Вечером следующего дня Люда, сознательно задержавшись на работе и обойдя все магазины по пути домой, устроила почти генеральную уборку в комнате сына. И хоть, готовясь к приезду подруги, накануне наводила основательный порядок в квартире, сумела найти для себя заделье в шифоньере и книжном шкафу Павла. Конечно, она знала, чем грозит ей вмешательство в епархию сына по его приезде. Но уж слишком точил её червь ревности. И не рада была она самой себе, что не приняла приглашения Светки, завредничав. Любопытство боролось в ней с неприязнью к Динке, Лильке и им подобным. Обидно было, что из-за них (или из-за самой себя?) она сейчас не в кругу подруг, с которыми связано всё самое лучшее в её жизни.
— Ишь, шляется как долго! — ворчала Людмила, заканчивая пылесосить последнюю книжку в шкафу. — А я тут волнуйся за неё, переживай. А чо переживать? Чай, не маленькая девочка она.
Выключив пылесос, хозяйка услышала звонок в дверь, заливавшийся бесконечной соловьиной трелью. Только сейчас сообразила она, что в этой дальней комнате да ещё при работающем пылесосе вполне могла не услышать, как ей взламывают дверь, не то, что это птичье пение. Чертыхнувшись на себя в душе, понеслась она в прихожую. Пряча за напускным недовольством радость от возвращения подруги и смущение за то, что долго уже, видать, держит её под дверью, Людмила отперла замок, не глядя в глазок.
— Ну, загуляла ты, подруга! — раскрыла, было, рот Люда, как на неё обрушилась лавина хохота, объятий и поцелуев.
Сразу тесно стало в небольшой прихожей. И не вдруг, оглушённая неожиданным нашествием, хозяйка поняла, что перед ней стоят Лариска Романцова, две Татьяны — Сущевская и Спесивцева, Ольга Мельник, Кимуся и Оля Бурачок. Светка вошла последней и стояла, подперев спиной дверь. Возле её ног на низеньком стульчике сидела (когда успела усесться?) какая-то дама в парике и невозмутимо, не обращая внимания на общий шум и сутолоку, занималась, опустив голову вниз, застёжками своих модных босоножек. Хорошую обувь Людка отметила сразу.
«Кто это?» — взглядом спрашивает Людмила у Светки. Та, загадочно улыбаясь, вскидывает вверх свою правую бровь, укоризненно качает головой, мол, как же это ты не узнаёшь? Наконец, странная гостья разувается, поднимает голову, мгновение смотрит в глаза ещё не узнающей Людке, резко срывает с головы парик платиновой блондинки, разметая по плечам иссиня чёрные волосы, и кричит:
— Что, с глаз долой, из сердца вон? Забыла Веру Григорян?
— Ой, лышенько, забыла! — дурашливо заголосила Сущевская.
— Верка! Вот это да! Ты-то каким чудом здесь оказалась?! — под смех подруг Людмила кинулась на шею Вере Григорян.
— Как я тебе сюрпризик организовала?! Доставай свои пельмени, сейчас их махом уничтожим, — улыбается довольная Светка.
Слава Богу, догадались наконец протолкнуться в большую комнату. Попадали на диван и в кресла.
— Ой, девчонки! Ой, девчонки! — Людку как заклинило на этом слове. На разные лады приговаривает она его, снуя из комнаты в кухню и назад.
А там уже хозяйничают Света с Ларисой, Оля Бурачок режет хлеб, Сущевская лихо вспарывает кухонным ножом консервные банки.
— Ну, чо попало! Есть, наверное, специальный нож для этого! — набрасывается на неё Спесивцева, ещё в общаге не терпевшая использования кухонной утвари не по назначению.
— Ладно, дай молодость вспомнить! — отмахивается от неё Татьяна. — Искать, что ли, сейчас твой специальный буду?
— А я ведь пылесосила! — нечаянно запинаясь обо всё ещё стоящий посреди комнаты пылесос, вспомнила Люда. — Вы долго звонили?
— Полчаса, не меньше! — обиженно говорит Ольга Мельник.
— Да иди ты! Не может этого быть! — недоверчиво машет на неё рукой хозяйка.
— Вот тебе и «иди ты»! Собирались уже уходить! — поддерживает Ольгу Вера Григорян.
— Во всяком случае, мы успели обсудить все варианты причин твоей мести Светке, — кричит из кухни Лариса. — Признавайся, за что ты на неё взъелась? Почему не хотела пускать в квартиру?
— Ну, чо ты мелешь? Чо ты несёшь? — обижается Людмила.
— Да не слушай ты их! — поднимается с кресла Аня Ким, чтобы принять из рук Светки очередное блюдо.
— Хватит трепаться! Прошу всех к столу! — Света водружает в центр стола красивую свечу в подсвечнике, завершая сервировку.
— Фи! Какая пошлость, пани Славуцкая! — Григорян в своём репертуаре.
— Это вы по поводу?.. — притворно недоумевает Светлана, вскидывая одну бровь.
— Столичная, вроде бы, дама! А словечки... «Трепаться!» Вы ж не в общаге тридцать лет назад, надо же помнить! — шутливо, якобы осуждая подругу, гнёт своё Григорян.
