Спецпредложение

В пути который день. Солнце палит так, будто норовит подрумянить меня до золотистой корочки, как цыпленка на гриле.
Она осталась позади. Жара дурманит голову, и я начинаю думать: «Почему я ее не съел?» Я похоронил ее в бархане, который теперь и при всем желании не смогу отличить от миллиона таких же, состоящих из одного песка, бессчетного количества песчинок, при каждом дуновении ветерка норовящих выцарапать мне глаза.
Я голоден. Очень голоден. Но еще больше меня мучает жажда. Думаю: «Не смогла бы ее утолить кровь Анны?» Да, я не пророк, ведущий людей сквозь пустыню. Я просто человек. Человек, попавший в беду.
Это казалось невероятным везением: всего десять процентов от реальной стоимости тура. Не скидка в каких-то десять процентов, а каких-то десять процентов надо заплатить, и целых две недели валяться на пляже, грея свои косточки под жарким солнцем Египта.
Сейчас это звучит, как издевательство. Я готов оплатить полную стоимость тура и накинуть от себя эти проклятые десять процентов, лишь бы убраться из-под этого солнца куда-нибудь, где холодно и сыро, где есть вода, и есть люди.
Когда умерла Анна, я понял, что и мой конец уже близок. Если вы вдвоем не так страшно. Компания создает иллюзию, что еще не все потеряно. Хотя она постоянно ныла и заставляла мечтать о том, чтобы она поскорее сдохла, без нее стало совсем тоскливо и уныло. А главное, страшно. Очень страшно. Своим нытьем она заставляла меня чувствовать себя героем, видеть, что я сильнее, что не такой, как она. Но теперь мне не с кем себя сравнивать, и я понимаю, что и моя смерть не за горами, а всего за парой дюн, которые похоронят меня вдали ото всех и ото всего, что я когда-то любил и чем дорожил.
Мы познакомились возле бассейна. Я лежал на топчане, попивая коктейль через трубочку. На глазах у меня были темные очки, а на сердце радость. Мне было наплевать, что я выгляжу, как эдакий гей, растянувший свое загорелое тело на розовом мохере полотенца с цветочками и посасывающий клубничный шейк из стакана с такой воткнутой в него блестящей штукой. Мне было хорошо. Очень хорошо. Давно я так не отдыхал и не помню, чтобы отдыхал подобно этому вообще когда-либо. Надо мной нависла тень, и я приоткрыл глаза, спрятанные за темными стеклами солнечных очков. Ко мне часто клеятся девушки, особенно если я без одежды. Вообще, я выгляжу довольно худым и нескладным, если одет во что-то. Ну, может, кроме футболки, не скрывающей истинного положения вещей. Но, думаю, это лучше, чем иллюзия со здоровенными качками, выглядящими жирными хряками, когда они надевают куртку или что-то в этом духе, сливающее их мускулатуру в единое целое аморфное нечто.
Она была вся такая красивая с забавными кудряшками, выбивающимися из крабика, стягивающего ее темные волосы на затылке. Бикини на завязках игриво призывало потянуть за них и посмотреть, что скрывается за этими маленькими участками материи кислотно-желтого цвета.
- Привет, я Анна, - сказала она без всяких предварительных забросов удочки.
- Привет, Анна, - приспустил я очки на нос, чтобы лучше рассмотреть ее и сыграть роль киногероя. Но солнце тут же ослепило меня, и я, резко зажмурившись, поторопился вернуть все, как было. - Я Ник.
Тогда я не понял, как она догадалась, что я русский. Да и, честно признаться, вообще не обратил на это внимания.
Мой товарищ Дима сразу заподозрил что-то неладное во всей этой истории со скидкой в девяносто процентов от реальной стоимости тура. Мы хотели сначала съездить отдохнуть куда-нибудь вместе, но он отказался ехать по этому спецпредложению, сказав, что не собирается «есть сыр из мышеловки». А я не мог устоять. На таких, как я, и был расчет.
- Ник? - она недоверчиво приподняла бровь.
- Да, - заверил я ее, что не пытаюсь выдать вымышленное имя за настоящее, чтобы после пары перепихонов, она не смогла найти меня по возвращении домой, - сокращение от Николай. Ненавижу, когда меня зовут Колей, так что привыкай сразу.
- Хорошо Ник, - опустилась она на соседний лежак.
- А ты, значит, Анна, - проследовал я за ней взглядом.
- Да, - кивнула она, будто брала матч реванш, - ненавижу, когда меня зовут Аней, так что привыкай сразу.
- Хорошо, Анна, - усмехнулся я, разглядывая образовавшиеся от сидячего положения аккуратные складочки на ее загорелом животике. Посредине блистал многогранный кристалл пирсинга. Я тогда еще подумал, что мода на них давно прошла, но уж больно соблазнительно это выглядело.
В тот же вечер она мне отдалась. Точнее, чуть ли не взяла меня силой. Таких напористых девушек я давно не встречал. И, по всей видимости, уже не встречу никогда. Если только, конечно, от жары у меня окончательно не поедет крыша, и я не увижу мираж в виде распутной Шахерезады с шикарным задом, готовым ко всему.
Вокруг была куча девчонок со стройными загорелыми телами, как на подбор. Были, конечно, и квашни, но, как ни странно, все они оказались заняты. И заняты они оказались аполонистыми красавчиками, готовыми вылизывать их пухлые мозолистые пятки.
