Шмель весь вдохновенно взъерошился и стал от этого еще более мохнатым: его утонченное обоняние уловило аромат цветущего яблоневого сада. Дальше он уже летел на автопилоте, пока божественно влекущий запах вел его, уверенно и целенаправленно, как локатор. Шмель настолько ему доверился, что не успел взять управление на себя, и нежданно влетел в распахнутую форточку. Однако локатор не ошибся и правильно вывел его на цель. В этом замкнутом воздушном пространстве, перемещаясь, от стены к стене, от пола к потолку, витал волшебный запах законсервированного сада: сам сад давно уже отцвел, а здесь всё напоминало о прежних счастливых днях, и запах еще более волновал обоняние, сконцентрированный, словно духи из только что открытого флакона. Волшебный запах исходил от просторного чана, чья поверхность золотисто отблескивала, как огромный отполированный янтарь. Шмель, охотно приняв его за полосу приземления, выпустил шасси и, едва пробежав по ней, застыл, сладостно упиваясь вязкой твердью, точно землей обетованной. Это походило на объятья двух любовников, еще недавно изнывающих в томлении одиночества.
Наслаждаясь сказочной встречей, Шмель, конечно же, не придал значения легкому чаду, поднимавшемуся над противнями, на которых жарились пирожки с яблочным повидлом. И не заметил, как сам угодил в пирожок, точно кур во щи. Вот к чему может привести сладострастие!
Однако сказка на этом не кончается. Наступила для Шмеля кромешная тьма. Внизу, под ногами, по-прежнему сласть, а сверху и по бокам – сплошная власть, облепила его, шагу не дает ступить. Стал Шмель, как и положено перед концом, вспоминать всю свою жизнь. Но воспоминания были прерваны, оттого что его пирожок сунулся поперед батьки в пекло.
Однако и это еще не конец сказке. Ведь в ней всегда побеждает любовь! А мы-то знаем, как горячо Шмель любил Повидло. И Повидло тоже всё плавилось, текло, отвечая его жгучей страсти. Так что при их жарких чувствах пекло противня они воспринимали вроде как теплые ласки курортного пляжа, разморенно распластанного на самой раскаленной макушке лета.
И зажили они – Шмель и Повидло – своей необычной, совершенно обособленной, лишенной будничной суеты жизнью. Но, к сожалению, счастье не бывает бесконечным, даже в сказке («…и умерли в одночасье»). А коли уж назвался пирожком, – полезай в рот. Но у Шмеля с пирожком на этот счет уговора не было!
Спервоначалу Шмель не на зубок попал, а на язык. Но не поддался он интеллигентскому благодушию, а, упреждая нежелательное развитие событий, вонзил в язык свое жало, разящее цель не хуже стрелы, чей наконечник напитан ядом. Язык, разумеется, вспух, да настолько, что перестал помещаться во рту, отчего тот без промедления распахнулся и выпустил Шмеля на волю.
А владелец и повелитель языка от боли стал как бы невменяемый и вырвал его с корнем. Язык же ( поскольку теперь он даже при большом желании не мог держать себя за зубами) подробно поведал эту историю – запутанную, как сама жизнь.