25 мая. 1993 год. Евпатория. Вечер. Особняк на берегу черного моря. « Все, чем живешь сей миг однажды может превратиться в то, о чем скажет некая душа в прошедшем времени. Множество ошибок заключается в том, что человек, который еще не отдался в руки к Черной подруге, уже представляет себя в темном дворце, стоящем, и размышляющим о том, как прекрасно было ходить с той или иной душой, взявшись за руку, и было это на твердой поверхности земли. Тогда он полностью забывает о том, что еще крепко держится на этой самой поверхности, и сама земля еще даже не догадывается о том, о чем думает эта душа, в центре которой появилась бестолковость. И бестолковость эта поразила всю сильную сторону, что долгие часы держалась прямой спиной, пытаясь не пропустить дальше ту, которая заставит отдаться поражению без всякой борьбы. А душе, каждой душе всегда необходима борьба с теми, кто пытается уволочь за собой. Но есть и такие, которых раньше отведенных годов не ждет сама Черная подруга. И верно, ведь незачем глазеть на тех ей, кого итак придется ей увидеть, когда Судьба пошлет на Землю, и строго скажет, перенести маленький светящийся шарик в хрустальный зал. Да, не стоит сомневаться, что Черная подруга когда-либо сама захочет приобрести один из шариков, на который положила взгляд Распорядительница жизней. И никогда она, Подруга с серыми крыльями не посягала на выбранные ею души в свое царствие, и не посмеет посягнуть по сей день, соблазну устоит. Но, что если сама душа обладает такой силой, что может выбрать к какой подруге ей присоединиться? Такие души редки, но все же можно их отыскать, можно…» - жизнь Идочки после существования на земле была только в ее руках. Распорядительница жизней, когда писала о ней в оракуле, остановилась на мгновенье, как над числом точным, годом вывела тонкий с заковыркой вопросительный знак. Подруга Черная ей тогда улыбнулась, поняв в мгновенье одно, что перед ней тот самый шарик, который выбраться сам способен к кому прильнуть, в чей лес зеленый заглянуть…
В этот вечер, после исчезновения Тишины Идочка и вправду все больше склонялась к тому, не отдаться ли ей Черной Подруге. Ведь та забрать ее может туда, где никогда не попадется ей душа отца, того, кто разнимает с родиной, и с морем, чья соль в глазах по сей час. Да, прошло больше двух часов, как Ида сидела в соломенном, сделанном из светлых прутьев кресле-качалке в тесном коридорчике, завешанном маслинными картинами. Облокотившись на нее спиной, она периодически вытягивала правую руку, пыталась коснуться картины, той, на которой застыл корабль, корабль одного капитана. Эта маленькая картина в скромной, треснутой рамочке висела еще в доме у ее отца, когда ей было не больше семи. Она тогда и придумала ту историю, в которой говорилось о том, как капитан, сильно полюбив море, Черное море, решил отдаться ему во владения. Ему долгие ночи не давала покоя мысль о том, что когда он вернется, то больше не сможет прильнуть к соленой воде, пройтись по нему на мачте корабля. Ведь старость брала свое, отнимая самое драгоценное. И, когда корабль прошел весь отведенный, морской путь, то капитан решительно нырнул в воду, отдался морю, ведь понимал, что никогда его там, на твердой земли, больше не отпустят туда, куда так хочется. Хотя в ближайшие года жизни, Идочка часто вспоминая эту история, стала думать о том, что не могла она сама выдумать такое, тем более в том возрасте. Ей стало многое казаться, будто сам отец поведал ей о капитане, или реальность снов рассказала ей о таком. Сейчас, не сводя глаз с картины, она, присматриваясь к ней, хотела нырнуть в нее, и остаться в ней навсегда.
Но, конечно, Хим, да, именно Хим, не давал ей в эту минуту отдаться морю, которое она кажется, любила так же, как и тот капитан. Вспоминая его лицо, глаза, наполненные каким-то необыкновением, огромные зрачки, тепло, исходившее от его затылка, она понимала, что если в море, то только с ним. А он ни за что не на свете не сдаться так без всякой борьбы той, которая сможет унести его в прекрасный мир. Не сдастся, но, а если его Идочка пожелает это, обязательно пожелает… Но пока, в ее голове находилась иная идея, идея, которая таила в себе побег от отца на скалы. Она хотела предложить ему кое-что интересное, похожее на уеденную жизнь где-то ближе к раскинувшемуся небу.