Только потом я понял, что все это мне напоминает. Понял, когда было уже слишком поздно.
Хотя «Хостел» вышел уже давно, плюс и вторая, и третья части, но с Димкой мы посмотрели его всего пару месяцев назад. Впечатление произвел он сильное, но мне было не ясно, какое чувство превалирует: ужас оттого, что подобное, вполне возможно, происходит в реальности, что бедные люди гибнут от рук с виду таких же обычных людей, у которых просто достаточно денег для того, чтобы купить их жизни у тех, кому они не принадлежат; или желание почувствовать, каково это, когда чья-то жизнь или смерть находится в твоих руках, одетых в резиновые перчатки мясника…
Но наши кишки и головы им были по боку. Они всего лишь хотели наши деньги. Просто в какой-то момент все пошло не так.
На второй день нас собрали, чтобы рассказать обо всех экскурсиях и тому подобной лабуде. Я совершенно не горел желанием смотреть на всякие пирамиды. Мне вполне было достаточно бассейна и Анны, готовой претворять мои фантазии в жизнь. Она поддержала мое решение и тоже не стала никуда записываться. Но каждодневные вечерние мероприятия мы посещали исправно. Только теперь я понимаю, что это были не просто вечеринки, а это были вечеринки, на которых нам промывали мозги.
В отеле было всего человек пятьдесят отдыхающих, как я теперь смог прикинуть. Остальные же были «персоналом».
К концу первой недели я искренне верил, что это место лучшее на земле, что здесь мои друзья, мое счастье, что я принадлежу этому месту. Тогда они поняли, что мы готовы, и стали нас обрабатывать по одному (хотя звали по двое). И с большим успехом, надо заметить.
Нас приглашали по очереди для разговора в красивую беседку, где никто нам не мог помешать. И делали предложение, от которого невозможно было отказаться. По крайней мере, отказаться не смог ни один.
Они сказали, что мы сможем жить тут сколько угодно. Сможем приезжать, когда захотим. Круглый год это место в нашем распоряжении. И беспокоиться не о чем. Не надо никаких утомительных покупок и оформления туров. Надо просто дать им доступ к своему банковскому счету, с которого они будут списывать деньги только по мере необходимости, когда мы будем пользоваться их услугами.
Оглядываясь назад и анализируя все это, можно безошибочно понять, что происходящее являлось чистой воды надувательством. Но тогда мы были пьяны. Пьяны и одурманены тем раем, который они создали для нас. Той мечтой. Той сказкой. Никто не хотел расставаться с этим местом, и мы хватались за ниточку, которая сможет удержать нас здесь навсегда, а не оставить лишь воспоминания и яркие фотографии, похожие на насмешку из прошлого, в котором гораздо лучше, чем в настоящем.
Да, ни один не смог отказаться. Что-то мне подсказывает, что не обошлось тут и без гипноза или какого-то внушения. Мы были словно зомбированы. И ведь никому тогда и в голову не пришло подозревать, что что-то не так, потому что люди, подарившие нам девяносто процентов от стоимости тура, не могли пытаться нажиться на нас.
Позже Анна мне рассказала, что среди отдыхающих оказались только те, у кого было, чем поживиться. Все, кто решил воспользоваться спецпредложением, не имея за душой больше ни гроша, так и не сели на самолет. В аэропорту имелись свои люди, которые у каждого из них нашли, к чему придраться, и не пустили на рейс. Их неудача с поездкой обернулась самым большим везением в жизни. А мы проиграли, сэкономив целых девяносто процентов…
Я молю о том, чтобы поскорее наступила ночь, и это проклятое солнце скрылось за горизонтом. Да, я слышал, что по ночам в пустыне жутко холодно, но это кажется благом по сравнению с палящими лучами и страшной жарой, заставляющей думать, что ты находишься в адском пламени, на котором черти поджаривают тебя, посыпая специями для смака.
Три предыдущие ночи мы провели в одинокой хибаре, принадлежавшей какому-то бедуину, чей высушенный, как гербарий, труп мы обнаружили в спальне. Крыша и стены его дома служили нам хорошим укрытием от дневной жары и ночного холода. Но в итоге мы поняли, что должны двигаться дальше, иначе сгинем здесь так же, как и этот бедуин без еды и воды. Только сегодняшним утром мы покинули хибару. А до того, как наткнулись на нее, еще два дня мы пытались пересечь пустыню, не подозревая, что это будет так сложно. Вечером первого дня мы остановились в пещере, в которой мгновенно уснули от усталости еще до наступления темноты, а встали, когда солнце уже палило вовсю. Поэтому я и понятия не имею, что такое настоящая ночь посреди пустыни.
Я подписал контракт, не читая. Эти люди были столь милы и так располагали к себе, что было просто-напросто стыдно начать скрупулезно изучать подсунутую мне стопку бумажек, выказав тем самым свое недоверие.
Они общались с нами, выдавая себя за друзей, заводили беседы, в которых «делились самым сокровенным». Наверное, им было безумно смешно наблюдать, как мы пытаемся вникнуть в их выдуманные проблемы и стараемся помочь чем-то или хотя бы поддержать морально. Но в основном, конечно, концентрация была на положительных эмоциях, чтобы мы поняли, что это место отличается от любого другого на всей планете, это место – обитель, спасающая нас от проблем, горестей и печалей. На своем же примере они демонстрировали, как забывают все, что их тревожило, как сливаются в экстатическом счастье с голубым небом, озаренным лучами яркого солнца и лазурными водами бассейнов, охотно принимающими в свои объятия, спасая от полуденного зноя.
