Маленькое бесчеловечное существо жило на соседней улице. Его дом возвышался над нашей скромной пятиэтажкой и отбрасывал тень на общий двор после полудня. И когда этот рыжий мальчик выходил на прогулку, казалось, что и он нес с собой огромную тень, которую такая мелочь отбрасывать была не в состоянии.
Существо называлось Никита, и помимо того, что оно было рыжим, оно еще было и кудрявым. Россыпь ярких веснушек покрывала его лицо и несуразное тело. Все это казалось прекрасным поводом для издевок, но мы обходили Никиту стороной.
С тех самых пор, как существо появилось в нашем дворе, мы поняли, что его лучше не трогать. Мне было восемь, брату шесть, а возраст остальной дворовой ребятни в нашей «банде» варьировался лет от пяти до тринадцати. Была у нас эта девочка, Юля, задира и задавака. Она первая приметила новенького и решила показать, кто тут главный.
- Рыжий, рыжий, конопатый убил дедушку лопатой! – закричала она.
Рыжий развернулся и ушел. Мы кричали ему вдогонку, потом забыли о его существовании и вернулись к своим делам., стали играть в прятки А он не забыл. Юля бежала «застукаться» когда существо ударило ее по голове лопатой.
Ей наложили десять швов и диагностировали сотрясение мозга.
Существу тогда было всего пять. С какой злостью должен ударить пятилетний мальчишка, чтобы нанести удар такой силы? Такая злость нам была неведома.
Не было ведомо такое зло.
Родители Юли вызвали на ковер отца существа, матери у него не было. Она бросила его незадолго до тех событий. Возможно, кто-то подоткнет указательным пальцем очки и с умным видом скажет, что подобная травма и могла спровоцировать Никиту на столь агрессивное поведение, но я покажу вам средний палец и скажу, что скорее у матери была травма и причины бросить это существо.
Отец Никиты любил поддать и беседу с возмущенными Юлиными родителями вел под шафе. В отличие от сына он был миролюбивым пьянчужкой и всячески извинялся перед пострадавшими. Он стал клясть судьбу и чуть ли не бросаться в ноги к пришедшим. Те растерялись, они ждали встречи с таким же агрессивным и неадекватным субъектом, как тот, что изувечил их дочь. Но перед ними предстал сломленный, опустившийся человек, сквозь слезы рассказавший такое, что они поторопились поскорее убраться восвояси.
За год до переезда в наш район, когда мать еще не бросила Никиту, у него родился братик. Через неделю братика не стало. Существо утопило его в унитазе. После этого мать ушла.
Слухи о новых жильцах расползлись со скоростью света, так что родители стали побаиваться выпускать нас на прогулку. Только зоркие бабульки на лавочках определили нашу судьбу, и мы по-прежнему имели возможность дышать свежим воздухом, но нам строго настрого было запрещено уходить из их поля зрения.
Когда существо выходило покачаться на качелях или выкопать глубокую яму в песочнице, нас всех как ветром сдувало. Мы отходили от него как можно дальше и как можно ближе ютились к старушкам, которых раньше страшно не любили за их вечное ворчание и ругань на самодельные свистульки из стручков акации. Теперь они были нашим островком безопасности, пока существо копошилось во дворе.
Но даже когда его не было рядом, мы все равно ощущали его присутствие. Оно будто метило углы своей непостижимой яростью. Однажды мы откопали в песочнице мертвую кошку, роя окопы для замка из песка. После этого песочница стала безоговорочной территорией существа, и мы забыли о совочках и фигурной лепке.
Мальчишки постарше, которые уже пили и свободно матерились, не скрываясь от взрослых, плевать хотели на «рыжее ничтожество», как они сами любили выражаться. Самым старшим среди них был Толик, парень рослый и сутулый, имевший уже небольшой горбик, несмотря на юные годы. С трудом могу сказать, сколько ему было, помню только, что тогда он мне казался очень взрослым, но не старым, как папа с мамой, которым к тому моменту только-только перевалило за тридцать.
У Толика был прекрасный беспородный пес, ласковый, здоровый и лохматый. Он вечно лежал у него в ногах, когда хозяин резался со своими приятелями в карты за выкрашенным в желтый столом. Обычно этот столик оккупировали старики, чтобы поиграть в домино, пока за столишком подряхлее на другом конце двора бабушки развлекали себя лото, вынимая деревянные бочонки из любовно сшитого холщевого мешочка.
«Сорок восемь – половинку просим!»
«Топорики!»
«Рыба!!!» - вклинивались дедки в старушечьи забавы.