— Нет, мы когда сядем за стол-то? — кричит Сущевская. — Оля! Бурачок, иди сюда, наведи порядок! Этих балаболок не дождёшься!
Из кухни, снимая Людкин передник, выходит спокойная, уютно-домашняя Оля Бурачок. Она почти совсем седая и, кажется, стала ещё ниже ростом, чем была раньше.
— Тихо, девоньки, не спорьте! Садимся за стол.
Сущевская с высоты своего гренадёрского роста чмокает её в макушку и устраивается на диване, почти на углу стола.
— Кимуся! Ко мне! — командует она. — Нам с тобой бояться нечего! Замуж нам не выходить уже, наверное, а угол с евроремонтом иметь неплохо. Анечка! Ты лучше расскажи нам, как твой Димка в Корее оказался?
— Поехал с роднёй повидаться. Познакомился там с девушкой, полюбил её вот и остался. Недавно женился.
Наконец-то все уселись за стол.
— А тебя на свадьбу приглашали? — не замолкает неугомонная Сущевская.
— Ну, а как же?! У корейцев не может быть такого, чтоб мать на свадьбу не пригласили, — с достоинством истинной кореянки отвечает Аня Ким.
— И ты ездила в Корею?
— Конечно, ездила, Сущевская!
— И тебя там никто не сосватал? Быть этого не может! Ни за что не поверю!
— Пытались! — Кимусины глаза совсем превращаются в щёлочки. Видно, что ей приятна эта тема, и она готова её продолжать. — Но ведь у меня здесь брат. Он после того, как похоронил жену, никуда из Красноярска уезжать не хочет. А я его оставить не могу.
— Кимуся! Не смущайся. Нечего скрывать, что брат твой здесь совершенно не при чём! Уже все знают, что ты отказала своему корейскому ухажёру по причине его маленького роста. Признайся, что любишь только русских мужиков!
— Ну да! А ты — только украинских, так? Потому и замуж до сих пор не вышла, — Людмила приходит на выручку Кимусе.
— Болтушка ты, Сущевская! — добродушная Аня Ким улыбается, поняв, что её разыгрывали.
Лариса, как заправский председатель собрания, призывает всех к порядку, слегка постучав вилкой по хрустальному фужеру:
— Ну что, продолжим вечер-встречу выпускников!
— Нет, девчонки, — улыбаясь, вносит коррективы Светлана. — Лучше, встречу нашей пятьсот двенадцатой!
— Ага! А мы с Григорян? — недовольно гудит Мельник
— А вы, да и я тоже — примкнувшие к ним! Куда от нас деться? — смеётся Людмила.
И покатило застолье, в котором воспоминаний и рассказов о себе больше, чем еды на этом небедном столе.
— Как встреча-то ваша прошла? — не удержалась, всё-таки спросила Люда.
— Как всегда, только народу немного меньше. Видно, в основном готовятся собраться на двадцатипятилетие. Зато вот Светка с Веркой нас нынче осчастливили.
— Да уж, это приятный сюрприз! Вера! И как это ты надумала приехать?
— А как только Светка написала мне, что будет встреча и она поедет, я своему благоверному сразу и заявила, чтоб меня тоже готовил к поездке.
— Да! Ты умеешь заявить! — смеётся Ольга Мельник. — Попробуй не выполнить твою просьбу... А подругу свою, Григорьеву, чего ж не прихватила? Далеко она от тебя живёт?
— Григорьева живёт хоть и не так далеко, как вы, но встречаемся мы с ней крайне редко. Трудно ей живётся, девчонки!
— А кому сейчас легко? — вечно всем недовольная Мельник никак не может поддеть вилкой скользкий маринованный грибочек. — У каждого своя судьба. Чего её понесло в этот Краснодарский край, в деревню? Здесь работа на ЭВРЗ была нормальная, квартира хорошая. Зачем было переться за ветром с кулаками?
— Зачем, зачем... Дочку от аллергии спасала, ты что, не помнишь? А потом, кто ж мог подумать, что из Красноярска она уедет при социализме, а в станице с названием Советская будет жить при капитализме? Правда, там по-прежнему колхоз или совхоз, но порядки... Вы знаете, сколько она там получает? Когда заведовала стардомом...
— Чем заведовала?
— Стардомом — домом для престарелых. Там ей платили четыреста рублей, хотя приходилось и уборщицей, и прачкой, и кухработницей быть. Три женщины вместе с Наташкой работали. А старух становилось всё меньше и меньше. Помирали, хоть и не могли надышаться на них работницы. Понимали, что если бабки перемрут, они, бедняги, вольются в ряды безработных. Дошло до того, что на одну старушку трое работало. Но и та, царство ей небесное, преставилась в конце концов. Наташка села на домашнее хозяйство — огород с гектар, куры, утки. А тут дочка школу с золотой медалью кончает, хочет в мединститут поступать. Да хорошо, вовремя спохватились, что в мединститут без денег соваться не стоит.
— Мой сын сунулся без денег. Но поступил со второго раза, проработав год санитаром, — вносит уточнение Светлана.
