Недель несколько, а, быть может, и месяцев – собранных календарём в весенне-летний букет – Марьяна не могла отделаться от мысли – назойливой, привязчивой, лишь изредка куда-то ненадолго отлучающейся. Мысли, что дни её жизни давно идут (бегут, ползут) по замкнутому кругу. Притом идут не так, как у всякого человека, юности пёстрые, весёлые, авантюрные платья давно уж не примерявшего, закинувшего их в глубины гардероба – маловато, наверное, да и… - когда человек уже свыкся с пониманием, что дни, украшенные вспышками восторга, салютами долгожданных побед и криками (иль немотой) удивления случаются не чаще пары раз в году, а потому нет ничего странного в том, что похожие друг на друга дни следуют за похожими друг на друга днями. Нет, в днях Марьяны поселилась уж совсем какая-то одинаковость, неотличимость - как у близнецов, что захотели стать для всех одним человеком, просто вдруг раздвоившимся… И близнецов тех у Марьяны становилось всё больше и больше. Одни и те же встречи с одними и теми же людьми - на работе и вне её; одни и те же занятия – дома и вне его; одни и те же мысли – в голове и вне её – всё это вертелось как всё же сотворённый болезненным гением перпетум-мобилле. Ответ на усталое «почему?» (так происходит) и равнодушное «сколько?» (всё это будет продолжаться) Марьяна находила в собственной чрезмерной, на грани надрыва, усталости и в огромном – до размеров другого человека - равнодушии, последнее время слишком часто овладевающим ею. Без кого-либо эмоционального фона (тона, сопровождения) она осознавала, что кроме равнодушия в ней постоянно жили лишь маленький зверёк голода да старое приведение сна.
Годы те были диковинными - искрящимися на сломе государств, порядков и устоев, годами, кажущиеся теперь не былью, но небылицей (коей никогда и быть не могло – выдумка всё то было, фантазия поэта - конечно, спесивого, но божественным даром всё же наделенного), не историей, но истерией (по поводу и без оного – с песней, руганью, танцами и драками), не прошлым, но пошлым (банальным, скабрезным, негожим – прилагательными, застрявшими во всём, что окружало тогда людей). Потому не было ничего удивительного (впрочем, у людей из-за пёстрости и нескончаемой странности происходящего в те времена удивление постепенно начинало и вовсе чахнуть да усыхать) в зарождении, появлении и властвовании разнообразнейших чародеев и магов, колдунов и психотерапевтов.
К одному из таких популярных и одновременно скандальных волхвов в один из дней Марьяну и направило редакционное задание. Стоит отметить, что служила Марьяна в редакции хоть и небольшой, но в меру известной газеты – разумеется, в силу правил, сложившихся в те времена, завоёвана известность тому изданию – впрочем, как и изданию всякому – была солдатами ручки и пера, и, как заведено было тогда, не без оружия, запрещённого во времена прочие, - выдуманным скандалом, несуразной сплетней и прочей незамысловатой ложью.
Николай М., профессор Академии ворожбы и чревовещания, Лауреат премии магических искусств имени Калиостро, Премьер-министр мистического правительства страны, обычно встречал гостей в своей квартире, что жила в старом доме на окраине Безымянного переулка неподалёку от Садового кольца. Для Марьяны же он невесть почему сделал исключение и принял её на лавочке у подъезда того самого дома, где обитала квартира. Вытянутые «коленки» полинявших «тренировочных», припухшее от чрезмерности выпитого алкоголя лицо, спортивная куртка, бывшая когда-то синей, бутылка пива и два стакана - к портрету профессора Академии ворожбы, разительно отличающемуся от того грандиозного полотна, что висело при входе в саму Академию (мантия, томик Папюса в руках, пышные усы), пожалуй, прибавить было и нечего.
Поначалу интервью, которое, как считала Марьяна, обязано было стать увлекательным, информативным и в меру провокационным, не ладилось вовсе, оно мало походило даже на разговор - между нею и Николаем М. летали лишь неловкие фразы да минуты молчания. И дело было вовсе не в малоопытности Марьяны – она за два года работы в редакции успела и понаписать о многом, и побеседовать со многими, и даже со многими поругаться – а в назойливом обращении любой темы, которую пыталась затронуть Марьяна, в возможность для Николая наладить с нею отношения более близкие, чем позволял всякий здравый смысл.
Дабы пресечь неуёмный пыл немолодого уже ловеласа, Марьяна, глотнув тёплого пива, которым её угостил маг и назойливый волокита, заявила, чуть зевая, что люди ей не интересны вовсе, что любит, она, дескать, любоваться лишь горами да волнами, что Ай-Петри ей дороже любого человека, что секс- это пустое, и что… и что… главное верить не в кого-то, а в себя. Зажужжала очередная муха молчания.