Но с появлением Толика и его команды наступало время грубой молодости, и непочтенной старости приходилось уходить восвояси. Когда-то способные постоять за себя, старики лишь изредка пытались качать права и неизменно оставляли желтый стол не лезущей за крепким словцом в карман молодежи.
Время от времени отец существа присоединялся к партии в домино, несмотря на свой далеко не преклонный возраст. Старики были рады молодой крови и оказывались не прочь разогнать кровь собственную рюмочкой-другой горячительного, которое у папаши Никиты, казалось, вечно было при себе.
Компания Толика в очередной раз решила присвоить стол и погнала доминошников прочь. Те немного поскрипели и покинули насиженное местечко. Отец существа же попытался примоститься к картишкам, за что получил пинка под зад.
- Пи**уй к своему ублюдку, - бросил Толик, даже не потрудившись вынуть изо рта дымящую сигарету.
Никита это видел. И слышал. Он ковырялся в своей песочнице и смотрел на происходящее исподлобья. Его отец подошел к нему, начал что-то говорить. Нам было не расслышать. Со стороны казалось, что он пытается отвлечь сына, лепить какие-то несуразные куличики. Но существо не сводило глаз с Толика.
Мы думали, что малец ничего не сможет сделать такому взрослому парню. Посмотрели немного украдкой и, потеряв интерес к вернувшемуся к своим раскопкам существу, принялись скакать в резиночки с девчонками шутки ради.
Не прошло и двух дней, как пса Толика нашли мертвым под тем самым желтым столом. Он был зарезан простым кухонным ножом, который так и остался торчать из его бездыханного тела. Пес часто гулял во дворе без хозяина. Все свои, бояться нечего. Но был один чужой. Чужак. Никто не видел, как он это сделал. Но все знали – это был он. Оно. Существо. Никита.
Толик был вне себя от горя и ярости. Он набросился на мелкого рыжего шестилетнего коротышку и стал орать:
- Сука, это ты сделал?! Ты сделал?! Признавайся!
Существо молчало, вылупив бесцветные глазища. Оно пропускало все угрозы этого высоченного «дядьки» мимо ушей и без всякого выражения на своем веснушчатом лице выжидало, когда его наконец поставят на землю.
Толик грозился убить его. Но не сделал этого. Он был просто дворовым раздолбаем, невоспитанным и грубым. Но он не был убийцей. Орать матом на стариков – это одно, лишить жизни живое существо – совсем другое. И я ни в коем случае не имею в виду силу духа, крутость или решительность. Я имею в виду полное разложение души, несравнимое с обычной гнильцой.
Мы взрослели, росли бок о бок с этим нелепым существом, продолжавшим оставаться корявым недомерком.
Время от времени то тут, то там находились трупы животных. В основном это были кошки, но иногда и собаки. Они были забиты камнями или вскрыты чем-то острым. Однажды я наткнулся на самую страшную находку: за еще одной соседней пятиэтажкой, куда мы бегали пописать, на суку висела мертвая кошка. В ее застывших глазах копошились мухи, из приоткрытого рта вываливался длинный язык. Я остолбенел и заплакал. Это была соседская Мурка, любившая ласкаться о мои ноги, когда я сидел на лавке или ждал у двери, чтобы родители впустили меня домой.
Ни у кого не возникало сомнений, что существо убило Мурку. И я искренне не понимал тогда своим детским неопытным наивным умом точно так же, как не понимаю этого сейчас, будучи зрелым закаленным годами и жизненными испытаниями мужчиной, почему никто из взрослых не сделал ровным счетом ничего для того, чтобы остановить это безумие. Помню, как мои родители возмущались и говорили, что нужно обратиться в жилищный комитет с вопросом о выселении этой семейки. Во дворе старушки кряхтели о том, что необходимо упрятать мальца в психушку. Но на словах дело все и кончалось. И мы продолжали находить мертвых ни в чем неповинных животных.
Я долго строил планы мести, мы с ребятами обсуждали то, как сможем расквитаться с этим сумасшедшим. Что мы только ни придумывали: и хотели поджечь его квартиру, и сбросить камень с подъездного козырька ему на голову, когда он будет выходить на очередной смертельный променад, и просто собраться всем вместе и избить разом. Эти мысли и разговоры помогали нам хоть немного чувствовать себя в безопасности, получить призрачную уверенность в том, что можем защитить себя. Но стоило серьезно задуматься об этом, как мы понимали, что не переступим черту. Не станем такими же существами.