— Так твой-то москвич, а она из деревни. Да ещё не нашей области. Посоветовала я ей Ростовский железнодорожный институт. Поступила. Но на платный факультет. Теперь за семестр нужно платить от шести до десяти тысяч, да за квартиру — тысячу рублей в месяц.
— А ты чо к себе её жить не возьмёшь? Своих нет, так подруге бы помогла, — Мельник никогда не старалась деликатничать.
— Ха, ха, ха! Я и взяла её на втором курсе. Она больше двух месяцев у меня не выдержала, хлопнула дверью. Характерами не сошлись!
— Ох, уж эти детки! Вот так приведёт сын невестку, а характерами не сойдёмся. Лучше уж, действительно, пусть идут на квартиру. Даются нам эти дети! С ними тяжко, без них тошно! — Люда, спохватившись, виновато взглянула на Олю Бурачок. Оля с грустной улыбкой кивнула ей головой, мол, не беспокойся, всё в порядке. — Извини, Вер, что перебила. Давай дальше про Григорьеву.
— Да что ж, крутятся с мужем, как белки в колесе. Он на заработки в Москву уехал. Может, встретишь когда, — кивает Вера Светке.
«Один уже уехал на заработки десять лет назад!» — чуть было не брякнула Людка, вспомнив про Салогуба, да вовремя прикусила свой язык.
— Поработала Наташка в правлении диспетчером. Зарплата восемьсот рублей. Это ж смех! Понятно, что натуральное хозяйство выручает, но за дочь-то надо платить, не держать же умную девку в станице при курах да утках! Начальник у Натки оказался хуже, чем крепостник! Хам молодой. К ней, человеку старше его в полтора раза, с высшим образованием, на «ты» обращался, орал, как на девчонку. Обнаглели эти все, кто при деньгах. А где деньги, там и власть. Наташка терпела, терпела, потом высказала ему всё, что думала о нынешнем времени и руководителях типа него, и уволилась. Теперь снова на домашнем хозяйстве. Слава Богу, дочь учить осталось полтора года! А вот средняя её сестра в Австралию уехала. Говорит, неплохо устроилась. Диссертацию собирается защищать.
— Да! Было у отца три сына... Сказки уж стали забываться! — задумчиво протянула Спесивцева.
— Да, ситуация... — Светка не представляет, чем можно помочь подруге.
— Невесёлая история, — соглашается Спесивцева.
— Ну, возвращалась бы сюда! — предлагает сердобольная Аня Ким.
— А здесь ей куда приткнуться? Ты её трудоустроишь, что ли? — возражает Мельник.
— Вон, Ларке это дело поручим! — шутит Сущевская.
— А я что, министр по делам занятости? Действительно, видно, кому какая доля выпадает. От судьбы не убежишь! Вот за неё и выпьем! — разливает по рюмкам напитки Лариса.
— Да что за неё пить! Её все равно на козе не объедешь! — поднимается Таня Спесивцева. — Давайте, девочки, лучше помянем всех наших, ушедших от нас.
Таня зажигает свечу. Кто-то выключает люстру. В комнате становится призрачно, немного таинственно и грустно.
— Царствие небесное и вечная память твоему Володе, Света, твоему Олежке, Олюшка, непутёвому бывшему Лялькиному мужу Димке, который вроде бы стал и для нас своим. Саша Никитин, оказывается, недавно погиб на машине, — Таня Спесивцева широко крестится и до дна выпивает рюмку водки.
— Моему Олежке год в августе будет, — Оля Бурачок усилием воли сжимает губы, чтобы не разрыдаться.
— Да, время летит... — говорит Светлана, видимо вспоминая о своём.
— И как ты, бедняжка, вынесла всё это? — Кимуся обнимает Олю и гладит её по голове.
— Думала, не переживу, — коротко отвечает Оля. Помолчав немного, продолжила: — Долго не понимала, почему после того, что случилось с моим сыном, я ещё живу? Как могу есть, что-то кому-то говорить? Его нет, а я ещё существую, дышу... Зачем? Почему? Потом вспомнила своего отца после гибели Иришки и испугалась за Колю, вдруг он тоже слабым окажется? — опять помолчала. — Но он у меня молодец! Пришлось привыкать к новой жизни, делая шаг за шагом. Будто заново учились ходить, подпирая друг друга плечом. Если бы не было необходимости заботиться о другом, я бы уже не жила, наверное. И неправда, что время лечит... Мне так не кажется.
— Знаешь, Ольга, и всё-таки ты счастливая! — Людмила не обращает внимания на подруг, бросающих в её сторону недоуменные и даже сердитые взгляды.
— Совсем уже!.. — покрутила пальцем у виска Ольга Мельник.
— Не совсем! — немного захмелевшая Людмила легонько стукнула ладонью по столу. Жалобно звякнули рюмки с фужерами, качнулось пламя свечи. — Не совсем, — упрямо повторила она. — А вот если с моим Пашкой или с твоей Леркой, не дай Бог, что случится… Нас кто с тобой поддержит? Будем мы рыдать, каждая в свою подушку и выть, сколько душе угодно — всё равно никто не услышит. Потому как нет у нас с тобой такого вот Колюшки. И заботиться нам больше не о ком будет... — совсем раскисает она, будто самое ужасное в её жизни уже случилось.
