Господь хранит пришельцев или Письма в редакцию.
«Почему-то все воспринимают слова Иисуса Христа о том, что есть у Него и «другие овцы, которые не сего двора», и которых надлежит Ему привести, и они услышат голос Его, и будет одно стадо и один Пастырь, – как обращенные к язычникам (по сравнению с овцами двора иудейского). Почему не предположить, что имеются в виду пришельцы? Как поется в псалме: «Господь хранит пришельцев».
Помнишь ли ты, читающий эти сроки, что тебя не будет, а вещи, к которым ты прикасался, останутся? Помнишь ли об этом каждый день? Кто-то после тебя будет рыться в твоем компьютере, кто-то будет листать твои любимые книги и, возможно, наденет твою одежду. Всё материальное, что останется после твоей смерти, перейдет другим людям или будет уничтожено. А что ты возьмешь с собой? И куда?»
Я повертел в руках конверт. Письма все-таки обычно подписывают. Здесь же ни почтового штемпеля, ни надписей, только наклеенный кусочек бумаги «В редакцию «Словопрения». Конверт лежал в общей стопке почты: очевидно, кто-то местный подбросил его в надежде, что этот текст будет напечатан в нашем журнале. Распечатанный на плотной бумаге, он был набран крупным шрифтом. Ладно, что там дальше?
«Я пришелец на земле – существо, появившееся ниоткуда, пребывшее здесь и исчезнувшее. Назад, к своим соплеменникам? Назад – к звездам? Назад – к Небу?
Люди считают, что летающие тарелки существуют, что есть некие внеземные цивилизации, которые наблюдают за нами. Люди, не верующие в Бога, верят в существование других «богов». Людям нужен Пастырь, людям нужен и враг... Поэтому для кого-то пришельцы – это высшие руководители, создатели нас, людей, а для кого-то – злые существа, завидующие нам и, несомненно, желающие нас уничтожить.
Смешно: кто-то предположил, что, умирая, мы сами становимся пришельцами, то есть странниками в потустороннем мире, и сами – как образы, тени, призраки – являемся живым людям, светимся и летаем, превращаясь в мозгу живых в тарелки и блюдца, в полтергейсты и привидения...
Подумай, ты тоже станешь таким? Тенью, бесплотной сущностью, жителем Аида и безвольным созданием непонятно кого и непонятно зачем. Ты будешь носиться по земле, ища покоя, непонятно зачем и непонятно почему. Зачем покой тому, кто не знает, что такое усталость? Зачем покой тому, кто ищет? На земле говорят, что поиск не должен останавливаться, всегда должна быть цель. И что может быть прекраснее в таком случае недостижимой цели призрака? Что может быть чудеснее вечного скитания в поисках... чего? Это ли не идеал человеческого существования? Это ли не идеальное бытие - без усталости, болезней, сна и еды, без плотских желаний и развлечений?»
От размышлений о том, зачем автор сего текста захотел опубликовать его и зачем я это читаю, меня отвлек телефонный звонок. Мой помощник – Авим – расторопный молодой человек, интересовался, принимать ли к печати фантастическую повесть.
- О чем? – рассеянно спросил я, вертя в руках листки.
- О христианской миссии в другие миры, – быстро заговорил юноша в трубку. – Четверо монахов: два иеромонаха, один иеродиакон и епископ – летят вначале на Марс: пройти там курс подготовки к жизни в условиях космоса. После прохождения испытаний они должны отправиться осваивать космическое пространство: высадка на уже существующей колонии или основание монастыря на пустынном астероиде...
- Понятно. Очередная миссионерская экспедиция... – проворчал я.
- И они прилетают на другую планету, где обнаруживают существ, похожих на нас, – продолжал Авим. – Только нравы у них немного иные...
- Не рассказывай весь сюжет, – прервал его я. – Передай Ликарису, – это моя правая рука. Мы вместе учились в вузе и, встретившись два года назад, решили создать журнал. – Я сейчас немного занят.
Я повесил трубку и перелистнул страницу.
«Почему бы Господу не создать пришельцев? Еще одних «любимых тварей»... А зачем? – спросишь ты, читатель. Задумайся: раз существует такое разнообразие видов животных и растений, такое изобилие в природе и во Вселенной, то почему бы и не создать изобилие существ, имеющих свободную и разумную душу? Почему бы к одним не допустить в сад змия, а других оставить в райском положении? Почему бы не запустить множество полигонов на разных планетах для испытаний, и почему бы в конце концов не привести всех к Себе, простив одних и еще больше усовершенствовав других?.. Может быть, пришельцы – в таком случае – это и ангелы, и бесы? Может быть, одни – это идеальные существа, верные и преданные Богу, а вторые – еще более отпадшие от Него, чем мы, но в конце концов... их, последних, тоже приведут к Богу, чтобы Он стал всё во всем?..
Но если человек, душа, бес не захотят быть с Богом, каким бы Тот ни был, и как бы к Себе их ни звал? Если милее огонь, чем любовь? Если кто-то из людей скажет – каким бы ни был рай, я не хочу туда, потому что мой ребенок страдал на земле, потому что я сам страдал от голода, унижений и прочего, если такой человек, несмотря на все обещания Бога, несмотря на всё – показанные за 9 дней после смерти райские обители и за 40 дней адские бездны, – захочет быть вне, без Бога, то разве Бог не создаст ради одного этого человека ад? Ад для одного пришельца, ад для одного отказавшегося, ад для одного вечно обиженного?
Представь, что бесы никогда не откажутся быть злыми, быть противниками всего созданного Богом, быть противоречащими Ему. Разве Бог сможет быть всё во всем без этих бесов? Разве Бог сможет быть Абсолютом окончательно и бесповоротно, когда кто-то хочет быть вне Его? И разве – в таком случае – ад – это не желание самого живого свободного существа быть вне Бога? Если кто-то не хочет быть с Богом – какие бы блага это ему ни сулило, то может ли Бог заставить его быть с Ним?
Трудно представить, но что если прощение Бога кому-то не нужно? Что если покаяние Бога кому-то не нужно? Что если мать никогда-никогда не простит Богу гибели своего ребенка, несмотря даже на то, что сам ребенок будет просить об этом? Что будет, если кто-то захочет быть чужим Богу, пришельцем среди всех живых свободных существ?
Как ни сложна теодицея, однако в итоге – когда ад будет сожжен в огненном озере, когда завершится Суд, - останется ли нечто, некто вне Бога? Останутся ли не вошедшие в небесный Иерусалим? Будет ли это огненное озеро вне Бога? И возможно ли, что ад превратится в чистилище, после которого очистившиеся души присоединятся к Богу, чтобы Он был всё во всем?».
- Привет! – Серж Ликарис вошел ко мне в кабинет без стука. Это его манера, я его не ругаю. Он был в своей обычно-привычной одежде: невнятных джинсах и клетчатой рубашке с закатанными рукавами. Слава Богу, хоть в этот раз с подстриженной бородой. – Что читаешь?
- Да... ерунду всякую, – я отложил текст. – Что-то случилось?
- Да нет, всё даже скучно... Почитай вслух. Наверняка интересно, просто ты делаешь вид, что плохо.
Я пожал плечами и, предложив ему сесть в кресло, начал читать вслух:
«Читатель, мир исчезнет – верим мы в Бога или нет. Или изменится так, что мы не узнаем его. Можно рассуждать о высоком богословии, можно говорить высокопарными фразами и думать о небесных материях... Но жить приходится в том мире, который есть, с теми людьми, кто окружает, и в том времени, в котором родился. И в этой тотальной несвободе, в этой всепоглощающей суете как высвободить ум для того, чтобы простить Бога за всё, что Он сделал – за созданный Им мир, за данную нам свободу, за дарованную жизнь и за саму мысль об этом, – за то, что было и будет, за страдания и боль, за печали и смерть... Простить, чтобы быть прощенным. Быть пришельцем к Нему, путешественником из нулевой точки в Вечность.
Почему бы, действительно, вместо обвинений Бога, вместо упреков Ему в слезинке ребенка, во вселенском зле мира, в страданиях миллионов, не посмотреть на это всё глазами пришельца, пришлого, проходящего мимо, путешествующего? Почему не взглянуть на ценности мира, как на музейные экспонаты, на законы мира как на гостиничные правила, а на мораль мира – как на установления страны пребывания? Почему бы не воспринимать жизнь - как путешествие, в котором есть всё – доброе и злое, вкусное и кислое, в котором знакомишься с кучей людей, в котором живешь то тут, то там помаленьку, отдыхая, работаешь, тратя, приобретаешь? И едешь назад, на Родину, забирая с собой сувениры – теплые впечатления, мелкие безделушки для души... Кто-то находит в этом путешествии семью, кто-то – друзей, кто-то – смысл жизни. И почему надо воспринимать это путешествие как ад или заброшенность в мир страданий, как наказание за прошлые поездки?
Всё, что ты увозишь с собой, – внутри тебя. Ты оставляешь попутчиков, которые догонят тебя потом. Ты отправляешь вперед семью или наоборот – едешь первый, чтобы устроить им место. Ведь все так или иначе встретятся Дома, все, кто был единым с тобой, единым духом, единым телом... Только в единстве и встречаются, только в единении и пребывают всегда.
