Яко печать... жизнь как жизнь-4

               
               
                ГЛАВА 75. ПОТРЯСЕНИЯ

1970 год закончился хорошо, если ограничиться только сугубо личной сферой: небольшое семейство живёт дружно и интересно, а налачевская прогулка прозвучала для Юрия как божественная симфония.
        В канун Нового года родители думали, чем вознаградить своё замечательное и послушное  чадо за ту гармонию, которую оно создаёт в семье, и Юрий вспомнил об одном  своём  особенно радостном  налачевском впечатлении. Речь идёт о собачке,  которую он увидел там и которая ему очень понравилась.
Она появилась на свет от чистопородной пары лаек  у жившего там в то время егеря и лесника Кости Чипкунаса. На самом деле Костя был никаким не егерем, а до этого и после работал в Институте сейсмологом, так что был хорошо знаком Юрию. Тогда в Налачево он увидел ее в числе других копошащихся и попискивающих потешных комочков. В отличие от собратьев она была  беленькой  с  розовой кожицей на носике, что делало ее менее привлекательной на глаз любителей-собаководов, хоть это браком и не считалось. Однако именно это и предопределило ее дальнейшую судьбу. Костя на зиму перебрался в город и привез туда своих питомцев. Вот её-то и надумали подарить дочери Юрий с Милой на Новый год.

       Надо сказать, что у нашего охотника тоже была мечта обзавестись собакой, разумеется, охотничьей, и только лайкой, и только белой,  и никакой другой. Эта мечта созрела в нем после того, как он увидел подобное чудо-лайку у приезжего питерского художника Рени Френца. Художник остановился у него в доме вместе со своим сокровищем, и Юрий, увидев его, был поражен  непередаваемой красотой этого сокровища навсегда. А тут вот такой случай: и дочь хочет, и жена не возражает, и есть на примете выводок славных щенков у знакомого охотника-сейсмолога.
       Юрий пошел к Чипкунасу с замиранием сердца – а что, как белую собачку уже забрали. И обнаружил у него только одного щенка – очаровательную беленькую сучку с розовым носиком. Слава Богу, другие охотники до собак пренебрегли ею – просто знак судьбы! Он принес ее домой, и Катя была совершенно счастлива, и Мила была довольна, и он сам радовался приобретению такого милого живого существа.

       А в первую их совместную ночь это существо подняло такой невообразимый вой, так громко и безудержно плакала, страшась новой для нее обстановки, тоскуя по привычному, что Юрию ничего не осталось делать, как только пристроить ее возле своей тахты и,  опустив руку, положить ее на малютку. И та замолчала, успокоилась и под рукой нового хозяина обрела то, что ей было так нужно – защиту, надежную привязанность и верность человеку. Они назвали ее Зимкой, потому что она была бела, как наступившая камчатская зима за окном. И с этим существом Юрию пришлось немало поохотиться и прожить в совместных странствиях, приключениях, отдыхе, прогулках и в совместных семейных развлечениях целых восемь лет счастливой жизни
Какое это было веселое, жизнерадостное, человеколюбивое и очаровательное создание! Они росли вместе с Катей, и вели себя почти, как подружки.

       Однажды, балуясь, Зимка свалила Катю на прогулке в снег, и та с возмущением воскликнула:
      - Дура, хоть бы извинилась! – Разве не свидетельство это того, что собачка в сознании ребенка была равной ей  и по положению, и по  интеллекту?! Так же, похоже, думала и Зимка, потому что она позволяла себе по отношению к Кате такие вольности, которые были недопустимы, по ее мнению, по отношению к взрослым. Например, она не пускала Катю в комнату, где в это время была спрятана ею косточка, а взрослым это разрешалось. Она могла подталкиванием или напрыгиванием «поругать» Катю за какие-нибудь недопустимые с ее точки зрения поступки последней. Например, приближение к ее миске с едой. Или проявляла ревность при объятиях Кати с родителями. Но все эти действия никогда не носили враждебный или угрожающий характер. Лишь в случаях с едой могло прозвучать легкое не то, чтобы рычание, а скорее бурчание какое-то. И при ответном Катином хохоте все разрешалось миром, сопровождаемым  веселым совместным подпрыгиванием и беготней по квартире.

