Светлой памяти друга Петра Ушницкого
Курить в фотолаборатории было категорически запрещено. Однако, время от времени, он позволял себе нарушать это табу, приоткрывая фортку узкого, напоминающего скорее бойницу крепости, окошечка, которое выходило во двор полиграфкомбината. В такие минуты он грезил: в замысловатом медленном танце змеящейся струйки дыма от дешевой сигареты ему приходили образы, идеи вероятных картин.
Вот, к примеру, ребенок. Парнишка с санями. Только скатился со снежной горы, и, разгоряченный на декабрьском морозе, радостно бежит снова навстречу своему нехитрому приключению, и ушанка, словно разделяя детское озорство, так и норовит взлететь со стриженной мальчишеской головы...
— Федор Степаныч, — бесцеремонно разрушил иллюзию голос секретарши Кати.
Тот осторожно повернулся на стуле к двери, сконфуженно притирая предательски дымящийся бычок о внутреннюю стенку пластиковой коробочки от фотопленки.
— Ффу, опять вы курите! — Катя нахмурилась, неодобрительно покачала головой и с оттенком укоризны прибавила:
— К редактору зайдите.
Что же, дело обычное, производственное. К тому же Первомай на носу, значит, будут особые внушения...
— Ага, Федор Степаныч, заходи! Садись.
Редактор был явно в приподнятом настроении. Уже хорошо, пожалуй.
— У нас, Федя, хорошие новости, — не без удовольствия продолжал начальник.
— Учредитель, положительно оценив нашу работу в прошедшем году, выделил нам статью в бюджете на покупку современной техники. Так что вот, принимай новое табельное вооружение.
С этими словами он жестом ведущей в “Гостях у сказки” выудил из-под стола уже раскрытую коробку и выставил ее перед фотографом.
— Цифровая! и переходник есть как раз под “Макинтош”. Я, грешным делом, думал, закажут нам “мыльницу” вроде “Сони кибершут”, но нет, смотри, дали зеркалку. Там инструкция, правда, по-английски, но ты подойди сейчас к Паше Дементьеву, он в этих вещах соображает, покажет, какие кнопки нажимать, настроить поможет.
Федор Степанович с недоверием смотрел на врученную ему коробку, осторожно поворачивая ее то одним, то другим боком, и вдруг спросил с робкой улыбкой:
— Зачем они “комедия” пишут через букву “а”?
Редактор пожал плечами и, то ли в шутку, то ли всерьез, бросил:
— Японцы! — но тут же снова перешел на деловой тон:
— Значит, бери, проконсультируйся с Пашей, чтобы ненароком аппарат не поломать, и... давай осваивай. С демонстрации от нас ждут хорошие, качественные снимки, чтобы фоторепортаж вышел оперативно на следующий день. Иллюстрации ТАМ будут оценивать придирчиво, понимаешь? ...Да, не забудь у Кати в карточке расписаться.
Федор Степанович рассеянно кивнул, уже продвигаясь с коробкой на выход, когда его остановила новая реплика редактора:
— Да, кстати, Федор Степаныч. Поскольку мы теперь окончательно переходим на “цифру”, давай-ка приводи в порядок свои аппартаменты. Бухгалтерам как раз помещение для архива нужно...
— В смысле, как? — фотограф опустил руки так, что новая камера едва не выпала из коробки на пол. — А где будет фотостудия?
Редактор подошел к нему, мягко взял за плечо и ласково заглянув в глаза, спросил:
— А зачем она тебе теперь? С товарищами водку пить? У нас теперь новая технология: никаких негативов, сушки-проявки, фиксажи-миксажи — все к черту. Отснял и сразу в компьютер напрямую, без сканера. Понял?
Однако во взоре собеседника не прочитывалось понимание момента.
— А я куда? — тихо, но настойчиво переспросил он.
— Выделим тебе стол рядом с корреспондентами, — бодро сообщил начальник. — Да и чего тебе вообще на месте высиживать? Ты у нас фотокорреспондент, если ребятам не нужен, ходи по городу, сам ищи сюжеты. Ты же у нас художник! И, кстати, при желании, и сам писать можешь неплохо. Мы же тебя знаем!