А что потом? Неужели больше не будет поездок? Неужели больше не будет бокала вина с видом на море, теплого солнца и каменистой дороги? Не будет ярких картин и загадочных развалин, интересных историй и приятных знакомств? Мир исчезнет – весь, целиком и со всем содержимым? И уже не будет пришельцев, а будут все домашние?
Подумай ты, читающий эти строки, о том, что мы – пришельцы на земле, но каждый из нас имеет Родину, не здесь, но там, где не гаснет свет глаз и не блекнут наши мысли. Подумай, не останется ли пустой твоя душа, когда она предстанет пред Богом? Что заслужила она? Что до меня, то я не заслужил памятника, а лишь урну. Я не заслужил креста, а лишь огонь. Я не заслужил мощей, а лишь горсточку праха... Моей могилы нет на кладбище. Но я знаю, что мое тело восстановит Бог, но что делать с душой, если она сожжена так, что и пепел смердит от греха?.. После огня остается только прах. Я не желаю тебе своего пути, иди своей дорогой, но к Небу. Не к первому небу атмосферы Земли, не к второму небу, тверди Вселенной, но к третьему небу - бессмертного мира».
- Кажется, неплохо, – Ликарис одобрительно кивнул, а я махнул рукой.
- Ерунда какая-то... Судя по окончанию, автор завещал сжечь себя после смерти... Прислал или принес сам без подписи и опознавательных знаков. Как это публиковать, если публиковать?
- Публиковать – еще как публиковать! Только вместе с тем, что есть у меня, – на лице Сержа появилось лукавое выражение. – Дело в том, что у меня есть три текста как раз по этой теме.
В эту секунду в дверь постучали, и в щель просунулась рыжая голова Авима.
- Извините, Анатолий Илларионович, я искал... по вашему указанию Сержа Григорьевича...
- Марсиане? – я пригласил его зайти. Молодой человек прошествовал в кабинет и подал мне листы. - Как называется?
- «Космическая Миссия».
- Простенько, – отреагировал Ликарис.
- Так-так... Что тут у нас? – я стал читать вслух:
«- После Марса вы действительно полетите на другие станции?
- Это в перспективе, – один из иеромонахов забрался на верхнюю койку, освободив место внизу, и епископ предложил мне сесть. Сам же остался стоять. Отнекиваться было неудобно, и я сел. – Настали трудные времена – войны, голод... Люди часто заговаривают о третьей мировой, боятся, что будут сброшены атомные бомбы, что Земля погибнет. Это не значит, что мы должны бросить ее, и искать другую планету для жительства – занятие нелегкое, но мы должны помнить, что Земля – наша родина, и что она была создана для жизни человека Богом, что условия жизни на ней идеальны для человека... Были во всяком случае, пока сам человек не начал отравлять ее, и сейчас... Вы и сами всё прекрасно знаете. Если всё же разгорится война, если всё же Земля перестанет быть плодородной планетой, то мы – как люди и как христиане – должны спасать себя. Спасать себя и телесно, и духовно. Если Земля умрет, то кем мы будем? Странниками, пришельцами во Вселенной. Мы уничтожили свой дом и начнем скитаться в поисках другого...
- Для того, чтобы и его уничтожить, – не сдержался иеродиакон.
- И мы должны помнить о Христе. На Марсе ли, на Луне. За миллионы миль, в скафандре, в космическом корабле, ступая на безжизненную поверхность планет... Мы должны помнить, что где-то далеко остался Иерусалим, в который теперь не попасть, где-то далеко остались мощи святых, Земля, предназначенная человеку, которую он не сумел сохранить. Но Христос – всегда с нами, везде и всюду, на Марсе ли, на Луне. Куда бы нас ни забросило, где бы мы ни оказались, мы должны спасать людей. Себя и других. Распространять веру, поддерживать людей, лишенных корней, родной земли, оторванных от истоков. Хранить веру, цивилизацию, культуру... Вот для чего летим мы. Чтобы и вне Земли, вне, возможно, погибшей планеты, остались ростки, семя христианства.
- Это и называется миссионерство? – спросил я.
- Я бы назвал это сохранением. Хранительством. Поддержкой. Мы должны сохранить тех, кто вдали от Земли. Тех, кто не землянин отныне. Тех, кто родится вне Земли. Тех, кто позже и не будет знать ее вовсе. Но у кого будет вера в Христа. Распятого за всех и за вся. И за землян, и за лунян, и за марсиан.
- Мы скоро прибудем, – я глянул на свои часы, показывающие бортовое время. – Спасибо за интересную беседу.
- Вы сами – христианин? – спросил меня владыка, на прощание протягивая руку для пожатия.
- Скорее культурно, нежели религиозно, – я сам не понял, что сказал, но был рад пожать в ответ его руку.
- Подумайте, – он посмотрел мне в глаза, – может быть, вы захотите присоединиться к нам? Не принять монашество, но быть нашим спутником в дальнейшем нашем пути. Подумайте... После прибытия мы еще час-два будем в порту, пока не объявят регистрацию. Или, если вы все же захотите, посетите Марс-2, найдите меня... Не говорю «Прощайте», говорю «До встречи!».
Я ответил ему тем же и удалился. Надеюсь, мой поспешный уход не был воспринят ими как невежливость».
Ликарис в процессе чтения обхватил голову руками и так и сидел, пока я не закончил и не отложил в сторону листы. Авим смущенно стоял у стола.
- Что скажешь? – я обратился к Сержу. – Возьмешь читать?
- Я бы с радостью, – то ли в шутку, то ли всерьез ответил он, убирая руки с головы, – но... пока давай я принесу другие тексты, этот пока не будем трогать.
Я показал Авиму, что он может удалиться. Ликарис тем временем выскользнул из кабинета. Я же взял повесть и продолжил читать с другого места.
«- Я хочу взглянуть на другие миры, – слова подбирались сами собой. – Я хочу понять... веру...
- Понять? – услышал меня капитан. – Как можно понять веру? И чью – их? Их вера – деньги, их бог – чрево, как они сами твердят всё время. Достаточно посмотреть на них, чтобы это понять. Нет там никакой веры, только вера в человеческую глупость и безволие. Куда они летят? Туда, где больше денег. Вот и вся их... миссия.
- Они летят, чтобы помочь людям...
- Чем? Выманиванием у них денег за... не пойми что?..
- Хватит! – прервал его второй пилот. – Если хочет уйти, пусть уходит. Но зачем оскорблять друг друга?
- Я хочу понять, почему он уходит, – заявил капитан.
- Я объяснил, – я пожал плечами. – Я действительно сказал те слова в шутку, но постепенно, пока разрастался скандал, я понял, что это возможно, что я на самом деле могу всё оставить и пойти с этими монахами. Почему? Потому что полеты туда-сюда меня перестали прельщать. Потому что мы никому и ничему не помогаем. Потому что я хочу реальной работы, я хочу чувствовать отдачу, чувствовать свою полезность, видеть результаты своей работы. Здесь... никто не болеет. Да, это хорошо с одной стороны, но с другой... Если бы это чем-то компенсировалось. Я теряю навыки, теряю квалификацию. Я... Да сколько угодно можно выдумать обоснований. Правда в одном – я хочу помогать людям. Они это могут, и они зовут меня с собой помогать людям. Они будут лечить души, я – тела. И если больше людей будут помогать друг другу, если профилактика станет привычкой, то не будут нужны и больницы. Если будет поддержка, если сами люди смогут нормально сосуществовать, если мы будем следить за собой и друг за другом в хорошем смысле, то и жить будет легче.
- Накопилось, – выдохнул механик. Капитан за время моего монолога смотрел на приборы.
- Пора готовиться к посадке, – он сделал какой-то знак механику. – Ты получишь расчет, как только сядем.
- Послушай, – второй пилот подошел ближе и попытался уговорить меня, – зачем тебе идти к ним? Ты нашел свое место, здесь тебя любят, здесь ты всё знаешь.
- Я не ищу комфорта...
- Но разве мы все не ищем лучшей доли? Подумай: мы можем работать и на больших судах. Мы можем...
- Судовладелец хотел уменьшить число членов экипажа. Врачи не нужны. Я – первый кандидат на вылет. Я как раз и ищу лучшей доли.
- У тебя разве нет никого на Земле, что ты готов всё оставить и следовать за ними?
- На Земле у меня осталась маленькая каморка в глубине Америки, счёт с тысячью долларами и могилы предков. Больше ничего. Здесь мне предложили цель, работу...
- Заплатят ли они за неё?
Я не успел ответить (а может, и не смог бы): в этот момент в кабину вошли механик и епископ. Пока мы разговаривали, капитан послал его к пассажирам, очевидно, с тем, чтобы лично расспросить их обо мне.
- Это правда, что вы переманиваете у меня людей? – тут же, без приветствия, задал вопрос Магнезий.
- Я не переманиваю людей, капитан, – твердо ответил Киприан. – Я предлагаю работу. Это рынок, конкуренция.
