-Действие происходит несколько лет спустя-
Вечереет. Почему-то меня невероятно клонит в сон, просто невыносимо хочу спать. Странно — ведь обычно «пуркуа ву туше» много позже. И ладно. Я забираюсь под одеяло и сплю. Всё. Мигай, ночник. Меня не выманит из желания поспать даже всемирная катастрофа. Какое мне до неё было бы дело?
В космолет, спасающий отдельных особей, меня никто из посвященных в тайны мира сего всё равно бы не пригласил; собственно, если такой космолет вообще существует...
И снится мне сон. ...Я знаю, дед здесь; я не вижу его, я просто знаю, что он здесь.
Он не рядом, а здесь.
В пространстве вне, которое может разлетаться, может собираться, уходить вдаль и приближаться... по велению кого — не знаю. Дед сейчас здесь — но совсем не рядом.
От него, от той дали, где он находится, до меня летит из света, не из бумаги будто сделанный лист; он прозрачный, он скручивается, закручивается по пути; долетев до меня, зависает неподвижно, и светится молча: читай!
Что на нем написано — не разобрать: черточки, тире... клинопись. Но я понимаю текст, непостижимым образом.
Я не удивляюсь, я читаю. И я совсем не боюсь. Это же от деда. Моего старого, старого деда.
«Здравствуй, мой птенчик!»
Однако я сейчас примусь плакать. Всё было относительно хорошо, пока дед был жив.
«Я не смог оставить тебе ничего, кроме пакетов с зерном, мои деньги были украдены».
Э, я только что о том же самом подумала. Я знала, что ты так скажешь.
«И я очень волнуюсь о том, как тебе живется».
Дед, я сама очень о том волнуюсь.
«Извини, что не успел помочь ни маме твоей, моей дочери, ни тебе. Да и что я мог еще сделать? Я старел; а оппоненты росли».
Я знаю, дед.
«Некоторые обижали тебя за гранью возможного; да я их проклял».
«Дед!» - тороплюсь я спросить. - «Про меня тебе всё известно, а мне про тебя — ничего! Скажи хоть слово: ты там не в аду? Ты в порядке?»
Он не отвечает, дед. Он здесь, но далеко — не дотянуться. Лист сворачивается и разворачивается перед моим носом, будто сигналит мне, что не дочитала.
«Знаю я, ты не очень справляешься. Печалит меня, что не могу помочь тебе. И что не мог уже помочь, еще будучи живым».
Хватит меня расстраивать.
«Ставки и цены растут быстрее пшеничных колосьев в поле; погрязли в лукавстве твои бывшие работодатели, хитросплетениями конкурсов и долгим молчанием о правилах их изгнав тебя; зима всё ближе, и счета за проживание вырастут. Толкуют о сокращениях, прекращениях, укрощениях... Газеты пишут о скором росте цен, налогов, акцизов и пошлин, о петле кризиса ...
Слава Богу, я уже умер».
Зачем ты так сказал? Я, например, очень сожалею.
Я просыпаюсь. Ночник по-прежнему мигает на столике, комната в полумраке; свет только в соседней комнате.
Мне грустно и я вроде плачу; но поскольку я не люблю плакать — мне кажется, это не показатель успеха, то быстро приказываю себе перестать испытывать горечь. Меня, однако, совершенно не беспокоит увиденный сон: с детства я знаю, что «сны — это отражение и вразброс составленные, как в калейдоскопе, моменты дня предыдущего и всей жизни человека».
Я размышляю: накануне я читала газету со всеми перечисленными в письме деда реалиями. Далее, некоторые из известных мне людей действительно из той когорты, что врагу не пожелаешь. И третье: с работы меня уволили на вполне законно подогнанных основаниях, а в реальности — потому, что при дефиците мест - не своих дочек, внучек, жучек, кузенов и друзенов - вышвыривают, а я не своя и никому никто; и решительно неважно, что превосхожу по всем данным, кроме специально созданных, тех, кто там остался; найти вакансию при моей специальности — затруднительнее некуда, переучиваться стоит денег, коих у меня нет; жить мне не на что; я страшусь наступающей зимы. Если соединить первую составляющую и третью, получается причина для глухого, постоянно присутствующего беспокойства, а вторая составляющая показывает напрасность ожиданий поддержки от других людей. Перевитые в единый жгут, эти три выдали мне картину сна.
Интеллект, ты меня выручаешь. Отступите, эмоции.
Не переживай, деда. Я выморочусь и, может, выморочу даже других — но я добьюсь, добьюсь благополучия! Никаких ресурсов и резервов, правда, не могу отыскать на своем поле — интеллектуальных, душевных, нет мне радости; однако пора «форсировать Днепр», читавший о форсировании Днепра — поймет, что за план... оставаться и далее на обочине жизни нет смысла - проносящиеся мимо роскошные автомобили обдают камнями и пылью.
Не переживай, деда. Я постараюсь.
Я постараюсь — пусть темой твоего следующего письма, если надумаешь ещё мне слать месседж, будет «рад за тебя».