От страшной жажды песнопенья
Пускай, творец, освобожусь,
Тогда на тесный путь спасенья
К тебе я снова обращусь.
Лермонтов
и увидел я Ангела сходящего с неба,
который имел ключ от бездны
и большую цепь в руке своей...
Откр. 20, 1.
Светлое лазурное небо. Чудо-облака проплывают перед моим взором. Я бесконечно готов созерцать эту восхитительную картину. Словно небеса открыли мне одну из своих заповедных тайн, и я должен постараться в считанные мгновенья узреть ниспосланный мне Свыше дар. Кажется я в состоянии сейчас почувствовать всю животрепещущую силу этого неземного волшебства. Как некогда почти что в детстве, когда я увидел его... в своей душе и описал не только его полёт, но и ту радость, которую он мог подарить страждущему с ним встретиться.
И сейчас я вижу его... там, средь нежных пушистых облаков. Он скользит по небу, навевая самые приятные мысли лёгкими взмахами разноцветных крыльев.
По небу полуночи ангел летел,
И тихую песню он пел
Насчёт пения я не ошибся. Такое не может послышаться. Это можно услышать и вовеки не забыть. Но почему на ум пришла полночь, ведь сейчас светлый день и всё настолько ярко озарено нашим всемогущим светилом, что сама душа сияет от счастья в этот упоительный миг. Я – созерцатель! Со-зер-ца-тель. И не только. Мне довелось услышать музыку из неведомых нам сфер. Он прилетел ко мне мой добрый вестник и принёс эту песню, как весть благую из святой всех святых. Ведь не только я, но
И месяц, и звезды, и тучи толпой
Внимали той песне святой.
Но всё-таки, зачем у меня в мыслях возникло ощущение полуночи? Быть может, потому, что это время суток таит в себе переходный момент: завершение старого дня и начало нового. Это как Возрождение того начала, которое с тобой всегда. По сути, оно символизирует само Рождество, праздник верящих в волшебство и чудеса сердец, бьющихся в груди, подобно церковным колоколам, возвещающим о знаменательном событии. В душе снова рождаются слова, которые трудно выразить. И это не удивительно.
Родник небес – тех слов исток,
Они из пламени и света.
И в мире, и в душе поэта,
И в слове возродится Бог.
В самом деле, как редко мы задумываемся над тем, что может значить слово, какую тайную силу порой оно заключает, сосредотачитвает, воплощает в себе; силу, способную полностью изменить картину до и после сказанного. Добиться мира, согласия, любви, когда царили война, раздор и ненависть. Вот она грань между ангельским и демоническим. Скользнул по ней и очутился в одном или в другом пространстве, а ведь меж ними, по сути не грань, а бездна. Но и эту грань можно с лёгкостью стереть, если жизнь слову твоему дана
Свыше. А если ты сумел найти нужное сочетание слов, то бессмертие твоему подвигу
обеспечено.
Есть сила благодатная
В созвучьи слов живых,
И дышит непонятная,
Святая прелесть в них.
Но почему моя душа ощущает тяжёлый груз, словно я должен решить нечто важное, избавиться от него раз и навсегда. Мне необходимо сосредоточиться. Однако, ощущение сонливости овладевает мной.
Не помню, по правде говоря, как оказался в своей комнате, но сидел за письменным столом с новостью о гибели поэта, на смерть которого я стал писать строки, исходящие не только из сердца, но из осмысленного мной всего того, что он сделал для целой эпохи. Комната была мрачной. Тусклый свет, исходящий от ночного светила, проникал в неё через распахнутое окно. Этого было достаточно, чтобы писать. С каждой новой строкой я негодовал всё больше: как могло произойти такое. Чьё ожесточённое сердце решилось замахнуться на святое.
Не мог щадить он нашей славы;
Не мог понять в сей миг кровавый,
На что он руку поднимал!..
Поэт уже вписал своё имя золотыми буквами в историю нашей культуры. Но дело не только в этом. Он явился её спасителем. И кто знает, когда ещё появиться на свет личность, способная также, как он, овладеть по достоинтсву словом. Однако, они не поняли его, не приняли, более, поступили как некогда фарисеи и первосвященники с самим Спасителем.
И прежний сняв венок — они венец терновый,
Увитый лаврами, надели на него.