- Ах, скалы, море плещется внизу, не обливая ног, и капли не разбрасывая, оно дает свое тепло, и солнце, пропуская через воду, струи все направляет к нам. И ноги свесив, руками разгребая выгоревшую траву, мы ощущаем все тепло, крупинок брызни мы хватаем нашими глазами. Продолжим так сидеть мы долго, мы взглянем друг на друга, поймем себя самих, и молча головы опустим, как взглянем вниз, на прежний особняк, что продан стариком еще вчера успешно был. Но мне не жаль свой дом, ведь с Химом мы построим новый. Он будет лучше в раз так сто, родней не будет, но привыкнем мы к прохладе стен его земных, отвыкнем от разлуки. Но, разве так случиться, что я смогу увидеть небо прям перед собой, и пронесутся птицы, задев крылом весь небосвод? Мечты мои, пусть приведут они к желанью исполненья, пусть приведут куда-нибудь. Но лишь я видеть не желаю весь Петербург, реку, что море не заменит никогда. И фонарей я тусклый свет ловить не захочу, и в новый дом я приносить его не буду. Мне дайте море, мне дайте нежных тех объятий Хима, мне дайте всю свободу мира. Но, где ее найти? Просить так бестолково, и грустно думать об одном, что исполнения желанья найдешь на свете том. Отправлюсь я к Подруге Черной, отправлюсь без сомнений, но прежде услышу голос Хима…- договорив, она вдруг вскочила с кресла, как убрав руки за спину, взглянула вперед себя.
- К подруге я тебя отдать не в силах! И что за глупости я слышал у двери? Не смел ключей достать, и ручку повернуть. Дослушал все, и усмехнулся!- не переступив порог, начала говорить Хим, снимая с плеч белый пиджак.- Ну, что молчишь, ты, Ида? Я слышал про отца. И неужели эта, правда? Как может он тебя куда-то забирать, так душу раздирать на мелкие кусочки, а мне не оставлять и части? О, Идочка моя! – коснувшись пуговицы синий рубашки, он, переступив упавший из его рук пиджак, был готов прижать голову своей любимой Иды к себе. Так хотел он ощутить всю ее грусть, забрать хотя бы четверть в сердце свое, ведь ему все равно, чего забрать от любимой Иды. Главное, успеть прислонить ее к себе, прежде чем в дверях этого особняка покажется ее отец.
- Не нужно лишних слов, - она в одно мгновенье отвернулась резко от него, лишь руку протянула в его сторону, пальцы разогнула, - Я вдруг осознала то, что идея моя убежать от пророчеств Судьбы- безобразна! В ней никакой красоты, и жить на горе в объятьях твоих мне вовсе не нужно. За что мне глядеть на тебя, когда несчастен отец будет мой, да и ты печален будешь без Ветра и Тишины. Да, они оставить нас так решили, без всяких сомнений ушли! Иль рядом где они? Ты мне скажи, тебе же лучше знать, что в сердце буду я и где-то рядом, приподнимая пелену пространства, глядеть я буду каждый день на то, как за рояль, садясь, ты будешь говорить с друзьями нашими по полчаса. Весь выбор за тобой, я жизнь в твои руки так смело прям сейчас кладу! Отдаться морю, Подруге Черной мне жаль! Ведь заберет она меня туда, где…- недоговорив, она почувствовала, как тяжелая, грубая, в то же время родная рука коснулась ее плеча, ощутила, как в каждую клетку ее ледяного тела проникало его дыхание, дыхание, которое посылало сердце прямо в его легкие.
- Как можешь так ты говорить? Себя ты слышишь, дорогая Ида?- развернув ее к себе, он не отпуская руки с ее нежного плеча, взглянув в хрупкие, почти сдавшиеся ее глаза, - О чем все наши рассужденья? Готов я хоть всю сотню коз на той горе сегодня завести, готов пасти с утра до ночи, лишь слышать голос твой мне нужно ежедневно. И пусть тебя настигла ночь, когда морально ты истощена, но неужели бросишься ей в руки прямо так? Ответ мой важен для тебя? А если я скажу, что буду рад держать тебя в разбитом сердце, и жечь свечу, чье пламя быстро потухать начнет, услышишь ты меня, и в море голову ты опрокинешь?- отстранив ее от себя, он вдруг наклонился, поднял пиджак, и зашагал по коридору в комнату, чей порог вел прямо на песок, к роялю.
Оставшись наедине с собой, она мгновенно рассеяла всю тишину, что кажется, зацепилась к ее вспотевшим запястьям. Остановившись в дверях комнаты, она вдруг вспомнила о Свидетельнице многого, как ей не хватало ее именно сейчас.
- … Ты знаешь ведь, отец мой от себя никак дочурку не отпустит. Он против был тогда, чтоб я жила с тобою. Но я лишь раз сказала «нет», и потускнели мысли все мои. Так разрешаешь мне уйти ты? Отдаться в лапы моря? Спокойно станет на души моей, к Судьбе успею я на чай. А знаешь, может выбрать мне другую, люблю Подругу Черную я так же, как и ту, что принесла меня сюда. Она добра ко мне так будет, что утону в объятья серых крыльев. Прости меня, мой Хим! Но ведаю я, что творю. Так вышло, что отец - преграда жить.- перешагнув порог, она не взглянув на него, закрыла ладонями лицо.