- И что же, Церковь теперь вышла на рынок?
- Нам нужны работники. Не всё могут епископы и иереи, нужны и простые рабочие люди. Не все люди в Церкви – это священнослужители. В конце концов, если вы крещены, вы тоже член Церкви...
- Не крещён и не буду, – отрезал капитан. – Я не верю в Бога.
- Позвольте узнать, почему?
- Потому что, видя Вселенную, я не вижу в ней Творца.
- А кто-то видит. Как за этим кораблем – видят строителей и конструкторов. Как за вами – видят ваших родителей. Если есть следствие, то есть и причина.
- Кто же создал Бога? Его-то причина в чем?
- Разве Бог это следствие? Простирая взгляд назад, ретроспективно, мы должны остановиться на том, что изначально, что само порождает следствие, не являясь им.
- Почему же должны? – насмешливо фыркнул Магнезий.
- Но вы верите в причину Вселенной самой в себе? Кто создал Вселенную или что? Самопроизвольно она зародилась? Но из чего? Наука строит гипотезы без точного и ясного ответа. Если нет однозначности, то откуда уверенность? Если нет четкого ответа, то есть вера. Вы верите в то, что Вселенная – это первопричина всего, но не следствие. А если следствие, то чего? А то, в свою очередь, – чего?.. И так далее, до самого-самого начала. Почему же это начало – не Бог?
- То, что вы именуете Богом, это лишь... космос, материя, но не Разум...
- Стало быть, мы не упорядочены, не разумны?
- Почему же? – Магнезий быстро взглянул на приборы. Оставалась еще пара минут до начала посадки. – За миллиарды лет всё скомковалось, преобразовалось именно в то, что мы видим сейчас. За миллиарды лет перебралась куча вариантов, и в итоге осталась наша Вселенная, как наиболее устойчивый вариант. Но довольно. Я хотел поговорить об Освальде...
- Он сам волен решать, – епископ посмотрел на меня.
- Я уже решил, – я кивнул. – Я готов отправиться с вами, с миссией...
- Он получит расчет в порту... А сейчас извините, – капитан потерял к нам интерес и развернулся в кресле. – Вам пора в каюту, и пристегнитесь покрепче».
Услышав покашливание, я поднял глаза. Ликарис протягивал мне листы бумаги.
- Давно ждешь?
- Да так. Ты, я вижу, зачитался. Уже лучше стало написано?
- Не знаю... Потом сам прочтешь. Что здесь?
- Статья... Некоего Саввы Ильича Петрова.
- Кто такой?
- Начинающий журналист... Христианин.
- Апологетика?
- Нечто вроде того. Прочти.
«В мире информационных войн трудно найти истину. Каждое СМИ, каждый человек представляет свою точку зрения, подкрепляя ее фактами, зачастую подтасовывая их, применяя современные технологии для искажения действительности. А читатели, зрители, слушая новости, читая прессу, верят, что журналисты, будучи добросовестными и честными, доносят до них истину, объективные данные и ни в коей мере не отступают от «голых» фактов. Возникает закономерный вопрос: кому верить? Какой книге, какому автору? Чьи свидетельства истинны? Чьи слова, будучи сказанными достаточно давно, сегодня читаются именно так, как они были произнесены? Не было ли повреждений текста, не было ли дописываний, не было ли, в конце концов, лжи?
Журналист – профессия, которой верят. Точнее, должны верить. Правда же в том, что любой текст всегда можно обрезать, любые слова – вырвать из контекста, а на видео наложить другую аудиодорожку. В конце концов можно оглашать то, что выгодно тебе, и умалчивать о том, что тебе не нужно. Не это ли называется фактами? Умолчание – это не ложь, верно? Я уже не раз сталкивался с религиозными фанатиками. Последний случай просто вывел меня из себя. Мой собеседник начал с этимологии различных слов и принялся доказывать, что его народ... не буду говорить какой... древнее всех. Возьмите любой народ, любую нацию, ответил ему я, и они скажут то же самое. Какой народ не ведет свое начало испокон веков? Кто древнее всех? Этимология слов – это прекрасно, но необходим научный подход. Голословные утверждения, не подкрепленные объективными данными, – это фэнтэзи, маскирующееся под науку. Его игра словами навела меня на одну мысль.
Давно спорят: Иисус Христос – это Бог или нет. Но если поиграть словами, то доказательство божественности Иисуса есть, и оно очевидно всякому, читающему Евангелие. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сопоставить два суждения и вывести третье: Господь – это Бог. Господь – это Иисус Христос. Бог – это Иисус Христос.
Эти рассуждения основаны на русском переводе Евангелия. Примеры просты.
Бог в Библии прямо назван Господом. В Ветхом Завете слово «Господь» употребляется в каждой книге по нескольку десятков раз. В Евангелии, например, Иисус напоминает ветхозаветную заповедь: «первая из всех заповедей: слушай, Израиль! Господь Бог наш есть Господь единый» (Мк. 12: 29). Другие евангельские примеры – Елизавета говорит: «так сотворил мне Господь во дни сии, в которые призрел на меня, чтобы снять с меня поношение между людьми» (Лк. 1:25); Гавриил обращается к Марии: «радуйся, Благодатная! Господь с Тобою» (Лк. 1: 28). Думаю, совершенно ясно, что под словом «Господь» разумеется Бог.
А теперь посмотрим, называют ли Иисуса Христа Господом.
Елизавета говорит Марии: «И откуда это мне, что пришла Матерь Господа моего ко мне?» (Лк. 1:43). Матерь Господа? Бога? Вот так номер. Ангел говорит пастухам: «ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, Который есть Христос Господь…» (Лк. 2:11). Фома, увидев воскресшего Иисуса, предлагающего ему вложить пальцы в его раны, восклицает: «Господь мой и Бог мой!» (Ин. 20:28). Следует ли понимать его слова, как не относящиеся к Иисусу? Как междометие, что-то типа восклицания «Ух ты!»? Надо заметить, как Иисуса исповедовали другие лица – Нафанаил («Ты Сын Божий, Ты Царь Израилев» (Ин. 1:49), Петр («Ты – Христос, Сын Бога Живаго» (Мф. 16:16), Марфа («я верую, что Ты Христос, Сын Божий, грядущий в мир» (Ин. 11: 27), Самаряне («сами слышали и узнали, что Он истинно Спаситель мира, Христос» (Ин. 4:42).
Сам Иисус поставил перед иудеями вопрос о Давиде и Сыне Давидовом: «сам Давид называет Его Господом: как же Он Сын ему?» (Мк. 12: 37). И действительно, в русском переводе ясно написано: «сказал Господь Господу моему» (Мк. 12: 36).
Кроме того, Сам Иисус говорит о Себе: «Вы называете Меня Учителем и Господом, и правильно говорите, ибо Я точно то» (Ин. 13: 13). Если с первым (Учитель) более-менее понятно, то кто такой Господь?
Ну и если брать текст не из Евангелий, стоит вспомнить слова Апостола Павла: «Потому сказываю вам, что никто, говорящий Духом Божиим, не произнесет анафемы на Иисуса, и никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым» (1 Кор. 12: 3).
Подытоживая: если Господь – это Бог, а Иисус называет Себя Господом, евангелисты именуют Его Господом (Лука прямо отождествляет Господа и Иисуса: «Увидев ее, Господь сжалился над нею и сказал ей: не плачь» (Лк. 7: 13), «после сего избрал Господь и других семьдесят учеников» (Лк. 10: 1) и в других местах Евангелия – 7: 31, 12: 42, 13: 15, 17: 6, 18: 6, 22: 61, 24: 34), то кажется, что дело ясное: мы можем смело приравнивать Иисуса Христа к Богу.
Утверждением божественности Иисуса насыщено всё Евангелие от Иоанна. Взять хотя бы некоторые фразы.
Иоанн Креститель: «Сей есть, о Котором я сказал: за мною идет Муж, Который стал впереди меня, потому что Он был прежде меня» (Ин. 1: 30). Иоанн Креститель, напомню, родился раньше Иисуса.
Иисус Христос: «Я и Отец одно» (Ин. 8: 30), «веруйте в Бога и в Меня веруйте» (Ин. 14: 1), «прежде нежели был Авраам, Я есмь» (Ин. 8: 58), «от начала Сущий, как и говорю вам» (Ин. 8: 25), «Что ж, если увидите Сына Человеческого восходящего туда, где был прежде?» (Ин. 6: 62); «Я сошел с небес не для того, чтобы творить волю Мою, но волю пославшего Меня Отца» (6: 38); «И никто еще не восходил на небо, только с неба Сошедший, Сын Человеческий, сущий на небе» (Ин. 3: 13); «чтобы все чтили Сына, как чтут Отца. Кто не чтит Сына, не чтит Отца, пославшего Его» (Ин. 5: 23).
Про Иисуса «говорили: не Иисус ли это, сын Иосифов, Которого отца и Мать мы знаем? Как же говорит Он: я сшел с небес?» (Ин. 6: 42).