Я не усидел за столом и, вскочив, стал расхаживать по комнате, как одержимый. И вправду, кем можно ощутить себя, когда происходит подобная дьявольщина. На ум невольно пришёл мой демон, над которым я столько лет работал, стремясь отыскать точные штрихи к портрету, образу.
Собранье зол его стихия.
Носясь меж дымных облаков,
Он любит бури роковые,
И пену рек, и шум дубров.
Вот, где скрывается он... в каждом из нас, искушая на своего рода подвиги, вкладывая нам в руки свои жала, чтобы наказать, идущего праведным путём.
Но иглы тайные сурово
Язвили славное чело.
Я снова оказался за письменным столом и уже писал не отрываясь. Всё повторяется. Таков ход истории. Событие, открывшее нам Новую Эру, напоминает о себе, отглосками, видениями, реальными картинами, в которых слышатся завет, наказ, предостережение.
Но есть и божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждет...
Он не доступен звону злата,
И мысли и дела он знает наперёд
Уже ничего не поделать. Всё, что смог бы ещё совершить этот рыцарь слова, известно одному Творцу и, может, самому поэту. Хотелось бы верить, что эта смерть будет последней, но такова природа человека: как только в одного вселяется ангел, в другом зарождается демон. А ведь ангел не может восставить против себя никого, по своей природе. Но... не потому ли мне привиделась полночь, хотя был светлый день и я услышал кристально чистое по звучанию пение.
Он пел о блаженстве безгрешных духов
Под кущами райских садов,
О Боге великом он пел, и хвала
Его непритворна была.
Мне захотелось с кем-то поделиться своими мыслями, излить переполняющие мне душу чувства другу. Поскольку никого рядом не оказалось, другом стала бумага. Но обращаться в пустоту я не желал. Я решил написать письмо ей.
Давно уж я не писал вам, милый и добрый друг, а вы ничего не сообщали мне ни о вашей дорогой особе, ни о всех наших...
Наверняка, ей уже известно о гибели поэта, эта весть разнеслась быстрее мысли от столицы до горных вершин. Хотя кто её знает. Мало ли у неё сейчас может быть забот, отвлекших от светской жизни. В любом случае, напишу ей об этом, «как вам уже известную» новость и перепишу «На смерть поэта». Может, оно заинтересует её пытливый ум. Но мне в эти мгновения больше хочется откровеничать с ней.
Надо вам сказать, что я самый несчастный человек, и вы поверите мне, когда узнаете, что я каждый день езжу на балы: я пустился в большой свет; в течение месяца на меня была мода, меня буквально разрывали.
Какой ужас! Писать об этом, вспоминать в такие минуты... я бы сам назвал это кощунством. Опять не узнаю себя. Зачем потянуло меня к этой теме. Неужели вновь во мне блеснула та грань, строго разделяющая два полярных начала. Уже не в первый раз за этот небольшой отрезок времени, но
Это, по крайней мере, откровенно. Весь этот свет, который я оскорблял в своих стихах, старается осыпать меня лестью; самые хорошенькие женщины выпрашивают у меня стихи и хвастаются ими, как величайшей победой.
Эти слова она может воспринять как намёк. Незачем больше распространяться. Я и так понаплёл ей всякой ерунды. Пора возвратиться к настроениям, одолевающим меня, и сказать
Тем не менее, я скучаю. Просился на Кавказ – отказали. Не хотят даже, чтобы меня убили.
Поверит она мне или нет, дело её личное. Я просто открою ей смысл моих визитов и светских вечеров.
Вы знаете, что мой самый большой недостаток – это тщеславие и самолюбие; было время, когда я в качестве новичка искал доступа в это общество... двери аристократических салонов были для меня закрыты; а теперь в это же самое общество я вхожу уже не как проситель, а как человек, добившийся своих прав.
Более того, кому признаться, как мне всё это надоело и повышенный интерес к моей особе знатных лиц и улыбки красавиц, почитающих меня за светского льва. А я ведь и вправду лев, милая мадам.
Добрый малый, у которого вы и не подозревали гривы.
Лев не только на праздничных балах и в столичных гостиных среди дам, бросающих в меня взыскательные взоры. И она снова мне не поверит после всей этой околесицы, но не могу не признаться, коль уж решился на подлинные откровения своей души, омрачённой капризами нашего света.