— Тьфу на тебя! Иди ты к чёрту! Ещё в самом деле накличешь беду! — машет на неё рукой Мельник.
— Света, ну а про Володю ты так ничего и не узнала? — Оля с сочувствием смотрит на подругу по несчастью.
— Нет пока, — отрицательно покачала головой Светлана. — Но я по-прежнему не теряю надежды. Знаешь, Олечка, интуиция подсказывает мне, что он жив. Хоть некоторые считают меня сумасшедшей! — усмехнулась она, покосившись на Людку.
— Ой, Светка, интуиция интуицией, чутьё чутьём, а факт остаётся фактом — как не было Салогуба, так и нет до сих пор! Может, тебе просто надо смириться с этим и продолжать жить? — у Люды свой взгляд на это.
— Не скажи, Люда. Женское чутьё — великая сила! Моя интуиция помогла мне найти и похоронить своего, а не чужого сына. И ещё двум матерям найти сыновей, пусть и погибших. Я ведь не рассказывала вам всей истории. Слишком тяжело это было сразу, да и не до того. Сейчас уже могу... Когда нам сообщили о гибели Олежки и привезли гроб с телом, я попросила показать мне сына. Военком стал меня уговаривать не делать этого, ссылаясь на моё здоровье. Мол, не каждому мужчине по плечу перенести подобное, а мне, маленькой и слабенькой, и подавно... Коля решил сам взглянуть, чтоб я не так сильно переживала. Пришёл ко мне в комнату таким, каким я его никогда не видела. Говорит, что мне лучше не смотреть. Он подтвердил, что это наш сын... Я поначалу не хотела Колюшку огорчать, перечить ему. Подошла к закрытому гробу, обняла его. Ну, вы понимаете... И вдруг вот это самое женское, материнское чутьё как будто шепнуло мне: «Не он! Чужого сына ты обнимаешь!» Я отправила Колю на кухню накапать мне лекарства, а сама к военкому: «Открывайте! Быстро!» Открыли... Девочки! Я не буду говорить, что я там увидела... Не дай Бог никому этого! Но главное, я вижу, что это не мой Олежка! Я это не глазами вижу, а сердцем! Я военкому говорю: «Закрывайте и везите его другой матери! Своего я буду искать, если он погиб». Так и не удалось им уговорить меня хоронить этого мальчика на нашей земле. Мой Олежек не такой, как тот, которого нам привезли. Вот ты говоришь, Люда, интуиция — ерунда. А ведь это интуиция мне подсказала, что в том гробу вместо моего сына лежал ещё совсем ребёнок, хоть и изуродованный донельзя. Меня стали убеждать, что Олега опознали его друг, с которым он училище кончал, и солдаты его взвода. А я сказала, пока мне не покажут заключение медицинского эксперта, я не поверю, что здесь лежит тело моего сына. Наверное, меня тоже сочли чокнутой... Я уволилась с работы. Коля взял отпуск, и мы поехали в Ростов. Там есть специальная лаборатория. Спасибо Вере с мужем, приютили нас на это страшное время. Вера от меня не отходила ни на шаг. Отпуск специально взяла, чтобы с нами ездить по городу, в лабораторию... И ведь я не ошиблась, девочки! Не мой это был сын! Оказалось, что неподалёку от Ростова жили родители мальчика, которого хотели похоронить в нашей красноярской земле. А они у себя на кладбище похоронили тоже чужого сына как своего. После уж провели эксгумацию тел и их экспертизу.
— Господи! Какие слова появились у нас теперь в обиходе! — Лариска перекрестилась. — Вот жизнь настала!
— Но и у них не наш Олежек был похоронен! Своего мы нашли в Калининграде. Те совсем мальчики были, солдаты-первогодки. А Олежка — старше их на пять лет, год после училища уже отслужил. Вот так моя интуиция помогла трём матерям ходить на могилы своих сыновей, а не чужих. Девочки, знали бы вы, какие хорошие люди работают в Ростовской лаборатории! Как я им благодарна! Я боялась, что никто и слушать меня про мою интуицию не станет. Я приготовилась добиваться своего, чего бы мне это ни стоило! Но какой там начальник, Андрей Андреевич Стрельцов! Он занимался с каждой матерью. Хотя мог просто поручить это кому-нибудь из своих подчинённых. Каких людей он собрал вокруг себя! Я и не думала, что в наше жестокое время мы с Колей встретим такую чуткость и сопереживание. Ведь они искали наших сыновей, как будто собственных. Как у них хватает сил на каждого, я не представляю! Сколько смертей, человеческого горя им приходится пропускать через свои сердца и души! Я готова каждому из них поклониться! И нас, таких матерей, сотни, если не тысячи.
Помолчали, справляясь с волнением и болью.
— Поклониться, говоришь? А на выборах его у нас прокатили! — Людмилу задели за больное место. — Наш народ знает, кому и когда кланяться!
— На каких выборах? Кого? — не поняла Вера Григорян.