Он ободряюще улыбнулся и, в знак завершения разговора, коротко хлопнул ладонями.
— Короче, за орудие распишись и, давай, чтобы на неделе подсобку мы могли расчистить.
Федор Степанович рассеянно кивнул, шагнул за порог, но, напоследок, обернувшись, привычно осведомился:
— Планерка будет?
Редактор, уже успев расположиться в своем кресле и взяться за трубку телефона, недоуменно вскинул брови:
— Федя, вчера только провели! Забыл?
— А!.. — спохватился фотограф и, стиснув пальцами вверенную коробку, вышел в приемную.
Катерина деловито подвинула ему учетную карточку и шариковую ручку:
— На последней строке, пожалуйста, число и роспись.
Федор Степанович поставил на стол коробку, снял очки и близоруко склонившись над листком, расписался напротив нового пункта списка служебного имущества: “Фотокамера цифровая OLYMPUS CAMEDIA C2500-L — 1 шт.” После чего, забрав свою ношу, отправился в кабинет верстки.
Дементьев был на месте. Как обычно, в наушниках, весело выстукивая ногами ритм и что-то подпевая, стряпал на экране очередной коллаж для тематической полосы. Будучи по должности художественным редактором, он также хорошо разбирался в музыке и разных современных электронных “рулезах”.
— А, Федор Степаныч! — энергично рявкнул Паша, снимая наушники. — Ну и как аппарат?
— Да вот, пришел консультироваться...
— Да там, на самом деле, все просто, — Дементьев забрал у фотографа коробку, по-хозяйски достал камеру и стал пояснять:
— Вот здесь внутри колесика переключения режимов кнопка “вкл/выкл”, нажимаем... фотик проснулся. Нужна вспышка? Жмем кнопочку здесь сбоку... Опп! Этим рычажком можно кадр приближать-удалять, ну как в видеокамере трансфокатор, знаешь? И главное, кнопку спуска нажать в два этапа. Сначала сработает автонастройка, а если дожать до конца, уже спуск.
С этими словами Паша уверенно вскинул фотоаппарат, прицелился на календарь на стене и сделал снимок.
— Ну вот, на экране можем сразу посмотреть, если надо, сразу стереть из памяти...
— Погоди, а что там красное на стене мелькнуло до вспышки? — озабоченно перебил Федор Степанович.
— А, это... Видел фильм “Терминатор”? Там у киборга пистолет с лазерным прицелом. Здесь что-то вроде того же. Чтобы не промахнуться в темноте или если рука неверная, — объяснил Дементьев и, взглянув на озадаченное лицо фотографа, добавил:
— Да не ссы, Степаныч! Просто работай в автоматическом режиме, пока привыкнешь, а там уже в тонкостях начнешь разбираться постепенно. На автомате все работает отлично, только кнопку нажимай в две фазы, понял? Основные настройки я сразу сделал, аккумуляторы заряжены. Как надо будет фотки слить, приноси мне. Зарядник тоже у меня.
— Угу, — задумчиво откликнулся Федор Степанович, забирая камеру с коробкой. — Спасибо. Пойду... к себе... Разбираться.
— Не за что. Если что, спрашивай, — бросил ему вдогонку Паша и, водрузив наушники на голову, снова погрузился в музыку и работу.
***
Ночью снилось ему родное село. Он собирался в серьезный дальний путь, и соседские детишки, повиснув на жердях загона, словно воробьи, вразноголосье лопотали: “Дядя Федя, не уходи!”
А он все шел решительно с седлом в руках к своей серой лошадке. Кобыла тревожилась, трясла головой и норовила брыкаться. Он успокаивал ее, как мог, гладил шелковистые бока и трепал гриву, словно женщине, шепча ласковые слова. Но лошадь все равно нервно всхрапывала, била копытом, и, порой казалось, ради свободы была готова вырвать столб коновязи. Все же Федору удалось приладить седло и надеть уздечку. Но, едва он вскинул было ногу в стремя, как лошадка рванула и, перемахнув забор, где недавно сидели детишки, умчалась к опушке леса.
Как-то незаметно быстро стемнело, и только в одном дворе горел костер, бросая вызов окружающему мраку. Федор пошел на огонь, растерянно думая, как же теперь он будет без лошади.