Наконец, можно вспомнить и апостольские послания Павла и Иоанна: «великая благочестия тайна: Бог явился во плоти» (1 Тим. 3: 16) (Бог? Во плоти? Можно сравнить это со словами апостола Иоанна – «Слово было Бог… И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца» (Ин. 1: 1 и 14); «всякий дух, который исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, есть от Бога» (1 Ин. 4: 2) (если Иисус Христос – это обычный человек, зачем подчеркивать, что Он пришел во плоти? И так же ясно, что во плоти, раз человек)».
Дочитав до этого места, я ткнул пальцем в бумагу:
- Что он несет вообще? Какие-то вставки в середине текста, бардак в цитатах... У меня лично сразу возникает вопрос: разве не нужно брать в руки древнееврейский и древнегреческий тексты? Или он считает себя самым умным?
- Зачем устраивать филологический перфоманс? – усмехнулся Ликарис, развалившись в кресле и сплетя пальцы. – Но он же прямо пишет: это русский перевод. Въедливые читатели, конечно, за это уцепятся. Я бы тоже спросил: а как было в греческом или еврейском оригинале, так ли всё понималось? Есть ли нюансы в тех словах, что по-русски переведены одинаково «Господь»? Вообще, естественно, это тема для отдельного исследования и для филологического анализа, работа для ученых.
- Он, видимо, полагает, что журналистская работа состоит в постановке вопроса, чтобы читатель задумался, но не в ответе на этот вопрос... Ладно, – я продолжил чтение.
«Однако всё оказывается не таким уж и простым, если проводить строгую научную работу. Трясти своими переводами могут многие (вспомнить хотя бы т.н. перевод Нового мира, или феминистические переводы Нового Завета), равно как и строить свое учение, основываясь на вырванных из контекста фразах и не учитывая содержание всей Библии. Однако если проделать именно научную работу – поднять ранние рукописи, сличить греческие и еврейские тексты, выявить нюансы того или иного слова, то это и будет настоящим толкованием (кто из нынешних толкователей может похвастаться, что в его толковании говорит Сам Дух Святой?). И тогда-то, основываясь на научных данных, можно вести серьезную полемику. А сотрясания воздуха – «у нас так написано, а у вас другой перевод» – бессмысленны. Давайте зреть в корень – какова традиция, какие рукописи приняла Церковь, какие отвергла и почему. И кроме того, если говорят, что в таком-то контексте использовано такое-то слово и понимать его надо так-то, то неужели же за 2 тысячи лет это не было исследовано, и не найдется, что сказать оппонентам? А читал ли «толкователь» оппонентов, или только свое толкование приводит, не видя и не слыша, а то и не зная, что на всё это уже отвечено?
И всё ведь старо, ничего нового в претензиях к христианству нет, а что вытаскивают и «говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас» (Еккл. 1: 10)».
Я перевернул последнюю страницу.
- Прочел? – Серж подсунул мне тут же следующие листы. – Позже – по следам этой статьи – он написал краткую заметку. «Игра слов – Сын Божий». Если тебя не утомит, то ознакомься. По свежим следам, так сказать.
Вздохнув, я начал читать новую статью.
«Предыдущая статья была посвящена игре слов, которую можно продолжить и также поиграть со словами «Сын Божий». Кто это такой, или кто такие? Иудеи вот, например, говорили Пилату про Иисуса: «мы имеем закон, и по закону нашему Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим» (Ин. 19:7). По большому счету – экое диво, Сын Божий, так ведь в книге Бытия о них говорится (6: 2 – 4), апостол Павел потом говорил: «все вы сыны Божии по вере во Христа Иисуса» (Гал. 3: 26; ср.: Рим. 8: 14). Но стало быть, что-то выделяло «Единородного Сына Божия» от всех остальных? В чем была претензия иудеев именно в данном случае? Иисус же им популярно всё объяснил (Ин. 10: 34 – 38; Пс. 81: 6).
Чем-то же Иисус отличался от прочих сынов Божиих? Ведь прямо же сказано: «Верующий в Него не судится, а неверующий уже осужден, потому что не уверовал во имя Единородного Сына Божия» (Ин. 3: 18), да и Иисус Сам спрашивал: «ты веруешь ли в Сына Божия?» (Ин. 9: 35). Значит был какой-то особый акцент на этих словах, на «Сыне Божием»? Это были не просто красивые слова, но они имели какой-то таинственный смысл.
И вообще, если говорить об обособленности конкретного Сына Божия, то ведь резонно спросить: почему Иисус требует веры в Него (не Ему верить – вот игра слов! – а в Него верить, то есть наравне с Богом). Кто Он такой? Какой-такой Сын Божий появился, с чего вдруг Ему и в Него, через Него веровать, какой-такой посредник образовался, зачем это «промежуточное звено»? Как модно нынче говорить – «мне для обращения к Богу посредники не нужны». А тут, видите ли, как пишет апостол Павел, оказывается «един Бог, един и посредник между Богом и человеками, человек Христос Иисус» (1 Тим. 2: 5). Нашелся, понимаете ли, такой «Сын Божий» как посредник! С чего вдруг Он будет судить мир, с чего вдруг Отец дал именно Ему такие полномочия? Потому что Он – Единородный? А чем отличен Он от нас, таких же сыновей Божиих, и мы же такие же сыны Всевышнего? Почему не Исайя судит мир, почему не Илия, почему не Моисей, наконец, или Енох, живым взятый на небо?
Если Он – такой же человек, как и все бывшие до него, как Моисей, Илия, то чем Иисус-то круче? Доходчивее их всех объяснил закон? А почему другие не могли? Богу что ли слабо дать побольше красноречия Аарону или Илии? Стал настоящим Мессией? Так Его ж иудеи и отвергли. Всё порушил, хотя говорил, что исполнить пришел, всех «праведных» обвинил, а явных грешников оправдал. Сумасшедший же явно!
Конечно же, ответ будет один: Бог так захотел, чтоб именно Иисус, как человек, пришел всё и рассказал всем, просветил всех и ушел. Так а что нового-то Он сказал, что не говорили до Него? Что нового Он сделал? И Елисей людей воскрешал, и пророки до Иисуса исцеляли. В чем Его миссия-то была? Только в том, чтоб бестолковому народу попонятнее рассказать всё? Так ведь они и так были тупы («видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют»), да и ученики Его были до Пятидесятницы один другого «умнее» (одна история с «закваской фарисейской» чего стоит). Никто ж ничего так и не понимал, пока Иисус был жив. Нужно было, чтобы Он умер. И после того, как Он умер и воскрес, после того, как Дух сошел на апостолов, вот тут-то, извиняюсь за выражение, мозги-то и прочистились. Нужно было, чтобы все три Лица объявились, чтобы все три Лица произвели благодатные действия, чтобы в том числе и неким опытом было познано триединство Бога.
Поэтому-то и нужно было сошествие с небес Сына Божия (помимо прочих, конечно же, предназначений) – чтобы Он умер, воскрес, но не просто воскрес (Лазарь-то тоже воскрес, чем воскресение Иисуса-то отлично?), а воскрес в новом теле, в новом человеческом облике, в нем Он и вознесся, в нем Он и сидит одесную Отца, в нем Он – вечен».
Я покачал головой и отложил в сторону статью.
- Может, нам хватит религиозной тематики? Обойдемся одной статьей, или сделаем из нескольких одну? Еще эта повесть...
- Послушай, – Ликарис наклонился вперед, – нам нужно дать всё и сразу. Пусть номер будет посвящен религиозной теме. Втиснем туда то письмо, три статейки, повесть (если влезет) и разбавим мнениями экспертов.
- Тебе не кажется вся эта игра в слова... – я пощелкал пальцами.
- Глупой? – он кивнул. – Помню, как я сам писал: мне всегда казались совершенным вздором рассуждения людей, не сведущих ни в каких науках и занимающихся исключительно сочинительством собственного бреда, о правильности того или иного знания, о якобы найденных древних свидетельствах, о несомненной подлинности того или иного свитка. Боже мой, будто это можно было бы тотчас же проверить! Читатель вынужден доверять автору, читатель проникается симпатией к автору и верит ему – вот и вся достоверность. Если же хочется настоящей научности, то следует самому читателю, видимо, взяться за ум и проверить всё, или же взять проверенные временем научные труды и довериться им, но никак не популярным книжкам и новомодным авторам, пишущим безо всяких ссылок, которые можно было бы верифицировать... Так примерно я когда-то писал... Эх, были времена, когда творческая энергия била ключом... А что до этой игры... да, мой друг, я думаю, она глупа и бессмысленна... Но, – тут он поднял палец вверх, – у меня есть еще кое-что...
Я застонал. Словно заправский фокусник, Ликарис извлек откуда-то очередные листы.
- Это как раз-таки мнение... одного эксперта, скажу так. По поводу написанного Петровым.
- Когда я устану читать?! – со вздохом я протянул руку и взял бумаги.