       Но в эту семейную гармонию вдруг вторглось несчастье: внезапно и сильно заболела Мария Ивановна, Милина мама, и Миле  пришлось срочно вылететь в Ставрополь. Целых четыре месяца она пробыла возле её, и таки вытащила из почти безнадёжного состояния.
       Всё это время Юрий с Катей жили   по своему умению и разумению. Кате эта жизнь очень понравилась, и воспоминания о ней, наверное, составили одну из ярких и добрых страниц её жизни. Юрий вполне освоился  со своими новыми обязанностями и распорядкам, можно сказать, что они ему не только не были в тягость, но даже приносили удовольствие. Мила вернулась в июне, и их жизнь вообще обрела полную гармонию и смысл.

       Наверное, потому 16 июля Юрий записал в дневнике: «Как не хотелось в этот раз выезжать в поле! Соблазнял себя проверенными и надёжными картинами первозданного мира, охоты, одиночества. Никакого впечатления. Кажется, они не действовали впервые. И вот вчера внезапно, как в сказке, оказался  на р. Карымская к югу от в. М.Семячик. С лагеря его не видно, зато к западу – великолепный конусок, пыхтящий время от времени клубами дыма и пепла. Это Карымский. Он опять трудится»

        Базовый лагерь поставили у самой реки близ южного лавового потока Семячика. Здесь Зимка и начала свое стихийное освоение предначертанного ей мира охоты. Первой жертвой и добычей ее стали евражки, камчатские хвостатые суслики, очень любопытные и шустрые зверьки, в изобилии заселившие  обильные кормом травянистые угодья надпойменной террасы. Проворство не всегда выручало их, а любопытство частенько подводило. Зимка быстро наловчилась выслеживать и отлавливать их. Юрий застал ее как-то за этим занятием (благо, ходить за ним далеко не было необходимости), и она, не зная,  права она с точки зрения хозяина или не права, быстро (чтобы не отняли?) стала заглатывать пойманного зверька, предполагая возможное, как ей казалось, изъятие трофея или наказание. Зрелище было мало эстетическое, но Юрий решил не вмешиваться в естественный природный процесс – пусть научится жить на подножном корму, в котором  человек не составит ей конкуренцию.

        Другое дело – зайцы. Пойманного на совместной охоте подранка она должна была отдать хозяину. Если он был добыт ею самостоятельно, она им и распоряжалась по своему усмотрению. Хозяин в этот процесс не вмешивался. Так все и сложилось в их практике.
        Наверное, плохо, что лайке, вместо охоты на соболей и норок, было разрешено размениваться на зайцев. Но Юрий пренебрег этим правилом, так как решительно не интересовался  пушниной, а зайцев счел наилучшей добычей для их полевого стола в качестве постоянно свежего мяса без   многотрудных забот о его длительном сохранении
В общем начавшийся полевой сезон, помимо крайне интересной работы по воссозданию истории возникновения и жизни вулкана,  был временем обоюдного приобщения человека и собачки друг к другу в первозданном их качестве – охота и доьыча пропитания.

       Сезон проходил замечательно на этом прекрасном  для геолога объекте в условиях идеально оборудованного базового лагеря, в котором были устроены отличная кают-компания у костра, баня и печь  для выпечки хлеба. И коллектив был отличный, работящий и доброжелательный. Присутствовали ещё не знающие о предстоящем уходе Юрия с должности завлаба  Азиз Алискеров и Олег Селянгин. С ними проводил свой отпуск художник Юра Назаров и физик Всеволод Орлов.. Были и подсобные силы в образе студентов-практикантов.
       Сравнительно недалеко от них расположился Герман Ковалёв со своим  отрядом и отрядом  геоморфологов под руководством Ольги Брайцевой. Они осваивали новую для них сферу – изучение новейшей  истории развития вулкана по захоронённым среди почвенных горизонтов в вертикальном разрезе толщи отложений пепловых прослоев – занимались так называемой тефрохронологией. Тефра – потому что это вулканический пепел, хронология потому, что по органическому веществу, содержащемуся в почвах, можно определять возраст этих горизонтов, то есть таким образом и лежащих между ними пеплов – участников и свидетелей прошлых извержений вулкана

       Начавшиеся по  этой проблеме и на этом объекте работы были инициированы Юрием после долгих обсуждений и дискуссий с Германом  Ковалёвым вокруг выведенной последним закономерности постоянства энергетического состояния вулканов  и гидротермальных систем, связанных  с магматическими очагами, близко расположенными к земной поверхности. Это было серьёзное и очень важное для вулканологии открытие. Однако Юрий  принял это открытие как частный случай вулканического процесса, в ходе развития которого    энергетика  его никак не могла быть всё время постоянной и должна была непременно меняться от возрастания к затуханию. Это следовало из естественного хода всех природных процессов.