У огня на пне сидела старуха, и отрешенно глядя, как пламя облизывает закопченый потрепаный жестяной чайник, что-то негромко напевала. Отблески костра, подсвечивали ее глубоко морщинистое, как кора вековой березы, лицо, и Федору подумалось, как здорово было бы запечатлеть эту картину, со всей ее игрой света и тени, исполненную такой глубокой мудрости и смысла.
Он невольно потянулся к фотоаппарату на груди, однако то, что он принял за привычный ремешок футляра камеры, оказалось конской уздечкой.
Тем временем старая женщина прекратила свою песню и, указав на него сухим, словно выточенным из старого дерева, пальцем, изрекла голосом ставящего диагноз врача: “Рука у тебя неверная!”
Федор взглянул на свою правую руку и остолбенел: его пальцы судорожно сжимали рукоять пистолета. Вздрогнув, он непроизвольно вполовину надавил курок и услышал зловещий тягучий посвист, какой издает заряжающийся конденсатор у некоторых старых фотовспышек. А старуха сухо, будто кашляя, смеялась, и в черных стеклах объективов, что смотрели из ее глазниц, отражался черный от копоти жестяной чайник, подсвеченный языками костра.
Федор Степанович подскочил на кровати и закашлялся. Скинул ноги на пол, вытер со лба проступившую испарину и посмотрел в окно. За занавесками светало, будто подтверждая, что гнетущий сердце кошмар остался позади, где-то по ту сторону границы отступающей ночи.
Он прошел на кухонку, налил в кружку воды и жадно в два-три глотка выпил. Прихватил со стола пачку “Родопи” и направился в мастерскую.
Мастерская — так гордо он называл небольшую комнату, где он когда-то давно оборудовал домашнюю фотолабораторию.
Федор Степанович запалил сигарету и, затянувшись, удовлетворенно осмотрел свои пенаты. Вот оно, его святилище, которое точно никто не отберет! Здесь его единоличное царство, здесь преданные ему слуги, а вернее, просто всегда готовые придти на выручку друзья: пузатый гиперболоид-фильмоскоп с красным моноклем, старый добрый красный фонарь с трещиной на стекле, как всегда подтянутый глянцеватель в брезентовой гимнастерке, видавшие всякое подружки кюветы, чернобокий проявочный бачок для пленки, сменные объективы — и еще множество бесконечно милых сердцу старика предметов, с которыми столько лет было неразрывно связано его ремесло.
“Черт с ней, с работой! Буду делать, что говорят”, — решил про себя Федор Степанович. — “В конце концов, богу богово, кесарю кесарево”.
И, примирившись с собой в этой мудрой мысли, он вернулся на кухню поставить чайник и сообразить нехитрый завтрак, покуда за окнами разгоралась первомайская заря.
***
— Здорово, Федор Степаныч! С праздничком! Как жизнь? — бодро окликали его с разных сторон.
— Спасибо, и вас... Да так, потихоньку, — скромно ответствовал он, привычно ища глазами потенциальный кадр.
Редкий человек в городе не знал пожилого фотографа в лицо. Многие, с кем он был знаком уже давно, порой не один десяток лет, звали его просто Федей. Они еще помнили его молодым фотокорреспондентом, и, надо полагать, понимали истинную ценность хорошего черно-белого снимка, когда цветное фото было признаком если не роскоши, то “продвинутости” в области фотодела, а уж о “цифре” никто и помыслить не мог.
Да и что такое цветная фотография? Она, может, и хороша, когда надо передать живые краски природы, зелень травы, золото солнечных лучей, лазурь неба и нежность белых облаков. Но, положа руку на сердце, он с радостью передал бы эту работу кисти живописца, который сделает это с куда большей любовью и теплотой, чем самые дорогие фотоматериалы.
Иное дело — монохром. Здесь можно не отвлекаться на колористику и сосредоточиться на самой сути предмета.
Способна ли на это “цифра”? Федор Степанович пока не знал наверняка, и это тревожило его. Намного больше, чем грядущая утрата собственного кабинета в полиграфкомбинате.