— Да Стрельцова же!
— Ничего не понимаю! Я знаю, у лаборатории были какие-то неприятности — то ли её закрыть хотели, то ли слить с какой-то другой. Я после Олюшкиной истории стала прислушиваться ко всему, что касается их. Но что-то поговорили и замолчали. Я даже про Стрельцова уже ничего не слышу в последнее время.
— Потому и не слышишь, что он в последнее время уже не живёт у вас. На родину вернулся, — пояснила Люда.
— Да на какую родину?
— Вера! — вступает в их разговор Оля Бурачок. — Я тебе не успела написать. Стрельцов, оказывается, наш, сибиряк. Он из Казачинского. Вышел недавно на пенсию и переехал в Красноярск. Не понимаю, как можно было такого человека отпустить на пенсию? Одна надежда, что он оставил достойного преемника. Понятно, что незаменимых людей нет. Нас долго приучали к этому. Да, заменить можно, конечно. Только вот вопрос — кем? Мне, получается, тоже хотели Олежку заменить! — горько усмехается Оля.
— А выборы недавние — в Госдуму, что ли? — уточняет Вера у всезнающей Люды.
— В неё, матушку нашу! Просто противно говорить! Вот уж точно — где политика, там грязь и проституция! — распаляется Людмила.
— Вот и не говори! Абсолютно незачем тебе о ней говорить. С каких это пор ты в политику ударилась? Занимайся своей торговлей и не морочь людям голову! — пытается усмирить её всегда донельзя осторожная, дипломатичная Лариса.
— Я не ударялась, на фиг она мне нужна! Я и раньше была рядовым членом ВЛКСМ и в партию не лезла, как некоторые. Хотя могла бы! Ещё на кафедре предлагали вступить на всякий случай. Я им тогда ответила, что не хочу от своей зарплаты деньги на их взносы отрывать и одобрять всё подряд, что ни прикажут. А сейчас за нынешней политикой стала следить только потому, что увидела, как все бывшие комсомольские лидеры снова во власть полезли. Почуяли свой час!
— Точно-точно, Люда! Правильно ты говоришь! — Ольга Мельник поняла, что появилась возможность оседлать своего любимого конька. — Передохнули после изнурительного коммунистического труда и плавно стройными рядами перетекли в новую партию! Раньше был лозунг «Пролетарии всех стран объединяйтесь!», теперь капиталисты в свою партию объединяются, а в «Единстве» — сила! Вот жизнь настала! Одни комсомольские вожаки капитал наживают, другие — власть! Я раньше всё коммунистов ругала. Светка, помнишь, как мы до ночи, бывало, спорили с тобой? Так те хоть стеснялись или боялись народ дразнить. Хотя бы вид делали, что живут почти наравне с нами. А сейчас рядом с лачугами нищих дворцы возведут да ещё норовят этому нищему под зад коленом поддать, чтоб общий вид и воздух не портил, бедолага! Кого бояться?
— Ой, Оль, погоди ты со своим антипартийным пылом. Ты у нас вечный оппозиционер! — Вера слегка обняла подругу, призывая её помолчать немного. — При чём здесь Стрельцов, объяснит мне кто-нибудь или нет? Вроде, сегодня Динку Белякову поздравляли с избранием в Думу. А, Ольга, это ты на неё за то, что она твоего Сашу увела, так ополчилась? И прикрываешься политикой.
— Знаешь, Вера! Ей в институте выгоден был Женька Степанков, умница и отличник, она за него замуж вышла. Потом поняла, что не сильно-то учёная степень мужа будет греть в новой жизни, тут же на зампредисполкома кинулась, прибрала холостяка к рукам, пока другие, как наша Оля, разбирались в своих политических пристрастиях. И ведь не ошиблась Диночка! Стала женой мэра города! — Сущевская похлопала по плечу Мельник. — А ты дочку под своей фамилией, с гордо поднятой головой одна растила, несгибаемая наша!
— Ну и чёрт с ним! Значит, недостаточно сильно он меня любил, раз не сумел добиться. С Динкой они как раз два сапога пара! — махнула рукой Ольга.
— Слушайте, а ведь Динка, кажется, тоже родом из Казачинского? — вспоминает Вера Григорян.
— Так вот в этом же вся соль! Столкнули земляков лбами в предвыборной кампании. И так всё изящно сделали! Фильм о Дине Павловне Степанковой сняли. Показали школу, в которой два кандидата учились. Только не сказали, что её первый муж в детстве дружил со Стрельцовым. Это мне Женька недавно рассказал. Он же теперь заведует кафедрой вместо Тищенко. Приходил ко мне в магазин как-то, — Люда поднимается со своего места. — Пойду, чайник поставлю.
— Я тоже этот фильм видела, — говорит Таня Спесивцева, молча слушавшая до этого. — Приторно-сладкий какой-то. Показали Динку чуть ли не лучшей подругой нынешнего лидера партии власти Сологуба. А он по возрасту, наверняка, в одном классе со Стрельцовым учился. Она тогда никак знать его не могла.
— Это что ещё за лидер? Не родственник твоему Володьке, Света? — интересуется Ким.