       Для решения этого вопроса и были организованы, в частности,  работы по изучению истории развития вулкана методом тефрохронологии. К ним активно подключился и Герман Ковалёв со своей группой, разбив свой лагерь совместно с отрядом Брайцевой. Взаимодействуя с физиками из Новосибирского Академгородка, работающими в геологии, он пригласил их на Камчатку, и несколько прибывших оттуда человек тоже затаборились рядом с ними. Так образовалась довольно мощная группировка специалистов, взаимодействующая с геологами, руководимыми Юрием, по сравнительной близости решаемых проблем и по месту расположения отрядов.  И там и там работы протекали весьма успешно.

       Окончание  полевого сезона для Юрия произошло согласно его дневниковым записям так:  « 27 сентября.  Получили радиограмму, что Мила в больнице, Катя дома одна. Быстро собрался и в 11-50 вместе с ребятами ушли. Ночуем в землянке Алёшкова в устье р. Ольхового. Погода установилась.Что же там случилось?!               
28 сентября. Вышли в 8-35, в 12-00 были на Кр. Партизане. Погода отличная, но из города нет пассажиров, поэтому рейс отменён. Ночуем под тентом на аэродроме. Маша, жена Алексея Алёшкова, зав. сейсмостанцией, не пустила на постой.
               
       29 сентября. Утро отличное. Ждём самолёт. Ловлю себя на том, что  стараюсь удерживаться в состоянии трагического настроя. Зачем?. Чтобы длить горе, которое приключилось дома. Какое оно, неведомо, но фантазия рисует всякие ужасы. Очнувшись, удивляюсь глупости такого добровольного самоказнения. Ведь от него никому лучше не становится.
       Когда покидал Базовый лагерь, Зимка так отчаянно и тревожно выла, что  сердце разрывалось на части от предчувствия очень недоброго. Но дорога по коричневой тундре, серым и ржавым перелескам,  чёрным шлакам  с яркими пятнами ослепительных красных и жёлтых трав, отвлекала, забирала к себе. Вчера шли особенно быстро, и это борьба за скорость стала на время самоцелью, отодвинув и заслонив то, из-за чего она была, куда она направлена….
       Нёс лёгкий рюкзак, много легче, чем обычно таскаешь на переходах. В аэропорту поставил на весы,  оказалось 20 кг. Думал, не более 12. Привык или мысли о доме сняли ощущения?»

       По возвращении домой  Юрий пас вполне здоровую Катю, скоро выписали из больницы и Милу – казалось, всё более или менее наладилось. И тут Юрий 12 октября получает письмо из Ростова от бывшей своей тёщи: на четырёх страницах описание кошмарного поведения сына Серёжи, совсем забросившего учёбу. Заключительные строки: «Ложь, ложь и лень. Врёт, выкручивается, учиться не хочет... Пора Вам подумать о сыне. Расстояние не избавляет  вас от ответственности за его судьбу».
       20 октября ответил: «Ваше письмо получил. Полностью разделяю Вашу тревогу  по поводу неуспехов Сергея. Однако, мне кажется, что эпистолярные наставления беде не помогут. Считаю, что не принесёт пользу и моё обращение в техникум: Сергей уже перерос такие способы воздействия. Сколько-нибудь заметное влияние на него может  оказать  лишь мой устойчивый контакт только при совместной с ним жизни, что и предлагаю Вам для обсуждения с его матерью. Пока не обращаюсь с этим предложением непосредственно к Сергею. Однако думаю, что промедление нежелательно, пока ещё можно было бы ему устроиться здесь в школе без потери года».

       Ответа не получил – похоже, надо было ехать и разбираться с этим на месте. И снова дневник:
       «21 ноября. Преодолев отвращение и инерцию, вылетел в командировку. Почему последние годы так мучительно неприятно летать на материк! Обычно всегда с этим связаны какие-то неприятности или трагедии: гибель Валеры, болезнь отца,  собственные болезни, неуют и бессмысленность Москвы. И вообще вся деловая сторона таких командировок практически лишена смысла. Но отчёт напишу об успехе командировки. Иначе другой раз не дадут. Впрочем, я езжу очень редко. По личным делам с деловой мотивировкой»

       Конечно, поездка эта была направлена не только на то, чтобы разобраться с Сергеем и решать его судьбу. Присутствовали другие проблемы: в Новосибирском Академгородке  в Институте геологии и геофизики СО АН СССР обсудить детали .продолжения совместных работ и при необходимости поддержать  Ковалёва  в  связи с предстоящей защитой кандидатской диссертации. В Москве – куча контактов по тем же проблемам, которые сейчас одолевали Юрия,: и  привлечение к ним сторонних специалистов..