А Первомай между тем разгорался пламенным кумачом, бодро поднимал свои щиты и разворачивал транспаранты. Уже гремела торжественно музыка на площади, двинулись в строго установленном порядке колонны: ветераны и почетные жители города, представители передовой молодежи, спортсмены с мотоциклами и флагами, школьники, колонны предприятий и организаций... И все это, как положено, под непременно одобренный отцами города комментарий дикторов:
— За минувший год наши угольщики перевыполнили план на сорок процентов. Это вдвое больше, чем было перевыполнено в позапрошлом году. Слава ***ским шахтерам! Ура!
И колонны с готовностью откликались: “Урра-а!!!” Быть может, уже не так искренне и громогласно, как лет пять-десять назад, но все же откликались: старшее поколение — в силу выработанной годами привычки, среднее поколение — в силу традиции, нерушимостью которой все еще гордились, младшее — в силу избытка энергии юности.
И последнее, видимо, больше всех догадывалось о нелепости происходящего, о неуместности всех этих лозунгов и кумачей во славу страны и труда, когда страна давно корчилась в борьбе за новую форму и содержание, а собственно труд на глазах обесценивался, сдавая позиции умению добывать деньги всеми возможными способами.
Но отцы города не желали сдаваться. Они верили в святость традиций, заложенных их предками многие десятки лет назад. Они понимали, что если старым идолам пока не нашлось достойной замены, нельзя их крушить, надо создавать иллюзию, что они еще живы и принимают жертвы общества по-прежнему благосклонно. И пусть даже другим будет очевидно, что это блажь.
Пожалуй, в этом отцы города были по-своему мудры.
Задачей Федора Степановича было подтвердить реальность иллюзии соответствующими кадрами фотохроники, чтобы люди, открыв назавтра газету, увидели собственные счастливые лица и поверили, что они, как и раньше, сплочены в едином стремлении честно трудиться на благо Родины. Однако действительно счастливых лиц в объектив попадалось не так много. Кроме того, новый Camedia в автоматическом режиме то и дело норовил сделать все по-своему (наверное, с точки зрения электроники, и наилучшим образом, но не так, как привык делать старый фотограф), а как следует освоить режим ручной настройки Федор Степанович еще не успел и путался в кнопках. В самом деле, когда руки неверные, легче довериться автомату.
И он честно снимал: удрученных годами стариков, наивных детишек со сдержанно улыбающимися родителями, беспечных школьников, надписи на плакатах, веточки с бумажными цветами и надувные шары...
Когда прошли основные колонны, Федор Степанович решил, что отснял довольно материала, и, прикрыв объектив крышкой, поплелся на работу.
День, конечно, выходной, но первомайский фоторепортаж надо было выдать в завтрашней газете. По этому случаю в редакции дежурил Паша Дементьев, ожидая свежих снимков с праздника, и, вероятно, еще пара человек, включая редактора.
Паша, как обычно, был погружен в музыку, только, на этот раз, он щедро делился ей с окружением, врубив звук погромче через динамики. Верный своей манере, Дементьев выстукивал ритм ногами и руками. Рядом на столе стояла жестяная банка “Балтики”.
— А, Федор Степаныч! — радостно оскалившись, проорал Паша сквозь звуки динамиков и, убавив их громкость, бодро продолжил:
— Принес? Давай-давай... Пиво будешь? Еще холодненькое!
От пива фотограф вежливо отказался, хотя в душе немного пожалел об этом, передал фотокамеру и присел рядом на стуле.
Дементьев нетерпеливо перехватил аппарат, ловко сковырнул заглушку разъема и подключил кабель компьютера.
— Ну-тес!..
Тут как тут объявился редактор и поздоровавшись, озабоченно осведомился:
— Ну что там, есть из чего выбирать?
Дементьев продемонстрировал снимки на мониторе. Редактор периодично помычал в знак обратной связи и, секунду подумав, дал указания:
— Значит, обязательно берем вот эту, эту, эту... И еще возьми у Полонского те, которые мы с тобой отобрали.
— Как-то маловато жизни в кадрах, Федор Степаныч, настроения не хватает, что ли, — заметил он фотографу.
— А что, Полонский тоже снимал? — удивился в ответ Федор Степанович.
— Ну да. А я тебе не говорил? Нам еще для корреспондентов пару цифровых камер закупили. Правда, попроще, чем твоя. Мыльницы.