Смешно подумать, но вполне себе заурядный отель в Египте стал гораздо желаннее всяких там Маврикиев, Сейшел и Мальдив. Никуда и никогда больше не хотелось ездить отдыхать, кроме как сюда. Теперь я думаю, что, вполне возможно, нас пичкали чем-то вроде наркотиков. Сам я их никогда не употреблял, поэтому судить мне сложно. Но какая-то странная эйфория сопутствовала пребыванию там.
Анна сама всего толком не знала. Ее наняли сыграть роль и обещали неплохое вознаграждение. Она была проинформирована о том, что целью являются наши деньги, но во все тонкости ее не посвящали.
А деньги ей были нужны и самой, поэтому, откликнувшись на вакансию аниматора, она согласилась на столь нестандартные обязанности, чтобы оплатить учебу, квартиру и отправить пожилым родителям сумму, которая позволит им достойно существовать, а не перебиваться тем, на что хватало их мизерных пенсий.
Я стриг ногти на ногах, когда она вломилась в мой номер. Мы не запирали двери, мы все были, как одна большая семья.
- Мы должны уехать, - шепнула она мне на ухо, улыбаясь. Анна была заведенная, а в глазах застыл испуг. Как сама потом мне объяснила, она боялась, что за нами следят. После услышанного парою минутами ранее она уже не могла быть уверенной ни в чем кроме того, что эти люди способны на все и, вполне возможно, напичкали всю округу скрытыми камерами, включая даже сортиры.
- Уехать куда? – я попытался спрятать состриженные ногти и повалил ее на постель, думая, что она затеяла очередную игру.
- Тихо, - села она верхом, продолжая делать вид, что все нормально. - Слушай меня и не показывай, что удивлен или испуган. Просто смейся, будто мы обсуждаем что-то забавное.
Она говорила тихо и неестественно шевелила губами, чтобы со стороны никто не смог по ним прочитать ее фразы.
- Ты затейница, - все еще не понимая, что это не шутка, одобрил я.
- Все это спектакль, чтобы выкачать из тебя и остальных отдыхающих деньги.
Первой подписала контракт она. Тоже не читая. Помню, что это меня еще больше расслабило и окончательно усыпило бдительность. Эти сволочи оказались отличными психологами. И она работала на них. Они продумали все. Все до мелочей. Кроме одной.
- Они перевели с ваших счетов все, что на них было. Но у сестры Свина тоже был доступ к его накоплениям.
- Свина? – нахмурился я, не веря ни слову, услышанному от Анны.
Свниом мы звали толстого парня, жившего двумя номерами дальше по коридору. Он был не против и все время сам подначивал нас, выскакивая из укромных местечек с громким хрюком.
- Да. Не прекращай улыбаться, - краешки ее губ нервно задергались, - улыбайся.
Мне уже совсем не нравилась эта игра. Но я послушался. Было что-то в ее голосе и взгляде такое, что заставило меня сделать так, как она велела.
- Сестра Свина позвонила ему и сказала, что на счете не осталось ни копейки, - продолжила Анна. - Они узнали. Не знаю, как. Но узнали. То ли они прослушивают телефоны, то ли камеры везде расставили. Поэтому не прекращай улыбаться и говори тихо, - она сделала вид, что целует меня, но продолжала шептать: - Свин слишком глуп, чтобы понять, что происходит. Он сказал сестре, что, видимо, это просто какая-то ошибка банка. Сказал, чтобы не беспокоилась, что вернется и со всем разберется. Но она не захотела его слушать, она уверена, что дело нечисто. Свин наорал на нее и очень сильно поссорился. Но она сказала, что разберется с этим. А они… они не собираются ждать, когда их заметут. Завтра будет экскурсия. Бесплатная экскурсия, на которую повезут всех. И вы оттуда не вернетесь. Автобус упадет в пропасть. И вы не вернетесь. Все сделано так, будто вы сами сняли свои деньги. Сестра Свина будет думать, что он ее обманул. Его агрессивное поведение сыграло им на руку, а «нелепая случайность» унесет его жизнь в свалившемся в пропасть экскурсионном автобусе. Я знаю, что плохо поступила. Но тогда вопрос был только в деньгах. Я не подписывалась под тем, что буду как-то связана с убийством. На это я не пойду. Мы должны бежать.
- Что ты несешь? – отстранил я ее.
Она закатилась заливистым смехом и снова прижалась ко мне:
- Хочешь жить – слушай меня. Нет – езжай со всеми и никогда не вернешься ни домой, ни куда бы то ни было.
Мне стало страшно. Хоть я и не поверил, но стало страшно. Я видел, что она не шутит, но в голове не укладывалось, что все сказанное ею может быть правдой.
Когда воды совсем не осталось, мы думали, что не протянем и дня. Но Анну хватило на двое суток, а я все еще жив. Она умерла тихо. Просто упала на песок. Упала и не шевелилась. Сначала я думал, что это очередной обморок, но она не дышала. Я прощупал пульс и выудил зеркальце из ее сумочки. Перевернул ее на спину и поднес зеркало к носу. Ничего. Потом к приоткрытому рту. Так же без изменений. Я думал, что делаю что-то не так, ведь я видел это только по телевизору. Может, это вообще были какие-то выдумки специально для кинофильмов. Я поднес зеркало к своему носу и отчетливо увидел, как оно начало запотевать. Я просидел возле ее тела, наверное, около получаса, надеясь, что она проснется. Как можно поверить, что человек, державший тебя пару минут назад за руку, мертв?
