- «Опять я в деревне. Хожу на охоту, - начала читать Анастасия Герасимовна. - Пишу мои вирши… - Вирши – это стихи, - пояснила учительница и продолжила:
… - живется легко.
Вчера, утомленный ходьбой по болоту,
Забрел я в сарай и заснул глубоко…»
Когда прозвучала последняя строка, на задних партах нашего третьего «А» хмыкнули.
Городские школьники, жившие в послевоенной, безгаражной тогда еще, Москве, знали, что сарай – это маленькая деревянная халабуда возле дома на окраине Москвы, в которой жители держат всякое барахло.
Поэтому поведение Николая Алексеевича Некрасова им показалось странным: ну, бродил он где-то по болоту, вывозился, конечно, в грязи. Дошел, очевидно, наконец, до своего поместья, и - вместо того, чтобы как культурный человек, зайти в дом, снять грязные сапоги, раздеться и залезть в ванну, великий писатель в дом не идет, отпирает свою сараюху и.. заваливается там спать на старом продавленном матрасе между сломанным велосипедом и мешком с картошкой.
Сашка Прокофьев, по прозвищу Бракон, (для справки - этимология: Прокофьев – Прокоп – Прокон – Дракон - Бракон) - поднял руку и спросил:
- Анастасия Герасимовна, он что – пьяный был?
- Почему - пьяный? - удивилась учительница.
- Зачем он в сарай-то поперся? У нас отец спит в сарае, только когда напьется и домой не идет.
Бракон в науках, мягко говоря, не преуспевал, однако всегда отличался смелостью и категоричностью суждений. Одна из причин хронической сашкиной неуспеваемости заключалась в том, что он терпеть не мог «учить уроки» - то есть заниматься уроками не только в классе, но еще и дома.
Письменные упражнения он если и выполнял, то писал кое-как, не очень вникая в условия, лишь бы только поскорее отделаться, а устные – вообще не готовил, или просматривал с пятого на десятое: авось, не вызовут.
Сашка был человеком улицы, поэтому домашние письменные получались у него очень жизненными: в них дышала московская дворовая и уличная жизнь.
Если в задании требовалось придумать предложения, применяя слова с предлогами и приставками, Бракон писал «Лошади поужинали сеном», «Мы подкатили бочку к пивной». А когда было задано составлять из простых слов сложные, он из слов «пыль» и «сосать», не мудрствуя лукаво, соорудил целое предложение - «Мой брат пыль сосал».
Когда Анастасия Герасимовна вызывала Бракона к доске, веселился весь класс,.
Помню, как мы вслух читали по очереди четверостишья из того самого стихотворения Некрасова с названием «Крестьянские дети», в котором автор уснул в сарае.
Когда дошла очередь до Сашки, он, стараясь читать текст из учебника так же быстро, как другие, (что для него было делом непростым), вместо «Зато беспощадно едят его мошки», произнес «Зато беспощадно он едет на кошке». Чтение пришлось приостановить, поскольку ученики живо представили себе эту картину и долго не могли угомониться.
В другой раз, когда проходили басни Крылова, он на вопрос учительницы – что автор советует повару предпринять, чтобы отучить кота Ваську от воровства, Бракон уверенно заявил, что великий баснописец рекомендует повару зарубить кота на стенке.
С арифметикой у Бракона были свои взаимоотношения. Еще в первом классе, когда мы учили сложение, Сашка довольно бойко считал на пальцах, причем, если сумма превышала десяток, быстро снимал валенки и продолжал счет, заглядывая под парту. Позднее устный счет пошел у него блестяще, - в основном благодаря постоянной игре на мелочь в «расшибалку».
Независимость и трезвый практический взгляд Бракона проявлялись при суждениях о самых разных предметах. В четвертом классе Эдик Варшавский вдруг начал писать стихи. Помню, что его стихотворение об орле потрясло нас, хотя и заканчивалось несколько странно:
«И вот летит он как стрела, не оставляя ни следа.
Садится на зеленый сук, но тут в него вонзился лук».
Эту странность стиха при его обсуждении отметил лишь один Бракон, сделав сразу три критических замечания: во-первых, - сказал он, орел - не ракета, а потому и без Эдьки Варшавы ясно, что следов он в небе не оставляет, во-вторых, - на орлов никто не охотится, и в-третьих, если все же это пришло кому-то в голову, то надо было использовать лук как положено, - стрелять из него стрелой, а не швырять его в гордую птицу.
Сашка проучился с нами до седьмого класса, а потом исчез из поля нашего зрения. Ходили слухи, что он пошел в какой-то техникум.
Встретились мы с ним много лет спустя. Я проводил занятия на курсах повышения квалификации ИТР, читая слушателям лекции по организации производства.
Одним из этих слушателей был Александр Прокофьев, - невысокий лысеющий человек с «пивным» брюшком. В журнале он значился как начальник цеха знаменитой карандашной фабрики имени Красина.
Честно сказать, я не сразу признал в нем Бракона. Однако когда на первом занятии после рассказа о «школе дьяволов» для японских служащих Александр Прокофьев заявил, что просит организовать «школу дьяволов» в его цеху, а то мастера совсем от рук отбились, я вдруг почувствовал что-то знакомое.
- А я бы правила поведения в этой «школе дьяволов» на стенке в цеху вывесил, - сказал он.
Это был момент истины. Я узнал нашего Бракона по напору и категоричности суждений, и попросил его остаться после занятий для обсуждения этого вопроса.
- Бракон, это ты?- спросил я, когда мы остались вдвоем.
Сашка вытаращил глаза и изумленно произнес:
- Неужто Мика?!!
Мы тогда замечательно посидели в кафешке, где за «жигулевским» с солеными сушками вспоминали Анастасию Герасимовну, Некрасова, заснувшего в сарае, и наших школьных друзей.
Что касается «школы дьяволов», то мы с ним провели-таки несколько занятий с мастерами его цеха, изучая передовые методы организации производства в странах загнивающего капитализма.