Умереть с пулей в груди стоит медленной агонии старца. Поэтому, если начнётся война, клянусь вам Богом, что везде буду впереди.
Почему я такой неприкаянный. Этот вопрос несомненно встревожит её, да и не только. Я сам себе часто его задаю. Мир тесен или мне нет места? – пусть останется риторическим. Я всё равно не смогу найти на него ответ.
Давно отверженный блуждал
В пустыне мира без приюта.
Вот ещё один штрих к портрету моего демона. Надо же, думал я себе, пытаясь определиться (как всегда тщетно) в своих душевных скитаниях, а перед взором вновь возник образ этого монстра. Непонятно лишь, чем иногда ему удаётся пленяя мой ум, поманить за собой. Но хватит о мрачном. Порадую её хоть чем-то светлым.
Сейчас я начал рисовать кое-что для вас и, может быть, пошлю вам рисунок с этим же письмом.
Эх, кто поймёт душу поэта, когда ему хочется образ, созданный пером на бумаге, запечатлеть кистью на холсте. Наверняка и художнику страсть, как хочется, чтобы его живопись зазвучала. Постараюсь объяснить ей, что происходит со мной в эти мгновенья.
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом...
Хотел о светлом, но всё равно туман, возникающий из ниоткуда, создаёт свой фон. Сознание снова затуманено мрачными мыслями. Я внезапно оказался на берегу моря, наблюдая за белеющим вдалеке парусом и с зарождающимися в моей душе вопросами.
Что ищет он в стране далёкой?
Что кинул он в краю родном?
Мы часто философствуем о жизни, не задумываясь о последствиях. Может, порой лучше воззвать к себе, как к критику. Оценить со всей взыскательностью каждое слово, за которое ты готов отвечать.
Есть речи – значенье
Темно иль ничтожно!
Но им без волненья
Внимать невозможно.
Нет, я понимаю философию, когда она учит жить. И я отбрасываю, как ненужную ветошь, те учения, которые затемняют моё собственное сознание. Но, что поделать, если твой критик сурово указывает тебе на противоречия, в которых ты тонешь. А тебе в этих антиномиях видится рождение истины.
Как полны их звуки
Безумством желанья!
В них слезы разлуки,
В них трепет свиданья.
Подобный подход к больным для общества вопросам он называет голым отрицанием. На помощь приходит принцип из двух зол выбрать меньшее. И вправду, ещё важнее указать болезнь, не прибегая к успокоительной лжи. Но сохрани Бог возомнить себя лекарем-чудотворцем!
Случится ли тебе в заветный, чудный миг
Отрыть в душе давно безмолвной
Ещё неведомый и девственный родник,
Простых и сладких звуков полный.
Эти строки мне внезапно напомнили о ней. От философии нашей жизни я в одно мгновение бросился к душевным излияниям. Философия жизни и любовь, главная составляющая нашего бытия. А порою кажется, что они противостоят друг другу. Не в этом ли кроется один из сакральных моментов рождения истины из антиномий, который мы уже успели затронуть во время нашей исповеди перед своей совестью.
Когда касаются холодных рук моих
С небрежной смелостью красавиц городских
Давно бестрепетные руки...
Но мне захотелось увидеть именно её. Я стал искать её средь гор, сумрачных долин и у пруда с ивами. Искал долго и тщетно. Однако я верил, что она где-то здесь, даже со мной, мысленно, но почему-то не даёт знать о себе. Не желая опускать руки, я прислушался к полночным звукам, стараясь словить нечто знакомое до боли, родное моей душе. И на миг показалось, что это мне удалось.
Я долго вслушиваюсь в звуки
(мне причиняет это муки)
Они как шорохи шагов,
Затерянных в глуши… *
Неужели удача улыбнулась мне и я снова смогу увидеть её милый облик услышать от неё это чарующее: Je suis si heureux de vous voir, mon doux ami.1 Но, увы, я остаюсь наедине со своей тенью...
то ветер
Резвится в ароматный вечер
Среди желтеющих листов. *
Какая быстрая смена событий и картин, соответственно. Умопомрачительно. Я успеваю охватить всё, порою необъятное, то самое необъятное, которое не подлежит анализу, никакому объяснению и пониманию с позиций рационального. Не в этом ли кроется загадка нашего существования, скрытая от наших глаз за семью печатями.
