Я стоял на берегу переливающегося всеми цветами океана, вздымающего многометровую грудь своей поверхности в целые горы волн, почти обращённых в цунами, высившиеся в мимолётном жизненном цикле у далёкой и подёрнутой синеватой дымкой линии горизонта. По бирюзовой мерцающей поверхности воды бежали шарики, скатываясь взрывами красочных брызг, похожих расцветкой на планеты и спутники Солнечной системы, поднимающиеся к поверхности океанских пучин. Я силой взгляда приближался к каждому из них, подлетая, и поэтому мог видеть поверхность, испещрённую сотнями кратеров и сопок, косогоров, береговых линий и озёр, обширных саванн и непроходимых джунглей, сияющих полярных снегов и бездонных морей.
Одни из планет водяных брызг были бескрайними ледяными пустынями без начала и конца, безжизненными, лишенными даже намёка на зарождение чего-то живого. Иные же планеты являли из себя раскалённые жерла, где дымчатые газы покрывают практически всю поверхность, и лишь на некоторые из них, те, что носили в себе самые неожиданные формы жизни, мне был открыт путь, где я мог выбирать, в каком именно виде явлюсь им: летающим, бегающим, кусающим, скачущим или же понимающим и мыслящим существом.
Мои раздумья прервала тяжелая рука, неожиданно возложенная на левое плечо. Я судорожно обернулся. Прямо передо мной стояла смутная тень, похожая на ледяного мрачного призрака, словно бы вышедшего из сырого и заплесневелого подземелья. Ноги мои неожиданно пустились в пляс, а мир, тем временем, помутнел и начал терять первоначальную насыщенность игры цвета и света. По мере того, как морской мир тускнел, всплывал новый слой существования: серый, туманный, безразличный, практически начисто лишённый красок. Проекция становилась всё более чёткой и явной до тех пор, пока не перекрыла конкретными очертаниями морской мир, достигнув на чувственном уровне полной реалистичности.
Я оказался теперь посреди мрачноватой болотистой местности в окружении невысоких гранитных пирамид, а вокруг клубился сероватыми клочьями липкий туман. На половину неба треугольником о трёх глазах раскинулось маслянистое солнце с такими же геометрически выверенными заточенными духовным напильником острыми зубками, настолько же явственно треугольными, как и три глаза. Зубов, впрочем, было также три.
Солнце скрипело, точно битое стекло, извергающееся с электрическим треском из недр плюшевого медведя, повторяя задыхающимся эхом со всех сторон одновременно: «Выбирай себе гнездо под стать клушке, чтобы крылья не спали и полёт держать штурвалом. Пред тобой открыты все яблоки планет. Какая из жизней тебе под стать и придётся по вкусу? Та, что с хлыстом и решёткой? Иль, может, та, где будут, не унывая, распускаться лоснящиеся в ночи астры и сыплет звёздный виноград, бликующий в мерцании фотонов, исторгнутых ядерными реакциями из раскалённых газовых шаров? Ты увидишь себя в зеркале, если решишься дойти до самого центра мира, но тогда уже будет слишком поздно.
Ищи, пока ещё не увидел исток отражения. Возвратившийся же отражением сам на себя уже не способен что-либо выбирать. Кто ищет, тот счастлив, а кто обрёл, тот скреплён печатью воли ведения. Воля ведения - это зеркало за пределами счастья или без такового, за границами свободы и заключения, ибо видеть мир и есть великое счастье забвения всех путей. Вечный вопрос «где и когда» поэтому не имеет ответа в свершённом достижении тобою предела. Так иди же со своим ключником, и пусть свита его хранит тебя от опасностей хладных миров, а длань твоя, приняв росы его ночи, укажет на ту дверь, что, в действительности, есть ты сам ранее, отныне и навеки».
Солнце с треугольными зубами извлекло из-под сливочных складок собственной туши спичечные держатели для узорных глаз из правильных геометрических рисунков, и, изображая велосипед, разделилось надвое, дабы покатится по оранжево-зелёному небосклону. А те две половинки распались ещё надвое, которые, в свою очередь, ещё напополам - и так далее, пока солнце богато не окропило внутренними реакциями мохнатый снег блестящих мерцаний на ворсинках шерсти микроскопических солнечных зайчиков на велосипедах.
Тут только я обратил внимание на размазанный образ незнакомца, стоящего ровнёхонько прямо передо мной на расстоянии метров трёх. Он был явно мужского пола, очень высок, худощав и костляв. Ростом незнакомец высился за два метра, одет в тёмный серый длинный плащ, спускающийся почти до самых пят, и широкополую вытянутую к небу соломенную шляпу, полностью скрывавшую в тени лицо его.
