Он работал пилотом гражданских авиалиний. Работал долго. С самого детства чуть ли не бредил этой мечтой. Он был одним из тех, кому улыбалась удача. Он был одним из немногих, кому удавалось задуманное. Он был лучшим сотрудником. На протяжении долгих лет. Нельзя было сказать, что он молод, нельзя было сказать, что он стар или же в расцвете сил. Он был где-то между. Слишком умен для юнца и слишком беззаботен для старика.
Каждый любил и уважал его. Неважно кто и где сталкивался с ним. Он всегда завоевывал доверие, и был одним из тех, кто его оправдывал. Встретив его впервые, все сначала запоминали его глаза, а потом и все остальное. Глаза и впрямь были неповторимыми. Чуть распахнутые, будто от удивления, они завораживали. Глаза были зеркалом души этого человека. Они умели смеяться, веселить, обнадеживать, удивлять, манить. И все же каждый, будто в первый раз, погружался в эту сине-голубую бесконечность хотя бы на минуту. Но цвет не был холодным, нет, он согревал. Линии его зрачка образовывали немного колючий замысловатый узор. Тут был и почти белый и темно-синий. Линии переплетались одним узором, но стоило поменять свет, зрачок расширялся или сужался, и вот уже глаза другие. Казалось, куда уж замысловатее, но линии сплетались еще загадочнее.
Нос его был с горбинкой, но это было видно только при хорошем освещении и ровно в профиль. Подбородок у него ровный, а линия скул довольно изящна, хоть при внимательном и долгом рассмотрении казалась резковато-жесткой. Лоб был чуть больше, чем нужно, но это не лишало его привлекательности. Он горбился, но это было едва заметно. Иногда, когда волновался, сильно переживал или же какая-то назойливая мысль не давала ему покоя, он вжимал голову в плечи, в никому незаметный шарф, чтобы согреться. Волосы были, как пепел перьев золотого феникса. И не пепел и не золото, а что-то между. В солнечный день волосы искрились, а в дождь были будто и вовсе пепельньно-серыми. Удивительнее всего было в пасмурное утро с отрывистыми облаками. Пепел золотого феникса. Они были коротко подстрижены, но не стояли ежиком. Лицо было немного вытянутое и худоватое.
Сам он был не очень-то и высок. Среднего роста, казалось иногда, что он даже через чур худ. Но это красило его. Руки были шероховатыми, а пальцы на удивление длинные и тонкие.
Он был обаятелен, со всеми учтив, вежлив, и предельно внимателен с каждым, кто нуждался в этом, то есть со всеми. Чаще всего товарищи приходили к нему во время тяжких бед. Он выслушивал их, иногда щуря глаза и втягивая голову в несуществующий шарф. А потом на ходу придумывал незамысловатые житейские истории. Голос был бархатистый, плавный, с мягкими переливами и какой-то затаенной звонкостью. И каждый уходил, поняв, что его горе, и не горе вовсе.
Жил он на краю города, в уютной однокомнатной квартире. Там было мало места и немного мебели. Тем не менее, он сделал свой дом уютным. Апельсиновые обои были почти не видны – все обклеено любимыми фотографиями, памятными листочками, записями и рисунками,- всем тем, чем так дорожит сердце.
Как ни странно, у него не было друзей. Он был немного замкнут в себе, но, когда смеялся, смех его звенел громко и от души. У него были только товарищи, знакомые, но никто не понимал его толком. Многие были в его квартире, многие пили у него на балкончике чай, но никто не знал, что у этого человека в душе. Он был одинок, несмотря на то, что был красив, умен и добр.
Раз в месяц, в дождливую погоду он не приходил на работу. Сначала все не могли привыкнуть, а потом уж и знали наперед, когда он не придет. Может, это и было неправильно, да, в дождь не идти на работу, когда самолеты все равно летают, но иначе он не мог.
Наставало дождливое утро. Он уже давно отвык писать записки начальству, что не придет по семейным обстоятельствам. Хотя семьи у него не было, это уж было его личной жизнью. Потом он и вовсе перестал писать записки, а просто отправлял на мобильный начальнику одно слово: "Дождь". Ему прощали эти выходки, ведь он действительно был лучшим. Сколько раз он приземлялся, когда это было невозможным, сколько раз он не разбивался, хотя в этом были уверены все? Кто-то обязательно считает. И вот, рано проснувшись, он видел серо-синие тучи. Отправлял сообщение, шел заваривать чай. Чаще в дождь был только один рейс, совсем недалекий. Убедившись, что дождь еще идет, он надевал футболку и джинсы и спускался в магазин на первый этаж. Продавщица ему улыбалась, смотря в глаза, а он говорил своим бархатистым голосом, что хочет как всегда, два круассана. Продавщица скрывалась ненадолго и приносила подогретую выпечку в бумажном пакете. Он выкладывал мелочь без сдачи и прощался с ней до следующего дождя.
Потом он поднимался к себе наверх, наливал чай в кружку и съедал круассаны.