Мы иссушили ум наукою бесплодной,
Тая завистливо от ближних и друзей
Надежды лучшие и голос благородный
Неверием осмеянных страстей.
Отсюда и наши чувства к ближнему, переменчивые до неузнаваемости, полярные, по своему значению. Причём, мы сами не в состоянии себе уяснить в чём причина этих мистических перемен.
И ненавидим мы, и любим мы случайно,
Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,
И царствует в душе какой-то холод тайный,
Когда огонь кипит в крови.
1 Как я рада видеть вас, мой нежный друг (француз).
Разве это не есть борьба ангела с демоном в нас самих. И, хоть мы всегда на стороне ангела, которому готовы беззаветно поклоняться, победу тем же таинственным образом одерживает он... вселяющий в нас недоверие, порою, страх, но, в то же время, чем-то притягивающий к себе. Не потому ли, что когда-то он тоже был таким, как ангел, и в памяти его вставала череда
Тex дней, когда в жилище света
Блистал он, чистый херувим...
Вот и сейчас я стою напротив портрета, не важно – где. Вглядываюсь в его очи и не в состоянии оторваться от них, хотя мною овладевеает ужас. Я чувствую, что могу потонуть в пучине его демонических глаз безвозвратно.
И черные глаза, остановясь на мне,
Исполнены таинственной печали,
Как сталь твоя при трепетном огне,
То вдруг тускнели, то сверкали.
Причина мне ясна – я схож с его неукротимой натурой, ведь в нём тоже, как и во мне, живёт поэт, но почему я не могу смириться с этим.
Посыпал пеплом я главу,
Из городов бежал я нищий,
И вот в пустыне я живу,
Как птицы, даром божьей пищи.
Демон есть демон. Вездесущий, всепроникающий... ничего ты с этим не поделаешь. Остаётся лишь мыслить, как избавиться от него на какое-то время, чтобы снова увидеть прелестное создание.
Он душу младую в объятиях нес
Для мира печали и слез;
И звук его песни в душе молодой
Остался – без слов, но живой.
Но мои настроения, увы, далеко не соответствуют той симфонии любви, которую разносит этот благой вестник. Я беспрестанно ощущаю некое гнетущее мою душу, ум и тело чувство. То нечто, отчего мне тяжело бывает даже дышать, мыслить и двигаться. Опять нечто необъяснимое. Признаюсь, что периодически испытывал это состояние, но оно со временем проходило. Теперь, кажется, будто оно навсегда со мной и от него никогда не будет избавленья.
В каменный панцирь я ныне закован,
Каменный шлем мою голову давит,
Щит мой от стрел и меча заколдован,
Конь мой бежит, и никто им не правит.
Теперь я, как никогда, понимаю героя нашего времени, безумно гнавшего своего коня неведомо куда. Но даже загнанный до смерти конь не мчался столь безумно в неизвестность, как сидящий на нём герой. И я зарыдал, подобно ему, от переполнявших мою душу переживаний. Вот он тяжкий груз твоих грехов, вольных и невольных, сознательных и несознательных. В такие мгновения ты ближе к Богу. Тебя волнует всё, что связано с подлинной историей, которую создал Он. Не потому ли в эти мгновения смирения одинокой души моей я написал
Скажи мне, ветка Палестины:
Где ты росла, где ты цвела...
Передо мной пальмы, хотя я не на Востоке, откуда привёз их мой друг писатель А. Н. М. Ведь я уже сижу в его квартире и в томительном ожидании его прихода я стал писать, вдохновлённый этой дивной картиной.
У вод ли чистых Иордана
Востока луч тебя ласкал?..
Как много нам может подарить образ. Не сам предмет, а именно образ его. У каждого предмета, не только живого существа есть свой образ. Только нужно увидеть его, различить правильные черты. Значит, взглянуть на него необходимо под верным углом. Порой это сделать так трудно, что не получается, как ни старайся и не жаждуй этого. А иногда достаточно одного мимолётного взгляда, чтобы увидеть такое.
Заботой тайною хранима
Перед иконой золотой
Стоишь ты ветвь Ерусалима,
Святыни верный часовой!