Единственную деталь, которую мне удалось более или менее рассмотреть, так это узкий подбородок мертвенно-лунного белесого цвета, поникшие грустью синюшные губы и торчащие из под них крупные ярко-белые зубки, ровные, прочные и выступающие чуть вперед перезревшими зёрнами маиса, будто указывая всем подряд направление пути, ведущего в место, держащееся где угодно подальше от носителя выпученных зубных косточек. На ногах у незнакомца оказались надеты ботинки архаичного вида или даже сапоги, отличавшиеся кардинально и непропорционально масштабно загнутыми вперёд носками, словно у сказочного волшебника. Сходства с восточными нарядами придавали хитромудрые узоры, расползшиеся по замшевой поверхности обуви трескающимися лозами зеленоватых ужиков. В правой руке человек держал ключи, а в левой - хлесткую тройную кожаную плеть.
Он вздохнул с кипением и клекотанием в горле и произнёс довольно неприятно-скрипучим высоким голосом с полунасмешливыми курлыкающими интонациями: «Зеркало звёзд ждёт тебя, терпит оно дико, странник. Я - безликая бессмертная часть мира, чараластра преддверия выбора, Шмахрд Эуб - лишь одно из имён, данных мне за пределами мира людей. Можешь звать меня так. Пока ты пребываешь в поисках мирового зеркала, я буду исподтишка присматривать за тобой, но когда ты его отыщешь, то все сети событий уже не способны будут тебе помочь, если выбор твой станет вдруг ложным для тебя же самого.
Тогда узришь ошибочную истину своей лжи, но выбор твой, хоть и не впрок, хоть и впросак, есть воля твоя, и то, в каком обличье ты отразишься в звёздном зеркале, определит виток жизненной пружины и примет твоё естество в понятиях пространства, массы и времени. А теперь иди же по тропе в туман, но пусть разум твой будет чист, пуст и ясен для новых открытий. Лишь при этом условии истина откроется тебе так же легко, как ты повернёшь ключ в замочной скважине двери выбора после отражения в зеркале».
С этими словами, произнесёнными в самых возвышенных интонациях, загадочный ключник в соломенной шляпе умолк, а за его спиной светящимся конвеерно движущимся вектором обозначился путь, по которому мне следовало идти, единственная солнечная тропа и скользящие по кочкам салочки игривых скрещиваний лучей на болоте. Я направился по хлюпающей топкой тропе свечения, огибая стадо животных, которых пас ключник.
Здесь присутствовали быки без шеи и на коротких ногах из гигантских костей, чьи головы с вытаращенными бюстиками глаз топорщились прямо из жирной холки, покрытой жёсткой шерстью, напоминающей сушёные корешки какого-то растения или колкую неочищенную поверхность зрелого кокосового ореха, похожую на пружинистую паклю. Водные черепахи, бегемотиками плюхающиеся в жиже, тянули кочерыжки седых ротасто-подслеповатых морщинистых голов, испещрённых сотнями зубов, а зеленые церберы с тремя головами и двумя хвостами, похожими на крысиные, лаяли простывшей осиплостью в отсыревших потоках воздушной затхлости.
На солнечных пятнах лучей, прорывавшихся сверху сквозь клочья тумана, грелись, напевая в миноре звонким тенором красивые мурчащие песни, растянутые в длину гепарды без шерсти, облачённые только в блестящую кожу, в маслянистых изгибах которой играли отражения окружавших ландшафтов. Цветастые змеи-многоножки, подобные исполинским сколопендрам, были ещё далеко не худшими среди всех прочих нелицеприятных тварей, один вид которых способен был внушить ужас в любого не подготовленного к подобному зрелищу путешественника.
Животные меня не трогали. Вся их воля и всё их естество были едины с волей и всем естеством ключника Шмахрда Эуба, астрального пастуха всевозможных форм, плутавших в буфере между мирами. Ключник и его звери были безраздельны, словно солнце, свет и плазма, воды и глубины, словно кратеры и лунная пыль, мысли и действия, решения и верный дух свободы, их породивший, ибо являлись проявлениями сторон друг друга.
Эуб, его одежда, его ключи, плетение шляпы и хлыстик стада оказывались, на деле, собираемыми и слагаемыми в единый неразрывный образ теми верхушками айсбергов естеств, что тотчас отразились в моём бренном рассудке в виде набора разделённых образов, столь же мало имеющих отношение к действительному их содержанию, сколь мало кожистый носик морского котика, высунутый на поверхность воды, имеет общих черт и особенностей с обликом самого морского котика, тогда как происхождение каждого из этих кажущихся сослагаемыми свойств, вероятностей и характеристик, указывало на единый и целостный источник, содержание которого не подвластно пониманию или осознанию его в первозданном виде. По крайней мере, для тех, кто ещё не научился воспринимать мир таким, каковым он является первоначально на самом деле: лишённым форм, границ и любых трактовок, сочинённых впоследствии конфигурациями разумов.