- Не каждый прощает слабость, не каждый готов на руках ту унести, что отдаться так хочет быстро той, которую никак не увидит. Надеюсь, я сейчас на то, что ты глупишь и в шутку в душе своей отмахиваешься на слова мои. Мое решенье не может тебя остановить. Ведь я не должен говорить тебе ответ на жизнь твою, что будто расколовшийся кувшин. Его собрать-то можно, но вот беда, желанье нет у той, осколки, чьи держу в руках, что словно мрамор, все роняют. Я помолчу. А ты поразмышляй, но вслух не говори о том, что все-таки решила предпринять. Захочешь в море броситься, не говори! Зачем мне знать? Ах, Идочка моя, могу ль я глупость всю простить? А Тишина так не простила, и до звезды, что упадет последней, прощенья твоего не сможет та услышать, не сможет к сожаленью.- он продолжал говорить, так и стоя к ней спиной, глядел на пустую стену. Он не ждал от Иды ответа, не прислушивался к ее шагам, а действия ее были ему почему-то не нужны. Это туман, туман еще не наставших последствий стал забираться к нему в глаза, пытаясь закрыть все то, что можно еще спасти, отговорить от идеи безумства.
Но та, которую он так любил, та Ида, была в числе тех людей, что слишком близком воспринимают к сердцу слова, сдирают с души ржавый замок и отворяют тяжелую дверь, нетронутую годами. А дверь эта ведёт прямо к линям души, к ее лестнице. Слова поднимаются по ней быстро, и когда поднимутся на самый верх, Ида коснется босой ногой остывшей воды. В этот раз, задев рукой шальную занавеску, будто слышавшую ее с Химом разговор, ей показалось, что слишком быстро надвинулась темнота, обхватив широко их особняк. Переступив, наконец, порог, она не обернувшись назад, улыбнулась той последней улыбкой, которую так и не увидел Хим. Легкие ее шаги сопровождал смешанный с прохладой воздух, посланный Ветром, которой сложив руки за спину, стоял, прислонившись к белой стене особняка. По случайности именно на эту сторону стены не падал свет, лунный свет, что обычно освещал весь особняк, но видимо по желанию самого Свидетеля многого он обошел его, задев небрежную челку уверенной девушки. Уверенность, которую она держала в сердце все эти часы, вдруг всполохнула в ней ярким огнем, пепел полетел в глаза Ветра. Тот, закрыв лицо белым рукавом, на сей раз стоял в синем плаще, его черные кудри прикрывал белый, бархатный капюшон. А Ида продолжала медленно шагать, прислонила руки к груди. Нет, он, тот, кто так любит наблюдать за ней, не решился подойти, остановить безумную девушку. Ведь он прекрасно знал, что если вдруг вырастет на ее пути, захочет помешать осуществлению ее желания, Черная Подруга никогда не простит ему это. Да, и сама Судьба, его хозяйка не станет больше глядеть на него как на Свидетеля. Поэтому ему оставалось лишь одно, безмолвно стоять в глухой темноте, смотреть на то, как редкая душа отдает жизнь Подруге Черной.
- Прими меня, возьми в свои объятья, за руки в море утащи! Умру на глубине, да буду рада, что не увижу там, в воде отца лицо, что будет грустным. Убереги меня от всех эмоций, от взглядов лишних цариц моря! Я верю вам, Подруга Черная. Недаром слышала, что вы способны увести туда, где будет только лишь покой и серость туч в глаза въедаться станет. Котел с водой, с тем кипятком, я на себя желаю опрокинуть, остаться там, у вас на веке, и пусть на все веках я буду с вами… Желание мое пусть к морю в ноги скатится!- Ида говорила все это тихо, почти шептала, старалась, чтобы Хим, Хим, который будто превратился в каменную статую, не услышал ее глупую речь. Но она не считала ее какой-то странной, ведь говорила, что выгребала серебряным ковшом из собственного разума. Он переполнился водой, ледяной водой, и теперь ему необходимо тепло. Для этого ей стоит всего лишь опустить запястья в горящий котел, увидеть лица всех тех, кого нет рядом с ней уже больше десяти лет. Она вдруг вспомнила своего деда, что отдался не морю, а озеру, когда потерял несчастную жену, ей рассказал это отец, и после она стала думать, что душа деда живет с самой первой минуты новой жизни именно в ней. Почему? Она не знала ответа, но думать так не переставала. Придавшись ощущению свободы, она босой ногой провела по холодному песку. Маленькие его крупинки подбросила к ней прежняя волна, что была против того, что принять эту девушку в свое царство.
Но волны, всего лишь волны, а вот, царицы морских глубин, которых так любит Распорядительница жизней, всегда могут помешать тому, чтобы у них оказалась новая душа. Они рады не каждой гостьи, и потому мгновенно сообщают об этом Черной Подруге. Скользкие руки они подносят к зеленоватому камню, чьи бока поросли грубыми водорослями, тогда их сразу же видит та, к которой обращаются.