Помню, однажды я шел из школы. Это был пятый класс, и я учился во вторую смену. Тусклый свет редких фонарей с трудом справлялся с опустившимся мраком, поэтому я с осторожностью вглядывался в темноту родного двора, таившего в себе больше опасностей, чем чужие районы. Я не был хилым или трусливым, но чувствовал реальную угрозу получить лопатой по голове или ножом в спину в прямом смысле этого слова, поэтому внимательно озирался и старался как можно скорее добраться до дома. Родители все еще были на работе, так что они не могли забрать меня из школы или хотя бы встретить, чтобы со мной ничего не случилось. Каждый шорох заставлял вздрагивать, было совершенно безлюдно, промозгло и сыро. Последние дни октября, ветер, качающий заунывно скрипящие качели, и моросящий дождик. И тут я услышал, как кто-то взвыл. Этот был явно не человек. Потом раздалось скуление, и я точно понял, что это собака. Звук доносился со стороны заднего двора той соседней пятиэтажки. Как раз оттуда, где я видел Мурку. И это было даже страшнее, чем если бы существо набросилось на меня с дубиной, потому что тогда бы все произошло внезапно, а так я знал, что здесь, совсем рядом в страшных муках умирает животное. И я не мог решиться зайти за дом, чтобы помочь ему. Я оцепенел на мгновение, но тут же сорвался и помчался на второй этаж первого подъезда пятиэтажки, где жил мой товарищ Миша. Ему тогда было пятнадцать, и я был уверен, что он, не раздумывая, бросится на помощь бедной собаке. Он довольно быстро открыл мне, жуя бутерброд и не подозревая, что что-то случилось. Я неразборчиво попытался объяснить, что происходит, и Миша тут же схватил швабру, стоявшую в закутке в прихожей, и прямо в тапках помчался на улицу.
Мы опоздали. Пес умер. Холодные капли дождя омывали его неподвижное тело, и эта картина преследует меня до сих пор. И всякий раз, вспоминая об этом, я корю себя за то, что не решился в одиночку попытаться спасти бедное животное.
Да, конечно, я все равно мог не успеть. Я мог сам пострадать или навлечь беду на близких. Именно этим я и успокаивал себя долгие годы, но понимаю, что все же должен был поступить иначе.
Бывали и затишья. Порой существо могло затаиться и даже не выходить из дому. Не было ни трупов животных, ни этой веснушчатой не выражающей никаких эмоций рожи. Но потом оно снова выходило, и казалось, что воздух даже в морозный день становился душным и спертым.
Самым страшным в его образе была улыбка. Обычно существо ходило угрюмым, сосредоточенным или совершенно отстраненным. Но, бывало, оно внезапно начинало улыбаться. Чаще всего этот бесноватый оскал пробегал по его физиономии и тут же исчезал, словно все тебе только показалось. Но порой оно смеялось жутким пронзительным смехом, будто сотни ржавых вилок падали на кафельный пол.
К девяти годам существо было не выше обычного первоклассника, но продолжало внушать такой же ужас, как если бы было под два метра ростом. Оно не было авторитетом или крутым парнем, перед которым все строятся по струнке. Оно было как чума, от которой все бегут и пытаются спрятаться в своих лачугах.
Мы все его ненавидели и мечтали, чтобы нашелся кто-то, кто покончит с ним разом. Но, несмотря на обилие зла в нашем мире, поблизости не оказалось никого, способного на убийство.
Никого, кроме самого существа.
Маша переехала в наш дом из другого города, и нас всех забавлял странный говорок, привезенный ею оттуда. У нее была младшая трехлетняя сестренка и слишком старые, на мой детский взгляд, родители. Я сразу влюбился в эту милую девчушку со светлыми волосами и длинными тощими ногами. Она носила рваные джинсовые шорты и футболки с бахромой на рукавах. Они были разных цветов: желтые, красные, зеленые, - с мультяшными картинками и забавными принтами. Она вечно таскала с собой свою чумазую сестренку, которая следовала за ней, как маленькая собачка. Маше даже не нужно было звать ее, Катя всегда была рядом. Забавная малышка, послушная, веселая и тихая. Она никогда не плакала и с интересом наблюдала за нашими играми в ножечки или съедобное-несъедобное.
Маша была младше меня на год, и мне казалось, что это идеальное сочетания для того, чтобы нам начать встречаться. Но я Маше как-то не нравился. Она положила глаз на моего брата, что меня безумно возмущало и обижало хотя бы потому, что он был младше ее. Брату же моему было не до влюбленностей, он все еще пребывал в детстве с машинками, танчиками и мечтами о Денди. Но Маша была настойчива и даже хотела научить Диму целоваться. Как-то она позвала его в подвал соседнего дома - там был небольшой закуток перед дверью, закрывающей какие-то непонятные нам организации – и стала настаивать на том, чтобы он вытянул губы. Мы подглядывали с лестничного пролета, и, на мое счастье, наблюдать особо было не за чем: Димка обозвал Машу дурой и убежал. Тогда она жутко разозлилась и накричала на нас, когда увидела, как мы убегаем, и обо всем догадалась. Накричала она и на Катю, которая отстала ото всех и семенила ножками в хвосте. Маша ругалась отчаянно и громко, Катя пыталась обнять сестру, но та оттолкнула ее и сказала идти домой. И Катя ушла.