Мы собрали все самое необходимое и не создавали шумихи, чтобы никто ничего не заподозрил. Да, мы могли предупредить остальных. Но мы хотели выжить сами.
Как Анна и говорила, на следующий день всех внезапно собрали на экскурсию. Сказали, что в отеле будет санобработка, и надо его освободить на день. Что будет весело. Что мы не пожалеем. Никто возражать не стал. Все послушно поскакали в автобус, не понимая, что их везут на смерть. Они доверяли им. Доверяли так же, как доверял еще вчера и я. И когда садился в автобус, я поймал себя на мысли, что все еще не верю в то, что они хотят нас сбросить с обрыва.
С Анной мы сели сзади прямо рядом с запасным выходом, который отпирался специальным ключом. Автобус был старый, даже не знаю, где они его откопали. Но так было гораздо проще провернуть то, что мы задумали.
Должен был быть и второй автобус, в котором ехали подставные отдыхающие, лишь несколько из которых оказалось в первом. Их списали на естественную убыль. В их числе были те, кто завел столь тесные отношения с жертвами, что те просто не стали бы садиться порознь. Вскоре после отправления второй автобус «сломался», но первый продолжал свой путь, потому что водитель второго заверил, что через пару минут все исправит.
Ночь Анна провела не со мной. Она мучилась под потным водителем первого автобуса, чтобы раздобыть заветный ключик. Она слышала его разговор с начальником, который пригрозил тому расправой с его женой и четырьмя детьми, если он не свернет с дороги в обрыв на полной скорости. Можно сказать, Анна скрасила последнюю ночь в его жизни.
Отъехав от отеля на довольно приличное расстояние, мы оказались в совершенно пустынной зоне. Впереди маячил серпантин, и мы приготовились. Скоро должны были начаться крутые повороты, которые скроют наш побег от взора водителя в зеркалах заднего вида. Мы все просчитали. Даже риск быть покалеченными. Но другого выхода у нас не было. Анна заверила, что они бы нас не отпустили, что простое решение с побегом из отеля не сработало бы, потому что они стали бы нас искать, они бы знали, что мы улизнули. А тут вполне возможно, что тела после аварии будут изувечены, пройдет немало времени, пока опознают всех погибших. Это даст нам фору, и мы сможем успеть вернуться домой и сообщить, куда надо, что здесь произошло на самом деле. Я спорить не стал. Я был не в состоянии спорить. Не в состоянии думать.
Я все еще ждал, что Анна очнется, хотя признаки смерти уже были на лицо. Вскоре из-за бархана показалась какая-то тварь с большими ушами. Я надеялся, что это падальщик, что эта штука пришла не за мной. Страх заставил меня уйти, но прежде я попытался выкопать руками яму в песке, снял с Анны все, что могло мне пригодиться, свалил ее в эту яму, в которой она лежала, как слон в луже, и присыпал песком. Вскоре ветер, все равно, сделает свое дело, и ее тело будет не найти. Я старался не думать, что до этого кто-то успеет ею полакомиться. Я этого не увижу, значит, этого нет.
Дрожащими руками Анна вставила ключ в замочную скважину дверцы, стараясь, чтобы никто этого не заметил. Она точно знала, в каком месте водитель сделает последний поворот в своей жизни, и буквально за мгновение до этого выпрыгнула на полном ходу, потянув меня за собой. Если бы ни она, я бы ни за что не решился.
Я почувствовал себя так, будто мной провели по здоровенной терке. Наверное, Пармезан испытывает именно это. Когда я остановился, откашливаясь от дорожной пыли, стал оглядываться по сторонам, все еще валяясь на дороге ничком. Неподалеку уже начала подниматься Анна, отряхивая свои широкие бермуды.
- Мы это сделали, - выдохнула она. - Надо быстрее спрятаться. Вставай.
Голова кружилась, и я был совершенно дезориентирован, но попытался встать. Только спустя пару секунд, я понял, что автобус исчез, что слышны крики. Анна оказалась права. Водитель свернул в точно указанном ему месте в обрыв. Вдруг раздался грохот, я вздрогнул и инстинктивно пригнулся, зажав уши.
- Бежим, - схватила меня Анна и потащила за собой, не обращая внимания на взорвавшийся автобус и горящих в нем людей, перед которыми она притворялась подругой и душой компании.
Я не сразу понял, зачем ей все это нужно. Поначалу я счел ее поступок очень благородным, потому что поверил, что она не хотела быть причастной к убийству. Только немного погодя я свел концы с концами и осознал, что она всего-навсего спасала свою шкуру, а я ей нужен был лишь для поддержки. Ведь она случайно узнала о готовящейся аварии. Она должна была умереть в этом автобусе вместе со всеми остальными. И она тоже должна была быть жертвой, падшей от их рук. Естественной убылью. Когда я это понял, почувствовал дикую обиду и злость. Но выбора у меня не было, и я продолжил путь вместе с этой мелочной предательской сучкой.