Постепенно заходя в воду, Ида представляла себе то, как выглядит Черная Подруга. Оказавшись в прохладной воде по колено, ей казалось, что она уже видит огромные серые крылья, что выше головы, но она ошибалась, ведь мысли все строили совсем в ином направлении, так защищая образ, образ той, которою возможно увидеть лишь раз. Положив руки на плечи, не оборачиваясь, она, уже закрыв глаза, шла прямо, чувствуя, как песчинки песка долетают до ее колен. Она слегка испугалась, когда ощутила, что песок вовсе пристал к ее рукам. На секунду открыв глаза, она увидела подсвеченную воду, что горела золотым отблеском, обернувшись назад, она мгновенно похолодела. В сердце застучало, оно ужасно заболело, когда Ида поняла, что ее особняк находится далеко от нее, в шестидесяти шагах, и кажется очень маленьким. Неужели она столько прошла по дну? Но разве бывает такая долгая мель? И стоило ей подумать об этом, как под ногами она ощутила пустоту, ледяная струя воды закрутила вокруг них, как девушка успела только сделать глоток воздуха…
« Тот, кто идет к Черной Подруге не с опущенной головой и верит в то, что встретится с ней, непременно взглянет ей в тяжелые синие глаза уже так скоро, как потухнет последняя звезда. А она обязательно должна потухнуть, чтобы ни у кого из цариц моря не возникло желания унести человека с собой на морскую глубину, или чтобы тот, кто так любит эту душу не смог найти ее. Звезды всегда были такими, всегда страшно любили глядеть на то, как душа сама отдается в руке той, кто не горит желанием отправлять ее к горячему котлу, из которого выглядывают страшные, искажённые лица…»
***
24 ноября. 2018 год. Евпаторское Заведение, училище постоянного проживание на территории Крыма. Вечер. « Крепкие нити начинают обвивать ту или иную душу, когда привязанность вновь гладит по голове. С каждым разом они затягиваются все туже и туже, а после тянут туда, где и находится тот, к кому так тянется душа. Обрезать эти тянущиеся по всему телу нити почти невозможно, ведь если само сердце тоже попало под воздействие привязанности, тогда оно больше не владеет ничем. Да, стоит сказать, что мыслями управляет душа, а телом управляет сердце, красное сердце. И вот, когда они связываются между собой, протягивается еще одна нить, и как она крепка. Разорвать голыми руками ее не получиться, даже если вдруг привязанность спрыгнет с плеча, направиться к кому-нибудь иному. А она может так сделать, ведь постоянности в ней нет. Хотя иногда она задерживается возле кого-то на долгое время, продолжает тянуть за веревки» - сейчас ее частицы летали вокруг Аринки, которая прикрыв ноги одеялом, пусто глядела в зеркало, в нем отражалось только часть ее, та часть, которая уже отдалась привязанности полностью, и бороться с ней не хотела. Да, это приятно, знать, что тебе куда-то надо, точнее к кому-то. Тогда нити вокруг души завязываются туже, и человек, такой, как Аринка уже не можетсидеть на мягкой кровати, не смотря на того, к кому так рвется сердце. Возникает необходимость увидеть того, о ком напоминает привязанность, выстраивая перед глазами непонятные на первый взгляд детали. Это похоже на то, что называют искусственной радостью. Иногда ее так хочется поселить в сердце, голыми руками обрезаться во второй раз об стекло, как ощутить ее присутствие. Но Арина хотела испытать только ту радость, что называется настоящей!
Положив книгу с золотистым переплетом на колени, я прикрыла их простыней, как откусила красное, небольшое яблоко. Стоило мне взять его в рот, оно тут же пожелтело внутри, казалось, что потухло. Но, нет, не нужно сравнивать яблоки с чем-то загадочным, ведь это просто фрукт. Не поворачивая головы в сторону Аринки, я продолжала читать одну из нужных статей, что содержала в себе практически весь материал, который так понадобиться. У нас их было две, две книги, но черноволосая подруга почему-то еще не смела к ней прикоснуться. Неужели этот старик, Архимей Петрович отобрал у нее всю тягу к такой науке, как медицина? Очень даже может быть, что теперь беря учебник в руки, она будет вспоминать те, его тяжелые глаза, наполненные чем-то таким, о чем она не догадалась в тот раз. Начав рассуждать про себя, я перестала вникать в сложные слова, заканчивающиеся на эту страшную букву «н». Откусив яблоко, я закрыла книгу, положила рядом с собой, как свесив с кровати ноги, взглянула на нее.
Это странное выражение лица въелось в мою зрительную память. Как она смотрела тогда! Так я глядела на тебя после твоего возвращения в Евпаторию. В ее глазах пробегал маленький испуг, и в тоже время она была готова вскочить каждую секунду. Наверно ждала пока голос привязанности подтолкнёт ее встать с кровати, обняв руками подушку.