— Нет, Аня. Этот Сологуб от корня «соло». А мой — «сало».
— Газеты читать нужно, Кимуся! — кричит из кухни Людмила. — Он выпускник нашего института. Строитель. Вот какие кадры мы ковали!
— В каком возрасте? Общежитский? Кто знает? — Сущевская проявляет живой интерес к персоне Сологуба.
— Я знаю. Он лет на пять нас старше. Мой Саша вместе с ним играл в «Политехнике». Егор Сологуб. Да вы его тоже, наверняка, видели на нашей свадьбе. Саша ещё через него договаривался, чтобы разрешили устроить свадьбу в Красном уголке общежития. Когда мы учились на втором курсе, Егор уже оканчивал институт. А до этого он, по-моему, ещё в армии служил, — вспомнила Спесивцева.
— Вот чёрт! И почему я не увлекалась футболистами в своё время?! — запоздало сокрушается Сущевская.
— А я с женой Сологуба сейчас сотрудничаю, — добавила Светлана.
— А, так ты потому и фамилию Салогуб на Волевскую сменила? — обрадовалась своей догадке Лариса. — Чтоб не путали вас?
— Ну, можно и так считать! — улыбнулась Светка.
— Так что же всё-таки дальше со Стрельцовым-то? — Вера Григорян возвращает разговор в начальное русло.
— Ой, ну что об этом говорить? — пытается замять разговор дипломатичная Лариса.
— Ну, почему же? — доносится из кухни голос Людмилы. — Сейчас я приду!
— Андрей Андреевич, Вера, к сожалению, не набрал нужных голосов и проиграл выборы в Думу, — сказала Оля Бурачок, случайно оговорившись.
— Вот именно, «нужных»! Это ты правильно сказала, Олечка! Не нужного количества, а нужных голосов! — возвращается Люда из кухни. — У Динки как раз в руках всё нужное! У неё и у самой должность подходящая, и муж… Заботливые мать и отец города! Обнять и плакать! А у Стрельцова — только его сверхчестность и сверхпорядочность, да безграничное желание помочь людям. Это же белая ворона нашего общества! Кто ж его поймёт и поверит ему? Ведь каждый по себе судит! Вот большинство и подозревает его в корысти.
— Я сейчас вспомнила одну историю, произошедшую со мной и мужем, — задумчиво проговорила Вера Григорян. — У нас был дом на двух хозяев. Через стенку жила глухая старуха. Взялся досматривать её один мужик. Свозил старушку к себе домой, показал, в каком достатке живёт его семья. Пообещал, что похоронит её, как следует, с отпеванием и прочими почестями. Ну, и приезжал к ней пару раз в неделю. Продукты привозил, минут по сорок общался с ней. Только ей, как всякому старому человеку, помощь нужна была каждый день. Вот и помогала ей вся улица. А ко мне она могла постучать и в два, и в три часа ночи. Я несусь вокруг дома к ней, как угорелая, поджилки трясутся, боюсь, что помирает… А она: «Погуляйся со мной, Вера!» Ну, что ты будешь делать! Соседки ей говорят: «Зачем ты свою хату отписала в наследство Борису? Ты же сама всё время к своим соседям лезешь за помощью? У них дом пополам с тобой, им и отпиши свою половину!» Так знаете, что ответила эта бабка? «Да, им моя хата нужна! А у Бори всё есть! Ему ничего моего не нужно!» Померла она в нашей машине, когда мы её к врачу везли. Боря, правда, похоронил её… Вскладчину с нами. А потом мы у него выкупили за семь тысяч долларов старухину половину. Сказал, что отдаёт нам по дешёвке за труды наши. Ему та рухлядь, как таковая, действительно не нужна была... Так вот и наши избиратели. У Динки всё есть... Только вряд ли её благополучие заденет народ своим крылом.
— Заденет, как же! Одна моя знакомая призналась, что на работе пригрозили увольнением тем, кто проголосует не за Динку, а за кого другого, — сообщила Людмила.
— И что за круг общения у тебя, скажи на милость? Никогда нельзя исключать перегибы на местах! — пожимает плечами Лариса.
— А! Отстань ты от меня! Конечно, мой круг — не твой! — машет на неё рукой Людка.
— Да, я тоже слышала, что на телевизорном заводе по двести рублей «премии» заплатили каждому, чтоб голосовали за Степанкову, — неожиданно находит она поддержку в лице совершенно аполитичной Кимуси. — Только я не знаю, девчонки, как они проверят, кто за кого голосовал? Ведь можно взять деньги и проголосовать за другого!
— Я бы так и сделала! — смеётся Сущевская.
— А я бы в морду им кинула эти деньги! — серьёзно отвечает Ольга Мельник.
— Потому тебе никто и не предлагает ничего. И живёшь ты так, как живёшь, горе ты наше! — обнимает её Спесивцева.
— Тебя Динка Степанкова когда себе по статье собиралась с работы увольнять, Мельник! А ты всё успокоиться не можешь! — засмеялась Светка, вспомнив вдруг свой первый послеинститутский год, когда они с Олей и Диной работали в одном тресте.
