Начало (Вместо предисловия) - http://www.proza.ru/2015/08/10/1315
Предыдущая страница - http://www.proza.ru/2015/08/25/1711
КРАТКОЕ СОДЕРЖАНИЕ
В ожидании своей участи в первый же день на Виктора вдруг нагрянули воспоминания. Он был послевоенным ребёнком, родившимся и выросшем на Сумщине без отца, только с мамой-санитаркой и бабушкой. Его дедушка и все родные дяди и тёти умерли в голодомор 30-годов ХХ века. Далее Виктор перебрал все подробности их жизни, которые когда-то рассказали ему его покойные мама и бабушка. Особенно то, как маму во время Великой отечественной войны трижды угоняли в Германию.
________________
Говорят, что перед смертью в голове у человека проносится вся его жизнь. Почему-то и у Виктора вдруг нагрянули воспоминания.
Он был послевоенным ребёнком, родившимся в результате последней демобилизации тех мужчин из армии, которые были мобилизованы семнадцатилетними подростками после освобождения его родного села на Сумщине от немцев в средине войны.
Эти подростки вместе со старшими опытными бойцами заканчивали войну и брали Берлин. Но после Победы старших отпустили домой, а молодёжь продолжала служить в армии до тех пор, пока не подросло до восемнадцати лет в необходимом количестве новое поколение защитников Родины.
Его мама и бабушка жили на самой северной окраине села. Им досталась нелёгкая доля. Бабушка с дедушкой пережили русско-японскую войну, первую мировую войну и гражданскую войну. Они были обычные крестьяне. И у них было пять детей, но коллективизацию на селе пережили только бабушка и мама.
К началу Великой отечественной войны мама была девкой на выданье. Но, поскольку у неё не было отца, и такая семья в то время считалась бедной и не престижной для нового родства, то женихи, слушаясь своих родителей, не спешили к ней свататься.
При коллективизации у крестьян забирали лошадей, коров и всё продовольствие. У семьи Виктора забрали всё подчистую, включая литровую банку с горохом, которая стояла на подоконнике. Человеку ничего не оставалось делать, как добровольно идти в коллективное рабство, то есть в колхоз.
Бабушка рассказывала Виктору, что в колхозе оплачивались трудодни, то есть рабочие дни, как говорят, от темнадцати до темнадцати. Это, в основном, посев и посадка зерновых и огородных культур, их прополка, сбор урожая и различные заготовки на зиму. Зимой на полях и огородах не работали, поэтому за год получалось примерно двести трудодней.
За каждый трудодень в конце года оплачивалось по двести грамм зерна и по три копейки денег. Итого получалось сорок килограмм зерна, которое бабушка приносила в мешке на плече за один раз, и шесть рублей денег. Разве можно было целый год прокормить свою семью за эту оплату? Выручал только свой огород и небольшой сад — всего тридцать соток. Но и в огород нужно было по весне вкладывать семена, а где их взять?
Самым тяжёлым оказался 1933-й год — год коллективизации, когда у людей отобрали всё. В тот год у дедушки и бабушки умерло от голода двое детей. Чтобы спасти остальных членов своей семьи, дедушка собрал свой столярный инструмент, которым он очень дорожил, часть одежды поновее и с несколькими попутчиками на их телеге поехал в город менять свои нехитрые пожитки на продукты.
С тех пор его семья больше не видела. Те, кто вернулся, говорили, что он где-то в дороге умер от сибирской язвы, а все его вещи и продукты, которые он всё-таки выменял, якобы, сожгли, как положено было сделать по инструкции для такого случая.
Бабушка не ездила искать мужа или его могилу, поскольку сама была слаба, и у неё на руках было ещё трое больных и хилых от голода детей. Чтобы как-то их поддержать, она пекла им лепёшки из лебеды. Старшая дочь и самый меньший ребёнок их ели, но вскорости опухли и умерли. А мама была второй по возрасту, кое-что уже понимала, поэтому отказалась есть эти лепёшки и, может быть поэтому, осталась жива. Всё это происходило весной, когда у людей полностью кончались хоть какие-то припрятанные съестные запасы, и у них после этого фактически не было шансов выжить.
Мама Виктора в 1933 году была уже школьницей, училась хорошо, но после начала голодомора перестала ходить в школу и так больше нигде и не училась. Сначала она помогала бабушке, то есть своей маме, на своём огороде, пока та работала на колхозных полях, как рабыня. Это было в тёплое время года, особенно летом. А зимой у мамы не было обуви, чтобы даже выйти на улицу.