- О чем ты думаешь, так рассуждаешь молча? Могу я знать. Хотя догадку уловила я давно, еще тогда, ты так глядела. Я помню, все, конечно помню… И не пытайся спрятать все внутри себя, иди, иди, а то вдруг опоздаешь, и он уснет, тебя увидит только лишь во сне. – сказав это, я слегка улыбнулась.
- Увижу я его зато, - она в один миг повернулась ко мне, но подвинув к себе колени, ухватилась за них обеими руками. Так любила сидеть Тишина, а теперь и она. – Вот я приду нему, и сяду рядом, о чем начну я говорить? Ведь в голове так пусто, привязанность молчит, и только нитки тянет в сторону его. Ну, я не знаю, что сказать… Мне разве это так знакомо? Я никогда еще, как в этот миг о взгляде том так не мечтала, и думать не могла об этом. Ведь я Аринка, та девчонка, с который повидалась ты тогда в той самой библиотеке, а после…И никого я не любила.- положив голову на колени, не прикрывая глаз, она вопросительно взглянула на меня.
- Послушай ты меня, Аринка! Скажу тебе одно, ты время не теряй, раз хочется, беги, не хочется, сиди. Но радость лучше ощущать, ведь что прекрасней может быть, чем просто знать, что хорошо все у того, о ком все мысли сплетены. Ты, знай одно, я раньше тоже боялась так столкнуться с той, с кем говорю теперь почти весь час, весь день. Теперь хожу я к ней почти всегда, и отворяю дверь ее, и так гляжу, как ты сейчас! Понять, конечно, поначалу сложно то, что приготовила Судьба. Но ты пойми, иди!- договорив, я, слегка улыбнувшись, потянулась рукой к лампе, весившей над скромной бежевой тумбочкой. Стоило мне коснуться выключателя, комната погрузилась во мрак. Лунный свет был невиден через закрытые плотно шторы.
Накрывшись простыней, я накинула сверху еще и плед, руку положила под подушку, но глаз закрывать не стала. Ведь знала, что черноволосая подруга не сможет так долго пытаться заснуть. Но пока я слышала, как она шуршала ногами, поправляя соскочившую вниз простыню. Около трех раз она переворачивала подушку, пытаясь понять какая из сторон мягче. Вдруг воцарился покой, она перестала двигаться. И я даже разочаровалась на какое-то мгновенье, подумала, что вот заснет, заснет, и привязанность убьет ее своими руками. Но, нет, внезапно она вскочила с кровати, взяла эту самую белую подушку обеими руками, прислонила груди, не одевая ничего на ночную белую рубашку, бегом побежала по холодному кафелю. Не говоря не слова, я продолжала лежать, улыбаясь.
Тихо прикрыв дверь, Аринка, продолжила идти. Да, первые секунды она шла, вставала на мыски. Одинокий коридор, раскинувшийся перед ней, не сразу показался ей пустым, казалось, что вдруг и кто-то появится, начнет задавать глупые вопросы. А ей этого так не хотелось! Тусклый свет нарочно резал ей глаза, так, что, смотря на цветной ковер, она видела большие красные расколовшиеся плиты, что висели, словно над вулканической лавой. И тогда закрыв глаза, она опустила руку, в которой держала подушку, другую положила на стену. Она шла почти не видя ничего, и именно в ту секунду, ей показалось, что именно коридор, его стены хранят в себе что-то особенное. Ведь стоит ей среди них, этих стен, ее тут же клонит в сон, глаза слипаются, нет сил бежать… Но, нет, ссылаться на стены, обвинять их во всем она не решилась дальше, и тут открыв глаза, она увидела, как эти плиты стали уменьшаться, через миг вовсе исчезли. Взглянув на босые ноги, она крепко прижала подушку к груди, и побежала, побежала, вначале спотыкаясь о мягкий ковер, глядела на цифры, что написаны на каждой из дверей. Пока коридор тянулся, она еще не придумала, что именно скажет Алексею, когда просто так присядет к нему на кровать. Но это не особо озадачивало ее, ведь, привязанность скажет все за нее, коснувшись сердца.
Увидев знакомый номер, тот номер, состоящий из трех цифр, она мутно взглянула на него, как коснулась дверной ручки. Тяжело дыша, она сомкнула руки замочком, держа всю ту же подушку. Дверь, как нестранно закрылась сама, видимо смешанный с прохладой воздух, посланный Ветром, не заставил себя ждать. Медленно шагая по кафелю, она уже успела замерзнуть, по ногам проносилась прохлада. Не поднимая глаз, Аринка не заметила, как приблизилась к той кровати.
- Не молчи, прошу тебя, Аринка! Твое молчание схоже с самым ужасным на свете. Но и прекрасное в нем тоже есть, ведь ты кажешься совсем другой, когда так стоишь, молчишь. Произнеси хоть самое простое слово, из всех, которых знаешь. И я тебе скажу свое! – начал говорить Алексей, сидя за столиком, он смотрел на ее отражение в зеркале, на ее силуэт, что не сразу увидел его.