       И тут, когда он находился ещё в Академгородке – как гром среди ясного неба сообщение о крупном землетрясении на Камчатке. Дневниковая запись об этом: «Из Питера прилетел Гена Карпов. Там было сильное землетрясение. По первым впечатлениям, жертв нет, но много травмированных. Проклинаю обстоятельства. Как там вы, мои хорошие девочки?! Сердце не на месте. А  я в это время  спал и ничего не ведал. Бедные вы мои».
        Позднее событие информационной службой Института вулканологии  .было сформулировано так:
       «24 ноября в 7 часов 36 минут по камчатскому времени (или 25 ноября в 19 часов 36 минут по Гринвичскому времени) 1971 года под дном Авачинского залива (Восточная Камчатка) произошло землетрясение с магнитудой 7,2.
Сотрясения в Петропавловске-Камчатском на большей части его территории имели силу 6,5–7 баллов; минимальная сила — 5 баллов, максимальная — 8 баллов.
Относительная длительность землетрясения — 41 секунда»
 
       Мила потом рассказала об ужасе пережитого. Они с Катей уже не спали, и тут начало трясти так, что вся мебель прыгала, скакала по комнатам, а ножки у тахты даже открутились. Они с Катей бросились к входной двери, Мила раскрыла  её, и пробегавший сверху человек схватил Катю и выбежал вместе с ней на улицу. Мила за ними. Там уже была толпа раздетых и полураздетых людей, жильцов дома,  среди  которых Мила стала искать Катю и не сразу нашла её. Суматоха, крики, галдёж, словом, настоящая паника..

       Уже из Москвы удалось созвониться с ней. Вот запись об этом: «Говорил с Милой. Настроение и состояние ужасное. После этого события атмосфера там гнетущая: хочется бежать, куда угодно. Умоляет искать работу и торопиться с выездом. Нужно. Но до окончания своей монографии не могу. Надо, наконец, поставить точку под чем-то. Завлабом вместо меня назначен Рудич. Вместо радости – боль. До чего же ты странен и непоследователен, человек. Твоя просьба, основательно продуманная, удовлетворена, и ты страдаешь. Видно, хотелось тебе думать, что ты незаменим, что без тебя всё дело рухнет. Ан, нет! Привыкни, наконец, и осознай себя как частицу в космосе тебе подобных. Любое дело продолжается, кто бы ни уходил из него. Только одно не может быть продолжено без тебя – неповторимость твоего воображения и умение воплощать его в нечто».

       Не правда ли,  странная запись!  Чёрт его знает где, его семья страдает от  пережитого кошмара, их глава, защита, надежда и опора не был с ними в это невыносимое время, и, узнав о случившемся, не летит к ним на помощь с распростёртыми объятиями, а прохлаждается вдали, в безопасности и уюте. И при этом он считает возможным рассуждать  о своих чувствах по совершенно иным поводам: о монографии, работе, уязвлённом самолюбии, своих талантах. Поразительно. Как это им понять и пережить! Вот такое состояние и недоумение осталось у Милы на всю жизнь, и она не скрывала его от Юрия, время от времени  это всплывало и вновь поражало недоумением и отчаянием и её и самого виновника этого недоумения.

       А он вновь пишет: «Подходит к концу моё пребывание в Москве. Прицеливаюсь к ней и не ощущаю желания и  необходимости здесь обосноваться. В чём преимущество жизни здесь? Не вижу. Контакты человеческие по существу отсутствуют. Они заменены так называемыми деловыми контактами. Отчуждённость. Оставили холодным любимые импрессионисты. Познакомился с Макс. Волошиным, и тоже воспринялось как далёкое и не согревающее. Волнует сейчас только забота об оставленных девочках да мысли о работе. Успешно прошли переговоры с Сулержицким об абсолютном датировании вулканов. Берется за это с радостью. Такое же отношение было и в Новосибирске. Не пойму,  в чём дело. Неужто предложение столь соблазнительно?!»
       Ну, слава Богу – и тут  в потоке московских впечатлений проскальзывает  боль за оставленных в жутком сиротстве любимых людей.