«Сегодня я хочу поговорить с вами о Христе. Не так давно один малоизвестный автор разразился двумя статьями относительно божественности Иисуса Христа. Основываясь только и исключительно на слове «Господь», он попытался доказать Его единосущность с Отцом и Духом. Но он как будто и не брал в руки Евангелие. Разве мало других слов Писания, свидетельствующих о божественности Иисуса? В послании к Евреям, например, слова о том, что через Сына Бог и «веки сотворил». Иудеи не зря же хотели Его побить камнями за то, что Он делал себя равным Богу. Да мало ли что еще можно вспомнить?! Например, то, что Он Сам говорит, что был до Авраама. То, что апостол Павел говорит о Нем: «сущий над всем Бог». Что Иоанн пишет об Иисусе: «сей есть истинный Бог и жизнь вечная».
Меня могут спросить, как бы я сам ответил на вопрос: «Почему вы называете Христа Богом?».
Во-первых, Христос Сам называл Себя Богом в Евангелиях. Например, Его фразы «Я и Отец – одно», «Прежде нежели был Авраам Я есмь», «..сошедший с неба Сын...», «Я есмь Сущий...», «Я не от мира», «И ныне прославь Меня Ты, Отче, у Тебя Самого славою, которую Я имел у Тебя прежде бытия мира», «да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе». Или в эпизоде, когда Иисуса пришли арестовывать и Он, спрашивая их «Кого ищете?», отвечает: «Это Я». С чего вдруг «когда сказал им: это Я, они отступили назад и пали на землю»? Что такого в словах «это Я»? Кто-то может сказать, что иудеи про себя не говорили «я», а говорили о себе в третьем лице. Но кто-то может сказать и иное: Иисус произносит священное имя Бога, то, что заключено в тетраграмме, и которое расшифровывается то «Яхве», то «Иегова». С чего вдруг Он называет это Имя? В Евангелии, кроме того, ясно написано, что иудеи хотели побить Его камнями за то, что Он Отцом называл Бога, делая Себя равным Богу. Равным – то есть равночестным, равнозначным. Хотя Сам Иисус говорил, что Отец его более Него... И эту двойственность трудно объяснить. Поэтому приходится толкователям делать акцент либо на одной фразе, либо на другой. Те, кто отвергает божественность Иисуса, делают акцент на словах «более Меня», кто хочет утвердить – «одно». Эта двойственность есть везде, но она-то и дает простор мысли и свободу веры.
Если вспоминать еще, то, например, эпизод, где Иисус спрашивает самих иудеев: «как говорят, что Христос есть Сын Давидов, а сам Давид говорит в книге псалмов: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня, доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих? Итак, Давид Господом называет Его; как же Он Сын ему?». Он Сам подчеркивает эту странность: выражение получается «сказал Господь Господу» – выходит, два бога?
Если же обращаться к слову «Господь», к которому так привязан г-н Петров, автор статей, то в Евангелиях оно относится то к Богу (например, Ангел, войдя к Марии, сказал: «радуйся, Благодатная! Господь с Тобою»), то к Иисусу (в Евангелии от Луки Иисус часто заменяется на Господь). Об этом всем упоминает г-н Петров, но что же имеется в виду под словом «Господь»? Просто ли «господин»? Вот об этом-то и следовало говорить г-ну Петрову. В конце концов «не всяк глаголяй Ми: Господи, Господи, внидет в Царствие Небесное: но творяй волю Отца Моего, Иже есть на небесех. Мнози рекут Мне во он день: Господи, Господи, не в Твое ли имя пророчествовахом, и Твоим именем бесы изгонихом, и Твоим именем силы многи сотворихом?». Так Чьим именем изгоняли? Бога-Отца или Иисуса? Чье Имя имеет такую силу? Слово «Господь» можно истолковать и перетолковать по-разному, но об этом-то и надо говорить больше, глубже, а не скакать по верхам.
Во-вторых, Иисус и не мог прямо, в глаза объявить иудеям, не просвещенным Духом Святым, до сошествия Духа на людей в виде огненных языков, не подготовленным и не желающим даже понимать Его учение, о Своей божественности, о троичности. Представьте себе, как Иисус объявил бы Себя Богом. Сказал бы иудеям: «Ребята, я Бог, да-да, Тот Самый, из Которого всё и к Которому всё. Вот Я пришел к Вам...». Как им, верующим в единого, т.е. одного Бога, уразуметь Его троичность? Как вот так, с бухты-барахты, вникнуть в тайну Троицы? Для этого нужно сошествие Духа, благодать Духа, откровение, открытое сердце… Но даже если б они поверили Его слову, которому не верили никогда, резонно было бы спросить у Него: «Зачем Ты пришел?». Чтобы пострадать и погибнуть, чтобы исцелить и никому не говорить об исцелении, чтобы запретить даже нечистым духам, которым и так нельзя верить, говорить, что Он Христос? Равно как и запретить ученикам Своим говорить то. После таких запретов с чего вдруг Он бы заявил всем и ясно: «Я Бог!»? Сумасшедший, никак иначе – решили бы все. Раздвоение личности – никак иначе. И Бог, и человек… Вспомним, как Иисус ведь говорил, пытался им донести истину: в Бога веруйте и в Меня веруйте. Тогда и спрашивали – а Ты кто такой? Он отвечал им – от начала Сущий. Они схватились за камни. Потом они просили у Него знамения, а Он говорил, что знамение сему роду не дастся. Потому что слухом не услышат, не поймут. Да и не хотят. Его же братья и родственники как-то хотели взять Его, потому что решили или услышали, что Он вышел из Себя. Кто приходил к Нему с открытым и чистым сердцем, желая узнать истину, пусть она и была горька и царапала бы душу, а не получить подтверждение своей «праведности»?
Вспомним еще любопытную теорию. Иисус обманул диавола, скрыв Свою божественность, чтобы совершить Свою миссию искупления, чтобы проникнуть в ад, пройдя через смерть. Ведь диавол говорил ему: если Ты Сын Божий... кстати, что он подразумевал под этим?.. то сделай то то, однако Иисус не сделал. Бесы опознавали в Нем «Святого Божия», бесы говорили: пришел Ты раньше времени мучить нас. Раньше какого времени? Не последнего ли суда? Но бесы выходили, бесы поддавались персту Божию, изгоняющему их. Можно, конечно, сказать, что те дела, что творил Иисус, мог творить и любой другой пророк – Илия, например. Так, может, в том и был замысел Бога – чтобы, скрыв Свою сущность, «обмануть обманщика». Чтобы диавол, соблазнившись «великим учителем нравственности», проглотил бы Его, и этим умертвился бы ад, ветхозаветный шеол, куда сходили все до Христа, в том числе и праведники, пусть и находившиеся в особом месте «лоне Авраамовом». И таким образом, совершилось бы дело искупления, так и могла бы принесена быть Жертва за всех и за вся. Ибо как иначе мог бы умереть Бог на кресте, если бы в Нем не признали бы Бога – ни люди, ни сам диавол? Но если б диавол знал, Кто именно распинается, Кого именно убивает он руками иудеев и римлян, то допустил ли бы он такое жертвоприношение? Допустил ли бы он Бога, добровольно идущего на смерть, в свои владения? Допустил ли бы он искупление? Но невозможное – то, во что до сих пор не могут поверить люди, то, чего не мог представить и диавол, то, чему удивились и ангелы, – совершилось: Бог родился, Бог жил на земле, Бог умер.
И никто не может понять, как человеческое соединилось с божественным, каков механизм соединения, как функционировал Человек и Бог Иисус Христос, нося в Себе две природы, но одну личность? Тайна. Как земля вместила невместимого, как Иисус мог быть и на земле, и на небе (ведь не пустовало же место одесную Отца?!)? Тайна. Но мы, конечно, хотим знать сие. Мы, конечно, уверены в том, что человеческий разум может понять логику Бога, что наш-то разум может разложить по полочкам Троицу или наоборот, ясно указать, что Иисус – не более чем человек, пусть и великий, пусть и особо духовный, но человек. Кто-то пытается объяснить, что Иисус – это особое творение Божие, что это какой-то «продвинутый» ангел или иное духовное существо особого рода. Бог, сказано, послал «Сына Своего Единородного» – видимо, под «Единородным» следует поднимать «творение»? Или «единородный» – это «единого рода» как человек от человека, как сущность от сущности?
В-третьих, следует вспомнить слова не из Евангелия, а из Откровения. Кто же есть Сей «подобный Сыну Человеческому», явившийся Иоанну? Традиция однозначно понимает Его как Самого Иисуса. Да и в 22 главе Он прямо говорит: «Я – Иисус». Что же говорит Он? «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, Первый и Последний».
Завершая, можно привести много слов Самого Иисуса: «Всё, что имеет Отец, есть Мое», «Если чего попросите во имя Мое, Я то сделаю», «Видевший Меня видел Отца», «Вот дело Божие, чтобы вы веровали в Того, Кого Он послал» (не Тому, а в Того!). Блаженны не видевшие и уверовавшие...
Игра в слова – бессмысленна, если не дополнить ее, если не углубить ее знанием. Человеку трудно вместить в свой ум, как это Бог стал таким же, как и мы. Как это Бог – жаждет и алчет, как это Бог может прослезиться или заснуть, как это Бог может родиться от жены и умереть. На Первом Вселенском соборе была осуждена ересь Ария, учившего, что Иисус есть творение, но не Бог. На все вопросы о Троице уже даны ответы у Святых Отцов. Да кому захочется читать их? А кто приведет выдержки из них, а кто поверит им? Не скажут ли: это фанатики верующие придумали, или – это они подогнали Писание под философию, а может, наоборот. Кому верит сердце?