В одно мгновенье повернувшись, черноволосая девушка, бросила подушку на пол. Перешагнув ее, она опустилась на колени, прислонилась спиной к выдвижным трем ящикам, что всегда были закрыты, и никто никогда не тянул их за ручки. Ей сейчас вдруг захотелось коснуться именно этих ручек, потянуть их на себе, и наконец, узнать, что внутри. Мысли спутались, привязанность отступила. Подняв в его сторону голову, она вдруг ответила, так тихо:
- Я пришла, потому что хотела видеть то, о чем думаю, то, о чем мечтаю, то, по чему скучаю. Но, думала, вдруг ты спишь или балуешься этими вещицами из коробки. Старик опять приходил? Вот, я так не хотела с ним столкнуться…
- Нет их больше, вещиц этих нет, - поднявшись со стула, он опустился так же, как она на колени, присел рядом с ней, глядел на кровать, с которой через минуту упадет скомканный плед,- Старика не было, видимо скучно стало, одним и тем же заниматься. Или они закончились, картон-то почти промок. Но мне хорошо и без них, хорошо, когда знаешь, что есть откуда черпать настоящую радость и видеть ее создателя.- он прислонил ее голову к себе, и обхватив за плечи, взглянув в пустоту теми глазами.
Но глаза, глаза никогда не врут. Аринка еще не успела в них взглянуть, и поэтому спокойствие воцарилось в ее душе. А вот Тишина еще час назад, сидела на этом же самом месте, глядя на сухие его губы, красноватые глаза, и маленькие черные точки, называемые зрачками, что блестели. И блеск этот заполнил, кажется, всю комнату. Только не видела его Аринка, не видела…
« Привязанность добилась своего! Теперь одна из душ стоит перед главным выбором, что несет в себе и настоящую и искусственную радость. Какую выбрать? С кем остаться? Но мы иногда не вправе выбирать, особенно когда, душа ослабевает, а сердце тянется к той радости, что вызывает необъятную теплоту. К большому сожалению, на сей раз теплоты, исходящей от Аринки было недостаточно...»
***
24 ноября. 2018 год. Евпаторское Заведение, училище постоянного проживание на территории Крыма. Вечер. « Порой мы чувствуем так явно то, что тревога, забравшаяся в глубину сердца, где-то рядом, и в то же время знать о себе она не дает. Молчит, затаившись и чего-то ждет. Ах, как она любит ждать, ждать! Но больше всего на свете ей нравится превращаться во что-то невидимое, незаметное на первый взгляд. Тогда человеку кажется, что она вовсе отступила от него, зашагала в фиолетовом пальто в иную сторону, к новым лицам. Но, нет, она так быстро не забывает о предыдущем, а если вдруг отвлекается, то оставляет на подоконнике души это самое пальто с оторванной молнией. Оно выглядит неухоженным, слегка мятым, но сразу видно, что за хозяйка носит его на себе даже солнечным днем, дождливой ночью, ноябрьской ночью…»- в этот вечер тревога отступила, присела на другой подоконник, свесила ноги и захохотала. Но смех ее долетел лишь до тебя, какие-то волны уловили его, смешали с острым на слух звуком, с таким, от которого невольно хочется спрятаться.
Положив локти на край стола, ты взглянула на деревянную поверхность что была без разных узоров, после на вязаные рукава рыжего свитера. Они едва прикрывали бледные, локтевые сгибы, и ты, смотря на них, всячески вспоминала взгляд черноволосой девушки. Ты хорошо запомнила тот день, когда сидя за столом, Аринка обратила внимание на руки того русоволосого юноши. Они так же, как и ей мгновенно вонзились в твою памяти. И теперь, каждое утро, просовывая руки в любимый свитер, в твоих мыслях невольно появлялась та картинка, картинка, испорченная синевой, что не смывается по сей день. Если бы только можно было взять тряпку, чистую тряпку, преподнести к этой картине, и жестко начать тереть, тогда бы может синева отошла. Но, нет, ведь тряпки не было, а картинка периодически пропадала, вылетала из мыслей, когда тревога касалась ее своей кистью, ярко синей кистью. Она держала ее крепко, проводила по неким линям тонко, от этого полотно намокало, и переставало терпеть на себе множество прикосновений. Оставалось ждать лишь тот миг, когда полотно станет абсолютно сухим, и тревога продолжит свою работу, сидя на оконце души. Но, в последние время ты стала стараться сопротивляться ей, пыталась из собственных мыслей создать эту тряпку, чтобы стереть все то, что нужно убрать из жизни. Но, тревога была сильней тебя, а главное умнее, поэтому именно этим вечером она ушла от тебя, не оставив даже фиолетового пальто, нет, она оставила голубоватый платок, что был отглажен по бокам. Его сложно было заметить, она положила его на край подоконника, подоткнув под открытую раму, что была распахнута. А распахнута она только тогда, когда кто-то собирается войти. Но кто это? Уж точно не тот, о ком ты так беспокойно думаешь, откладывая непроверенные листки, исписанные кривыми подчерками. Взяв в руки стопку бумаг, ты вдруг замираешь, это имя, имя нашего героя, того, к кому так тянется душа Аринки, написано так аккуратно, но мелко, в верхнем углу, над последней строкой.