       После деловой Москвы использовал командировочное время и средства и для решения личной проблемы в Ростове: посетил родителей и попытался решить вопрос о Серёжином  будущем. Но и это не получилось: «13 декабря.  Ростов. Здесь ещё осень, даже ранняя. Земля и запахи бередят душу. Зовут что ли? А Афанасьев зовёт в Москву. Правда, как-то уж очень робко, неуверенно, но настойчиво. Зачем это ему? Говорит, нужна школа. Выходит, я школа.
Звонил Сергею, его нет дома. Кира нарычала и бросила трубку. Сколько в человеке зла! Всё это должно быть смешным, а неприятно, как будто нагадили в душу»

       Таким образом Юрино предложение забрать сына к себе было с негодованием отвергнуто его матерью. Проблема закрылась, по существу, даже не раскрывшись. И Москва как  объект будущей работы и места жительства не соблазнила. Успешными были лишь переговоры о научном сотрудничестве с Москвой и Новосибирском. Но, как вскоре оказалось, этот успех был только словесным
Так завершился 1971 год.

       Весной 1972 года сильно болела Мила. Началось всё с болей в левом боку.  Сначала небольших, потом всё сильнее и сильнее. Почему-то решила, что это рак. И пала духом. Как мог, утешал, но это только раздражало её. Тоже очень испугался и расстроился. Обследование успокоило – панкреатит. Но лечиться надо основательно. Достали путёвку в санаторий в Приморье, курорт Шмаковка. Уехала на месяц и прошла там основательный курс лечения минеральными водами. Помогло, слава Богу! Вернулась совсем другая, обычная, своя, родненькая.
       И год пролетел в подведении итогов прошлых работ и сборе каменного материала по проблеме ксенолитов и включений в вулканитах  на разных объектах Камчатки. Дневниковых записей нет. Лишь одна книжка полевого дневника.  В ней описано  шесть маршрутов на вулканах Авача (17 и 18 июня), Плоский Толбачик (28 июня - 4 июля) и  Шивелуч (7 июля и далее?). Количество зарегистрированных образцов – 407:. Из них  авторские сборы на вулканах Авача, П.Толбачик, Шивелуч, экструзия Мишенная , образцы осадков из термальных вод Налачево – всего 261 и из коллекций Борисовой В.Н.( в. Зимина -11обр.)), Фёдорова М (в. Б.Удина – 80 обр.), Кирсанова И.Т. (в. Шивелуч – 55 обр.).  Все полевые работы осуществлялись с Леонидом Гарифулиным, приглашённым Юрием в качестве специалиста – просто показал другу Камчатку и ввёл его во все  обстоятельства своей здесь жизни и работы.

       И вдруг новое несчастье, да ещё  какое!  19 февраля 1973 года скончался Юрин отец.  Это произошло внезапно, хотя сравнительно короткие приступы обморочного,  почти смертельного недомогания стали происходить довольно часто в последние месяцы. Отчего наступила смерть, так и неясно. Бальзамировавший его человек сказал, что сосуды у него почти все рассыпались – невозможно ввести в них бальзамирующий раствор.
       Юрий слетал в Ростов. Вместе с братьями Игорем и Валентином хотели вынести тело отца из дома, но кто-то из окружения сказал, что сыновьям это делать нельзя. И далее - прочие необходимые процедуры до холмика на Северном кладбище со стандартной табличкой: П.Ф.Масуренко 24.06.1899 г. – 19.02.1973 г.
На поминках, собравших всех родственников и многих его сослуживцев, сначала было торжественно и почтительно, потом после многочисленных рюмок и речей сослуживцев оттаяли, разговорились и тепло и даже со смехом вспоминали  о нём с явным уважением и любовью.