Которую теперь поглотили бескрайние пески Сахары…
Я иду, не разбирая пути. Кажется, что двигаюсь на месте. Все сливается воедино, и за одной грудой песка следует другая, словно подо мной движется огромная песчаная беговая дорожка, прокручивая одну и ту же ленту раз за разом и норовя вымотать меня до смерти, выжать все соки, как то случилось с Анной.
Я безумно жалю, что мы покинули ту хижину. Все равно я умру. Разница состоит лишь в том, насколько мучительной будет моя смерть.
В хибаре бедуина я обнаружил воду. Он умер давно, иссох даже колодец. Вода была не первой свежести, но мне это было совершенно не важно. Никому это не было бы важно, если бы он умирал от жажды. Я, не раздумывая, откупорил банку и припал к затхлой живительной влаге. Анна спала. Она просто отключилась. И я ей не сказал. Я выпил все. Выпил один. Наверное, поэтому я все еще жив, а она нет.
Уверен, она поступила бы так же.
Проснулась она не собой. Еще с вечера я стал замечать, что она говорит невпопад и обращается к пустоте, очевидно, видя в ней кого-то. Теперь она помешалась окончательно, но не буйно. Она просто бормотала что-то нечленораздельное и послушно следовала туда, куда я ее вел. У нее бывали сиюминутные прозрения, и в один из таких моментов она сказала, что мы должны уходить. Тогда мы и решили покинуть хибару. Теперь я хочу вернуть все назад. Меня мучает подозрение, что я мог бы обнаружить там еще хотя бы одну банку с водой. Хотя бы каплю воды…
Я молюсь, чтобы подобное помешательство оказалось не мучительным, если коснется и меня.
Анна продолжала бормотать и послушно плелась, куда я ее тянул, держа за руку. А потом упала в очередной раз. В последний раз. Упала замертво.
В голове не осталось никаких мыслей. Все, что я чувствую – это жажда. Я машинально продолжаю волочить ноги, хотя уже не понимаю зачем. Я сдался. Я готов умереть. А может, я уже умер?..
Меня должны были начать искать. Я знаю, что мама не поверит, что я умер. Узнав о том, что в автобусе были не все отдыхающие, она до последнего будет верить, что в нем не было именно меня. Она поднимет всех на уши. Я-то уж знаю. Она же моя мама.
Сколько времени может понадобиться, чтобы установить личности погибших? Может, уже достоверно известно, что меня нет среди этих обгорелых трупов. Я слышал, как кричали эти люди, с которыми мы были одной большой семьей. Я слышал, как они кричали, упав с обрыва. Искалеченные, раненные, напуганные до смерти, которая не заставила себя долго ждать.
Сейчас они кажутся далеким призрачным миражом. Те, кто за считанные дни стали близкими и родными, вновь превратились в чужих, будто мы никогда друг друга и не знали.
Я закрыл глаза, продолжая медленно шевелиться. Возможно, я лишь думаю, что иду. Глаза вновь открыты, но я не могу ничего увидеть. Я ослеп. В ужасе попытаюсь закричать, но из горла вырывается беспомощный сип. Так страшно мне в жизни не было никогда. Смерть Анны по сравнению с осознанием того, что я ничего не вижу и скоро умру, ничего незначащая мелочь.
Мы с Анной бежали, стараясь быстрее удалиться от места аварии на как можно большее расстояние. Мы стали спускаться по крутому склону, неподалеку от того места, где водитель свернул с дороги. Мы видели Свина, это определенно был он, такой массивный и толстый. Он вывалился из разбитого окна автобуса, охваченный пламенем. Он издавал жуткие звуки, начав кататься по земле. Его поволокло вниз по откосу вместе с грудой камней, которые он, падая, увлекал за собой. Его тело застряло в расщелине, и его придавило валуном. Свин смолк и остался неподвижно догорать.
Мы думали, что спасены, еще не понимая, что впереди бескрайняя пустыня, полная песка и уготовившая нам жуткое будущее. Мы шли молча. Но вскоре Анна начала ныть. Ныть, как капризный маленький ребенок, которого очень хочется отшлепать по заднице и поставить в угол, чтобы больше не слышать и не видеть его. Чтобы хоть немного побыть в тишине, не слыша звука ее пронзительного голоса. Анна пыталась позвонить кому-нибудь, но связи, по классическому сценарию, тут вовсе не наблюдалось. Она попыталась определить, где мы находимся по интернету, который тоже отсутствовал. Она издала пронзительный вопль, задрав голову кверху. Я не разделял ее паники. Я был уверен, что впереди обязательно будет что-то. Что-то кроме песка.
Я беспомощно бьюсь в отчаянии, не желая умирать. Только не я. Этого не может быть. Это неправда. Неправда!
Вдруг зрение вернулось. Внезапно. Так счастлив я не был в жизни никогда: ни получив свой первый велосипед в подарок к шестому дню рождения, ни сдав выпускные в одиннадцатом классе на отлично, ни купив первую машину и ни даже овладев первой девушкой.
Насколько ценные дары мы имеем, но замечаем их лишь только после потери, до этого воспринимая, как данность, и вовсе не ценя.
Во мне открылось второе дыхание. Все-таки человеческое тело – это нечто, что кроет в себе огромное количество тайн и загадок. И я побежал. Да, я бегу, словно не был только что слеп и обессилен, готовясь умереть от жажды и истощения.