Она дожидалась бабушку и выпрашивала у неё сапоги, чтобы выйти и немного погулять или чтобы навестить подруг, у которых была такая же ситуация. А большей частью зимой мама что-то вышивала на продаж или перешивала старые вещи бабушки для себя, поскольку вырастала из своей одежды, а купить новую было не на что.
Конечно же, семьи с мужиками в доме легче переносили все эти невзгоды. А тут бабушка была для мамы Виктора и мамой, и папой одновременно. Она таскала воду, ходила в лес за дровами, прячась от колхозного начальства, чтоб ей не приписали воровство, рубила эти дрова, точила топор и ножи, топила печку, чинила сама крышу и старые валенки, пряла пряжу и ещё ходила по людям и подрабатывала у них за продукты.
Посмотрев на всё это, мама Виктора категорически не хотела идти работать в колхоз, как бабушка. И судьба, если в неё верить, смилостивилась над ней да добрые люди помогли, — когда в местной маленькой больнице открыли инфекционное отделение, её взяли туда санитаркой. Ей ещё не было и пятнадцати лет. Кто бы тогда мог подумать, что эта профессия и эта должность станут для неё пожизненными...
В больнице платили хоть и небольшую, но всё же зарплату. Помесячно, а не раз в году, как в колхозе. Кроме того, больным за неимением лучшего давали рыбий жир. Немного, по столовой ложке. Но многих из них от этого жира просто тошнило, а некоторых — даже рвало.
Бабушку же и маму Виктора этот рыбий жир спас от голодной смерти в 1947-м году, хотя послевоенный голодомор почему-то замалчивается до сих пор. В тот год по весне люди ели майских жуков, а мама Виктора спасала себя и бабушку рыбьим жиром из больницы, от которого отказались больные и которым их родные носили что-либо повкуснее. А зарплату у мамы забирали, оставляя взамен облигации займа с портретами Ленина и Сталина. Виктор хорошо помнил эти облигации, поскольку в детстве играл ими, вырезая ножницами красные и синие портреты...
22 июня, когда началась война, бомбили Украину до Киева, то есть до Днепра, а 23 июня — и соседние области: Сумскую, Полтавскую, Днепропетровскую и другие восточнее Днепра. 23 июня на родине Виктора никто ничего о войне ещё не знал и даже не слышал. Возможно, партийное руководство села и знало, но промолчало из трусости перед более высоким начальством за раскрытие того, возможность чего отрицалась советским правительством все предвоенные годы. Поэтому рано утром на второй день войны мама Виктора спокойно шла на работу, как вдруг в небе непривычно загудели самолёты — много самолётов — и на головы людей посыпались бомбы.
Со страха от их взрывов мама Виктора, простая сельская девушка, как говорят, потеряла рассудок, и вместо того, чтобы спрятаться от этих бомб или осколков, она стремглав понеслась по открытой местности на окраину, к своему дому. Бог миловал её — две бомбы рванули по обе стороны примерно в полукилометрах от пути её следования: одна возле крайних хат, а вторая прямо посреди луга. Виктор неоднократно в детстве ходил к этим воронкам — это были бомбы калибром, скорее, 500 килограмм, или, по крайней мере, не меньше 250.
Во время войны маму Виктора три раза угоняли в Германию, но все три раза она с большим или меньшим трудом избегала этой поездки, в отличие от многих других девушек, которые на несколько лет были вывезены на работы в чужую страну.
Первый раз добрые люди посоветовали ей залить уши постным маслом. Немцы боялись всякой заразы, поэтому, когда мама сняла платочек, и немецкий врач увидел якобы вытекающий из ушей гной, он брезгливо поморщился, замахал руками и громко забелькотал: «Цурюк, цурюк!!!» И её быстренько выгнали прочь.
Второй раз её чуть не увезли в Германию, поскольку полицай из местных жителей раскусил её фокус с постным маслом, — видать, мама Виктора не первая его использовала, — и ещё задолго до медосмотра со злостью говорил ей: «Я тебя знаю, сучка! Ты у меня с постным маслом в ушах не отвертишься! Много вас таких симулянтов набралось!»
Поэтому с первой вестью о второй волне вывоза наших девушек в Германию, бабушка собрала узелок с нехитрой едой на неделю, накинула на плечи маме тёплый платок и отправила её окольными тропками в лес, приказав приходить в условленное место за едой и последними новостями раз в неделю. Так мама три недели и прожила сначала несколько дней в лесу, ночуя в неубранных копнах сена на полянах, а потом с началом дождей — у знакомых на дальнем хуторе.