Господи, как мы не умеем ценить дарованное нам Свыше благо. Кощунствуем над этим даром, злостно и цинично, не забывая, при этом, попользоваться им в своё удовольствие. Сколь много не говори о главном в жизни, не напутствуй на путь истинный. Но такова натура человека, что он не может, получая добро от ангела, благодарить за это демона. Отворачиваясь от своего благодетеля, обращаться к своему палачу. Меня охватывает озноб от ужаса сознаваемого. Состояние страха усиливается от мысли, что в числе этих неблагодарных могу оказаться и я.
Но только, что сумрак на землю упал,
По корням упругим топор застучал...
Я схватился за голову, не желая слушать эти адские звуки, стремящие заглушить стоны невинных жертв. Нет, я больше не могу! – Вскричал я. – Прочь, видение! – Внезапно я пред собой увидел страшную картину плящущего огня, огня безжалостного, неумолимо сжигающего всё, что попадает в его объятья. Нет! Неужели... – я закрыл лицо руками, не в состоянии созерцать это адское зрелище.
Изрублены были тела их потом...
Это были не просто деревья, которых мириады на этом свете, которые мы как дрова можем бросить в камин, чтобы согреться, – в них были наши души. И мне показалось, что, по крайней мере, одну из них я узнал.
И медленно жгли их до утра огнём.
Мне необходимо было успокоиться. Я только сейчас заметил, что снова очутился в своей комнате. Не ведая, где успел побывать за это время. Собравшись с духом я вспомнил одну важную деталь в своей жизни, вернее, ошибку, которую допустил, работая над поэмой. Я небрежно вписал одно слово, которое может оставить недобрый след в памяти обо мне. Сделал это несозантельно, при определённом стечении обстоятельств, забыв потом вернуться к этому. Как видно, не придав этому большого значения, поскольку состояние моего внутреннего мира в этот момент было адекватным происходящим некогда событиям.
И дикий крик, и стон глухой
Промчались в глубине долины,
Недолго продолжался бой...
Однако, поэма была опубликована и слово это так и осталось вписанным в её фабулу. Мне, сейчас, как никогда, захотелось исповедаться.
Ты слушать исповедь мою
Сюда пришёл, благодарю...
Но кто он, благодарный слушатель моей исповеди? Умудрённый жизненным опытом старец, избалованная светским вниманием красавица, или такой же, как я, одержимый духом созидания поэт? Я стал метаться в поисках достойного слушателя моей истории, с чувством некоей предосторожности и даже опаской.
Гляжу на будущность с боязнью,
Гляжу на прошлое с тоской
И, как преступник перед казнью,
Ищу кругом души родной.
Как всегда, лучшим другом в таких делах стала для меня бумага. Выбор был сделан. И я, оптимистично глядя в далёкое будущее, стал писать.
Мой юный друг, я очень надеюсь, что моё письмо рано или поздно дойдёт до тебя. По крайней мере, для меня важно, чтобы его прочёл именно ты, и по достоинству оценил мою озабоченность по поводу, который даже, побоюсь сказать, сколь длительное время тревожит мне душу. Тебя, конечно, удивит моя просьба, а, может, и вовсе нет. Ты многое успел повидать на своём веку и поведать об этом миру. Однако, я постараюсь изложить суть дела, чтобы ты понял какую роль может сыграть слово, хотя и это тебе хорошо известно. Речь пойдёт о моей поэме «Демон», точнее об одной её строке, веренее об одном слове. О слове, которое теперь уже никак не сотрёшь и не вычеркнешь из сотворённого тобой. Слове, которое, впоследствии, может веками висеть над тобой тяжким грузом, будоража умы наших братских народов.
Но я начну с самого начала, чтобы ты почувствовал динамику произошедшего со мной за этот день. Ночью мне приснился сон, мрачный; я бы даже назвал его кошмарным, но не по привидившимся мне образам, а по внутреннему мироощущению.
Я увидел её на фоне дымных облаков, – вместе они создавали картину моря, почерневшего от гнева природы. Я увидел её глаза, полные страха и отчаяния. Я проснулся, с сильно бьющимся в груди сердцем. Я не мог прийти в себя целый день. Да, я увидел её во сне этой ночью, скорее всего, потому, что грезил весь предыдущий день о ней. И это не случайно. Признайся, что ты тоже не веришь в случайность. Ведь мне показалось, нет, это нечто больше, чем показалось, что она звала меня. Ей была нужна моя помощь. Может, просто моё присутствие рядом, чтобы хоть как-то утихомирить чувство возрастающей в ней тревоги.