Мы не могли взять с собою много еды и воды, потому что это вызвало бы подозрения. Мы прихватили всего-навсего по литровой бутылке и по паре бутербродов с завтрака. Это все, что у нас было. И нам не хватило ума растянуть это на подольше. Почувствовав первые признаки голода, мы умяли все за раз, думая, что скоро доберемся до цивилизации, и нет смысла экономить. Воду выпили тоже очень быстро. Литр на человека при такой жаре и палящем солнце – ничто.
Мы шли долго. Со всеми достижениями цивилизации, транспортом и отсутствием нужды передвигаться пешком на большие дистанции, я никогда так долго не ходил. Никогда.
Солнце еще поджаривало наши смуглые лица, а мы были на последнем издыхании. Анна приметила пещеру. Недолго думая, мы забрались в нее и мгновенно уснули, выбившись из сил.
К концу второго дня Анна истерила еще пуще прежнего. Она звала маму и папу, колотила по мне с требованием спасти ее, ведь я же мужчина. Так и хотелось ей врезать. Что я и сделал.
- Заткнись! – не выдержал я, отвесив ей смачную оплеуху. - Ты сама во всем виновата: и в том, что оказалась в полной жопе, и в том, что прихватила в нее и меня!
Это охладило ее пыл на какое-то время, и она только тихонечко всхлипывала. Слез не было, Анна и без них была обезвожена.
Я бегу без оглядки. Да и куда мне оглядываться? Кругом один песок. Мне кажется, что я лечу, как ветер. Да, возможно, и просто кажется, но это так. Что это? За очередной ничем не примечательной дюной я вижу деревню. Я самый счастливый человек на свете. Я понимаю, что не умру. Я понимаю, что буду жить.
Когда мы нашли хижину, Анна воспряла духом, но стоило нам обнаружить в ней мертвеца и отсутствие пищи и питья, она вновь впала истерику, но вскоре вырубилась, словно кто-то выключил тумблер. Я думал о том, что, возможно, было бы лучше, если бы она мне так ничего и не сказала, если бы я в неведении сел в автобус и умер со всеми остальными, упав с обрыва. Но вспоминая полыхающего Свина, я с ужасом отгонял от себя эти мысли. Но они продолжали меня одолевать, заставляя думать о том, как ему было больно. Но потом я оглядел свои солнечные ожоги, вновь представил палящие лучи на моей покрасневшей и начавшей облезать коже и счел, что Свин еще легко отделался, погорев всего-навсего пару минут.
Деревня оказалась заброшенной. Тут давно никто не живет. Я готов рвать на себе волосы и заглядываю в полуразвалившиеся домики из известняка в надежде обнаружить хоть кого-нибудь. Но нет ни души. Я опустился на колени и принялся молиться, зажав в ладонях крестик, который мама велела мне никогда не снимать. Я хватаюсь за соломинку и, никогда не будучи особо верующим, чувствую, что самым реальным собеседником для меня является Господь, потому что на километры вокруг нет ни одного человека. По крайней мере, живого. Я молю, чтобы Он меня услышал, чтобы помог мне спастись. И тут меня озарило! Я искал людей, но забыл, что они могли оставить что-то. Я вскочил с коленей и стал рыскать в поисках воды. В первом же доме я обнаруживаю кувшин, наполненный жидкостью. Я припадаю к нему и с жадностью выпиваю до дна, только под конец поняв, что в нем было вино. Тут же я обнаружил сухофрукты и еще пару сосудов с вином и чем-то вроде компота. В самодельном комоде я обнаруживаю спички и глиняную посуду. В печи, название которой я точно где-то слышал, но никак не могу вспомнить,  развожу огонь, чтобы сварить в вине сухофрукты, ставшие твердыми, как камень.
Это самый вкусный ужин в моей жизни, не в сравнение ни с какими застольями, которых я повидал много на своем недолгом веку. Я порядком захмелел и пою песни, отбивая ритм на перевернутой прохудившейся кастрюле жившей здесь некогда арабской домохозяйки. Мне весело, очень весело. Давно я так не отдыхал, не могу вспомнить, чтобы отдыхал так когда-либо вообще.
Я счастлив. Трудно поверить, что человеку так мало надо для счастья. И это счастье не от обладания чем-то или кем-то, ни оттого, что что-то произошло, или наоборот чего-то удалось избежать. Это чистое счастье, когда мое сознание не фокусируется на чем-то конкретном, а бессознательная легкость и гармония с собой и всем окружающим меня. Еще недавно доводящие до исступления пески кажутся прекрасными и могучими, а наступивший закат солнца окончательно отправляет меня в нирвану. Непередаваемые ощущения обуяли мною от созерцания обилия красок вечерней зари. Закат солнца в пустыне воистину прекрасное зрелище, с которым вряд ли что-то может сравниться. Это напоминает сказочный калейдоскоп красок от кроваво-алого до перламутровых оттенков, сливающихся с голубизной неба. Я любуюсь этим волшебством и желаю остановить мгновенье.
Видимо, я отключился. Чувствую пронизывающий холод. Я проснулся, лежа около известняковой постройки, возле которой сидел, наблюдая закат. Зубы стучат, и все тело бьет мелкая дрожь. Я кое-как забираюсь в дом и натягиваю на себя пыльные тряпки, лежащие на подобии кровати, в которую я и забираюсь. Все приходится искать на ощупь. Темно так, что хоть глаз выколи. Небо усыпано звездами, но их света недостаточно, чтобы можно было различить даже очертания предметов. Кромешная тьма. И холод. Пронизывающий до костей. Я рад, что нашел эту деревню, иначе мне пришлось бы провести настоящую ночь в пустыне, продрогнув так, что уже сложно сказать, что хуже: дневной зной или ночной холод.