— Да что про Динку говорить! Она во власть ещё с абитуры полезла! — рассмеялась Сущевская. — Помните, как Дина Смердина сама себя выдвинула в комсорги в колхозе? «Я к себе требовательна, но и вам спуску не дам!» Она в политике со студенческой скамьи. Ваш Стрельцов грыз гранит науки в мединституте да потом Родине и народу служил, а Дина училась «искусству» руководителя.
— Слушайте! А кем работает сейчас Серёга Матвеев? — решив сменить тему разговора, вспоминает сегодняшнюю встречу Светлана. — Он такой респектабельный, такой важный. Я поначалу его даже не узнала. Но спросить постеснялась.
— Не поверишь — директор кладбища!
— О, Господи! Кого как к земле тянет! — усмехнулась Светка.
— Его Лиля Мерзон «в люди» вывела! — сказала Оля Мельник. — Потому твой Салогуб и не смог с ней долго жить.
— Я с Матвеевым столкнулась, когда Олежку хоронили. И ещё раз, когда вместе с Комитетом солдатских матерей искали место для тех, кого привезли после гибели МИ-26 под Ханкалой. Он, молодец, помог мне тогда. Вспомнил меня, — рассказала Оля Бурачок. — Не понимаю, кстати, почему Стрельцова за ту работу с МИ-26 ничем не наградили? Мы всерьёз думали, что ему дадут Героя России.
— Здесь земляки зато «наградили» — незадолго до выборов собаку его отравили, не давали ему помещение под предвыборный штаб. Это же явно местные холуи старались сделать приятное власти! — снова вспомнила Люда.
— Да, мелкие и злобные людишки всегда в мире были, всегда, наверное, и останутся! — подвела итог разговору Светлана. — Давайте, милые мои, пока хозяйка забыла про кипящий чайник, выпьем за нашу с вами дружбу! Я сейчас, оглядываясь на прошлое, вспоминаю, как встретились мы с вами почти тридцать лет назад, и все эти годы поддерживали друг друга зримо или незримо. Даже находясь далеко от вас, я чувствую вашу любовь и поддержку. А разве то, о чём мы с вами говорим весь вечер, не свидетельствует о нашей дружбе? Я рада, что мы не изменили друг другу, что мы остались прежними общими жителями. Спасибо вам!
Не сговариваясь, поднялись со своих мест и молча чокнулись, отдавая дань своей дружбе и верности. Люда побежала на кухню за чайником.
— А давайте, девчонки, споём! Нашу, любимую! — предлагает Спесивцева.
— «А где мне взять такую песню и о любви, и о себе?», — затягивает Сущевская хорошо поставленным голосом.
Все подхватывают неумирающую песню о любви, о женской судьбе. И заканчивают дружным хором: « И чтоб никто не догадался, о чём я плачу по ночам, о чём я плачу по ночам...»
Спели ещё несколько песен. Снова пришлось греть чайник. Выпив очередную чашку чая, Лариска достала мобильник последней модели и коротко с кем-то переговорила.
— Ну, мои дорогие, мне пора. Всем спасибо! Рада была повидаться! Троих могу взять с собой в машину, развезу по домам, — объявила она.
И моментально, как по команде, засобирались все, вспомнив, что утром начнётся рабочая неделя для большинства из них. Это на рынке завтра — выходной, а для многих понедельник — день тяжёлый.
Ольга Мельник решила остаться ночевать у Людмилы. Ей добираться дальше всех, а утром от Люды до работы ближе, чем из дому. Дочь взрослая, ей материно отсутствие, может, даже на руку. Нужно только позвонить ей, предупредить. Сущевскую общими усилиями удалось убедить, что дома её никто не ждёт, а лишний раз поболтать с ней всем в радость.
Остались впятером: Люда, Светка, Вера Григорян, Таня Сущевская и Оля Мельник. И как-то сразу тихо стало. Хотя понятно, что уехали отнюдь не самые шумные. Посуду убрать — раз плюнуть в десять-то рук. Долго спорили, кому где ложиться. Решили дальних гостей, Свету с Верой, уложить на диване, остальным бросить свои кости на полу. Из солидарности раскладушку использовать отказались. О Пашкиной кровати в спальне и речи быть не могло. Всем хотелось побыть друг с другом подольше. Когда, наконец, улеглись, первой ночную тишину нарушила Сущевская:
— Вот вы подумайте, девочки, за что её жизнь так наказывает? Ведь она у нас, пожалуй, самой доброй и правильной была. Ничем не должна, вроде, Бога прогневить! — все, конечно, сразу поняли, что речь идёт об Оле Бурачок. — За что же он её так? То сестру отнял, теперь до единственного сына добрался. А ещё считается, что снаряд в одну воронку дважды не падает.
— Знаете, девчонки, что мне Ольга сказала сегодня? — произнесла тихо Вера Григорян. — Они с Колей надумали создать семейный детский дом. Решили продать свою трёхкомнатную квартиру и купить избу там, где твой шофер ЗИЛа, Танюшка, жил. Оля сейчас ездит по детским домам, присматривает детей.