Последнее, видимо, должно было послужить утешением для фотографа. Нет, конечно, это всегда было нормальной практикой, когда газетчик умел оперировать не только пером и блокнотом, но и фотоаппаратом. Более того, это считалось знаком профессионализма. И все же что-то неприятно царапнуло по сердцу. Не зависть, но досада, приглушенный вопль где-то глубоко всколыхнувшегося самолюбия. Если коллега “мыльницей” сумел схватить больше, чем он профессиональной камерой, имея за плечами десятки лет опыта работы с фотографией, какова здесь его роль, его компетенция?
— Ладно, я тогда пойду? — негромко спросил он, привставая со стула.
— Давай, Федор Степаныч! Спасибо, отдыхай, — редактор пожал ему руку.
— Камеру здесь оставишь или заберешь? — уточнил Паша.
— Да, наверное, возьму. Буду дальше... осваивать, — ответил фотограф.
— Вот это правильно, — одобрил редактор, и, когда Федор Степанович вышел из кабинета, помолчав немного, задумчиво произнес:
— Совсем сдает что-то Федя.
— Стареет! — изрек Дементьев и, как обычно, погрузился в музыку и работу.
Спускаясь по черной лестнице, Федор Степанович обратил внимание, что дверь гаража во дворе полиграфкомбината была открыта и решил заглянуть. Андрюха-водитель тоже в этот день был на рабочем месте и что-то сосредоточенно ковырял в салоне своего “уазика”, только ноги торчали из распахнутой дверцы.
— Бог в помощь! — окликнул его фотограф.
Андрей вылез из кабины и радушно протянул руку.
— Здорово,Федя! А я тут магнитолу решил поменять. Новую ставлю, посовременнее. А ты как? — и тут же перебил сам себя:
— Слушай, а может, по водочке? Праздник ведь.
— Это можно, — с готовностью согласился Федор Степанович. — А закусить будет чем?
Андрюха показал колечко из пальцев.
— Не переживай! У меня рыбка копченая, хлеб черный и огурцы-помидорчики прямо с дачи.
С этими словами он проворно исчез в глубине гаража и вернулся через полминуты с обещанной снедью, бутылочкой водки и парой хрустальных рюмок. У хорошего водителя в гараже найдется все для сурового мужского быта.
Они сели на табуретах, используя в качестве стола красный пожарный сундук с песком. Разлили и приняли по первой.
— Ну так, как оно там? — повторил вопрос Андрей.
Федор Степанович хрустнул огурцом, прожевал и сглотнув, сообщил:
— Отправят меня, видно, скоро на пенсию.
— Да ты что?! Начальство недовольно? — участливо отреагировал Андрюха, наливая по второй.
— Да не то чтобы, — вздохнул фотограф, глядя на свою рюмку. — Вот даже фотоаппарат новый выдали. Умный, без пленки: отснял и сразу в компьютер передаешь. Даже сам настраивается.
— Это как кибершут, что ли?
Федор Степанович мысленно удивился, не ожидав услышать от водителя это специфическое слово, но вдруг проснувшаяся в нем профессиональная гордость заставила его лишь усмехнуться.
— Не, кибершут — мыльница, а этот — настоящая зеркалка.
— Ну тогда обмоем обновку, — поднял рюмку Андрей.
Выпили, закусили. Разговор клеился плохо.
— Погоди, — прервал вдруг молчание Андрюха. — Это тебе что, в фотолабораторию компьютер ставят?
Федор Степанович яростно рванул зубами ломтик рыбы.
— Не будет больше лаборатории. Буду сидеть вместе с корреспондентами. Бухгалтерам помещение нужно под архив. Так начальник сказал.
Водитель присвистнул, и мгновение поразмыслив, мотнул головой.
— Нет, Степаныч, не могут тебя так просто на пенсию списать. Ты же у нас человек уважаемый, заслуженный... Кстати, дай хоть посмотреть, что за фотик дали.
Федор Степанович скинул с шеи ремень фотокамеры и протянул аппарат товарищу:
— Только, смотри, аккуратно! Не ломай... “Камедию”.
С этими словам он отчего-то почувствовав странное облегчение и, завладев бутылкой, стал разливать по третьей.