Я вскочил с кровати и бросился к письменному столу. Первые четыре строки я тут же излил на бумагу: это были стихи на французском. Я редко пишу стихи на этом поэтическом языке. Это происходит в особые мгновенья, которые переживает мой ум, сердце и моё я, но на этот раз они отразили именно то состояние, что я испытал от увиденного.
Хоть призрачна надежды нить,
Овеян путь мой мрачным сном,
Ваш образ буду я хранить
В воспоминании моём. *
Признаюсь, я не находил себе место, и, оторвавшись от письма, глянул в окно. Картина была той же: дымные облака медленно проплывали надо мной, создавая впечатление чернеющего от капризов природы моря. Не отрывая взора от зрелища, я подошёл к окну: не хватало её образа, ставшим мне дорогим сейчас, как никогда, и я, не сдерживая чувств, заплакал, как ребёнок.
Последнее четверостишие было более осмысленным, хотя и переживаний моих о ней хватило с лихвой. Я готов был отпустить к ней свою душу, чтоб защитить это невинное создание от одолевающих её невзгод и я написал:
За Вас я с берегов иных
Молю неумолимый Рок,
Чтоб от ненастий грозовых
Мой призрак уберечь Вас мог. *
После этого я решил никуда не идти, а заняться поэмой. Я описывал сражение, придавая этому историческому событию немаловажное значение. Отмечу, при этом, что милый образ не выходил у меня из головы. Работая над поэмой, я не только оставался с ней мысленно, но и беседовал, размышлял о том, что значит этот сон, пытаясь вспомнить каждую, пусть и незначительную с виду деталь и сопоставлял это с возможной реальностью.
Внезапно меня разморило. Сказались и усталость, и переживания, к тому же рядом с рукописью стояла почти выпитая мною бутылочка красного грузинского вина. Я то и дело вздрагивал от очередной мне привидившейся картины, будь то сражения или ангельского призрака на демоническом фоне небес. Я остановился на эпизоде бегства грузин с поля боя, и моя новая строка выглядела так: Бежали грузины. Мне оставалось добавить нужный эпитет, но я снова погрузился в раздумья, в полудремотном состоянии.
Я стал вспоминать её наряд. Во что же она была одета?.. О, Боже! – это показалось невероятным, но я воссоздал в памяти всю картину в деталях, а главную центральную деталь никак не мог вспомнить. Внезапно меня озарило. Осушив последний стакан, я увидел её образ в окне на фоне вечернего испещрённого мрачными облаками неба, и понял, что это было повторение моего сна наяву. Позже я понял, что это был повторный эпизод из моего сна. Но сейчас я созерцал её наряд и понимал почему не мог его вспомнить. Он сливался с картиной дымных облаков настолько гармонично и динамично, что создавалось впечатление будто он образует её вечерний туалет.
Ангельский лик на демоническом фоне. Мой Бог! – что же это такое я говорю! Как бы то ни было, а доля истины в этом есть. И одно, и другое не просто соответствуют по своему характеру этим эпитетам, но и удачно гармонируют друг с другом. Как же мне разобраться в этой мистической задаче?... ты ангел или демон? Кто ты – ты кто? О это платье! Sur cette robe! Кто есть кто? Qui est qui (ки эс ки)? Я вздрогнул и проснулся на миг с сильным желанием снова погрузиться в сон. Robe qui est… rob qi e, – звучало в мыслях моих непрестанно. Я приоткрыл глаза – увидел пробел в строке и вписал туда этот не очень уж звучный эпитет, которому суждено (как тебе это известно) будет громогласным эхом звучать на протяжении многих десятилетий.
Что ж, мой юный друг, теперь ты знаешь всё, что касается истории с этим эпитетом. И я очень надеюсь, что ты правильно сможешь распорядиться своими знаниями, будь ты умудрённый жизненным опытом старец, избалованная светским вниманием красавица, или такой же, как я, одержимый духом созидания поэт.
Твой искренний друг Л
Закончив письмо, я испытал невероятное облегчение, чувство полярное тому, что испытывал другой герой нашего времени, исполненный страха и отчаяния за своё будущее, поскольку не видел ни тропы ведущей к нему, ни путеводной звезды, манящей за собой.