Но мне никогда не давала покоя одна мысль: Иисус требовал любви к Себе, требовал обращаться к Нему, заявлял о единстве с Отцом, не отделяя Себя от Него. Значит ли это, что Он был сумасшедшим? Или что Он говорил, как пророк, хоть и как власть имеющий? Он чем-то был особен от обычных людей, но как объяснить эту особенность человеческим языком? Какие слова подобрать? Зачем Он приходил? Игрой в слова тут не поможешь. Выдержками из Отцов для современных читателей тоже. Надо уметь подать Отцов, взять истинно нужное, взять точное и ясное. И показать, что всё уже было истолковано, что всё уже было объяснено. И кем? Святыми людьми, святыми, то есть просвещенными Духом. Но... это же всё – вера, так? – скажет просвещенный читатель. Значит нужен личный опыт, духовный личный опыт. А кому дается он? Религия предлагает путь – пройди им, испытай этот путь и увидишь то, что видели святые. Чтобы понять, как полнота божества телесно может обитать в Нем, нужны духовные очи. Но если они закрыты, часто сознательно закрыты за фразами типа «одурманят», «забьют дурью голову», «всё это – ерунда», то и религия, вера, Христос будут казаться наивными. Однако в этом немудром есть мудрость, в этом немощном и есть сила. Кто пройдет путем веры? Кто примет предложенный путь и с открытым, чистым сердцем воспримет предлагаемое ему? В этом, мне кажется, и должна состоять задача пишущей братии: донести людям Христа, донести слова Евангелия, Апостола, Отцов. А не играть со словами».
- Даа... – протянул ия. – Эк их всех кидает из одного в другое.
- Возьми следующий лист, – посоветовал усмехающийся Ликарис. – Это не конец еще. Там от руки написано.
И действительно – на следующей странице от руки шариковой ручкой было написано:
«Я знаю, вы боитесь. Боитесь, что не сможете, боитесь, что на вас начнут нападать, боитесь, что вас будут ехидно расспрашивать и язвительно замечать, обрушат поток лжесвидетельств и задавят вопросами, ответы на которые задающим не нужны. Боитесь, что так и не узнаете при жизни, отозвалось ли ваше слово в чьем-либо сердце, поверил ли кто-либо вам, поддержали ли вы в ком-то веру или даже породили ее. Ну и пусть! Пусть кричат, пусть суетятся, пусть думают, что вы безумный фанатик, пусть думают, что атеизм – это единственно правильная вера, и пусть даже думают, что это знание. Несите людям Христа. Вы можете говорить о Нем. В нашем «толерантном» обществе об этом как-то уже и не принято говорить. Это как будто вторжение в интимную сферу, как будто влезаешь в чью-то душу. Но вера и должна трогать сердца, царапать их. А если комфортно и так – то зачем Христос, зачем Его смерть и воскресение? Чтобы мы вкусно кушали на земле и играли в компьютерные игры? Чтобы мы убивали время и наслаждались плодами земного рая? Тогда объявите Христа – основоположником нашей цивилизации, современного общества, нравственного учителя и поставьте памятник Ему. И забудьте о Нем, живите своей приятной жизнью, не верьте ни в Бога, ни в чёрта. А порывы души изливайте в атеистических стишках или фантазируйте на вампирскую тему. И бросьте писать о Христе. Это Вам – на раздумье...».
Прочитав, я пожал плечами.
- Очень эмоционально, но не по делу.
- Ты так думаешь? – Ликарис потирал руки. – Это мнение одного эксперта... Имя не публикую, просил не упоминать всуе...
- Хочешь что-то еще предложить? И так достаточно... Хотя ничего из этого я бы не опубликовал. Эмоционально, но банально, скучно и даже... опасно.
- Чем? Это же не разжигание розни. Наш журнал называется «Словопрения». Дискуссионный журнал – помнишь?
- Помню, помню... – я с сомнением поглядел на гору бумаги у себя на столе. – Ладно, забирай, правь, смотри. А я пока дочитаю... Про марсиан или кого там...
Ликарис кивнул и вышел из кабинета.
«Минуя деревья, я приблизился к воде. Обычный, ничем не примечательный ручей. Состав воды – я удаленно изучил ее – ничем не отличается от земного.
Наклонившись, чтобы попить, я вдруг услышал звонкий женский смех и, вздрогнув, повернул голову налево. На противоположном конце ручья плескалась обнаженная девушка. Вода доходила ей до колен, и поэтому девушка, смеясь, брала воду горстями и поливала себя.
Я выпрямился и, стараясь не производить большого шума, ступил в воду. Быстрый ручей толкал ноги вперед, к девушке. Медленно ступая, я раздумывал над тем, как, не испугав ее, заговорить с нею.
Меня не удивило, что девушка была похожа на земную. Владыка Киприан сказал, что так может быть. Жаль, что мы разделились, и Савватий так неудачно оступился.
Ее тело было прекрасно. В свете солнца оно казалось тоньше, истонченнее, чем мое собственное: будто оно было едва-едва материально, ровно настолько, чтобы быть земным.
До девушки оставалось не больше тридцати метров, когда она заметила меня...».
В кабинет постучали. Я недовольно спросил: «Кто?», и Авим, смущенный донельзя, заглянул внутрь.
- Я могу забрать повесть?
- Что?.. А, дай мне несколько минут, я долистаю... Я позвоню.
Голова помощника исчезла, и я сразу же пролистнул несколько страниц.
«- Ты понимаешь, в чем тебя обвиняют? – Альвиан почти кричал. – Покушение на убийство, насилие... Тебе напомнить? Ты напал на девушку, когда она купалась в ручье. Она закричала. К ней на помощь прибежали двое ее братьев. Увидели тебя с оружием посреди ручья и сестру, застывшую там же. Один из братьев схватился за свой посох и метнул его в тебя. Ты выстрелил – и посоха как не бывало. Тогда девушка сама проявила смелость и, подняв со дна ручья камень, кинула им в тебя... И метко попала, – я потер голову. – Ее братья спасли тебя от утопления и привезли к нам... Итак, – Альвиан снова посмотрел на меня, – повторю вопрос: откуда ты?
- С планеты Земля. Оттуда, – я поднял глаза кверху.
- Понятно, – коротко отреагировал он и коснулся экрана в столе. – Давно прибыл?
- Дней семь назад.
- Имя?
- Освальд.
- Цель прибытия?
- Научная.
- Что собирался исследовать у нас?
- Всё, что получится.
- Тебя обвиняют в покушении на убийство. Понимаешь, что это значит?
- Понимаю. Но я не хотел причинить ей вреда. Я лишь только хотел поговорить...
- Довольно странно, не находишь, подходить к девушке для того, чтобы просто поговорить, с оружием в руках?
- Я прибыл на незнакомую планету, и вы хотите, чтобы я шел безоружным?
- Не такую уж и незнакомую, если ты говоришь по-нашему.
- Это всего лишь переводчик, – я показал глазами на коробочку у меня на шее.
- Зачем ты стрелял в братьев... Митродоры, этой девушки?
- Когда в вас кидают палку, вы просто так не отмахнетесь. Сработал защитный рефлекс, и я выхватил бластер.
- Значит ты не хотел причинить ей вред, равно как и овладеть ею?
- Нет, конечно! – возмутился я. – Даже и при согласии...
- Что? – Альвиан даже поднялся с кресла. – Какое еще согласие?
- А что? – немного испугался я.
Альвиан, овладев собой, сел.
- Это у вас... на Земле так? По согласию?
- По согласию? Если женщина и мужчина не против, если оба не против, то когда, где и сколько раз – решать им самим. Никаких обязательств – просто доставить друг другу удовольствие, так говорят у нас. Если оба этого хотят, но...
- Я официально извещаю тебя о том, что наши законы запрещают, – полузакрыв глаза, чеканя каждое слово и, очевидно, пытаясь успокоиться, произнес полицейский, – совокупление мужчины с женщиной, не состоящих в браке, а также состоящих в браке, но с другими лицами.
- То есть у вас официально запрещено совокупление до брака и измены в браке? – изумился я. Вот так мир!
- Почему это тебя удивляет? Для нас это вполне естественно, мы так устроены, что нарушение данного закона влечет негативные последствия для обоих лиц.
- Какие же? – заинтересованно спросил я. – Расскажите.
- О законах рассказать? Наши законы напрямую вытекают из естественных законов. Наши тела – это храмы для наших душ. Задача каждого, верующего в Божество, – хранить в чистоте и святости свою душу, а значит и храм, в котором она живет и царствует. Осквернить этот храм можно грехами – душевными или телесными. И самым страшным грехом против тела для нас является то, что мы называем посягательством на честь; кто-то называет это блудом, иные – вторжением в храм, надругательством над телом.