Оно заставляет тебя задуматься над тем, свидетелем чего ты так невольно стала. Да, почему еще два дня назад ты так не решилась позвонить матери Алексея, той женщине, которая представить себе не может, что теперь приносит радость ее сыну? А ты могла, могла сорваться с места, взять телефонную трубку, набрать ее номер, и сказать, сказать все, даже про Архимея Петровича, про коробку, и то слово на холодную букву «м» произнесла бы тоже. Но чтобы было после? А после бы не было, оно бы не наступило никогда. Ведь это слово приносило в твою сторону холод, неимоверный холод, что сковывал локти, и те синели, непременно синели. Произнося его про себя, ты хмурилась, но пыталась открыть рот, открывала и молчала, как молчали мы все. Но нет, ты верила в то, что обязательно скажешь его в скором времени, может завтра, это ненавистное слово, про которое читала в той книжке одного известного писателя 20 века. Но с тех пор прошли года, изменилось все, ход твоих мыслей, их сила, и конечно сила противостоять тому, что так стесняет дыхание.
Потупив глазами в белые стены, ты прошлась ими по шкафу, что был из светлого дерева, как остановилась. Опустив через мгновенье взгляд, ты убрала руки со стола, ощутила то, как стучит собственное сердце. Ты тогда увидела ее, ту, которая показалась знакомой. Около того самого шкафа появилась женщина, она стояла спиной в белом, роскошным платье, рукава его были настолько длинны, что доставали до серебряной тесьмы, что была пошита так ровно внизу, около каемки этого наряда. Волосы, светлые, прямые волосы, были опущены вниз, покорно лежали на плечах, что были прикрыты голубой, меховой шалью. Нет, она не перепутала время года, она, знала, что впереди, уже завтра на улице пронесется ледяной, ноябрьский дождь, что будет с хрусталиками льда. Она обернулась внезапно, взглянула в твои неземные глаза, что вмиг позеленели, стали такими зелеными, что будь, увидела их я, сразу бы постаралась запомнить их необыкновенность. Но Распорядительница жизней, увидев их впервые, зашагала в твою сторону в беленьких сапожках, что были короткими, но теплыми.
- Ты вспомни все, меня, себя той самой, когда видала всю усадьбу, усыпанную снегом. Ах, шел тогда прекрасный снегопад, он сыпал прям на те глаза, что были уж совсем иными, глядели так, и в тоже время нет. Когда же это было, столетья три назад, иль два? А я забыла, что было это 90 с лишним лет назад. Спешат года так быстро, что имя прежние забыто. Но я позволю вспомнить все! И как тебя сейчас зовут? Я смею знать, ведь были мы тогда подруги, хотя не знала ты меня. Но с Черную подругой лепила ты из снега бабу, кокошник златом украшая. Но разве это золото, одни лишь бусы были у нее в руках, искусной-то работы. Представься мне, и я услышу все, лишь имя назови!- голос Судьбы тогда проник в каждую клетку твоего тела, ты окаменела. Не обратила внимание на то, как открылась за твоей спиной оконная рама, и об ее стекло начали ударяться меленькие крупинки первого в этом году снега. Взглянув на ее прекрасное лицо, ты увидела, как она, коснувшись спинки стула, присела напротив, взглянула на тебя.
- А имя мое вам прежнее известно было? Но я вам возражу, меня года все звали Таней, Татьяной. И я не думаю, что разговор наш состоится. Ведь я не знаю вас, прошу покинуть место это, немедленно оставить все слова. И говорить я с вами продолжать не стану, хоть кажетесь вы мне знакомой очень, буквально виделись вчера с подругой вашей. Но это лишь предположенья, и думаю, вам, все-таки пора.- ты вдруг растаяла, приподнялась со стула, как повернулась к незнакомке спиной.