— Что ж! Место там хорошее. От города недалеко и аэропорт близко. Коле будет удобно ездить на работу. Если огород большим окажется, да корову заведут, птицу, так и проживут за милую душу. Только бы здоровье не подвело, — одобряет идею Оли Бурачок Таня.
— Почему же она нам ничего не сказала? — удивилась Света. — Мы могли бы им помочь, кто чем сможет.
— Успеем ещё, поможем. На дом, я думаю, им хватит денег, а там видно будет.
— А Олежку жалко! Славный парень был! Весь в родителей. Такой же правильный и честный. Вот горе! — вздыхает Люда.
— Не зря, видно, говорят, что Бог забирает к себе лучших, — задумчиво произносит Оля Мельник.
— А мы все — дерьмо, по-твоему? — смеется Татьяна.
— Не дерьмо, не переживай! Просто до нас у него ещё руки не дошли, — успокаивает её Людмила. — А вообще, девчонки, у меня есть своя теория о сущности повторения судеб. И мои наблюдения подтверждают её.
— Куда мы попали, и где наши вещи? — хохочет Вера Григорян.
— Держите меня! Какие мы умные! — поддерживает её Мельник.
— Ты что это? То в политику ударилась, то в философию? Лариски нет на тебя, — Сущевская притворно вздыхает.
— Да вы не смейтесь! — горячится Люда. — Я сейчас объясню. Вот смотрите: к примеру, меня мать вырастила одна, без мужа, и я своего Пашку поднимаю одна. Ольгина мать потеряла дочь почти взрослую, и Оля Олежку двадцатитрёхлетнего похоронила. Светка почти всё время жила со своими стариками, и Викентий теперь в основном у её родителей кантуется.
— А мы с Кимусей почему одиночки? У наших родителей в этом плане всё в порядке, — интересуется Мельник.
— И в нашем роду, насколько я знаю, старых дев не было! — хохочет Сущевская.
— Во-первых, насчёт старых дев — это ты погорячилась. Ты ещё не старая, ну и не дева, я думаю. Ты уж прости меня, грешную! По-моему, у тебя всё впереди. Встретишь ты ещё свою судьбу, я в это верю, как Светка верит в то, что Салогуб жив. Во-вторых, вы же не знаете судеб многих своих предков. Может, вы их путь повторяете. Ведь не обязательно только родителей. Может, бабушек или дальше.
— Ну, ты даёшь! Так что угодно объяснить можно!
— Вот и объясняй! Я считаю, как в мире существуют двойники-люди, так и двойники-судьбы есть, — упрямо стоит на своём Люда.
— А вот у меня действительно произошло почти, как у моей бабули, — задумчиво говорит Светлана. — Когда посадили её отца, объявив кулаком, когда от неё отвернулся любимый человек, испугавшись, что и на него упадёт тень неблагонадёжности из-за того, что его невеста росла в семье родной тетки-миллионерши, её защитил мой дедушка. Он просто предложил ей взять его фамилию, ничего взамен не требуя. Так сильно он её любил. А она сначала считала, что не любит его, а потом прожила с ним пятьдесят лет в любви и согласии. Я тоже думала, что люблю Салогуба, как брата. Но, когда он узнал, что мой ребёнок может родиться без отца, то сказал мне: «Я сделаю всё, чтоб вам было со мной хорошо. Попробуй!» Я и попробовала… Если бы вы знали, девчонки, как я его люблю! Или вот моя другая бабушка. Всю жизнь была уверена, что её муж, пропавший без вести на фронте, жив. Нет, она не ждала, что он вернётся. Она даже иногда обижалась на него за то, что он бросил её одну с тремя детьми. Но всегда верила, что он жив. Надеюсь, мне повезёт больше, чем ей.
После некоторого молчания Вера осторожно спросила:
— Света! Прости меня, пожалуйста, а Витя знает, что Володя не его отец? Что его родной отец жив?
— Нет! Об этом не знают ни он, ни мои родители. Его родной отец — Салогуб! — с нажимом на фамилию мужа проговорила Светка. — И неважно, что они не одной крови.
— А ты не думаешь, что это эгоизм с твоей стороны? Особенно сейчас, когда Володи нет! Может быть, парню нужен отец? В конце концов, этот Саша Миронов, по-моему, не такой уж плохой человек. Просто у вас с ним не сложилось почему-то. Но ведь всё уже быльём поросло!
— Ты права, Веруня! Всё поросло быльём давным-давно! Да и не знаю я, где этот Саша Миронов. Я даже никогда не пыталась выяснить это. Меня его судьба перестала интересовать с тех пор, как я ответила ему на последнее письмо, в котором он объяснял мне, как горит огонь его любви к другой — «Не ярко, но ровно!»... — Светка немного помолчала. — Эх! Найти бы мне Салогуба!
Ночь давно окутала Красноярск. И в этом далёком сибирском городе, как в большом студенческом общежитии, в одной из комнат давно уже спят и видят десятый сон, в другой — кипит работа, а в уютной квартире Людмилы Милой едва смолкли разговоры и сомкнулись, наконец-то, веки уставших за день глаз. Спать осталось мало. Скоро утро.