Подъезды нашего дома выходили на противоположную от двора сторону. Никто и не подумал, что Катя домой не вернется.
Существо сидело во дворе на лавке, поэтому, казалось, беспокоиться не о чем. Но вечером, когда родители Маши стали звать ее с сестрой из окна на ужин, мы поняли, что девочка пропала. Малышку искали всем двором. Нашли только на следующее утро в шахте лифта многоэтажки. Мертвую.
Ничего страшнее, чем новость о смерти Кати, я в своей жизни не слышал. Вот она, такая маленькая, невинная, совсем недавно смотрела своими светлыми глазками на то, как я рисую на земле котика палочкой. И вот ее больше нет.
Это непостижимое для ребенка знание. Я пытался понять, что это действительно произошло. Я пытался об этом не думать. Мой мир был разрушен. Пускай, я уже видел жестокость, насилие и смерть, но я не сталкивался со смертью человека, ребенка, которого знал. Смертью столь жестокой и такой бессмысленной.
Машу я больше не видел. Она с родителями переехала, не успев похоронить малышку.
А существо продолжало сидеть на лавке, рыскать в кустах за соседним домом и смотреть своими бесцветными мерзкими глазенками.
На этот раз не обошлось одними подозрениями, как с животными. Расследование показало, что это оно убило Катю.
Оно, девятилетнее существо убило маленькую ни в чем неповинную девочку. Просто так. Взяло и убило.
И что же с ним после этого случилось? Ничего. Ровным счетом, ничего.
Его не посадили, не линчевали, не закидали камнями.
Оно все так же гуляло на свободе, как и мы, вынужденные наблюдать жестокого бессмысленного убийцу у себя под носом.
Оно еще не достигло возраста уголовной ответственности. Так что могло продолжать убивать, кого только заблагорассудится.
После этого наши с Димой родители зашевелились и стали думать о переезде. Я был рад этому, но мне было страшно покидать родной двор, в котором и без нашего присутствия будут твориться страшные вещи. Существо будет продолжать убивать. Оно будет расти и расправляться с бедными животными, детьми и кем только его поганая душонка ни пожелает. Уехать от страха невозможно. Когда вы видите опасность, вы чувствуете, что хоть немного способны контролировать происходящее, попытаться защититься. Когда вы вдали от нее, вы все еще знаете, что она никуда не делась, и всякий раз оглядываетесь, боясь, что она решила вас настигнуть.
Нет, я не думал, что существо отправится за мной вдогонку. Я боялся того, что оно может сделать с теми, кто остался рядом с ним. Не видя своих друзей детства ежедневно, как привык к этому чуть ли не с самого рождения, всякий раз, думая о них, я боялся, что кого-то из них уже нет в живых.
Я долго жил с этим страхом. Но так никогда и не решился навестить родной район и двор. Мне хотелось знать, что все дорогие моему сердцу люди, оставшиеся там, живы здоровы. Но что бы я делал, если бы это было не так? Я знал, что даже если там случилось новое зло, я ничего не смогу с этим поделать. И даже, узнай о чем-то подобном, будучи взрослым, я бы не провел расследование, чтобы доказать, что это оно. Не вынес бы ему приговор и не привел бы его в исполнение. Я поступил бы так же, как и мои родители – не сделал бы ровным счетом ничего. И это меня безумно гложет и угнетает. Но могу ли я действительно что-то с этим сделать? Кто может с этим что-нибудь сделать?
С этими существами Никитами, Петями и Дашами.
Спасало только то, что по достижению четырнадцатилетнего возраста, оно уже не сможет оставаться безнаказанным, если только не изменит своих привычек убивать, не заботясь о том, что об этом кто-то узнает. Я бы хотел, чтобы его поймали и упекли за решетку, где какой-нибудь отморозок пырнет его заточкой, чем сделает хоть одно доброе в своей криминальной жизни дело. Но это бы значило, что существо убило кого-то. Поэтому я метался в страхе и сомнениях, не знал, что лучше. И просто желал ему несуществования.
Мой район давно перестроен. Нет старых пятиэтажек, и былой двор теперь не узнать – я расхрабрился на то, чтобы воспользоваться картами гугла. Но его дом все еще стоит. И все так же отбрасывает свою длинную тень после полудня.