Почему это так страшно? Изначально, во времена создания мира, Божество сотворило первого человека, такого же телом и душой, как я. Человек был сотворен из земли, из вещества этого мира. Божество слепило его и вдунуло в него дыхание жизни – душу, дух Свой. И стал человек живым. Но ему было одиноко в этом мире. И тогда Божество решило разделить его – но разделить так, чтобы каждая из половинок была в то же время и самим человеком. И двое, мужчина и женщина, увидев друг друга, сказали: это же я! Они увидели друг друга, словно в зеркале, и каждый из них был им же самим только другого пола. Так произошло разделение на пол. Но тогда же были сказаны пророческие слова – отделится человек от отца и матери и прилепится к жене своей, и будут двое одной плотью!.. Как мог сказать то человек, мужчина, не имевший ни отца, ни матери? Как мог первый человек сказать это, как не пророчествуя? И установился закон, закон естества – когда двое, мужчина и женщина, вновь захотят соединиться, то они станут в миг соединения одной плотью, чтобы не разлучаться больше никогда!.. Как некогда, при первых днях этого мира, Божество разделило их, так и при последующих днях – соединяясь плотью, они становятся едиными друг с другом.
Что же значит – быть едиными, как это происходит? Отдавая свое тело другому, человек говорит ему: я посвящаю свое тело тебе, я отдаю свое тело в твою власть, я уже не властен над ним, но ты. И другой говорит те же слова. Мы духовно обмениваемся телами, но физически это не видно: мы будто разделены, однако это лишь внешне, это лишь глазами видимо. Но незримой остается для человека эта связь. Мы знаем, что она существует, и положение закона таково: человек может посвятить свое тело только одному человеку противоположного пола. Или Божеству!.. Это было испытано, это было прочувствовано опытно.
Соединившихся людей, мы верим, соединяет Само Божество. И что Оно соединило, то человек да не разлучает! Тела физически не могут с момента разделения их Божеством – в те давние времена – стать единым целым: не могут мужчина и женщина, соединившись, слиться в одно тело с двумя душами, но они таинственно – в невидимом для нас духовном мире – становятся едиными, соединяясь друг с другом всем своим существом. И образом этого соединения, или его сущностью даже, невидимым, но ясным состоянием, является любовь! Любовь и есть та духовная связь, то единство, которое связывает нас друг с другом. Как связующее звено, как клейкая масса, он скрепляет тела двух в одну плоть.
Первые люди на некоторое время забыли установление Божества. Они решили: что нам Божество? Мы с кем хотим, с тем и будем совокупляться-соединяться, главное, чтобы было согласие!.. И любовью они стали называть исключительно поверхностное влечение. И что происходило с ними? В момент первого соединения тела духовно сливались воедино, становясь единым целым. Мужчина и женщина посвящали тела друг другу. Но в следующее соединение с другим происходил разрыв.
Кто-то из людей привел такой образ блудной жизни – жизни в разрывах: в храме находится алтарь, освященный в первый раз во имя одного божества. Внезапно в храм врывается незнакомец и оскверняет алтарь, освящая его во имя другого божества. За ним следует еще один, который проделывает ту же процедуру. И так – храм переходит из рук в руки, он вроде бы и чей-то, но всегда чужой. Храм становится переходящим призом, храмом блуда, крепостью разврата.
Но не только в душе происходит разрыв. Это случается и с телом – нарушаются связи в теле, сменяются вещества, перемена происходит в самой крови. В момент соединения с другим – разрывается связь с прежним посвященным телом. Разрывается то единство, к которому стремится человек. Ты понимаешь, что это такое?
Разрыв – это конец единства, это разрыв доверия, разрыв отношений, разрыв той глубокой духовной связи одного с другим. Ведь если мужчина и женщина соединились, если стали целым, как, зачем разрывать эту связь? Но если она разорвана, как болезненно переживать ее! Кто-то умирает, кто-то остается душевным калекой на всю жизнь, кто-то – телесным калекой. В самом существе, даже в физическом мире человека происходят изменения и катастрофы. Духовное соединение имеет вполне физические последствия нарушения связи. Со смертью же одного – разрыв ощущается, но он менее силен, менее интенсивна боль, хотя для многих она сродни измене. Но со смертью прекращается единство на земле, и мужчина, женщина вправе (то есть может и не делать этого) вступить в соединение с другим. Его храм оказывается пуст, ибо умерла та связь, ушла в вечность половинка единого тела. И конечно, человек может отказаться от соединения вновь – он может жить в пустом храме и ждать своего ухода в вечность, чтобы там быть с тем, кто ушел.
Альвиан немного помолчал, переводя дух. Я, не отрываясь, смотрел на него и внимательно слушал всю его речь.
- Разве нельзя соединиться и жить без брака? Зачем нужен брак? – задал я вопрос.
- Так многие, увы, говорят сейчас. Именно поэтому мы и вынуждены были ввести законы государственные, которые бы поддерживали законы естественные. Кто-то ищет удовольствий, кто-то ищет жестокости – причинение ран другим. Кто-то жаждет разбивать чужие сердца, чужое единство... Стало быть, возвращаясь к нашему делу, ты говоришь, что не имел никакого умысла овладеть уважаемой... – он заглянул в бумаги. – Митродорой?
- Нет, никакого... Я прибыл издалека, где...
- Иные законы и совести, и естества? – тихо спросил Альвиан.
- Не такие строгие, – даже с некоторым сожалением сказал я. – У нас там можно по согласию... И живут люди без брака. Им так удобнее. Мы называем это пробным браком.
- И долго пробуют?
- Когда как. Иногда затягивается на годы.
- Что же мешает им жениться? Гордость?
- Скорее лень.
- Есть ли у вас любовь?
- Есть сколько угодно! – горько ответил я. – У нас всё зиждется на любви. Только под ней каждый понимает свое. Кто-то любит нескольких женщин, кто-то – нескольких мужчин. Любовь понятие растяжимое. Кто-то непостоянен – любит смену мужчин и женщин...
- Смену? В смысле они меняют мужчин и женщин...?
- Как перчатки.
- Что?
- Да, часто меняют, – я понизил голос. – У нас даже есть проституция. Это когда... за деньги соединяются. Есть специальные женщины, которые берут за это деньги. Без всякой цели создать семью и заключить брак.
- Платное совокупление? – сурово спросил Альвиан.
- Точно! И мужчина с мужчиной может жить...
- Но это же не по естеству! – воскликнул он. – Даже сама природа противится такому! Есть мужчина, и есть женщина, из их соединения рождаются дети. Но зачем мужчина живет с мужчиной? Нет, это ужасно! Само естество, сами тела наши не предназначены для этого!
- У нас и пол меняют...
Альвиан закрыл лицо руками.
- Зачем ты прилетел? Развращать и унижать нас? Вводить блуд и разврат?
- Нет, мы...
Он нажал на кнопку вызова, и немедленно в кабинете появился конвой.
- Освободите его и проводите до его... корабля. И убедитесь, что он улетел. Если он еще раз появится, сообщите войскам.
- Всё так плохо? – поинтересовался Акутион.
Альвиан сделал жест рукой.
- В его мире иные законы, чем у нас, – начальник посмотрел на меня. – Ниже и ужаснее. Если эти... люди появятся у нас, наше общество, наша цивилизация падет в разврате... Нужно немедленно доложить первосвященнику... Ты понял, – обратился он ко мне, – что тебе нужно сказать своим? Чтобы никогда, слышишь, никогда они не ступали на нашу землю и не сеяли семена своей... культуры среди нас. Мы держимся своих обычаев, своей культуры. Совесть едина, как едино Божество. Жаль, что всё больше и больше людей обманываются и соблазняются. У нас столько проблем, не хватало еще, чтобы брак – священный брак! – пошатнулся!.. Иди, Акутион, уведи его. Я сам пойду к первосвященнику и доложу обо всем, что слышал, чему был свидетелем».
Я не стал дочитывать до конца. Сложив бумаги в стопку, я набрал номер Авима:
- Повесть мы брать не будем, – ожидая услышать возражения, я сделал паузу, но молодой человек молчал. – Есть какие-нибудь стихи? Или короткий рассказ? Нужно разбавить рассуждения.
- Есть миниатюра, но вряд ли вам понравится...
- Ты принеси, а я уже решу.
Пока Авим шел ко мне, я позвонил Ликарису:
- Повесть я забраковал. Много пафоса и как-то неестественно написано, вычурно. Много философствований, рассуждений, монолога – читатели заскучают. Я поставлю что-нибудь маленькое... – юноша принес мне два листка. Я кивнул ему. – Сейчас как раз почитаю, вдруг что интересное, и тебя наберу.
- Мы ставим то письмо?
- Ставим. Назовем его «Письмо в редакцию».
- У него есть там фраза – «Господь хранит пришельцев». Может, так?
- Решим, ладно... Я сейчас прочту миниатюру и тебе перезвоню.
Я прочел название принесенной Авимом миниатюры «В Четверг». И что же было в четверг? И почему с большой буквы?
«Он подбежал ко мне и остановился неподалеку. Я сидел у колодца и размышлял о своем. Предстояла трудная ночь. Возможно, враг перейдет в наступление, возможно, что нам дадут приказ идти в атаку. Услышав шаги, я посмотрел налево.