Проснулся я в бодром расположении духа и теперь собираю по всем жилищам остатки пищи и питья. Я соорудил вещь-мешок из тряпья, нашел потертую одежду и не побрезговал натянуть ее на себя. Это мужское платье, названия которого я не знаю, да меня оно и мало интересует. Главное, удобно и комфортно. На голову надел тюрбан из тряпок, часть которых приспособил так, чтобы можно было закрывать лицо, оставив лишь глаза. Перепроверил все несколько раз, позавтракал, еще раз перепроверил и отправляюсь в путь.
Я иду и думаю о закате. Столько дней в пустыне, а впервые наблюдал его здесь, до этого засыпая гораздо раньше его наступления. Говорят: увидеть Париж и умереть. Нет. Увидеть закат солнца в пустыне и умереть. Я видел и то и другое. Второе гораздо больше похоже на правду. Хотя умирать я уже не собираюсь.
Анна пыталась разгрызть свои запястья, чтобы попить хоть что-нибудь. Ее пересохшие губы молили меня позволить ей это сделать. Но я снова ударил ее. Она упала в обморок, но вскоре очнулась. Не знаю, с каким чувством теперь вспоминаю о ней. Наверное, со временем она станет таким же миражем, как и все остальные, включая Свина, сгоревшего заживо.
Человек способен пережить многое. Мозг забывает то, чего помнить не хочет. А помнить ее я не имею никакого желания.
Не знаю, сколько времени уже иду. Но с каждым шагом моя эйфория улетучивалась. Да, у меня есть пища и питье, но, оставив заброшенную деревушку позади, я вновь оказался наедине с величественными песками Сахары, опять ставшими внушать мне ужас и раздражение. Наверное, счастье мое не было таким уж безусловным.
Анна любила красоваться. И было чем, тут уж не поспоришь. Это, конечно, уже не важно, но была ли она со мной только из-за денег? И была ли она только со мной? Водителя автобуса в расчет я не беру. Она видела, как мужчины реагируют на нее, и охотно пользовалась их вниманием. Организаторы аферы знали, кого берут на работу. Если бы не сестра Свина, у них бы все вышло, как и планировалось. Они бы проводили нас в аэропорт и смылись с нашими денежками в неизведанном направлении. Пока бы мы поняли, что произошло, их бы и след простыл. А так она подняла бы шумиху, которая не дала бы им скрыться и хорошенько замести следы. Вот они и  решили пойти на столь отчаянный шаг.
Деньги у нас были либо наличные, либо мы снимали их с карточек прямо в отеле, поэтому не могли знать, что наши счета пусты. Они охотно обналичивали нам, сколько надо, зная, что поимели гораздо больше. Обналичивали без комиссии, чтобы нам и в голову не пришло делать это где-то в другом месте или даже расплачиваться непосредственно кредиткой, потому что за операцию шли проценты. Так нам было гораздо выгоднее. Ха!
Отель наш стоял одиноко и гордо вдалеке от остальных гостиниц. От населенного пункта нас отделяли ухабистые тропы и какие-то развалины. Ходить нам было некуда, да и мало кому это было нужно. Максимум выбирались на экскурсии, куда брали уже обналиченные деньги. Нас уверяли, что верблюды кредиток не берут. Лишь изредка кто-то решал сходить в город, куда тоже брал наличку, ведь это было выгоднее и гораздо удобнее, потому что нам не приходилось ждать, когда кассир проведет операцию на «вечно заедающем» аппарате, и не приходилось «рисковать своими финансами», потому что, по заверению наших «вожатых», здесь часто практикуется воровство с кредиток. Хоть тут не соврали…
Они все продумали и отлично промыли нам мозги. Так что ни один не догадался, что держит в сейфе бесполезную пластиковую штуку, дающую доступ к счету, на котором не осталось ничего.
Одного понять я не мог: почему они сразу нас обчистили? Ведь вполне могли сделать это, когда мы вернемся, и не мучиться с конспирацией. Но Анна объяснила, что мы должны были быть в отеле, потому что операции проводились так, якобы, это мы сами сняли свои деньги. К тому же им требовалось время, чтобы провернуть все, а, когда мы вернулись бы домой, не были бы в их поле зрения и быстро смогли бы обнаружили пропажу, тут же заявив об этом. Тогда бы у них не хватило времени все сделать, как надо, с переводом денег в другие места до конечного оффшорного счета. Я в этом особо не разбираюсь, но смысл мне был примерно ясен, хотя Анна всего не знала, да и могла напутать что-то, пытаясь вникнуть в тонкости финансовых махинаций. К тому же, они боялись, что вернувшись, мы поймем, как сглупили, дав доступ к счетам не пойми кому, и тут же заблокируем им возможность совершать какие-либо операции с нашими деньгами. Тогда бы все было впустую.
Мне кажется, что это мираж. Я слышал, что в пустыне часто что-то мерещится, но никогда не мог представить, что так отчетливо и правдоподобно. Кто-то мне рассказывал, что существуют даже карты миражей, на которых отмечено, где что частенько видится. Интересно, отмечен ли на такой карте этот черный джип, рассекающий по песчаной зыби?