       А дома продолжилась обычная жизнь, как и до его смерти: рядом его нет, но в сердце – как и не умирал. Лишь время от времени то в яви, то во сне, то в дневниковых записях: «Почти год прошел после смерти отца, а он всё ещё снится живым. Но уже во сне иногда присутствует знание, что это неправда, что он уже умер...»
       И даже спустя семь лет 8 мая  1980 г.: «Приснился отец. Будто мы с Милой в Ростове. Мамы уже нет, она умерла, а  папа где-то живёт один, не в нашей квартире,  а где, мы не знаем. Я вдруг думаю « почему это мы так давно не были у отца, надо обязательно его навестить, немедленно!» Спрашиваю у Володи (он вдруг здесь оказался). Тот не знает адреса, говорит примерно, называет район. И мы идём туда. И вдруг у газетного киоска в группе мужчин я вижу его спину и затылок.
       Он в кепке, каком-то затасканном пиджаке, на щеках седая щетина. Я подхожу, он оборачивается, и мы бросаемся в объятия друг другу. Я чувствую тепло его тела, и щекой – щетину на шее. Крепко обнимаю,  прижимаю к себе. А он содрогается от  сдерживаемых рыданий. И во мне начинается тоже этот поток внутренних судорог, и горячие слёзы заливают лицо. И такой он родной, одинокий, несчастный, что сердце надрывается и сладко-сладко болит за него и за нас всех.
       Такая ошеломляющая вещественно-осязаемая явь. И боль такая сильная, и любовь такая неизбывная и свежая, как сиюминутная рана. Разве умер он? Просто его долго не было, и тут вдруг явился, такой как всегда – ласковые светлые глаза и в них -  будто робкий вопрос о чём-то, как, мол, ты сынок, ходишь по земле ещё?!

       А в нём ведь – его отец и особенно любимый его дед. Только я их не вижу, а они – в нём, как он во мне. Так мы, слава Богу, и живы все. Все живы».
Может быть, наилучшим эпиграфом к этому периоду потрясений мог бы быть этот вот фрагмент записи, сделанной Юрием ещё в 1971 году:
       «Взобрался на вершину. Открыт весь восток: обширные долины и долы, гребни старых разрушенных вулканов, стройные конусы действующих. Простор, тишина и покой. И я до слёз жалею всех  старых и всё прошлое. Зачем нельзя быть одновременно и здесь и позади и впереди! Зачем всё уходит! Ведь уйдёт и этот мир. Со мной черноморский кусочек моего детства. Запах кипариса и звон цикад. Шуршит море, и мы лежим в песке. Где это всё? Море продолжает где-то шуршать, а нас нет. Просто нет! И нет Лермонтова и Мартынова, и захолустного Пятигорска с дремучим Бештау. Он сказал: «И не жаль мне прошлого ничуть». Это потому, что у него ещё не было прошлого. Он так и умер без прошлого. А когда оно появляется у человека? Во сколько лет? У меня – сравнительно недавно. Господи, как жаль стариков, у которых огромное прошлое и только одно прошлое. Если бы я хоть чуточку верил и надеялся, я помолился бы тебе, Господи, за то, чтобы ты дал им и будущее».

       Сказано о его неверии, но это уже вера! И готова для Него молитва, и она записана, и она будет вымолвлена в своё время, и далее будет произноситься всегда.
               
                ПРОСТРАНСТВО
       Мелькают сосны, берёзы, липы, кустарники, верстовые столбы. И кажется, как всегда в подобных случаях, что они мчатся мне навстречу и, мгновенно промелькнув, - назад. Где бы я ни находился, в поезде, как сейчас, в  автомобиле, в самолёте, весь мир проплывает или проносится мимо, а я – неподвижен. Иллюзия?
       А ведь это действительно так: именно мир минует меня, в чём бы я ни находился, потому что я неподвижен, я остаюсь всецело сам собой. И моё физическое тело остаётся  как единое целое, и мой внутренний мир всецело помещается внутри меня и все мои мыслимые и немыслимые части и состояния остаются наедине со мной, навсегда, навечно, пока я жив, привязанными друг к другу, к самим себе и, следовательно , ко мне – я неподвижен. А всё остальное – мимо. И выходит, что это  не иллюзия, а иллюзия то, что будто я сам  куда-то еду или лечу.
       И садимся мы в какие-нибудь МАШИНЫ  ПРОСТРАНСТВА, и мир проностится мимо нас, и мы высаживаемся в каком-либо ином месте, куда было заказано наше перемещение. И движение этой машины может быть обратимым, как мы захотим. Точно так, как будет в МАШИНЕ  ВРЕМЕНИ?               
                Мое пространство постоянно,
                Оно всегда со мной.
                Мелькают города и страны,
                Где я чужой.
                Но здесь я неизменно дома,
                Здесь все мое,
                Здесь незнакомое знакомо
                И здесь «растет былье»,
                Умершие поныне живы,
                Забывших нет,
                Лгуны здесь откровенно лживы,
                А я – поэт.
                Здесь все, как вне и все иначе:
                Уйти – нельзя.
                Здесь- неудача и удача,
                Враги, друзья…
                Меняю города и страны
                Или вернусь домой –
                Мое пространство постоянно,
                Оно - со мной.
                6/8 августа 2007 года, Морсово