Да, это был он. Предатель. Сегодня ночью я видел, как он возвращался, несомненно, из вражеского стана. Наверняка ему пообещали денег. Что может попросить простой человек, всю жизнь кравший и призванный в армию, куда берут всех подряд? Я никому не сообщил о нем. Сейчас же он стоял передо мною. Но вот за ним показались другие, мой отряд, моя «гвардия», избранные мною. Тринадцать человек, включая меня.
- Куда нам идти? – спросил один. – Где мы займем наши позиции?
- Где и раньше, – ответил я, стараясь не смотреть на предателя. Очевидно, он уже сообщил неприятелю о том, что мы каждый день собираемся на горе, в саду, и там удобно будет взять в плен командира. Остальных же можно и отпустить. Они лишь подчиненные, не знающие тайн руководства. Зато если врагам удастся развязать мне язык, то, как они считали, они узнают точное расположение наших войск. И узнают, но не смогут понять, что войск никаких нет. Нет армии, нет противника. Но и таким малым числом мы вполне способны одолеть их. Всему свое время.
- Пока же, – добавил я. – Давайте отметим праздник.
У меня есть еще время заставить предателя покаяться, раскрыть себя. Скажет ли он перед всеми, признается ли?
Ведь я могу не идти никуда, вдруг промелькнуло в моей голове. Могу вовсе не идти в сад, могу спрятаться, могу, раскрыв предателя перед всеми, устроить засаду противнику. Предатель хочет предать меня, то есть выдать врагу. Не затем ли я пришел сюда, чтобы отдать свою жизнь? Не затем ли я пришел, зная о том, что один из двенадцати предаст меня?
- Один из двенадцати предаст меня, – сказал я, когда мы сидели и ели. Наступил вечер, и после торжества мы должны были отправиться в сад. Я хотел показать предателю, что знаю о его поступке. Может быть, он не решится сделать то, что задумал.
- Один из нас? Кто это? – вдруг разом заговорили они. – Не я ли? – начали спрашивать они меня.
Не желая раскрывать предателя и надеясь на его исправление, я уклончиво ответил:
- Один из тех, кто ест со мною.
Я видел, как ближайшего со мною солдата спросили – узнай, кто это. Ему, одному из тех, к кому лежала душа моя, я не мог ответить «нет».
Но он, узнав о предателе, – я сказал ему тихо, чтобы никто не услышал, – не разгласил никому, потому что я тут же обратился к предающему:
- Что задумал, делай быстрее.
И он ушел от нас. Все, конечно, решили, что я отослал его на разведку, или затем, чтобы раздобыть что-то к столу. Лишь один я твердо был уверен в том, что он отправился в стан врага.
Тихо поя праздничные песни, мы взошли на гору и расположились в саду. Отослав нескольких, я оставил при себе трех, наиболее стойких. Я думал было поделиться с ними тем, что тревожит меня.
Я знал о своей грядущей смерти – враги не оставят меня в живых, даже если я открою им все тайны, они не услышат, не поверят, не поймут. Они думают, что за мною легионы, что я одним пальцем смогу приказать им пасть, но они ошибаются. Сила наша не в силе человеческой.
Их тяжелил сон. Моя скорбь не была услышана ими, они спали, я же, как мог, молился. Я не мог повернуть вспять. Я пытался обратить предателя, зная, что он предатель. Но я и шел сюда, зная о его неустойчивости, о его слабости. Впрочем, он считает, наверное, что я, оказавшись в плену, призову свои войска, что я открою врагам, кто я есть на самом деле, и убью их. Но я так не сделаю. И как жаль разочаровывать его! Как жаль, что он родился на свет, как жаль, что он принял такое решение в своей жизни. Это его решение, его жизнь.
Я хотел жить, не желая умирать. Но я не мог не следовать той воле, что привела меня сюда. Я не мог нарушить связь и не хотел нарушать ее. Мои солдаты еще не знают, что им предстоит. Мои воины будут умножаться, и силой их будет кажущаяся их слабость, немощь.
Услышав издалека приближающийся шум, я поднял моих сонных солдат.
- Встаньте, вот приближается враг и предающий меня.
Первым появился предатель. Остальные, спрятавшись, ждали его знака, ведь в темноте не отличишь командира от простого солдата.
- Зачем ты пришел? – спросил я подходящего ко мне, желая в последний раз образумить его.
- Радуйся, командир, – ответил он мне, подходя совсем близко. – Командир, командир! – прошептал он, целуя меня в приветствие.
И тут же выступила тысяча воинов. У моих солдат опустились руки, лишь один из них пытался защитить меня, ударив противника, но я приказал им не сопротивляться. Я знал, что схватив меня, враги дадут возможность моим солдатам убежать. Пусть бегут, сейчас не их время, оно придет позже, тогда они будут смелы и даже дерзки, тогда они забудут о своем постыдном бегстве и будут готовы принять смерть во имя мое.
- Кого вы ищете? – спросил я.
Они ответили, что командира, и я выступил вперед, давая шанс уйти моим солдатам. При свете факелов не было видно, как бежали они.
И враги повели меня, и я пошел вместе с ними. Я знал, что умру, знал о предательстве, знал о грядущем беззаконном судилище надо мной. Но какой командир откажется идти на верную смерть? Кто не выступит вперед, когда объявят идти в лобовую атаку? Смерть не предопределена, но ясно, что она случится. Предательство не предопределено, но почему я должен избегать его? Солдаты не устроят самосуд над предателем; его не убили там, где мы ели, хотя если бы я объявил о нем явно, то участь его была бы решена тут же. Тогда и не было бы смерти. Но не за нею ли я пришел, не за жертвою ли?
Мне тяжело, но я иду. Иду к неизбежному. Но после зимы всегда будет весна. Если б кому зимой показали этот сад, из которого мы уходим, и сказали бы – вот сей мертвый сад, в снегу, с голыми деревьями, скоро оживет, то не рассмеялся бы не ведающий о весне? Так и не верящие в воскресение глядят на голые деревья земного мира, на зимний холод и стужу его, и не верят, что придет весна, а потом лето благоприятное, и всё преобразится, изменившись...
Я иду. Но скоро вернусь».
- Больше у нас ничего нет? – спросил я Авима после прочтения миниатюры.
- Присылают много, но нужно вычитывать, – его голос в трубке звучал грустно. – Вам, как я и предполагал, не понравилось?
- Я бы не стал ее публиковать. Намек ясен, однако исполнение хромает. Ни о чем – я бы так сказал. И незачем – это говорю я как редактор и издатель...
- Тогда мне пока нечего вам предложить.
- Что ж, – я постучал пальцами по столу, – тогда публикуем то, что есть. Растянем как сможем... Тема номера: «Письма в редакцию». Мое вступительное слово, дискуссии и... что-то бы еще добавить.
- Есть стихи, – чуть помолчав, ответил Авим. – Я... пишу... И... если можно...
- Почему же ты ничего не говоришь нам?! – воскликнул я. – Конечно, неси.
- Одно, – по голосу было слышно, как он встрепенулся, – одно я принесу!
Через минуту юноша положил мне на стол свое стихотворение. Я не ожидал от него многого, и мои ожидания оправдались.
«Если ты – на небесах,
Скажи – как живет Бог.
Есть ли любовь, иль только страх,
Есть ли рай и дерева плод?
Если ты – на небесах,
Скажи – увидим ли тех,
Кто уходили до нас,
Или всё – тлен?
Если ты – на небесах,
То о нас помолись.
Или сюда передай,
Что к праху наши пути.
Если ты – на небесах,
То о нас не забудь.
И с земли уходя,
Легче нам будет чуть-чуть».
- Ну... – я не знал, как выразиться помягче, – мы это... опубликуем...
«Так и быть», – хотел я добавить еще, но сдержался.
- Правда? – парень явно не рассчитывал на такой успех.
- Да, можешь смело ставить его в номер, – я не стал говорить, что по моему скромному мнению, следовало бы в стихотворении кое-что подправить, если не всё целиком переписывать. В конце концов почему бы не потрафить юноше? Полтора года у нас на посылках, и ни одной публикации. Пусть порадуется. – И на этом закончим.
Авим, радостный, убежал, а я набрал Ликариса.
- Поставим еще стих Авима...
- Он пишет стихи? – Серж усмехнулся в трубку. – Ну, прочти.
Я прочел ему и услышал его смех.
- Я бы рифмы кое-где поменял. «Смерть», «идти» – что-нибудь такое бы вставил... А последнее предложение не из серии – «проезжая мимо вокзала, с меня слетела шляпа»?
- Пусть еще корректор посмотрит... Ненавязчиво, если что, скажем поправить. Времени маловато... Как обычно, всё надо делать быстро.
- А как ты хотел – весь год «лежебочничать» и в последнюю неделю печатать журнал, у которого тираж...
- Ладно, всё... Это наша с тобой...
- Дурь? Блажь?
- Игра.
Я посмотрел на часы.
- На сегодня, пожалуй, хватит...
Не так-то просто за неделю до конца года готовить ежегодный журнал.