- Я рада, что досталось имя это именно тебе, твоей душе. Но я не вижу, чтобы та, которую так звать, на самом деле той была! Ты говоришь, и это мило очень, но знаешь, дорогая, ты моя, не забывай, зачем ты здесь! И почему сейчас не где-нибудь в холодных Альпах с именем чужим,- Судьба, положив левую руку на твое плечо, продолжила, - Я помню год столетья прошлого, и вспомни ты, когда просила у меня одно. Стояла у раскрытого окна, прикрыла голову платком, и в мыслях видела его, того, душа чья, где-то рядом. Просила встречу с ним, с любимым человеком, но он уже давно в дворце моем чай сладкий пил, и я тогда решила, что непременно сделаю все так, как ты желаешь, милая Арина. Да, имя старое тебе теперь уж не к лицу, но ведь была так одной старухой названа тогда. И не на шутку согласилась я, смирилась с тем, что две знакомые в те времена души вновь встретятся в другом столетье. И я дала тебе возможность эту, и вспомнила ты все сейчас, мгновенье это потеряла. Ты вспомни волосы густые, что цвета рыженькой лисицы, они сейчас совсем иные, иные кудри, что завиваются при каждом солнце света, когда встает один лишь луч. Ты вспомни карие глаза, что уж теперь такие приторные, и неба синева в них въелась уж как быстро, за все лет 18. Сейчас я покажу тебе, весь этот яркий цвет, и ты поймешь, о ком я смею говорить с тобой. – облокотившись одной рукой на стол, Судьба, открыла осиновую коробку красок. Убрав из-за спины правую руку, в которой держала тонкую кисть, она провела ее по синей краске. Та быстро впитала в себя цвет.
Еще не осмыслив все до конца, ты невольно повернулась к Распорядительнице жизней, как та, взяв твою правую руку, провела по ней синей краской. На одном твоем локтевом сгибе появилась яркая, синяя полоса, такого же цвета, были глаза Алексея, про которого и говорила Судьба. Были. Но сейчас они побледнели. Тогда, спустя секунды три, ты, так оставшись стоять с поднятой рукой, молча продолжала глядеть на полосу, что постепенно выцветала.
- Полоса это глаза, глаза, нарисованные акварелью. Но я же смею удивиться тому, что я нашла того, о ком ты говорила? Я в этом веке встретила его! Но, как же так, ты вспомнить все позволила мне прям сейчас? А может это сон, и я не знаю не о нем, и не о чем… - не договорив, опустив руку, ты с неким ужасом в глазах взглянула Судьбу, что закрывала коробку красок.
- Послушай, милая Татьяна! Ведь так теперь мне называть тебя. Я оставляю краски эти, ты береги уж все. И каждый цвет, к примеру желтый, ты мажь на руку каждый вечер, и если вдруг он сам исчезнет, не оставив и следа, пойми, душа ушла из века этого. А если вдруг они бледнеют, то не сиди, сложа так мирно руки, спеши к тому, о ком просила. Но я скажу еще одно, произнеся любое имя, ты сможешь про него узнать, про жизненное состоянье тела. Необязательно об Алексее узнавать, ты береги героев всех. И Черная подруга к вам близка, один герой ей важен, и не спросила я тогда, о ком кричала та!- сказав это, Судьба оставила закрытую, осиновую коробку красок на твоем рабочем столе, положила на стопку исписанных листков. После она взглянула на раскрытую раму, из которой дул смешанный с холодом воздух. Согнув кончики пальцев руки, рама захлопнулась.
Тут ты вздрогнула, положила руку ей на плечо, как заговорила, торопясь:
- Вы погодите, как же быть теперь мне? Ведь знаю я про все, и помню, как Джорфина я потеряла в том 18 году. Ошиблись вы, с тех прошло столетье все, и вновь я не смогу так душу отпустить его. Скажите, что мне делать? Помочь ему? Но Чем? И нет же у меня стекляшек этих, лишь краски, что вы дали мне, так говорить все будут, подсказки их ловить я буду каждый раз. Но, вы скажите все же…
- Скажу! Не оставляй их всех, не отвлекайся на дела пустые,- произнеся это, Распорядительница жизней серьезно взглянула на твой стол, как через секунду взглядом подняла к потолку каждый листок, каждую бумажку, - И помни, третьей встречи я тебе не дам! Сумей во всем ты разобраться, и побороть весь страх, и скажешь ты в конце то слово на букву «м»! И холод не сможет по твоим плечам забраться!- стоило ей сказать последнее слово, как она отступила назад, а вся бумага посыпалась с потолка в низ, прямо на твою голову.
Закрыв лицо руками, ты чувствовала, как острые концы листов касаются твоих плеч, после ложатся на пол. Зажмурив глаза, ты так и стояла, ждала, пока упадет последний лист. И только после, открыв медленно прежние неземные, голубые глаза, ты вновь взглянула на светлый шкаф. Но на этот раз рядом с ним не было никакой женщины, не было той Судьбы. И ты вдруг осознала, почему она показалась тебе знакомой.
« Память это то, что остается после прожитой в другом столетии жизни. Ее, ту жизнь, так нечестно отобранную в один не ловкий момент, нельзя забыть окончательно, даже не смотря на то, что наше новое подсознание пытается сделать все, чтобы мы так и не вспомнили. Но душе, душе на которою взглянула сама Судьба, под силу вспомнить то, о чем еще никто не смел говорить. И не нужно думать, что вспомнив все, совершается ошибка, которая теперь беззаботно поселилась в новой жизни. Нет, иногда просто необходимо знать, что случилось тогда, или не поймешь всего того, что свершается в данную минуту где-то очень рядом.»