Я шел и вспоминал, как именно оказался здесь: мне доводилось часто покидать границы собственных условно материальных рамок, чтобы бесплотным призраком полетать над мерцающим ночным городом, встречая там такие же, как я, заблудшие души, или просто отправляться в скитания по бескрайним просторам зыбкой и текучей действительности, постоянно видоизменяющейся и видоизменяющей всё подряд вокруг осознающих мир полупрозрачных тел свободных странников.
В тот день события поначалу происходили, как обычно. Сначала я перестал чувствовать собственное тело, а перед глазами, в том самом мрачновато-красноватом пространстве, появился зелёно-изумрудный и чуточку салатового оттенка горизонтально вытянутый овал из искр, который начал, слегка мерцая и пульсируя, приближаться к границам зрения, пока не вышел за их пределы. Внутри этого овала обнаружился точно такой же овал, мгновенно разросшийся из центра зрения, а в нём - ещё и ещё бесконечно повторяющаяся итерация точно таких же увеличивающихся в размерах искрящихся зелёных овалов, которые, в своём нескончаемом полёте при постоянном ускорении превратились в восприятие изумительного изумрудного туннеля, словно бы нарезанного колечками и, одновременно, напоминающего клубящиеся на вишнёвом фоне тучи, то сходящиеся, то расходящиеся прямо перед моими глазами, хотя по обыкновению подобную картину в природе можно наблюдать где-то над макушкой головы, хоть и не со столь огромной скоростью перемещающимися тёмно-ватными грозно-грозовыми тучными тучами.
Когда туннель закончился, я оказался в мутно-зеленоватом трёхмерном пространстве, в котором мог наблюдать пляску образов, преобразованных из мыслей в конкретные зрительные видения и картины. Именно в этот момент всегда начинается самое интересное. Из области живота принимаются расходиться волны вибраций, поначалу медленных, но затем ускоряющихся всё более и более, образующих силу и непрерывность давления. В конечном итоге, это вибрационное дребезжание настолько ускоряется, что становится единообразным давлением распадающихся на дискретный пульс жёстких подталкиваний вперёд, одно
из которых всегда и заставляло меня вылетать, точно пробка из бутылки шампанского или камешек из рогатки. Притом всегда казалось, что я не лечу вперёд, а просто падаю вниз, проваливаясь по туннельной траектории.
Но в этот день всё произошло не совсем так, как я ожидал: осознание парило где-то под потолком, но рядом с моей кроватью стояли три тени.
- Ты нас не помнишь разве? - волной ухмылки пронёсся импульс от одной из теней.
Я изо всех сил пытался понять, что вообще здесь такое происходит, но не только не мог ничего припомнить относительно незваных незнакомцев, но даже и просто управлять направлением собственного полёта под потолком.
- Конечно, он нас не помнит, он же вступил уже на новый виток. Это мы ещё никак не можем совершить свой выбор, - откликнулся второй призрак тени.
Меня сковал дикий страх, я захотел вернуться, но паника и эффект неожиданности от представших прямо предо мною образов уже сделали тёмное дело, полностью вступив в свои права. Я отскакивал на связующем шнуре, той самой призрачной жиле, что либо дарила мне жизнь таком состоянии, либо - и я был в этом практически уверен на тот момент - просто воображалась в силу воспоминаний о ней. Движения прыгучести заставляли помыслить себя этаким мячиком для пинг-понга или развеваемым по ветру шариком или воздушным змеем, едва удерживаемым тонкими ладонями визжащих от восторга дошкольников, чуть ли не уносимых зацепкой на зыбкой ниточке со всем их весом куда-то под самые облака.
- Ты заставил нас ошибиться, полностью сгореть и обратиться в горстку праха, и теперь мы пленники теневых отражений твоими лишь стараниями! А сейчас ты и сам делаешь ровно то же самое, за что заставил страдать нас и обрёк на долгое многовековое странствие. Так что ж, мы нашли тебя, судья! - далее последовала плотная ментальная волна, переполненная мстительной радостью реплики от одной из теней: «Руби канат! Хоть каната этого, в самом деле, и нет вовсе, зато судью погубит его же собственный страх, его же порождение выдумки».
Другая тень, держащая в руке что-то узкое и тонкое, похожее на чёрный и поблескивающий каменный нож, быстро провела этим предметом по моему шнуру, и тут вдруг сковывающие иглы, сопровождаемые звуком лопнувшей струны, пронзили всё моё тело, а я, плавно уносимый словно бы степными тёплыми воздушными потоками, поплыл куда-то всё дальше и дальше, покуда не оказался на берегу переливчатого океана, скатывающего по самоцветным волнам яркие шарики взрывающихся брызгами планет. Должен признать теперь, что дорога по сонным болотам шляпного ключника-чараластры уже начинала казаться мне нескончаемой.
Интересно, какой путь предстоит выбрать мне теперь? Пока ещё ничего не ясно. А вы помните, по каким тропам вы здесь уже прошли, каждый раз переходя из века в век?