- Мизантропией, значит, увлечена барышня... Ну-ну... «Верить в себя», говорите? Верить? Опасное дело. Можно в собственных глазах скоро стать Богом. Это, так сказать, мания величия. Как минимум. – Николай поёрзал на старой лавочке. Та в ответ охнула, скрипнула, пробормотала что-то невнятное. – Хорошо... Хорошо... Вот Вы только что интересовались, как это у меня получается - взглянуть в будущее. Пред-ви-деть. Узреть, так сказать, то, чего ещё, как считают многие, ещё не было. Чего еще, так сказать, не существует... - вдруг замолкнув, Николай посмотрел – долго, протяжно, как-то не очень приятно – в глаза Марьяны. - Конечно, увидеть то, чего нет ещё, невозможно – с этим не поспоришь... Люди думают правильно. Они ошибаются лишь в одном. Будущее не существует – оно уже существовало. Уже было. Для того, кто умеет возвращаться назад. Во времени.
- А?.. – только и смогла в ответ вымолвить Марьяна.
- Всё зависит от ситуации, так сказать. Случилось землетрясение – я возвращаюсь на день назад. Я – глашатай, я – пророк, я – спаситель. Пришёл ко мне директор завода, ждущий от меня ответа, надо ли ему соглашаться на опасную операцию, что состоится завтра. Я ничего не отвечаю директору. Просто проживаю ещё один день. Узнаю, как прошла операция. Возвращаюсь на один день назад. Теперь уже при визите директора не молчу. Говорю, всё как есть. Как будет... Как было.
- А почему только на один... День? – нельзя сказать, что Марьяна была удивлена. У неё и до того было мало симпатии к кудеснику волшебства и обмана, сейчас же она и вовсе почувствовала нечто вроде брезгливости – ей с детства были неприятны и даже отвратительны всякие юродивые и безумцы.
- Не всегда. Один день требует наименьшего количества сил. Но в хорошем настроении, хорошо выспавшись, могу забросить себя и подальше в прошлое. Кстати, - Николай вновь пристально взглянул на Марьяну. – Могу сделать это и с другим человеком. Во время секса. Правда, вот незадача... Он, в отличие от меня, ничего не будет помнить... Да... Что думаете на сей счёт, Марьяна? Не хотите попробовать?
- Нет, спасибо... Я... Пожалуй, пойду... - только сейчас Марьяна почувствовала, что её непреодолимо тянет ко сну.
- Да не бойтесь, - на сей раз Николай смотрел на Марьяну почти ласково. – Бояться вообще ничего не надо... Ведь всё можно исправить. Кроме неисправимого... Или пережить. Кроме смерти, конечно... Или, в крайнем случае, иначе на всё взглянуть. На всё. Даже на смерть.
– Уж не подмешали ли... Ли... - Марьяна не слушала нелепый бред нелепого проходимца. – Не под... Шали... Снот... ворное?.. Никогда не... Любила пиво…
- Ох, барышня... Каждый раз, когда засыпаете, Вы говорите одни и те же слова.
- Каждый раз?.. Каждый?..
- Ну да... Вы ко мне приходите вот уже… – Николай неожиданно зашепелявил что-то нечленораздельное.. - ...ятый раз. Со своим редакционным заданием, так сказать. И постоянно на следующее... Или как правильнее сказать? На предыдущее утро всё забываете. А, знаете, мне это не надоедает. Нет. Милая Мари...
Проснувшись – у себя в небольшой комнатке посреди огромной коммунальной квартиры – Марьяна поначалу никак не хотела открывать глаза – ей жизненно необходимо было ещё чуть-чуть - минут пять, не более - поспать, подремать, понежиться...
И лишь когда само время – существо дотошное и занудное – принудило Марьяну сбросить сон, сбросить счастливоё, сладкое забытье, она вновь, в который уже раз почувствовала, что... никак не может отделаться от одной и той же мысли... Мысли, что дни её жизни давно идут (бегут, ползут) по замкнутому кругу...
- Старый дуралей... - всё же справившаяся с притяжением кровати, Марьяна произнесла это громко, недовольно.
Чуть позже с увлечением рассматривала собственные глаза, прикасалась носом к собственному носу – в зеркале ванной комнаты:
– Всё в постель меня хотел затащить. Даже придумал для этого, что может путешествовать по времени... Идиот... Думает, это так легко...
Водопадом, рухнувшим из-под крана в старый чайник, Марьяна сотворила небольшое озерцо, поставила его на газ. Подошла к календарю. Оторвала лист с числом 31. Невесть зачем решив сбежать, лист календаря выскользнул, стал падать на пол.
Марьяна недовольно посмотрела на листок – тот, остановившись, виновато заскользил обратно.