи. Дождалась! Мне двадцать семь. Еще три порожних года – и тридцать стукнет. Кому я тогда нужна? Я и сейчас не нужна!
– Мужиков много одиноких, – вставил я, чтобы не сидеть остолопом. Физичкина истерика ужас как надоела. Тут бы в своих делах разобраться.
– Каких мужиков много? – шмыгнула носом Физичка. – Алкоголиков разводных, вонючих трактористов! Я не для того училась, чтобы их рубашки заношенные отстирывать да с вытрезвителей домой таскать. Я хочу принца! А принцев нет. Все принцы женились на простых и глупых. Им не нужны законы Ньютона, им нужно, чтобы молчала, давала и улыбалась, а еще готовила каждый день по три раза свежее.
Физичка уставилась на меня изучающе, подмигнула.
– У тебя много баб было? Ну, которых…
– Нет. Одна, – сказал я правду. Если считать Зою и не считать распутного детства. Потом вспомнил о загулах в общежитии, но смолчал.
– Не бреши! Такой красавец – и одна! Мало вериться. Ладно, всё равно не скажешь. Давай лучше выпьем, а то мне от разговоров в горле пересохло.
Опять наполнила стопки. Не чокаясь, выпила. Я лишь пригубил, но, перехватив осуждающий взгляд, глотнул до конца. Почувствовал, как из протестующего желудка поднимается горький комок. Принялся усиленно закусывать.
Физичка удовлетворенно кивнула, придвинулась, уперлась круглым коленом мне в ногу. Шерстяная юбка задралась, на добрую половину открывая толстые ляжки. Попытался отслониться, но стул застрял ножкой меж досок рассохшегося пола – пришлось терпеть. Физичка наклонилась, разя перегаром, проникновенно зашептала.
– Была у меня подруга в институте – Верка. В одной группе учились, в одной комнате в общаге жили. Вернее, я в нашей комнате жила, а Верка всё больше по хлопцах кочевала. Наши заучки её не любили, шлюхой обзывали, а Верка улыбалась да знала своё. Нагулялась, окрутила профессора, замуж выскочила, сейчас в Киеве живет, двое деток. Жизнь удалась, а?
– Каждому своё… – сказал, пытаясь отвернуться, но не сильно, чтобы не обидеть.
– Да. Каждому своё. А теперь скажи, кто из нас прав: я – ученая, одинокая, бездетная, никому не нужная, или она – шлюха? А? Ты скажи! Правду. Только не скажешь… Все вы мужики такие. Одно думаете, а другое говорите.
Физичка опять посмотрела в глаза, утробно рыкнула, положила руку мне на колено.
– Так вот, мне эта Верка как-то сказала, открыла секрет женского счастья. Говорит: Ленок, – это она меня так называла. Ленок, говорит, мужикам не нужны твои дипломы, ум и твоя душа – учись сосать, говорит. Это правда?
Маслянистые похотливые глаза немигающее уставились на меня. Я что-то пытался выдавить, но лишь нечленораздельно мукнул.
– Я так и не научилась. Даже не пробовала никогда.
Опять уставилась, цапнула рукой за колено, больно сжала. Это к чему она клонит?!
– Ну, не это главное...
– Не бреши. По глазам вижу, что брешешь. Испугался.
Я оторвал её руку, поднялся со стула, огляделся в поисках сумки.
– Пойду, – сказал, стараясь не смотреть на Физичку. – Нужно к урокам на завтра готовиться.
– Испугался. Я знаю – что испугался. Не хочешь, чтобы я тебе… – посмотрела зло, с прищуром. – Ты ж у нас гордый. Тебе старая корова не нужна. Лучше, пусть Анечка… Она тебе сосала?
– Вы с ума сошли!
– Сошла! Как тут не сойдешь. Знаешь, как воется зимними ночами в холодной постели?!
Физичка вскочила, отшвырнула мешающий стул. Я уже думал – на меня кинется. Почувствовал, как Змея внутри шевельнулась, готовая защитить. Физичка видимо почувствовала, сникла, обессилено присела на столешницу, прямо в разлитое шпротное масло.
– Ненавижу их! Малолеток! – сказала сквозь слезы. – Отнимают мужиков. А чем она лучше меня?
– Она верит в любовь и пишет стихи, – ответил глупо, по-детски, сдерживая отвращение, гнев, жалость.
– Это ненадолго. Я тоже писала. Пошел вон, кретин! – зашипела Физичка и заплакала.