- Эй! – кричу я и принимаюсь махать руками, понимая, что не могу удержаться, даже если это мне лишь причудилось. - Ээээээээээээээээээй!!!
Они меня заметили. Джип едет в моем направлении. Вот уже подъезжает и останавливается рядом.
Даже сидя на заднем сидении, я все еще думаю, что это мираж. После стольких дней в пустыне и пережитого за последнее время я не могу поверить, что все закончилось.
Маленькая девочка прижалась к противоположной дверце и заплакала, не желая сидеть с обросшим дядькой в лохмотьях. Женщина спереди протягивает к ней руки и берет к себе, извиняясь передо мной и улыбаясь, на мой взгляд, довольно искренне. Но я плохо разбираюсь в людях и в том, что у них на уме, как показывает практика. Мальчуган лет одиннадцати, сидящий прямо рядом со мной, с интересом меня рассматривает и сообщает родителям, что я воняю, поэтому отсаживается к окну на освободившееся место.
Это оказалась семья американцев, предпочитавшая оригинальный отдых валянию на пляже. Доводись им когда-нибудь «отдохнуть» так же, как мне, думаю, они мигом забыли бы о своем экстриме и стали бы главными приверженцами пляжного отдыха.
А я мечтаю лишь о том, чтобы поскорее вернуться домой, где нет ни пляжей, ни пустынь, ни бассейнов, ни Анн.
Они отвезли меня в полицейский участок и, раскланявшись, удаляются. Им очень хотелось услышать мою историю. Везя меня в машине, они пытались что-нибудь вызнать, но я не хотел им ничего рассказывать. Уж и не знаю почему, но особой радости это внезапное спасение мне не принесло. Лишь все нарастающее беспокойство и тревожность.
Я пытаюсь списать все это на что-то типа стокгольмского синдрома, когда начинаешь испытывать симпатию к своему мучителю и не хочешь с ним расставаться. Моим мучителем была Сахара, и я не хотел ее покидать. Это вранье. Но иного объяснения я не вижу.
Меня отводят в отдельную комнату и приглашают переводчика. Это местный с жутким акцентом, но жаловаться не приходится, потому что он должен мне помочь объяснить полицейским, что мне нужна помощь.
Я рассказываю все от начала до конца.
- И вы выпрыгнули из автобуса? – картаво произносит араб-переводчик, передавая мне вопрос усатого полицейского с лоснящееся кожей и толстенным животом, на котором еле-еле сходится форменная рубашка.
- Да, я же сказал, - нетерпеливо отвечаю и повторяю уже сказанное ранее. - Я и Анна выпрыгнули из автобуса прямо перед тем, как водитель свернул в обрыв.
Переводчик доносит смысл моих слов полисмену. Тот что-то произносит, и переводчик снова обращается ко мне.
- А эта девушка, Анна, значит, мертва?
- Мертвее некуда, - заверяю я, но тут же начинаю сомневаться в своих словах. Последние дни были словно в тумане, точнее, будто занесены песчаной бурей, сделавшей все произошедшее дурным сном, части которого всплывают обрывочными воспоминаниями. Но нет. Она мертва. Я возрождаю в памяти ее лицо. Такое лицо не могло принадлежать живому человеку. Отсутствие пульса и не запотевающее стекло. Она, безусловно, мертва. Даже если она не была мертва, когда я был с ней, она точно скончалась после того, как я засыпал ее песком…
Переводчик кивает полицейскому. Тот хмурится и вдруг начинает плотоядно улыбаться. Он лезет в карман своих огромных штанов и выуживает из него мобильник. Мне это не нравится. Не нравится и выражение лица, с которым он говорит по телефону, хотя я и слова не разбираю. Он заканчивает говорить и выходит из комнаты вместе с переводчиком, оставляя меня одного без всяких предупреждений и дальнейших инструкций.
Я сижу неподвижно. Проходит минут десять. Еще пять. Никто ко мне не возвращается. Я встаю и решаю выйти спросить, когда меня отправят на родину. Но дверь заперта. Я нервничаю. С чего бы им запирать меня? Не я же преступник. Я начинаю припоминать всякие жуткие истории соотечественников с телевидения, рассказывавших, как с ними обращались заграницей. И мне становится не по себе. И тут я вспоминаю, как Анна рассказывала про то, что у них были свои люди в аэропорту. Сердце уходит в пятки, потому что я осознаю, что здесь происходит. Я оглядываю помещение, надеясь отыскать какую-нибудь лазейку. Но всем, на что я могу рассчитывать, является окно, закрытое решеткой. Я бросаюсь к вещмешку и начинаю выуживать из него все, чтобы отыскать то, что способно хоть как-то мне помочь. Я натыкаюсь на телефон. Глупо рассчитывать, что он до сих пор не разрядился, но я, все же пытаюсь его включить. Тщетно. Я перерыл все, но ничто не кажется пригодным для выпутывания из ситуации, в которой я оказался. Теперь я не на шутку запаниковал, у меня просто срывает крышу, и я начинаю ломиться в дверь, вопя и впадая в истерику. Я ору и бьюсь об дверь уже минут пять.  Мне открыли. Я пытаюсь выбежать, но меня с силой толкают назад, и я падаю на пол. Передо мной стоит усатый полицейский и еще группа мощных мужчин в гражданском. Одного из них я узнаю. Он был самым ярым заводилой в отеле. Я оглядываюсь по сторонам и понимаю, что лучше бы я так и не смог выбраться из пустыни…