Благо, город был рядом с океаном. Мелкий белесый песок блестел на берегу сливочным атласом. От его дома до пляжа было не больше минуты, поэтому он даже не надевал сланцы.
Он спускался по бетонным ступенькам дома, шел по полутеплому асфальту. Его сердце безмерно радовали пальмы, растущие у океана. Зима мало чем отличалась от лета, что тоже не могло не доставлять удовольствие. Так он и бродил по пляжу, в одиночестве, наслаждаясь дождем. Ноги утопали в хрустком холодном песке, по щекам текли капли дождя. Футболка и джинсы скоро промокали. Он был человеком, который действительно любил дождь. Он не прятался от него под зонтом или дождевиком, а встречал с распростертыми объятиями. Так он и бродил по безлюдному пляжу, пока не замерзал вовсе. Он безбоязненно снимал футболку и джинсы, оставлял их на берегу. Красть его вещи было некому, все попрятались в своих квартирах. Они сидят у батарей и каминов, завернутые в теплые пледы, и знать не знают, что есть человек, который действительно любит дождь. Оставив вещи на берегу, он шел плавать. Вода всегда была чуть теплее, чем он ожидал. Он был хорошим пловцом. Длинноватые руки делали большие гребки, сознание было непременно расслаблено. Море было зеленовато-синим. Достаточно удалившись от берега, он замирал и переворачивался лицом к небу. Раскинув руки и ноги звездочкой, он не требовал от всевышней правды, которая была ему не нужна. В эти моменты он был безмерно счастлив. Но долго так лежать опасно, вода оставалась водой. Течение редко уносило его слишком далеко. Обратно он плыл баттерфляем. Жилистое тело, бело-кремовая кожа, неповторимые глаза открываются на вдохе, вокруг брызги определенным рисунком, вслед за руками. Он выходил на песок, одевался, снова прогуливался туда-обратно и шел домой. Редко, очень редко, но бывало, он брал с собой фотоаппарат. И фотографировал океан. Иногда он был на удивление спокойным, иногда же бушевал. Иногда была зеленоватая гладь, нарушаемая дождем, а иногда белесые мягкие барашки бежали аж до самого берега. Океан никогда не был одинаковым.
Придя домой, он сушил одежду и вытирался насухо. Бывало, дождь кончался, выглядывало солнце, и он снова шел плавать. Если же дождь продолжался, он готовил себе поздний обед, так как не возвращался раньше трех часов, и ел на балконе. Потом он надевал сухую одежду и снова шел гулять под дождем.
Как и все люди, он не был вечен. Он состарился, вышел на пенсию, отлетав несчетное количество рейсов. Двенадцать раз в году он не приходил на работу и тем не менее был лучшим. В свои 73 он продолжал гулять и плавать в дождь. Продавщицы уже нет на этом свете, а новенькая хмурится и все никак не поймет, почему он покупает два круассана раз в месяц и именно в дождь.
Он стал одевать сланцы, и упорно продолжает бороться с самим собой, чтоб не одевать вязанные шерстяные носки. И хотя ноги все чаще мерзнут вечерами, он продолжает шлепать босиком по теплому асфальту и сливочному атласу песка.
Его сердце стало невыносимо щемить на обратном пути к суше, когда он плывет назад.
Видимо ту молодую девушку уволили. В магазине поменялась продавщица. Ох, как она похожа на свою мать или бабку. Она так же улыбается, как и ее мать или тетка, и знает, когда надо готовить круассаны повкуснее. Это греет душу на старости лет. Теперь он поднимается к себе наверх, неся в руках бумажный пакет с круассанами аккуратно и бережно, будто там, в бумажном пакетике, его счастье.
Он больше не плавает. В прошлый раз его унесло течением очень далеко. Спасатели вовремя подоспели. Теперь он приходит к океану в теплой кофте, со стулом и зонтом.
Ножки стула мягко утопают в хрустком песке. Он садится на него, стул немного косится вбок. Он открывает зонтик. Теперь капли барабанят по похоронно-черной, натянутой ткани, а не по его шее и плечам.
Волосы его не поседели окончательно. Он так же носит стрижку длинным ежиком. Только теперь цвет волос похож на пепел перьев золотого феникса с солью.
Он стал одеваться еще теплее. Жизнь будто угасает в нем, медленно уходя в никуда. Кажется, что с каждым днем становится все холоднее.
А глаза все еще ясные. Узор все такой же колкий и яркий, синий-синий. Они никогда не станут мутными.
Умер он во сне в 97 лет. Перед дождливым днем. Молодая продавщица пошла в полицию, где на нее посмотрели, как на умалишенную. Ну и что, что он не пришел, может, заболел? Но она была слишком настойчива.
Пришлось взломать дверь.
Она оказалась права.
На тумбочке лежал пакет из-под прошлых круассанов. На нем твердым и уверенным почерком было написано, что все его имущество, так как у него нет близких, переходит девушке из магазина внизу, у которой раз в месяц он покупает круассаны.
Звали его Филипп. Ударение на первую "и".