На третий раз девчонок забирали без объявления прямо по домам. Ходили по два полицая с винтовками и с подготовленными заранее списками. В одном доме девушка с перепугу кинулась бежать в ближайший лес и была застрелена полицаем, который был прилично выпивши и поленился её догонять. После этого уже никто из девушек не хотел рисковать своей жизнью. Так и маму Виктора увели из дому и в тот же день увезли из села на машине вместе с другими девчонками.
Разрешалось взять только одежду и узелок с едой. Да и брать-то девушкам было больше нечего после коллективизации.
Маму Виктора вместе с другими девушками, среди которых было две знакомых, живших недалеко от её дома, увезли сначала в районный центр, а затем на соседнюю узловую станцию, где формировался железнодорожный состав в Германию. В общей сложности это было километров за пятьдесят от дома.
Пока формировался нужный состав, девушек, — а их набралось к вечеру человек сорок, — на ночлег закрыли в какой-то барак, в котором окна были забиты досками, а вместо постелей была навалена куча соломы возле дальней стены. Охранял барак молоденький немецкий солдат в каске и с ружьём.
Барак с широкими двустворчатыми дверями-воротами, который когда-то, возможно, был коровником, закрывался снаружи только на засов. Но между створками и досками ворот зияли большие щели, сквозь которые местами могла пролезть девичья рука.
Пока было светло, часовой то прохаживался возле ворот, то присаживался на деревянный ящик сбоку от ворот и курил сигарету. Когда стемнело, включили лампочку на столбе немного в стороне от барака. Возле ворот образовался узкий сектор из тени.
Глубоко за полночь уже все девушки спали на соломе — кто где примостился. Не спалось только матери Виктора, которая была небольшого росточка, и её рослой знакомой землячке.
Девушки пошептались и приблизились к воротам барака. Сквозь щели между досками они увидели, что часовой сидел со стороны светящейся лампочки на ящике и спал, прислонив голову к стене барака и поставив винтовку на землю между ног.
Ощупав ворота и найдя нужные щели, девушки попробовали сдвинуть засов. Послышалось небольшое шуршание, но часовой спал молодецким сном и не проснулся. Попробовали приоткрыть дальнюю от часового створку дверей внутрь барака, чтобы часовой не заметил, если проснётся. Попытка удалась, дверь отклонилась примерно на полметра.
В образовавшуюся щель попробовала проскользнуть старшая девушка, но мама Виктора её удержала, пошла и разбудила третью землячку, которая вообще походила на школьницу. Когда та разобралась, в чём дело, то тоже согласилась бежать. Остальных будить не стали, иначе мог бы подняться большой шум и всеобщая паника. В конце концов, каждый сам должен управлять своей судьбой и цепляться за последнюю надежду к спасению.
Проскользнув почти неслышно в узкую щель ворот, и прикрываясь узкой полоской тени, девушки с выпрыгивающими из груди сердцами сначала тихонько зашли за барак, где тень была гуще, а затем бегом бурьянами добрались до ближайших кустов и уже тише задворками вышли на окраину. Хуже было, когда из какого-то двора залаяла собака — тут волосы дыбом стали, но, как говорят, слава Богу, всё обошлось.
Далее девушки двинулись в направлении своего села. Шли только ночью, отсыпаясь днём в дальних скирдах соломы на полях, в отдалённых лесах или в заброшенных домах. Дорогу узнавали и еду просили только у тех, кто жил на дальних хуторах. В последнем хуторе, который был недалеко от их села, жили родственники рослой девушки. Там добрые люди дали девушкам возможность помыться, накормили хорошо, и выспаться по-человечески уложили. И только в общей сложности через восемь суток девушки ночью подошли к своим домам. А после этого ещё прятались два месяца, где кто мог...
Всё это подробно Виктору не один раз рассказывала его покойная мать, так что он до самой смерти не забудет ни одной мелочи из её нелёгкой жизни. Но почему всё это вспомнилось именно сейчас, когда у него возникла необходимость своего жизненного выбора? Почему вспомнилась нелёгкая жизнь его матери и более старших предков? Почему ему сегодня не вспоминается его личная жизнь? Виктор не мог ответить на эти вопросы. Да и духота замучила так, что голова уже ничего не соображала, не анализировала ситуацию.
Виктор встряхнулся и пошёл в душ. А выйдя из душа, посмотрел на часы — было около трёх часов дня. Надо же — прошли ровно сутки со времени покушения на него на том злополучном пляже! Как же круто может измениться жизнь человека всего за одни сутки! Виктор вздохнул и пошёл на кухню варить нехитрый суп.
***
Следующая страница - http://www.proza.ru/2015/08/27/1873