Бежал я долго – где, куда?
Не знаю! ни одна звезда
Не озаряла трудный путь...
Ощутил облегчение, потому что понял, что совершил нечто нужное, завершив некий этап своего существования, причём, сделал это должным образом и сейчас находился в состоянии трепетного ожидания чего-то важного. Мне снова послышались чарующие звуки пения небожителя. Я понял как мне далеко до него. Я не в состоянии сравниться с ним ни в чём. Душа моя давно смирилась с тем, что земля не то место, где она может найти для себя желанный приют.
И долго на свете томилась она,
Желанием чудным полна,
И звуков небес заменить не могли
Ей скучные песни земли.
Мрачные настроения внезапно исчезли, на душе стало светло и полночь стала растворяться в красочных цветах животворящей радуги. Я снова устремил взор ввысь, теперь уже навстречу лазурным облакам, резво проплывающим надо мной. Как хорошо, когда ты можешь сделать правильный выбор, пусть он покажется тебе не самым лёгким, влекущим на тернистый путь. Но сквозь любые преграды ты можешь пройти с лёгкостью, если ощущаешь рядом с тобой Его ни с чем несравнимую благодать. В этот миг я ощутил это сполна.
Тогда смиряется души моей тревога,
Тогда расходятся морщины на челе,—
И счастье я могу постигнуть на земле,
И в небесах я вижу Бога.
Но кто это теребит меня? И что это за земные голоса? – никак ли послышалось. Однако в следующую секунду я отчётливо услышал знакомый голос: «Michelle, mon amie. R;veiller, que vous?». «Semble qu'il est mort», – кто-то мрачно промолвил в ответ.
В самом деле есть только одно состояние твоей души, когда ты ясным взором можешь взглянуть на себя со стороны и увидеть всё то, о чём ранее даже не догадывался. И тогда перед тобой разверзаются и небеса, и бездна, обнажающие скрытые от земных глаз картины, и ты, подобно Иоанну Богослову, способен видеть и слышать происходящее за неведомой завесой.
И сказал Сидящий на престоле: вот творю всё новое. И говорит мне: напиши; ибо слова эти истинны и верны...
и увидел я Ангела сходящего с неба, который имел ключ от бездны и большую цепь в руке своей...
он взял дракона, который есть диавол и сатана, и сковал его...
Наконец наступил это решающий момент, без которого бесмысленно твоё существование, как земное, так и неземное. Ты стоишь перед выбором, точнее, выбор твой уже был сделан. Сейчас ты стоишь перед ожиданием своего часа. Выбор за Ним. И он будет зависеть от того, сколь правильный путь ты избрал здесь, сумел ли найти своё, достойное тебя решение. Я замер меж двух начал, сосредоточенных во мне. Мгновение могло оказаться вечностью, но свершилось ОНО!
И Ангел строгими очами
На искусителя взглянул
И, радостно взмахнув крылами,
В сиянье неба потонул.
* Авторские переводы лермонтовских стихотворений «Esoir» (Надежда) и L’Attente (Ожидание) с французского.
* * Мишель, мой друг, очнитесь, что с вами? По-моему, он мёртв. (французский).
ESOIR
Non, si j'en crois mon esp;rance
J'attends un meilleur avenir.
Je serai malgr; la distance
Pr;s de vous par le souvenir.
Errant sur un autre rivage,
De loin je vous suivrai,
Et sur vous si grondait l'orage,
Rappelez-moi, je reviendrai.
L’ ATTENTE
Je l’attends dans la plaine sombre;
Au loin je vois blanchir une ombre.
Une ombre qui vient doucement....
Eh non: — trompeuse esp;rance —
C’est un vieux saule qui balance
Son tronc dess;ch; et luisant.
Je me penche et longtemps j’;coute:
Je crois entendre sur la route
Le son qu’un pas l;ger produit...
Non, ce n’est rien! c’est dans la mousse
Le bruit d’une feuille que pousse
Le vent parfum; de la nuit.
Rempli d’une am;re tristesse
Je me couche dans l’herbe ;paisse
Et m’endors d’un sommeil profond....
Tout-;-coup, tremblant, je m’;veille:
Sa voix me parlait ; l’oreille,
Sa bouche me baisait an front.